Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Незнакомец входит в уродливую брешь, переступая через искореженные осколки, спокойно, словно не в его Голосе пела кровавая Ярость, обещая битву и гибель, и Арнгейр не может разглядеть его глаз за ритуальной маской.

– Много лет назад я проиграл войну, – говорит драконий жрец, не скрывая более своей силы, и звучание Довазула взметает каменную крошку под его ногами. – Я увёл своих людей в крепость на краю Скайрима, и, даже когда нас нашли прислужники короля-предателя, мы могли выдержать осаду. Мы могли уйти снова, уйти ещё дальше от своей земли, но выжить. Только кто-то из вас, бывших рабов, по нелепости судьбы одаренных незаслуженными знаниями, пришёл к Форелхосту, и то, что не мог сделать Скорм со своими людьми, сделал один Язык. Монастырь Форелхоста пал.

– Никто из нас не несет ответа за ту войну и за преступления, что были совершены драконами и восставшими, – Арнгейр разводит руки в стороны. Ладони его пусты. – При мне нет оружия, драконий жрец. Уходи с миром. Твоя вера мертва тысячи лет, и ошибкой было решение Довакиина вернуть тебя в этот мир. Ты, забывший свое истинное имя, больше не нужен здесь.

– Моё истинное имя начертано у моей могилы, старик, на Стене, хранящей отголосок моей сути. К ней ты посылал Довакиина, глупого мальчишку, не знающего ничего о своей судьбе? Сколько могил ты осквернил его руками, сколько драконов пало от его стрел, пока ты пускал его на след чужого могущества, откармливая его силой, как свинью на убой?

Арнгейр молчит, и Рагот подходит ближе, не страшась готовых к Крику трёх Языков.

– Я знаю, зачем ты делал это. Я знаю, к чему ты готовил его тогда, и почему так осторожно ты давал ему кусочки силы, боясь скормить ему, ненасытному, слишком много. Потому что ты знал, что Ось всегда стремится к равновесию, или Партурнакс нашептал это тебе. Он сотворил ересь, какой нет равных; он сотворил вас, ничтожеств, не заслуживших ни силы, ни Голоса, неспособных познать истину веры и отдать ей должную плату. Я заберу его голову или умру, но смотри на меня, как смотрел бы на свою смерть: ибо я – тень спицы, которая пронзит твоё лживое сердце.

Арнгейр умирает секундой раньше, чем остывает эхо последнего слова.

Три Крика звучат одновременно с тем, как падает первая капля крови с кровостока атморского меча, и кажется, всего на одно мгновение кажется, что драконий жрец от силы Голосов падает на одно колено – но несбывшееся видение заслоняет вязь ледяных заклинаний и рассинхронизированных потоках Времени.

– Давно я не слышал боевых Песен, – смеётся драконий жрец, отбрасывая посохом незримую волну, что смяла и растёрла бы его плоть в кровавую крошку, – и давно не пробовал их на вкус. Слава и смерть!

– Опаздываем, Довакиин, – звенит далеко-далеко Голос цвета весеннего неба, и всё меньше времени на Песнь – но над Яростью не властно Время.

Вульфгар остаётся последним.

Он впитывает последнее дыхание каждого из своих братьев и обращает его в клинок, но даже ему не под силу коснуться пластин из драконьей чешуи, раскаленных изнутри до безумного сверкания, даже ему не под силу расплести узлы древней рифмовки Языкопесни, и за это она сдавливает его грудь тисками, не позволяя ни шевельнуться, ни вдохнуть.

– Ты мог бы быть одним из нас, – рука жреца сгребает его за белые от седины волосы, тянет вверх, заставляя поднять голову и встретить пустой взгляд маски. – Ты славно сражался для того, кто никогда не использовал Голос как подобает.

Вульфгар пытается ответить ему, но внутри бьётся ритм чужой Песни, барабанным боем ломает рёбра, душит голос в хрип.

– Мне будет не стыдно искупаться в твоей крови и окончить тем существование ереси Языков. Кричи! Кричи напоследок, как никогда не Кричал прежде!

Песнь уходит, смолкает, повинуясь чужой воле – абсолютной воле – и отпускает его. И сейчас бы вызвериться безумной болью в священный Крик, вонзить его подобно мечу в осквернителя и убийцу, и Вульфгар набирает в искалеченную грудь ледяной воздух Глотки Мира.

Но выдыхает только:

– Исмир идёт.

И жрец застывает, словно сталгримовая статуя.

– Ты лжёшь, – говорит он, не скрывая ярости, колеблющей стены Хротгара, – ты лжёшь, как лгал твой наставник.

Вульфгар сглатывает кровь. Её слишком много, чтобы проглотить всю, течёт по губам, по бороде, но он всё-таки заставляет себя ответить:

– Ритуал наречения был совершен, Меч Исмира. Корона Бурь нашла своего владельца.

Прежде чем ритуальный клинок перерезает ему горло, Вульфгар думает о том, под силу ли даже Исмиру остановить Колесо. Но он не успевает этого сказать.

Потому что это то, о чем ни один из них никогда не смел говорить другому.

Комментарий к Глава 12. Очищение

**Перевод с Довазула**

ov – доверие

Laanrot vosod drey Zu‘u wahl qaariv daar paak – за какое деяние я заслужил этот позор

thuri – господин

Vahlok – дословно “весеннее небо”. Внезапно.

========== Глава 13. Глотка Мира ==========

Кровь течет по ритуальной маске, обращая сверкающий орихалк в чёрный; солёным металлом целует губы – горячая, живая, напоенная силой. Впервые со времени своего пробуждения он пьёт кровь поверженного врага – и не может напиться всласть.

Каждый глоток несёт благословение. Очищение – снаружи и изнутри.

Двор монастыря выходит к обрыву, и вековечный снег Глотки Мира окрашивается красным – красный стекает с облитой кровью маски, с пластин брони, из отрубленной головы старого Языка, что перед смертью вспомнил истинное назначение Голоса. Не жаль ни единой капли – он дарит их голодной земле, вознося благодарность краткой молитвой и прося разделить его триумф.

Rahgot оживает.

Rahgot горит внутри: силой, что вечно была его, истиной, что вечно будет его, древним стремлением, что вечно есть он, и сейчас он чувствует звёзды внутри себя: так свет проливается в его душу, пробуждая изначальную креацию. Он ближе к эт‘Ада сейчас, чем все дети ALD, и он Кричит, воздевая клинок и голову врага к небу, Кричит так, чтобы содрогнулось всё царство Кин, провозглашая себя: RAHGOT.

Небо откликается ему десятками, сотнями Голосов, как прежде, когда в одеждах рассветного пламени приветствовали его повелители. И, как и прежде, в минуту признания своей победы он не преклоняет колен даже пред ними.

Голоса толкают его в грудь, заставляя доспех сверкать до боли ярко, быстрокрылые драконы кружат над Глоткой Мира, разбуженные его зовом, и выкликают его имя, пока оно не звенит грохотом боевой стали на весь Скайрим. Он закрывает глаза, собирая внутри Голос – человеческий Голос, драконий дар – и когда непрестанно гремящее в небесах его имя готово расколоть саму землю, он Кричит вместе с Дова.

Ту‘ум пробуждает лавины и трещины в вековечных скалах. В самых темных углах Скайрима слышен его Голос сейчас, и тем, кто верно хранит покой древних гробниц в затхлых подземельях, и тем, что беспечно пьют мёд с ярловского стола.

Молчание драконов – признание, прощение, возвышение, уважение; круг повелителей распадается, они улетают прочь, ибо даже Голос верховного жреца и священный ритуал не в силах надолго задержать их. Только один остаётся, зарывается длинными когтями в снег и посверкивает красной чешуей.

Рагот опускается на колени, как делал сотни раз до этого, и Приветствует дракона – так, как слуге подобает приветствовать господина.

Как подобает низшему – приветствовать высшего.

– Красного неба тебе, служитель, – Говорит дракон, и Рагот чуть ниже склоняет голову в безмолвной благодарности за ответное приветствие. – Этот монастырь стоял всю людскую эру – от конца эры драконьей и до конца своей. Кровью он очищен, кровью опечатан Свиток.

– Ты видишь Ака таким, каков он есть в своей безупречной иллюзорности, – тихо отвечает Рагот, не поднимая глаз. – Скажи мне, чьи-углоруны-говорят-алым, лгал ли мне Язык, чья кровь смыла моё бесчестье? Лгал ли он, что Исмир ходит со мной рядом в теле эльфа, осквернителя старых курганов?

Дракон выгибает длинную шею – почти вопросительно.

– Его слова не лгут. Исмир наречен. Исмир провозглашен.

В тишине можно почувствовать, как бьют копыта неживого коня об окаменевший снег, сокращая и без того краткое мгновение Беседы.

– Я вернул себе имя-суть, но я по-прежнему слеп в этом мире. Я…

– Просишь о совете, – Голос Дова, незыблемый подобно плоти горы под ногами, окутывает его подобно шелку мотыльков. – И я Отвечаю: наречен и провозглашен, но достаточно ли было тебе имени, чтобы быть собой, Ярость, Меч-Щит Исмира? Змей возлюбил смертных всем Сердцем, за то и был лишен его, но не был лишен Любви. Довакиин был Исмиром в миг наречения. Он будет Исмиром, когда ты сделаешь его таковым. Герой носит в себе Исмира и носил всегда, ибо Великая Заря осветила каждое мгновение. Кровью опечатана неизбежность. Даже я не в силах её исправить.

– Мои оковы стали ещё крепче, – тихо произносит драконий жрец. Сияние его брони остывает, тускнеет, как увядающий цвет, с каждым мгновением, с каждым выдохом. – Открой мне дорогу в Совнгард, если я заслужил его.

Тень красных крыльев закрывает от него небо – закрывает его от неба, от зовущего взгляда почти невидимых сейчас лун, и в том – благословение.

– Твоё служение не окончено.

***

Сердце Силгвира пропустило удар, когда он увидел расколотые ворота Хротгара. Он слишком хорошо помнил, где встречал подобное.

Он влетел внутрь, не замечая предупредительного возгласа Валока; огляделся, пытаясь воскресить в памяти прежний строгий лик монастыря. Сейчас вокруг были лишь руины, такие же мёртвые руины, в какие обратился Форелхост. Он чувствовал это, как чувствуют смерть живые; как чувствуют кровь те, кто пробовал её на вкус.

Тело Арнгейра, неподвижно лежащее у стены, было почти нетронутым. Силгвир склонился над старым Языком, но не смог определить, что убило его – только то, что уже после смерти тело, скорее всего, было отброшено в угол. Высокий железный подсвечник, стоявший рядом, превратился в покореженную оплавленную палку, словно кто-то подержал его над жерлом Красной Горы.

– Здесь пролилось много магии, – тихо сказал Валок. – Старой магии. Голос Рагота сотворил её. Взгляни.

Силгвир послушно вгляделся туда, куда указал жрец.

– Я даже не знаю, кто из них это был, – беззвучно прошептал стрелок. От мастера Голоса осталось только красное крошево, блестящее и хрупкое, как стеклянные осколки.

– Рагот вовлёк его в Дуэт Белой Рунописи, который может выдержать лишь тот, кто вознёс шесть молитв шоровой Супруге-в-Ложе под звёздами Леди не далее чем половину полного хода Джоуда назад. Крылья мотыльков изрезали этого монаха в крупу.

– Эти люди никогда не желали мне зла, – Силгвир, развернувшись, отчаянно и растерянно взглянул на Валока. – Почему он убил их?!

– Желали ли они добра тебе, Довакиин? – Голос, ещё не забывший недавнюю песнь боя, пронёсся по залу шорохом ветра. Силгвир стремительно обернулся.

Rahgot Lotsonaaksedov стоял в открытых дверях Высокого Хротгара.

Снежная пыль со двора монастыря белой крошкой рассыпалась по ступеням в главный зал. Рагот швырнул под ноги Силгвиру отрезанную голову, как трофей – нет, трофеи подносят бережно, как ценный дар…

Но не как доказательство свершенной мести – насмешливую печать палача.

– Вульфгар, – тихо прошептал Силгвир, поднимая голову мертвеца с черных плит.

– Я покарал их, как преступников и еретиков – казнью, и лишь он из четверых достойно сразился за свою жизнь. За то я удостоил его чести быть жертвой в священном ритуале очищения. Его кровью омыт мой Голос, его смерть стерла мой позор, я снова един в Rahgot и готов быть твоим клинком-и-щитом, Довакиин.

– Naal sos los folahzein nilzaan, – негромко проговорил Валок. Прижав руку к груди, низко склонил голову. – Vahzen krongrahkei.

– Vahzen krongrahkei. Heyv zodremhah.

– Хватит, – рыкнул сквозь зубы Силгвир. Рагот повернул голову, и черные глазницы безликой маски пусто уставились на Драконорожденного. – Ты убил седых стариков, мирных монахов, не причинявших никому вреда, осквернил из мести их монастырь – и гордишься своей победой?! Чем ты лучше Скорма сейчас?!

Валок опасно сощурился, но не промолвил ни слова, позволяя Раготу ответить. Старший жрец шагнул вперёд, встречая его взгляд.

– Я простил тебе твои преступления, ибо ты был слеп в своём невежестве, хоть это малое оправдание бесчестным убийствам, которые ты совершил. Но подумай, кто направлял тебя всё это время – как направляет воин свой клинок, как лучник направляет стрелу в цель. Или ты думаешь, что мирные старики-монахи, наследники укравших наши секреты и присвоивших наше могущество, не знали, кто спит под скайримскими курганами? Не знали, кого славят и о ком скорбят возведенные у древних могил Стены, силу которых ты собирал по их указу – и кто хранит их тайны? Или, быть может, Седобородые Языки, ученики Партурнакса, были столь глупы, что думали, будто можно безнаказанно уничтожить Алдуина с помощью человечьего сына Ака? Почему тогда они не позволяли тебе обрести власть и силу, которой ты способен владеть – неужто не из предусмотрительности, что после им придётся расправиться и с тобой, Герой, которому суждено будет занять место Чудовища, Пожирающего Миры?

Силгвир, вздрогнув, потрясенно выпрямился.

– Ты обвиняешь их…

– В том, что они совершили на самом деле, Довакиин. В том, что они совершили чужими руками, твёрдо зная свою цель и принимая бесчестье путей, ведущих к ней. Легче всего было накормить тебя Словами Силы, таящими в себе частицы сущности драконов и их жрецов – пусть их охраняют бессонные стражи, они почти мертвецы, и Герою ли не справиться с ними. Драконы более не даруют людям знания Ту‘ума, и потеряны секреты обучения, поэтому, должно быть, у Седобородых уходили десятки лет на постижение Криков. Ты пришёл вместе с Алдуином, но у тебя не было десятков лет на спасение мира.

Маска Рагота в засохшей крови беззвучно растаяла в холодном воздухе, обнажая лицо жреца.

– Я исполнил то, зачем поднялся к этому монастырю. Моё право подтверждено Голосами Dovahhe. Они восславили меня, и моя душа свободна от позора. Если ты хочешь покарать меня за верность закону чести, ты в своём праве, Довакиин. Отдай мне приказ умереть, и я подчинюсь с радостью. Sovngarde saraan.

– Всего лишь одно Слово, – глухо сказал Валок. – Zu‘u rodraan, Lotsonaaksedov.

Рагот покачал головой, не глядя на него.

– Zu‘u nis ofan daar uth. Zu‘u nis grut Ysmir pahvos luft Rok ahtiid rovaan daar golmah.

– Ах. Что ж, – спокойно произнес Страж. – Имей в виду, Драконорожденный: я не скован присягой, но мой меч верен только мне. Я не позволю тебе убить Рагота. Истина вела его Голос, и драконы подтвердили её: весь Скайрим слышал это.

– Да не хочу я никого убивать! – яростно воскликнул Силгвир, едва не выронив голову Седобородого. – Если вы начнете мстить всем, кто обидел драконий культ, вы же весь Скайрим вырежете!

– Даже не половину, – мрачно сказал Рагот. – Krosis. Нам всё ещё нужны рабы. Одной магией города не отстроишь. Твой путь лежал к Партурнаксу – его нет сейчас на вершине Глотки Мира, но мы можем подняться туда и позвать его. Быть может, он придёт на твой Голос.

– Ты… ты что, хочешь всё это вот так оставить? – неверяще переспросил Силгвир. Рагот терпеливо вздохнул.

– Ты можешь похоронить то, что осталось от них, если Седобородые были столь близки тебе. Но учти, что один из них попался в ловушку Змеиного Кольцекуплета и сейчас частично находится примерно в трёх сотнях футов под этим монастырём.

Силгвир не сразу нашёлся с ответом.

– Частично?

– Это почти то, что случается, когда открываешь портал наугад, – спокойно пояснил Валок. – Старые Песни Атморы. Если мой слух не обманывает меня, эхо Змеиного Кольцекуплета всё ещё здесь.

– Я не могу от него избавиться. Я Пел слишком быстро, – с явным неудовольствием признал Рагот. – Постарайся не попасться в него тоже, Довакиин. Ты поставишь нас обоих в неудобное положение.

Погребальный костёр Силгвир складывал один.

Валок отказался ему помогать, сказав, что преступники не заслуживают почетного погребения, и перетаскивание дров из погребов Хротгара во внутренний двор заняло всё время до заката солнца. Это был третий закат с того момента, как он покинул Айварстед. Глотка Мира не щадила смельчаков, рискнувших испытать восхождение.

Тела Арнгейра и Вульфгара возлежали на сухих брёвнах, что возгораются словно лучины от малейшего огня. Погребальный костёр был настолько высок, насколько высоким мог сложить его босмер: достойным погребение считалось, когда высота сложенных брёвен была хотя бы вровень с грудью взрослого мужчины. Сложить подобный костёр Силгвир не мог, и поэтому только надеялся, что нордские боги не слишком обращают внимание на детали.

Красное крошево он собрал и ссыпал в щели между брёвнами. Какая бы магия ни совершила подобное с Эйнартом или Борри, он ни за что не хотел бы её возвращения в Тамриэль, тем более, в руках драконьих жрецов.

Почему же на самом деле Седобородые отправили его к древним гробницам, зная, что в них сокрыто – быть может, и затем, чтобы он, или Герой, навсегда упокоил драконьих жрецов и не позволил им вернуться в Тамриэль?..

Силгвир устало опустился на расстеленный на снегу плащ. Пламя зажженного его Голосом костра поднималось к небу, где ветра Кин раздували его ещё ярче, ещё шире – чтобы весь Скайрим видел свет на Глотке Мира, свет, провожающий в последний путь тех, кто так долго следил за спокойствием этой земли. Огонь милосерден – огонь скрыл тела, но Силгвир не хотел оставаться у погребального костра до тех пор, пока на прогоревших брёвнах не останутся только уродливые почерневшие останки.

Он пытался пробудить в себе скорбь.

Он пытался пробудить в себе злость.

Но не мог.

Он помнил, как вздрогнул всем телом и оступился даже неустрашимый Арвак, когда над Высоким Хротгаром прогремел триумфальный Крик – и помнил, как кружили над Глоткой Мира драконы, гордо взывая к победителю. Таков был суд Дова и их истина. Ей тысячи лет назад присягали Рагот и Валок, и никакие другие клятвы не смогут изменить их изначального Слова.

Силгвир знал это так ясно, словно был рождён с этим знанием в крови.

И не лгал ему Рагот, нет, незачем было ему лгать – Седобородые воспользовались Драконорожденным, как воспользовались им Клинки и десятки других. Мираак говорил о похожем – говорил, что его тоже хотели сделать орудием в борьбе с Алдуином, но он не позволил этого.

Мираак был куда умней Последнего Драконорожденного.

Когда Валок отправил его в вечное заключение в Апокрифе, верно, это было… обидно.

Отчего-то это и правда было нелепо: человеческий сын Акатоша, обладающий силой, перед которой блекло даже могущество самых славных воинов, бросил вызов всему миру и тому, что за его пределами… и был убит тем, кто ещё даже не был драконьим жрецом. До смешного глупо. Силгвир отвернулся от костра, чтобы скрыть от уходящих в Совнгард неподобающую усмешку.

И нервно дернулся.

– Рагот?

– Довакиин, – откликнулся драконий жрец. Он стоял в нескольких шагах от него неподвижно, будто ледяная скала, и только костер бросал на него предательски яркие отблески пламени, выжигая скрывающую его темноту.

– Я не слышал, как ты подошёл.

Атморец не ответил. Силгвир устало вздохнул и снова повернулся к костру.

– Ты знаешь, – снова заговорил он чуть погодя, – я даже ненавидеть тебя не могу. Должен, наверное, но не могу. Словно я не живой больше. Что со мной происходит, Рагот? Так я становлюсь Алдуином?

– Ты носишь в себе Героя, маленький эльф, – спокойно отозвался Рагот. – Это нелегкое бремя. Оно взимает свою плату. Множество судеб скрестились в тебе одном, и я не удивляюсь твоим словам – то, что ты объединил в себе, свело бы с ума обычного смертного.

– Чем я не обычный смертный? – горько фыркнул Силгвир. – Опять Целестиалы и Герой?

– Я не знаю.

Взгляд Рагота был совершенно спокоен.

– Я не знаю, – повторил драконий жрец. – Я спрашивал о тебе у писаря Времени, ибо они видят его целиком, но данный мне ответ… сделал всё сложней. Из тебя рвётся не одно перерождение, а я мало что знаю о вынужденных перерождениях – в моей эпохе нам приходилось вызывать их искусственно, выдавать подделку за истину. Но все войны всегда велись за одно и то же, не было великой войны, что была бы о другом – и это пугает меня, поскольку двадцать пять лет ничто для Старой Мэри, но достаточно, чтобы усыпить бдительность краткоживущих. И это тоже пугает меня, потому что в прошлый раз, чтобы остановить Колесо Белого Золота, пришёл Исмир. Мой бог ходит по земле смертных только тогда, когда речь идёт о действительно великих войнах, эхо-отражениях первой войны, единственной важной войны. Она грядет снова, но я не знаю, могу ли предсказать её исход.

Силгвир озадаченно посмотрел на атморца. Он говорил так, словно он и вправду был…

…встревожен.

Человек, проживший сотни лет и способный убить четверых Мастеров Голоса и уйти невредимым, не тревожится по пустякам. Силгвир отлично знал это.

– О чём ты говоришь?

– О первой войне, – глухо ответил Рагот. Левая его ладонь лежала на рукояти меча. – О войне, в которой погиб Шор, и сын Шора, и его сын, и его сын, и их было так много, что ты умрёшь от старости раньше, чем я перечислю всех.

– Нордский миф сотворения?

– Я слышал их тысячи. Каждое слово становится правдой, если подождать достаточно долго, поэтому можно сказать, да, – согласился драконий жрец. – Ты поймёшь, сын Возможно, и поймёшь достаточно скоро.

Рагот поднял голову к огромным лунам, утопающих в тёмных облаках. На тёмно-розовом круге Массера можно было увидеть выщербины, словно их выбил звёздный дождь.

– У погребальных костров спят только те, с кем больше не осталось живых, – негромко сказал Рагот. – Оставь их. На мне их смерти, не на тебе, маленький эльф, и ты не мог остановить меня. Я знаю, какое обещание ты хочешь потребовать у меня, но я не могу дать его ни тебе, ни кому-либо другому во всём Аурбисе. Забери мою жизнь, если хочешь, чтобы мой Голос больше не пробовал крови, но забрать мою суть не под силу даже богам: только моя воля властна над ней, а с тех пор, как я обрёл Имя, даже её бывает недостаточно.

Силгвир безнадежно покачал головой. Он чувствовал, что власть над Раготом рвётся из его рук, как поводья из рук неумелого всадника. Слишком многого он не знал. Слишком многого не мог понять.

– Ты закончил мстить?

– Седобородым? Вполне, – поразмыслив, серьезно согласился Рагот. – Я не собираюсь мочиться на их могилы, если тебя это тревожит. Это была честная казнь, достойная моего очищения, я не стану оскорблять ее теперь.

Силгвир едва не поперхнулся.

– Суровые нравы были у вас на Атморе, – пробормотал босмер, поднимаясь на ноги, – ну, и на том спасибо. Давай… давай ты хотя бы будешь меня предупреждать, кого ты собираешься убить, и выслушаешь мои доводы, когда я буду тебя отговаривать.

– Пф. Ты говоришь прямо как Вокун когда-то, – недовольно фыркнул Рагот. – Даже в Совете Бромьунаара от меня не требовали таких глупостей. Но хорошо. Я предупреждаю тебя: я собираюсь убить Партурнакса после того, как ты поговоришь с ним. Возможно, я погибну. Скорее всего, я погибну: предатель копил силы тысячи лет, а я только-только напился свежей крови.

– Может, лучше тогда с этим подождать, – не слишком уверенно сказал Силгвир. Рагот посмотрел на него так, словно он сморозил величайшую глупость со времён последнего сына Шора.

– Ждать? Священная месть не может ждать, – тоном, не терпящим пререканий, изрёк драконий жрец. – Я убью его или ослаблю, чтобы другой мог закончить казнь, и уйду наконец в Совнгард, хотя даже Dovahhe отказались проводить меня к Залу Славы.

– Там тоже еретики, – не удержался Силгвир от неподобающей ухмылки.

– Ещё одна причина оказаться там, – невозмутимо ответил Рагот. – Да, меня очень интересует, почему Тсун пропустил их. Я бы задал ему пару вопросов, и мне всегда было любопытно, каким окажется сражение с ним. Ради одного этого боя можно покинуть Арену!

Силгвир не хотел спать в Высоком Хротгаре, не хотел проводить в нём ни минуты больше – ему казалось, древняя крепость давит на него немыслимой тяжестью стен, выдавливает из лёгких свежий воздух, отравляя мертвенной затхлостью. Он не смог бы даже заснуть, непрестанно ощущая напоминание о своей вине в смерти Седобородых – или в том, что он всё-таки признал и принял их смерть так легко, словно не был их учеником.

Так близко от вершины Глотки Мира не спасала ни теплая меховая одежда, ни плащ, ни костёр.

Вокруг был только белый холод. Х-о-л-о-д. При малейшем дуновении ветра он проходил все нелепые заслоны, что старательно возводил Силгвир с помощью многослойных одеяний, и, казалось, даже кости его обращал в хрустальный звенящий лёд.

– Прекрати ворочаться, – проворчал Рагот. Тяжелая рука придавила босмера к земле, когда тот в очередной раз попытался свернуться покрепче в своём спальнике, чтобы сохранить остатки тепла. Спальный мешок, даром что набитый шерстью и спасавший его всюду в Скайриме и на Солстхейме, здесь не помогал нисколько.

– Холодно, – жалко возразил Силгвир. По его мнению, «холодно» было не то что неподходящим словом, но преступно преуменьшающим действительную угрозу.

Рагот выругался сквозь зубы, помянув эльфийский род и, в частности, его легендарных прародителей в непристойном положении. Ему, атморцу, невозможный мороз Глотки Мира не причинял никаких неудобств, и плаща, в который он закутался, ему вполне хватало.

– Тут всюду этот туман, – шепотом пожаловался Силгвир. Это была ещё не волшебная пелена, убивающая смертельным морозом в несколько мгновений, но даже здесь холод, казалось, висел в воздухе осязаемой белой дымкой.

– Faad, – Шепнул Рагот, и тепло расползлось внутри, медленно, но неизбежно согревая кровь и замерзшее тело. Силгвир блаженно расслабился. – И больше не мешай мне спать, а не то я вышвырну тебя отсюда коротать ночь в одиночестве, и мне плевать, обратишься ты в ледышку или доживёшь до утра.

– Я всё, – клятвенно пообещал Силгвир, как можно осторожней сворачиваясь в спальнике поудобней. – А ты меня потом этому Слову научишь?

Рагот шумно выдохнул, и стрелок благоразумно решил пока не настаивать. Но из многих слышанных им Ту‘умов Слово тепла казалось ему одним из самых необходимых, и ради него он был согласен вытерпеть любые насмешки драконьего жреца.

Иногда ему даже начинало казаться, что с Раготом вполне по-человечески можно договориться. Силгвир постарался сохранить эту мысль подольше, одновременно отгоняя воспоминания о Высоком Хротгаре, и, как ни странно, мысль вполне прижилась.

Наверняка это было не более чем помутнение рассудка, вызванное тем, что проклятый мороз наконец окончательно перестал грызть его тело.

Вместе с зарёй, бросившей в него ослепительно сверкающие солнечные копья, Довакина разбудила коза.

Силгвир несколько секунд ошалело глядел на косматую козью морду, после чего деликатно отпихнул её подальше и повертел головой, оглядываясь. Драконьих жрецов рядом с ним не было, не было ни оружия, ни раготовых доспехов – ничего и никого, кроме как ни в чём не бывало отправившейся дальше козы.

– Рагот! – заорал Силгвир, поспешно выкарабкиваясь из спального мешка. Он уже в красках представил себе, как найдёт на Глотке Мира израненного Партурнакса рядом с двумя трупами, и эта картина ему ничуть не понравилась. – Раго-о-о-о-от!

Всматриваясь в ещё не засыпанные новым снегом следы на земле, Силгвир бросился вперёд. К его огромному облегчению, следы вели недалеко, и Рагот за ночь не решил пойти мстить Партурнаксу прямо сейчас.

Верховный жрец сидел у обрыва в той же сосредоточенно-молитвенной позе, в которой Силгвир часто заставал медитирующих Седобородых. Маска вновь скрывала его лицо, и незримые потоки магии стрелок почувствовал даже издалека – кожу кольнуло горячими невидимыми искрами. Мелкие снежинки, увлекаемые стремительной силой, кружились вокруг Рагота, спиралями поднимаясь ввысь.

– Не кричи, Довакиин, на нас всё ещё может рухнуть немного снега, – негромко произнес сзади подошедший Валок. – И не мешай ему, он возносит молитвы перед боем.

Силгвир немного смутился.

– Просто вас не было, и я подумал, что… вы уже ушли к Партурнаксу, – неловко опустив кончики ушей, признался босмер. Валок покачал головой.

– Тебе не нужно присутствовать на ритуалах встречи нового дня, потому что ты служишь другим богам. Но мы оба должны были поприветствовать своих богов – и попросить даровать нам поддержку и благословение: быть может, это последний наш день на земле людей.

– А почему ты…

– Я уже закончил, – терпеливо ответил Валок. – Рагот – верховный жрец, Голос Бромьунаара, и ему открыты тайны, которые неведомы мне. Ему нужно больше времени.

– У тебя даже нет брони, – тихо сказал Силгвир. Может быть, зачарованный доспех Рагота мог выдержать даже Крик древнего дракона, даже Голос брата Алдуина – но у Валока не было ничего подобного.

Младший драконий жрец спокойно улыбнулся.

– И разве это когда-то мешало нам идти в бой? У меня есть мой Голос и мой клинок, и сегодня этого должно будет быть достаточно. Сложи свои вещи и будь готов к подъёму, я слышу, что молитва Рагота близится к завершению.

И Рагот действительно был готов.

К победе или к Совнгарду – Силгвир ещё не видел его таким, но сейчас ему казалось, что он смотрит на ритуальный клинок, отточенный до нечеловеческой остроты, идеально сбалансированный для смертоносного выпада, но пока ещё замерший в руке владельца за мгновение до удара. Горящими линиями света змеился доспех из драконьей чешуи, и орихалковая маска не несла больше на себе следов засохшей крови.

Сейчас он наконец воплощал себя, и это ощущалось бесконечно правильно.

– Moro sul, Dovahkiin, – Голос упруго прокатился по вековечному снегу, приминая его к земле. Силгвир в ответ только безмолвно склонил голову, не зная, как приветствовать его, истинного жреца драконов, и не зная, как высказать человеческим языком то ощущение правильности и уважения, текущее в его крови.

Сейчас он знал – ему не под силу предотвратить бой между Раготом и Партурнаксом, как не под силу ему остановить морской прилив или приход весны после зимнего сна. И ни боги, ни дэйдра не посмеют вмешаться в ход сражения, и истина будет за тем, кто останется жить.

– Веди, – сказал Валок, поднимая голову к скрытой утренними облаками вершине. – Веди нас, Довакиин. Сегодня это твоё право.

И туман расступился, разорванный его Криком.

***

Стена Слов была пуста.

Глотка Мира была пуста, пуста и заброшена, как суждено было стать заброшенным Высокому Хротгару.

Силгвир Закричал.

О, теперь он чувствовал злость, настоящую злость, которую не мог пробудить в себе у погребального костра Седобородых. Партурнакс не пришёл к ним на помощь. Партурнакс исчез, не дав ему ответов, которые были так нужны сейчас.