Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Рагот отвернулся и отрешенно посмотрел вдаль, на юг.

– Святилище близко. Поторопись, если хочешь быстрее оказаться в Роще Кин.

***

Святилище Кин безумно напоминало драконий курган.

На них не ставили алтарей и испещренных рунами гигантских камней, но земляная насыпь выглядела совершенно так же, как на древних могилах драконов. Силгвир с опаской сжал в пальцах древко лука, хоть святилище и оставалось спокойно.

Подойдя к каменному алтарю, Рагот медленно провёл рукой по белому мху, покрывшему круглый постамент. Святилище выглядело заброшенным, и, верно, только неведомая древняя магия хранила его от разрушения.

– Я не могу понять, – проговорил атморец, бережно поглаживая алтарь, будто не решаясь сорвать, счистить с него белесую пелену, – почему тут так пусто? Хранительницы всегда встречают путников у святилища, и здесь всегда довольно странствующих воинов, ищущих благословения… но я не вижу ни следа костров, ни даже того, что кто-то ухаживал бы за алтарём.

– Рагот, – тихо окликнул его Силгвир, неслышно остановившись рядом. – Похоже, это святилище давно пустует. Много лет, если не десятилетий…

Или столетий, если здесь замешана магия, хотел добавить он, но смолчал.

Рагот неподвижно смотрел на потрескавшийся серый камень, но, казалось, видел лишь пустоту.

– Kopiraak ni rahgot fah mii, lot Monah, – едва слышно прошептал он – как шепчут обещания тем, с кем един по крови; кому редко нужны слова, чтобы понимать друг друга. – Yol fen ag, ahrk sos fen nahkip gol ontzos. Zu’u kaat. Kopiraak ni rahgot fah Zey, fah Thu’umi los nahlon fah ful lingrah…

Силгвир неслышно отошёл в сторону. Он не хотел тревожить жреца и нарушать его единение со святилищем; пусть боги нордов никогда не были близки ему самому, он помнил, что значит – быть частью целого, огромного и всеобъятного, непостижимого смертным разумом и в то же время до смеха простого. Когда-то он, хмельной от восторга и пьянящего единства с Зеленью, падал в траву, что становилась мягче шелка, и корни деревьев бережно сплетались вокруг него; когда-то он бежал вместе с волками, подхваченный бессмертным духом Великой Охоты, и не было преград, способных остановить его; когда-то он, безмерно уставший, уходил к древнему сердцу леса и возвращался, полный сил.

Силгвир не знал, что делал бы он сам, случись ему найти святилище Зелени заброшенным и забытым даже самими древесными стражами.

– Я бы принес в жертву лучшего из своих рабов, чтобы заслужить прощение за подобное, – тихо сказал Рагот за его спиной. – Я не верил, не мог поверить, что дети Севера и мои потомки забыли своих богов… что предпочли служить эльфийским или тем, выдуманным Империей.

– Ещё есть норды, что служат Кин и не верят ни в какую имперскую Кинарет, – от того, как неумело ложились слова на язык, Силгвиру было отчаянно стыдно. Но он не владел искусством красивой речи, равно как и не знал, что вообще способно принести облегчение после подобного.

– Где они тогда? – просто спросил Рагот.

Он не нашёл, что ответить.

Драконий жрец расстегнул застежку плаща и тяжело сбросил теплую ткань с плеч. Отстегнул ножны от пояса, бережно сложил их вместе с посохом на землю рядом с плащом и устало распрямился.

– Иди, охоться, маленький эльф. Я буду здесь. У меня нет достойных даров для Матери Штормов, но, быть может, мои песни напомнят ей, что на этой земле ещё остались верные своим богам.

Когда Силгвир возвращался, солнце уже перешло середину неба и теперь неспешно следовало по западной его половине. Земли вокруг святилища Кин были необычайно плодородны для каменистых предгорий Истмарка, и стрелок замечал по пути немало зверей – хоть и не останавливался, чтобы настрелять ещё дичи. Роща Кин должна была быть самое большее в дне пути, и Силгвир надеялся, что подстреленного им зайца хватит на это время.

Он услышал песнь, когда святилище ещё было скрыто за скалистым холмом: ветер выдал её, ветер и Голос, давно отвыкший от мирных песен.

Слов было не разобрать – но мелодия была пропитана теплом и дымом костра и певучими пересвистами древесных флейт; быть может, лгал ветер, но Голос не мог лгать. Вязь песни ложилась на жесткую траву, дружеским шелестом вплеталась в ветви деревьев – и, когда Силгвиру в лицо дохнуло радужно-рассветным всецветием неба, запахом дождя и листвы, он мог только бессильно смотреть в пустоту.

Песнь просила петь её.

В ней не было ни приказа, ни требования; но Силгвир едва не закричал от собственного бессилия – он не мог петь с ней, его голос не знал песен Атморы, его разум не знал слов древнего языка…

Он не мог петь с ней. Не мог разделить её, не мог поддержать чужой Голос своим, не мог прогнать прочь проклятое одиночество забытой Эры.

А она продолжала звучать.

Он выбрался к самому святилищу тропой между холмов – и замер, не смея вмешаться. Настоящий, живой костёр горел у алтаря, и песнь раздувала его пламя высоко-высоко, взметая искры вверх, к солнечному небу. Рагот неподвижно сидел перед костром без оружия и доспехов – и пел.

Силгвир смог шевельнуться лишь тогда, когда стихло последнее слово и растаяло его звучание, затерявшись в стеблях травы. Огонь разочарованно притих, прижался к земле, безучастно потрескивая дровами – словно не он только что рыжим знаменем рвался ввысь, ведомый струящейся меж ветров мелодией.

– Что это было? – собственный голос показался Силгвиру бессильным и ничтожным: не было в нём ни силы, ни волшебства, что таила в себе песнь. Рагот чуть приподнял голову, отрешенно глядя вдаль.

– Эту песню пели у мирных костров и во время празднеств у домашнего очага. Она пришла из древних лесов, feyfahliil. Из тех Предрассветных времён, когда холод ещё не забрал огонь из наших очагов.

Силгвир осторожно опустился на землю напротив атморца, позабыв про охоту и добытую дичь, и жадно впился взглядом в лицо жреца.

– О чём она?

Рагот только покачал головой.

– Я могу попробовать перевести ее на тамриэлик, но это всё равно, что ловить море в бутыль. От её красоты не останется и половины. Я не хочу этого делать.

– Тогда научи меня понимать её, – Силгвир беспомощно подался вперёд. Флейты пересвистывались внутри, безобидно смеялись, манили дымом далеких костров – а он не понимал ни слова.

– Это нелегко. Я могу объяснить тебе слова Довазула, но он останется мёртв для тебя. Ты не почувствуешь песни, не поймешь её, пока Dovahzul сам не запоёт внутри, – Рагот посмотрел на него поверх костра. Он говорил без насмешки и без жалости, но в его голосе скрывалось знание – знание, горькое на вкус, и Рагот не хотел делить его с ним. – У тебя уйдут годы, десятилетия, чтобы услышать её.

Силгвир упрямо вглядывался в лицо жреца ещё несколько секунд, прежде чем понуро отвести взгляд. Он чувствовал, что Рагот не лгал ему – да и с чего бы ему было лгать. Древний язык драконов не раскрывал своих тайн так легко, а песни, рождённые в ныне мёртвом мире… даже знай он Довазул, как сами драконьи жрецы, сумел бы он понять её, почувствовать, как чувствует её атморец по крови?

– Она созывает друзей.

Силгвир мгновенно поднял кончики ушей. Рагот не смотрел на него.

– Зовёт к мирному костру, где нет места вражде. Это песня о верности… и радости, которую может познать только тот, кто жив. Те, кто искренне пел её вместе… не поднимают оружия друг на друга. Никогда. Иначе это предательство Слова. Но мало кто пел её как обещание, куда чаще она просто созывала друзей.

Стрелок долго молчал, бездумно глядя в костёр.

– Тогда, наверное, её не поют в одиночестве, – наконец сказал Силгвир. Рагот усмехнулся – устало и почти бессильно.

– Её никогда не поют в одиночестве. Это первый раз, когда я пел её, и никто мне не отозвался.

Силгвир заставил себя поднять глаза.

– Извини.

Атморец чуть качнул головой.

– Тебе не за что просить у меня прощения. Я только волей Свитков связан с тобой пророчеством, будь иначе – я был бы твоим врагом. Тебе не стоило бы отзываться, – спокойно произнес он.

– Каким ещё врагом, – раздраженно буркнул босмер. Его порядочно утомляло упрямство драконьего жреца: как бы он ни старался, Рагот всё равно предпочитал держаться той грани, что в его понимании отделяла друзей от врагов. И если в один день он мог беззаботно рассказывать об атморских весельях, в другой он вполне мог вновь вернуться к угрозам и холодной отстраненности.

Это было даже немного обидно.

– И я бы спел с тобой, если бы я знал этот дурацкий язык! – неожиданно для самого себя бросил Силгвир – не зло, но почти что с вызовом. И с таким же вызовом храбро поднял кончики ушей, обозначая, что не отступится от своих слов в самом жарком споре.

И после увесистой затрещины в полной мере пожалел о своих необдуманных действиях.

– Dovahzul – священный язык, – отчеканил Рагот. – А ты – маленький остроухий дурак, ума у которого не больше, чем у снежного тролля в заднице. Только потому, что твоя жизнь вверена мне, я предупрежу тебя. Не верь драконам. И уж тем более, глупый эльф, не верь людям, которые служат им, пока ты не уверен в том, что сможешь первым воткнуть нож им в горло. Wahlovaas! Voth Rahgot do Gevildseod, Grohiikseatmora! Vahzen, hi yah dinok.

Презрительно фыркнув, Рагот поднялся на ноги и отошёл от костра. Силгвир проводил его взглядом и как ни в чем не бывало потянулся за добытым зайцем. Споры с драконьим жрецом могли длиться целую вечность, а обеду пора было случиться уже добрый час назад.

***

– Слушай, Рагот… я так и не понял – с чего вообще Харальду было начинать эту войну?

Силгвир специально выжидал удобного случая, чтобы задать этот вопрос, и сейчас, деля с ним обед у одного костра, Рагот просто был вынужден ответить.

– Власть, – неохотно буркнул атморец. – Ради чего ещё начинают войны?.. Глупый эльф.

– Но ведь он и так был Верховным Королём, – Силгвир вгрызся в тонкую заячью кость, объедая оставшееся мясо. Рагот пожал плечами.

– Но не был драконьим жрецом. Стоило ему лишиться поддержки Бромьунаара – и на весь народ Севера обрушился бы гнев драконов, а простой люд винил бы во всём своего короля. Это иллюзия власти, – жрец потянулся за флягой. – Харальд захотел сделать её настоящей.

– Но что он мог предложить Партурнаксу? – недоуменно поглядел на него Силгвир. Рагот сделал несколько глотков, шумно выдохнул.

– Не знаю. Сколько бы харальдовых ублюдков мы ни вешали на пыточных крюках, никто из нас не смог этого узнать. Проклятье, если и суждено мне поднять оружие на Dovah на земле смертных, я молю небо, чтобы это был Паартурнакс. О, если бы только он встретился с Голосами Бромьунаара, восставшими из могил! Мы бы разорвали в кровавую пыль и его плоть, и его поганую душу.

– Должно быть, у него была причина, – неуверенно пробормотал Силгвир.

К его удивлению, Рагот не огрызнулся новым ругательством. Только снова поднёс к губам флягу.

– Когда-то мне было до этого дело, – отстраненно произнес он. – До последних дней Форелхоста мне было до этого дело. Теперь мне всё равно. Я убью его или погибну.

Последние дни осады Скорма, последние дни культистов. Силгвир застыл, глядя в костёр; дневной свет прогонял видения, но даже сейчас он невыносимо ясно помнил, как крался мимо скелетов тех, кто принял смерть во сне, и тех, кто выпустил себе кровь. И – как шелестели хрупко под его сапогами листья ядовитого колокольчика, усыпавшего всего один из подземных залов.

Ведь это Рагот отдал приказ убить всех детей в Форелхосте, отрешенно осознал Силгвир. Последняя милость, которую он мог позволить себе – и даже та сочилась кровью.

Вот только теперь ему даже некому мстить за эти смерти. Тело Харальда, какая бы королевская усыпальница ни хранила его, давно уже истлело в прах, и из всех его врагов остался только мудрый древний дракон, переживший многих своих сородичей на вершине Глотки Мира.

– Ты слишком громко думаешь, Довакиин.

Силгвир почти что испуганно вскинул глаза, но Рагот даже не смотрел на него. Жрец поднялся с земли и повернулся к постаменту алтаря.

– Здесь, в святилище Кин, не стоит вспоминать старые могильники. Быть может, мне и стоит просить великую Мать направить мой клинок в час мести, но эта месть не твоя. Забудь о мёртвых и пой хвалу тем достойным, кто ещё жив.

– Поверить не могу, что слышу это от тебя, – настороженно сказал Силгвир. Рагот только усмехнулся. Его вниманием полностью владело нечто иное.

– Мне есть чем занять тебя, маленький эльф. Подойди.

Стрелок с большим подозрением приподнял кончики ушей, но послушался. Швырнув обглоданную кость в траву, Силгвир поднялся и осторожно подошёл к жрецу. Лениво оперевшись на алтарь, Рагот указал на менгиры, полукругом стоящие за круглым постаментом. Два из них высотой были в два человеческих роста, а средний и самый большой камень, прикинул Силгвир, пожалуй что и в три.

Когда он вгляделся в них чуточку пристальней, его едва не прошиб холодный пот.

Они были сплошь изрезаны рунами Довазула.

– Я думаю, что нам стоит остановиться здесь на ночь, – задумчиво сказал Рагот.

– Но… я ведь даже не могу прочесть, что здесь написано, – безнадежно воспротивился Силгвир, – а до рощи Кин всего полдня пути! Мы могли бы успеть добраться туда сегодня!

– Успеем завтра, – в голосе Рагота отчетливо слышалось глубокое злорадное предвкушение долгого веселья, отчего Силгвиру немедленно захотелось оказаться как можно дальше от менгиров и всего святилища Кин. – Надеюсь, у тебя хорошая память, Довакиин. Я точно не буду читать это дважды.

Комментарий к Глава 17. Цена власти

Арт к главе от Dimenticato niente (Mortem): http://bit.ly/2cKob03 :)

**Перевод с Довазула**

Zu’u dreh ni grah – Я не слышу битвы

Vos Zey praan – Дай мне отдохнуть

Suleyki feim, ahrk Zu’u kent spaan joriini – Моя мощь угасает, а я должен защитить своих людей

Kogaan mu los koraav nii – Мы благословенны, что видим его

Ruth – проклятье

Vurgaaf – призрак доблести

Od-Fahliil – снежные эльфы

Zok dukaan gruth do Pah-Tiid – Самое бесчестное предательство во всем Времени

Gruth mu nis prodah – Предательство, которое мы не могли предвидеть

Nuz ahmiki ni los oblaan – Но моё служение не окончено

Kopiraak ni rahgot fah mii, lot Monah – Не держи на нас гнева, великая Мать

Yol fen ag, ahrk sos fen nahkip gol ontzos – Огонь зажжется снова, и кровь снова накормит землю

Zu’u kaat – Я обещаю

Kopiraak ni rahgot fah Zey, fah Thu’umi los nahlon fah ful lingrah – Не держи гнева на меня, ибо мой Голос был безмолвен так долго

feyfahliil – лесной эльф

Wahlovaas – спеть

Voth Rahgot do Gevildseod, Grohiikseatmora – С Раготом из Снежного Холда, Волком Атморы

Vahzen, hi yah dinok – Воистину, ты ищешь смерти

========== Глава 18. Роща Кин ==========

– Revak feykro kolos Monah do veyne wahlovaan… voth… wundunik, – Силгвир с надеждой посмотрел на драконьего жреца.

– Что, – безжалостно сказал Рагот.

– Ну, ты же понял, что я хотел сказать… это ведь главное, – Силгвир почти умоляюще заглянул ему в глаза.

– Это не Довазул, а баранье блеяние, – беспощадно отчеканил атморец. – Даже самый безмозглый гоблин мог бы запомнить фразу из десяти слов!

– Девяти…

– Семи, – свирепо огрызнулся Рагот, – потому что ни один дурак не будет говорить три слова, когда можно сказать одно! Monahsevenne! Venne, не veyne, тупоголовый…

– А в прошлый раз ты сказал Monah do venne, – яростно воспротивился Силгвир, вовремя прервав зарождающуюся тираду. Monah do venne, это он точно помнил.

Рагот поглядел на него с явным презрением к уму Героя.

– Так было написано, – очень-очень спокойно сказал драконий жрец, – в Rotsewerid.

– А почему говорить надо иначе?!

– Потому что говорить не писать! Эл-льф, ufiik piraan tinvaakniiriil…

– А это что значит? – уныло осведомился Силгвир. Рагот мрачно посмотрел на него и зашагал вперёд; стрелок мудро решил не переспрашивать.

Довазул давался ему непросто.

Тексты, написанные на менгирах, относились не то к молитвам, не то к восхвалениям Кин, и составлены были соответственно. Их сложную вычурность с неохотой признал даже Рагот, но, к великой скорби Силгвира, для драконьего языка не писали книг для обучения грамоте, и приходилось довольствоваться имеющимся. Промаявшись вечер, пытаясь разобрать при свете костра полустершиеся закорючки на менгирах, с самого утра он пытался запомнить и научиться говорить без ошибок фразы попроще. Для Рагота не составляло труда повторить их: Силгвир вообще подозревал, что драконий жрец знает всё Слово Хвалы, записанное на трёх менгирах, наизусть.

– Wahlovaas voth wunduniik, – наконец снизошел до подсказки Рагот.

– Wahlovas voth wundunik, – послушно повторил Силгвир. Атморец раздраженно выдохнул.

– Wahlovaas. Wunduniik. Безухие альдмеры говорили на Довазуле лучше, чем ты!

– Не безъязыкие же, – резонно возразил лучник. И запоздало осекся, припомнив, что делали с пленными эльфами древние норды.

– Языки обычно оставляли тем, кто умел говорить получше, – задумчиво сказал Рагот, видимо, тоже припомнив далекую атморскую молодость. И заинтересованно поглядел на идущего рядом босмера.

Силгвир насторожился. Ему не очень нравилось, куда повернул спор о правильном произношении.

– И девкам, – ещё задумчивей добавил Рагот.

– Слушай, тебе что, доставляет удовольствие мне об этом рассказывать? – поморщился Силгвир. – Родня мне альдмеры или нет, это мерзость.

– Да мне тоже с человеческими девками больше нравилось, – беспечно отмахнулся Рагот. – Эльфийские бабы тощие, кажется, ещё чуть-чуть – пополам переломишь, да и взяться там не за что. Конечно, в походе Шор знает где от дома и козе рад будешь, да и остроухих нагнуть – первейшее дело. Альдмеры, они не считали людей… bahlaan krilon… достойными соперниками. Гордые, высшие, дети Альд… я до сих пор помню, как впервые увидел, как наши пленные на нас смотрят – как на безмозглый скот. Эльфы часто выказывали больше уважения грязи, чем нам – а мы были славными воинами, позже мы всю Атмору утопили в их крови!.. Помню, спросил какую-то их колдунью – не боится ли так смотреть. Я что угодно мог с ней сделать, на что бы ума хватило и сил. Я, верно, тогда младше тебя был; пьяный от битвы и мёда щенок.

Силгвир покачал головой. Он знал о надменной гордости древних – той, что жила в высоких эльфах; той, что несли в себе золотокожие под знаменами Талмора.

И не стоило быть провидцем, чтобы догадаться об ответе.

– Не продолжай.

– Нет, это мудрая история, Довакиин, – задумчиво сказал Рагот, – это мудрая история, цену которой я узнал гораздо позже. Та эльфийка тогда даже не взглянула на меня. Но я заставил ее ответить, и она ответила: что бы я ни сделал, я всего лишь один из рода людей, глупой и жестокой ошибки богов. А людской род хуже звериного. Позорно для альдмера проиграть человеку, но позор хуже смерти – опуститься с ним вровень. Я сказал ей – я заставлю ее поклясться в обратном. Я не знал ещё мастерства пыток, но, видит небо, я старался как мог. Унижения, которые я заставил ее испытать, сломили бы волю самого стойкого нашего воина, но щенкам иногда попадаются кости, что им не по зубам. Я убил её – почти случайно, в бешенстве от своего бессилия. Убить смертного очень легко. Сломать…

Драконий жрец хмыкнул – с едва заметной улыбкой.

– Интересно, как звали её. Я высек бы её имя на Стене хвалы. Позже мне объяснили – я ломал тело, но есть те, чей дух крепче тела, и тогда надо ломать дух; позже я узнал – любого можно подчинить так. Но знаешь, Довакиин, я до сих пор помню, как она на меня смотрела. И до сих пор это будит во мне бешенство хуже звериного. Поэтому благодари небо, что в тебе не осталось привычек древних твоих сородичей. Я бы вырвал тебе кишки через глотку, если бы ты посмел так посмотреть на меня, маленький эльф.

– Да, замечательная история, – обескураженно пробормотал Силгвир. Он очень надеялся, что в рассказе Рагота не было тайного урока, который ему надо было вынести.

– Посмотрим, есть ли ещё красивые девки в роще Кин, – как ни в чем не бывало хмыкнул атморец. И бодро оглянулся: – Ты не отвлекайся, Довакиин. Rotsewerid не окажется в твоей голове просто так. И не переставай пробовать Faad. Изучение Слов занимает много времени, но если ты не будешь ничего делать, то даже Ака успеет облинять от старости, пока у Героя хоть раз получится согреться.

Некогда вытоптанная сотнями паломников тропа сейчас струилась узкой лентой, но земля не спешила отбирать у людей последнюю дорогу к древнему святилищу. Вечно молодые деревья старше самых старых Прядильщиков перешептывались шелестом листьев и скрипом ветвей, встречая путников. Силгвиру почудилось на миг движение крепко впившихся в камень корней, но спригганы, священная стража лесов, не спешили тревожить их.

Лес узнавал своих детей.

И терпкий сосновый аромат приветственно вплетался в волосы, когда Силгвир протягивал руку к гордо вспушившимся иголками ветвям, и чуть теплей шелестел ветер в верхушках деревьев, когда тот же жест почти неосознанно повторял Рагот.

Златолист был семенем одного из старейших древ в Тамриэле – были ли их семена рождены в лесах прежнего мира?.. Помнили ли их потомки старые песни, что звучали в Предрассветной мгле?..

Сосны расступились, обнажая огромную заснеженную поляну. Деревья обступали это место, но не смели ступить внутрь незримого круга.

Коснуться застывшего величия смерти.

Нарушить льдистое ожидание бессмертия.

Перед ними возвышался древний курган.

– Sahloknir, – почти беззвучное дыхание Рагота растаяло паром в промерзшем воздухе. Воин неподвижно смотрел на скелет дракона, нелепо распластанный на земле рядом с могилой.

Силгвир отступил на шаг – не из страха, но уважения. Салокнир сразился с ним, Драконорожденным – и проиграл; в том не было позора и не было бесчестия. Бессмертие берёт себе только лучший, второму же наградой становится смерть.

Такова истина Дова. Vahzen, взятая силой.

Рагот шагнул вперёд – тяжело, словно каждое движение его сковывал мертвенный лёд Времени, что однажды остановилось и не двинулось дальше. И опустился на колени, не смея – или не желая подходить вплотную к древним костям.

– Zu’u honah ni sil, – глухо произнес драконий жрец. – Я не чувствую души в нём.

Рагот повернул голову, бесцветно взглянул на Драконорожденного.

– Свет в твоей груди слепит и оглушает меня, Dovahkiin. Ты сожрал его душу. Ты украл его бессмертие. Он мёртв, как никогда не должен быть мёртв Dovah; больше он не сможет вернуться на землю смертных.

Босмер растерянно покачал головой. Он шагнул вперёд, пытаясь что-то сказать – но он не знал слов, которые были бы верны сейчас, а нужные Слова языка драконов были ему неподвластны.

– Может быть, – тихо сказал Рагот, не отводя глаз, – если вырвать тебе сердце, все души, что заперты в тебе, смогут вернуться.

Силгвир отвёл взгляд, невидяще уставился на оголенные кости Салокнира. Хребет того был изуродован, крепкие костяные пластины кое-где вырваны – драконья кость была величайшей драгоценностью для кузнецов и охотников за богатыми трофеями. Страх осквернения останков древнего повелителя не останавливал ни воров, ни добытчиков, ни исследователей.

– Я… когда Нелот воскрешал тебя, он сказал, что… – тяжело начал стрелок, но запнулся. Неслышно вздохнул.

Он не мог ни шагу сделать в Скайриме, чтобы не оскорбить веру драконьего культа. И, видит небо, он не хотел бы говорить ничего – но Рагот заслуживал это знание.

Заслуживал правды.

– Что обычные души не подойдут, – с трудом продолжил Силгвир. – Слишком долго ты был мёртв, слишком ослаб после второй смерти. Ему нужны были драконьи души, что я собрал. Я… я не знаю, сколько их он сжёг, чтобы вернуть тебя к жизни.

Омертвелая тишина дышала на него холодом безвременья.

– Orin Laasi los folahzein, – горько-пустой тихий смешок прозвучал рядом. – Rahhe, drey Zu’u mindun heyvi ful funt kos duraal ahrk dukaan med tol? Drey Zu’u ni lost pogaan krilon?

– Ты не виноват, – беспомощно сказал Силгвир. Обернулся, смело и отчаянно встречая взгляд жреца. – Ты не выбирал, оставаться мёртвым или живым – такой ценой. Я выбрал за тебя.

Время раздробилось и соткалось заново; он не успел поймать мгновение, ускользнувшее в стремительном вихре. Просто Рагот, стоявший на коленях у скелета Салокнира, оказался в полный рост перед ним, миновав ненужное «между».

Пальцы атморца коснулись его груди – и даже сквозь одежду Силгвир ощутил ледяной жар магии, сосредоточенной в теле жреца. Бессмертное могущество духа, покоренное плотью.

Он мог бы убить его одним прикосновением, если бы захотел.

– Я хотел бы принести тебе смерть, маленький Исмир, – тихо произнес Рагот, глядя ему в глаза. – Великий Дракон свидетель моих Слов, я безумно хотел бы этого. Но моя клятва и благоразумие останавливают меня.

Отступив на шаг, Рагот отвернулся. У его ног беззвучно взвихрилась снежная пыль, взметенная незримой силой; силой, могущественной настолько, чтобы преодолеть вес тяжести драконьей кости. Атморец оставался неподвижен, как натянутая струна, до тех пор, пока поднятый магией скелет Салокнира не опустился на нетронутый снег своей могилы.

Силгвир вспомнил, как называется такая магия: телекинез. Он прежде видел ее в Коллегии, а до того – как забавляются маги на площадях, чтобы заполучить от восхищенных зевак пару лишних монет. Но никогда он не видел, чтобы колдовство, играючи заставляющее взлетать яблоки и шляпы, оказалось подобной силы.

– Пусть снег заметёт его, – хрипло сказал Рагот. Дыхание его казалось быстрей и тяжелей обычного. – Будь вечно проклят мир, где я не могу даже запечатать сталгримом могилу своего повелителя, потому что рабы не успокоятся, пока не расколют священный лед и кости до последнего фунта на доспехи и утварь… клянусь, если в роще Кин я увижу человека, владеющего таким трофеем, его потроха склюют вороны тем же днём.

– Мы скажем местным больше не тревожить курган, – Силгвир поправил веревку походного мешка на плече. – Если они увидят, как месяцы пролежавший на земле драконий скелет вдруг таинственным образом оказался в своей могиле, поверь, они и близко к нему не подойдут.

Небо над рощей Кин хмурилось, и крохотные колючие снежинки уже оседали на свернувшемся в клубок, словно для долгого сна, мёртвом драконе. Рагот молча повёл рукой; над глубокой ямой могилы блеснуло на миг серебристое сияние – и исчезло, как морок.

– Не трать Голос попусту, Довакиин, – спокойно сказал атморец, развернувшись. – Я не верю сожалениям убийц. Ты поглотил его душу. Ты лишил его права вернуться. Не рассказывай, что тебя заботит его посмертие, вырежут ли из его костей щиты или будут воспевать его имя в скорби. Sonaaksedov не простят тебе этого, как не простили Мирааку. Но ты честен со мной, и в благодарность я отвечу тебе тем же: как только ты исполнишь своё предназначение, Герой, и необходимость в тебе будет исчерпана, гнев Бромьунаара обратится против тебя.

Поселение у рощи Кин никогда не было большим – но, благодаря шахте, обрастало хижинами быстро. Сердце жизни, таверна «Деревянное кружево», успешно согревало как усталых рабочих, так и странников с восточного тракта, соединяющего Рифтен и Виндхельм. На босмера здесь смотрели косо – сказывалось влияние города Верховных Королей и нынешнего его правителя. Братья Бури редко снисходили до того, чтобы искать различия между талморцами и прочими эльфами.

Силгвир, впрочем, не обижался. Здесь его ни разу не приняли враждебно, а после того, как он подстрелил едва не сжегшего всё поселение дракона, стали считать истинным другом всех нордов Тамриэля. Встревать в войну он не собирался в любом случае на какой бы то ни было стороне, а к вечной вражде северян и эльфов относился весьма философски.

В «Деревянном кружеве» было светло от очага и масляных ламп; живительная волна согретого воздуха, пропитанного ароматами всяческой снеди, приятно взбудоражила кровь. Блаженно зажмурившись на мгновение и прогнав острую снежную белизну из-под век, Силгвир подошёл к стойке, за которой стояли и вяло переругивались Кьельд, владелец таверны и главный управляющий во всём поселении, и Иддра, его жена. Без их семейных склок роща Кин точно потеряла бы долю своего очарования.

– Клянусь бородами предков, женщина, ты когда-нибудь исчерпаешь моё терпение! Я езжу в Виндхельм, чтобы встречаться с закупщиками малахита! У нас не единственная шахта в Скайриме, и если я не буду внимателен к купцам…

– Почему бы тебе не побыть внимательным, пока ты обслуживаешь людей в таверне? – как ни в чем не бывало фыркнула Иддра. Силгвир готов был поклясться, что зоркий женский глаз хозяйки углядел новых посетителей еще у двери. – Силгвир! Я же говорила, когда-нибудь ты непременно снова к нам заглянешь.

Стрелок только улыбнулся, глядя, как трактирщица ловко и расторопно разливает мёд по кружкам. Кьельд, не ожидавший такого поворота привычного спора, оторопело пригладил длинные усы и повернулся к путникам.

– Тебе здесь всегда рады, – важно кивнул он. И перевёл взгляд на атморца, тенью застывшего позади. – Ты, верно, вместе с Довакином путешествуешь, маг? Или ты воин, а посох забрал у кого?

– Я путешествую с ним, – уронил Рагот. Он и не думал скрывать хищно оскалившийся драконьей пастью колдовской посох – и Силгвир мысленно обругал себя последними словами. Раготу неоткуда было знать о том, как норды относятся к магам – если только он не услышал об этом в Коллегии, но случайности до сих пор не играли им на руку.

Кьельд вопросительно смотрел на жреца, ожидая продолжения, но тот не собирался говорить ничего более. Силгвир отчётливо ощутил, как дело движется по меньшей мере к доброй нордской драке.

– Если ты его друг, то тебе всегда будут открыты наши двери, – вмешалась Иддра, решительно подтолкнув к Раготу кружку. Смешавшись, тот помедлил, но всё же принял предложенный мёд и коротко склонил голову.

– Я благодарен.

Силгвир позволил себе мысленно выдохнуть с облегчением.

– Нам бы не помешал обед, – стрелок щедро положил на стойку серебряную монету. Здесь, вдали от городов, за одну такую можно было пировать по-королевски неделю напролет, но Силгвир не жалел денег: сокровищ, которые он собрал за время своих путешествий, хватило бы ему на десяток жизней вперёд. К тому же, он собирался взять с собой из рощи Кин немало снеди в долгий поход к Скулдафну.

– Отменная баранина, такой в Виндхельме не сыскать, – с гордостью предложила черноволосая хозяйка, и Силгвир согласно кивнул. Он бы с удовольствием прикончил бы и миску похлебки, но баранина представлялась куда лучшим вариантом.

Кьельд тяжело оперся на стойку.

– Откуда ты, маг? Ты странно выглядишь для местного.

Силгвир мысленно напрягся. Управитель рощи Кин, Кьельд предпочитал твёрдую уверенность в своей власти над каждым, проходящим по здешним землям, и явно не собирался допускать непонятных недоговорок неведомого странника.