Текст книги "Время скорпионов"
Автор книги: D. O. A.
Жанр:
Политические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
25.12.01@15:02
Кому: [email protected]
Тема: каникулы, я обо всем забыл…
Я уехал из Парижа. Буду ждать тебя двадцать седьмого декабря до половины одиннадцатого вечера на автобусной остановке Монистроль-д’Алье.
ЖЛС
27.12.2001
С небольшим рюкзаком на плече Камель вошел в интернет-кафе недалеко от площади Одеон и обратился к обслуживающей клиентов девушке:
– Здравствуйте, мне нужен комп, подключенный к Интернету, с программой «Microsoft Office». Мне также потребуется сохранить документы на моих дискетах.
– Я должна их проверить.
– Простите, что?
– Ваши дискеты. Сначала я должна проверить, нет ли вируса.
Ксентини вытащил коробку с новенькими носителями, еще запаянными в целлофан, и протянул ей.
– Годится.
Молодая женщина назвала номер компьютера, и он направился к нему. Не мешкая, он запустил навигатор Интернета и вошел в адрес личного фотоальбома. Когда стала появляться заглавная страница, Камель вставил в компьютер новый диск. В окне поиска он напечатал «Арно 196» и вышел на серию из шестидесяти семи совершенно безобидных фотографий, запечатлевших чей-то отпуск. Он кликнул правой кнопкой мышки на номер тридцать три и записал его на дискету, чтобы забрать с собой. Среди этих невинных пикселей были скрыты инструкции по установке контакта с личностями, которым поручена доставка Vx во Францию.
Он стер обзор своих действий и поднялся, чтобы вернуться к кассе.
– Уже закончили?
– Черновики забыл.
– Мы выписываем счет на полчаса, и каждая вновь начатая сессия оплачивается отдельно.
– Ничего страшного, я расплачусь сейчас, а поработаю позже.
– Нет, так нельзя.
– Ну что же, тем хуже. Для меня.
Улыбнувшись, Камель рассчитался с девушкой и вышел.
Первое, что вспомнилось Амель, когда она пришла в зал Лионского вокзала, было искаженное ужасом лицо Жан-Франсуа Донжона. Это видение потрясло ее, и она чуть было не ушла. Поколебавшись некоторое время, она все же вошла и остановилась у подножия монументальной лестницы «Голубого экспресса». Тогда Амель не уловила состояния напряженности молодого человека – растерянного, затравленного, запертого в слишком сложном и жестоком для него мире. Ружар тоже. Двое слепцов, слишком увлеченно наслаждавшихся своим успехом, они разоблачили «Мартину».
Потом он умер, и теперь журналистка чувствовала, что частично виновата в этом.
Воспоминание о смерти информатора пробудило и другие мысли, которые она поспешно прогнала. Ей не хотелось начинать предстоящее путешествие в подобном состоянии духа, ведь она и так не была уверена в правильности того, что делает. Молодая женщина бросила мужа и переехала к родителям, чтобы очень скоро уйти и от них, возможно немного слишком скоро, и соединиться с человеком, про которого почти ничего не знает.
Ее глаза шарили по табло отправления в поисках поезда на Клермон-Ферран, в первый пункт назначения. Платформу еще не указали. Дополнительная небольшая отсрочка.
Амель не слишком хорошо понимала, чего на самом деле хочет. Как раз сегодня утром мать резко отчитала ее за это. Ей следовало бы послушаться и отказаться от поездки. Но замечание матери, как и отказ Амель согласиться с ней, были также и знаками возвращения к привычной жизни. Между ними ничего не изменилось. Утешительная мысль.
Монотонный женский голос объявил о прибытии экспресса из Женевы.
Взгляд Амель скользнул по плотной толпе людей, занятых своими делами или отдыхом, среди которых попадались всевидящие, вездесущие полицейские. Усиленное наблюдение, не дающее забыть сообщения о постоянной угрозе. Однако люди продолжали жить как ни в чем не бывало. Никогда ничего не случится во время праздников. Приближался Новый год – время заслуженного отдыха, семейных встреч, начало занятий зимними видами спорта. Остальное уже не имеет значения.
Хотелось бы ей в это верить.
Карим подписал настоящим именем только что законченное письмо родителям. Простое, успокаивающее сообщение. На первый взгляд. Он не смог удержаться и не упомянуть эпизоды в Биа, когда его родителям пришлось доказывать свою смелость, чтобы выпутаться. Он упомянул даже инцидент с именем, не будучи уверен, что его родные уловят намек: что-то с этим именем не так. Его письмо будет передано таким же способом, как во время его внедрения. Так же должен был прийти ответ. Априори. Вполне вероятно, его письма просматриваются.
Теперь он имел дело только с Мишелем. Похоже, Луи уже не вернется. У Карима сложилось впечатление, что их контора пытается изолировать его. Беседы с новым куратором представляли для него сложность. С одной стороны, этот человек обладал гораздо более глубоким знанием его досье, чем хотел показать. Он имел доступ ко всему, включая записи Феннека, и агент по отдельным замечаниям чувствовал, что этот офицер пытается разобрать по деталям его личность, чтобы затем лучше выстроить ее заново. Впечатление Феннека подтверждалось способом, которым куратор воспользовался для аналитического обзора операции. Как если бы он заново описывал историю последних месяцев. Мишель часто тестировал своего подопечного, главным образом проверяя его лояльность. Старший офицер, безусловно, допускал возможность, что агент может быть перевербован противником и что его провал есть всего лишь легенда, обратная дезинформация.
Что за абсурд: противник не так организован, чтобы подготовить подобный удар. Эпоха двойных или тройных агентов относилась к разряду воспоминаний о временах холодной войны.
Кто-то постучал в дверь его комнаты. Один из надзирателей, сообщивший, что полковник ждет внизу. Человек улыбнулся ему – они одна команда. Карим имел много общего с теми, кто двадцать четыре часа в сутки составлял ему компанию. Прожив бок о бок неделю, они свыклись друг с другом и даже вместе занимались спортом.
– Иду.
Феннек заклеил конверт и, прежде чем спуститься в подвал, отдал его гонцу.
Проехав около получаса по извилистой тенистой дороге, обсаженной плотной стеной высоких хвойных деревьев, автобус остановился возле белой бетонной будки. По мере того как они удалялись от Сен-Жорж-д’Орак, пейзаж словно бы скрывался за плотным занавесом тумана. И все же постоянно был здесь, вокруг них, невидимый и мрачный.
Ступив на влажное шоссе следом за женщиной с девочкой, Амель вздрогнула. Она заметила сгущающийся туман и слабое белесое свечение одинокого фонаря, не дающего ни света, ни утешения, потом чуть дальше, внизу, в двух или трех сотнях метров, разглядела пятна призрачного света, в которых едва угадывались угловатые и приземистые контуры первых деревенских домов.
Автоматическая дверь закрылась, и вскоре автобус поглотила ватная темнота.
На противоположной стороне дороги ее попутчиц ждал мужчина. Девочка бросилась к нему в объятия, ее мать робко обняла его. Отец, муж. Семья. Амель почувствовала, что они не могут решить, заговорить ли с ней, предложить ли подвезти. Но Амель не знала, куда ей идти в этой дыре, и они в конце концов отвернулись и сели в машину.
Вскоре ее шум затих.
Прошло десять минут, Жан-Лу Сервье не объявлялся. В обманчивой тишине все сгущающегося удушливого тумана тонули все звуки. Амель было не по себе. Она замерзла, ее уязвляло одиночество, зависимость от малознакомого человека. Нащупав в сумке мобильник, она набрала какой-то номер, чтобы ощутить связь с остальным миром. Никакого сигнала. Телефон только согласился показать ей время и подтвердить, что она не опоздала.
Следующие минуты Амель провела все в той же оглушающей тишине и сожалениях о своем безрассудстве. Она взялась за сумку: пойти в деревню и найти бар, любое открытое заведение, откуда можно позвонить.
– Сегодня вечером прохладно, не так ли?
Молодую женщину удивил не столько голос Сервье, сколько его неподвижный силуэт возле одного из столбов будки. Она не видела, как он подошел. Когда первое изумление прошло, она смогла различить доброжелательную улыбку. Амель захотелось подойти к нему, но напряжение не отпускало, и она не двинулась с места.
– Я думала, ты забыл.
Вместо ответа, Жан-Лу подхватил ее дорожную сумку и велел ей идти за ним. Она обратила внимание на его немного скованные движения:
– У тебя что-то болит?
– Неловкое падение. Поскользнулся в тальвеге. [243]243
Старое русло, дно реки, оврага.
[Закрыть]
– А что это?
– Что-то вроде расселины. Извини, что заставил ждать. Хорошо доехала? – Они дошли до дороги, пересекающей шоссе метрах в двадцати от автобусной остановки. Там их ждал забрызганный грязью темный «лендровер».
Амель сообразила, что после отъезда семьи с девочкой не слышала звука мотора. Это показалось ей невозможным. Значит, Сервье уже был здесь… Он не опоздал.
– Ну, как поездка?
– Ах да, поездка. Извини. Утомительная. – «Он ведь и не говорил, что опоздал». Молодая женщина слишком устала, чтобы размышлять. – Долгая. Умираю от усталости.
Путешествие продолжилось, столь же мучительное, как до Монистроля. Сервье заранее, прежде чем включить отопление, сообщил, что им еще предстоит проделать изрядный путь.
Сначала Амель пыталась следить за дорожными указателями, перекрестками: Ланжак, Сог, Грандрие. Вскоре она отказалась от своей затеи: в салоне становилось все жарче и, совсем осоловев, она поудобнее устроилась на сиденье.
– Куда мы едем?
– В одно место, куда я люблю приезжать, когда… Короче, в одно место, которое я очень люблю.
– Это дом твоих родителей?
– Нет.
– Где живут твои родители?
– Они умерли.
Тон его ответа, невызывающий, тоскливый, резко оборвал разговор. Амель вновь занялась дорогой, но повороты и волны теплого воздуха вскоре одержали верх над ее волей. Глаза ее закрылись… И открылись, только когда внедорожник затрясло. Они ехали по лесной дороге.
– Почти приехали. – Сервье увидел, как она резко выпрямилась.
Туман рассеялся. Деревья уступили место поросшей травой поляне, в центре которой в свете фар «лендровера» появилась двухэтажная ферма, вероятно старинная, с толстыми стенами из серого камня. За ней Амель разглядела второе строение, частично скрытое первым. Они объезжали его, чтобы подъехать с другой стороны, к входу в дом. Другая дорога, очевидно более проезжая, вилась до самого двора.
– Добро пожаловать в мой дом.
28.12.2001
Купающаяся в скупых лучах зимнего солнца незнакомая светлая комната без особого убранства, обставленная лишь мебелью из металла и грубого дерева, прочной, современной, – вот что увидела Амель, очнувшись от сна без сновидений.
Некоторое время, еще не готовая встретиться с миром, простирающимся за пределами ее временной спальни, она вспоминала свои пробуждения в непривычных и сменяющих друг друга местах и удивлялась своим ощущениям: телу тепло, а нос замерз.
Дом то и дело потрескивал. Будто приглашал двигаться, шевелиться. Молодая женщина спустила ноги на неприветливый, холодный пол, тут же отдернула их, затем торопливо натянула на себя брошенную на стул вчерашнюю одежду. Сначала носки.
Темный коридор, тускло освещенная лестница, а внизу, в прихожей, то, что поразило ее вчера вечером, как только она вошла: стены, от пола до потолка скрытые стоящими на стеллажах дисками. Благодаря своему преклонению перед музыкой Сервье стал обретать плоть. Он снова становился ощутимым. Амель испытала удивление, но одновременно словно получила признание, что никакая иная форма творчества не восхищает его так сильно.
Она миновала гостиную, в основном меблированную стеллажами с дисками, и, привлеченная запахом кофе и дыма, обнаружила кухню. Там испускала мягкое тепло пылающая дровяная печь и был накрыт для завтрака на одну персону длинный крепкий стол. Прежде чем исчезнуть, Сервье позаботился о своей гостье.
Амель подошла к выходящей наружу застекленной двери. Дом прилегал к горе и со всех сторон был окружен заслоняющими горизонт еловыми зарослями. Эти природные кулисы заиндевели; она обняла себя руками за плечи. Прямо перед ней, в пятнадцати метрах от дома, располагалось второе строение, которое она приметила накануне. Оно было похоже на амбар и имело всего одно, очень высокое, закрытое ставнями, окно под самой крышей и массивные деревянные ворота, достаточно высокие и широкие, чтобы пропустить сельскохозяйственные машины.
Никаких следов автомобиля. Ни малейшего шума даже снаружи. Амель и правда была одна.
Она поторопилась вернуться в дом: там было гораздо приятнее. На сушилке возле раковины стояла вымытая обеденная посуда: две большие миски и два стакана, из которых они ели очень горячий овощной суп и пили хмельное бургундское вино, вызвавшее румянец на щеках. Значит, присутствие Сервье ей не приснилось, хотя его по-прежнему не было видно. Оставалось ждать его, а пока она выпила две большие чашки кофе в кухне с плиточным полом, а потом неохотно поднялась наверх, чтобы привести себя в порядок.
Похоже, хозяин покинул ее.
К спальне, которую она занимала, примыкала туалетная комната со старинной, с виду неудобной ванной на огромных лапах, мохнатых и когтистых. Там было холоднее, чем в кухне. Это ощущение усиливали черная плитка и ледяной душ, окативший ее, когда она включила воду. Амель съежилась и чуть не расплакалась. После этого провального года, который к тому же заканчивался на столь водевильной, патетической и жалкой ноте, она испытывала подавленность и неудовлетворенность собой. Однако, когда пошла горячая вода, ей стало легче.
Через некоторое время она снова спустилась, облачившись в найденную наверху слишком большую для нее штормовку, но Жан-Лу все еще не объявился.
Снаружи было не так скверно, как ей показалось сначала. Сжимая в руке мобильник – отмершую пуповину, неспособную восстановить хоть какую-нибудь связь с миром, – она обошла дом и вернулась, чтобы обследовать амбар. Он оказался незапертым. Внутри Амель с облегчением обнаружила внедорожник – знак того, что Сервье не мог быть далеко, – и обширное темное пространство, справа оборудованное под гараж, а с другой стороны – под мастерскую. Наверху располагался склад, куда вела грубо сколоченная лестница. Не найдя выключателя, Амель пошире открыла ворота, чтобы в помещение проник свет, и с любопытством шагнула в полумрак.
По левой стене, похоже до самого конца строения, тянулся содержащийся в идеальном порядке верстак. Амель прошла вдоль него и задержалась возле странных тисков, очень широких и с большим количеством губок, оснащенных подушечками и, вероятно, предназначенных для захватывания хрупких продолговатых предметов. Дальше она заметила прямые и удлиненные цилиндрические деревянные детали, расставленные в ячейках вместе с металлическими трубами одинакового размера, примерно по метру. Трубы были покрашены коричневой краской или в цвет хаки. Еще она увидела ящик с большим количеством полок, где были разложены скрученные провода, винты, металлические диски с отверстиями разного диаметра, гвозди и острые как бритвы треугольные детали.
Взгляд Амель упал на шкаф, в котором хранилось несколько луков. Некоторые имели классическую форму и напоминали о старых фильмах про Робин Гуда, другие, очевидно современные, были более сложной конструкции. Там же, за запертыми решетчатыми дверцами, лежали колчаны со стрелами.
Продолжив осмотр, она обнаружила три металлических шкафа, похожих на те, что можно встретить в раздевалках. Все заперты на ключ, кроме одного, широко распахнутого. Внутри на плечиках обыкновенная одежда и странный комбинезон, скроенный из сетки со вставками защитной ткани и источающий сильный органический запах. В дверце этого шкафа было зеркало, заляпанное жирными следами пальцев. Амель машинально подошла к нему, повернула голову вправо, затем влево, скривила рот, провела языком по губам и заметила выделяющиеся в темноте, прямо за ее спиной, две одинокие черные радужки, окруженные белком. Они равнодушно смотрели на ее отражение.
Молодая женщина резко обернулась, покачнулась, потеряв равновесие от неожиданности, и неловко отступила назад, в дверцу шкафа. Сервье схватил ее за руку, чтобы не дать упасть. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Амель не могла скрыть страха, вызванного его сплошь покрытыми темным гримом лицом и руками.
Но не только этим.
Она вдруг заметила заткнутый за пояс его спортивного костюма длинный нож с искривленным лезвием.
– Это курки, [244]244
Kurki (гуркх.) – непальский нож, традиционно изготавливаемый методом ручной ковки. Больше напоминает топор и в основном используется для рубки и расчистки пути в джунглях.
[Закрыть]в Непале купил.
Он медленно протянул ей оружие, не вынимая его из чехла.
Амель с отвращением кончиками пальцев взяла нож. Тяжелый.
– Он сделан вручную из куска железнодорожного рельса.
Рукоятка, отполированная временем и множеством рук, была из дерева какой-то ценной породы. Очень приятного на ощупь. Амель попыталась вытащить оружие из футляра, но Сервье помешал ей:
– Это кинжал охотника и воина. Там у них это священно. Его вынимают, только чтобы пролить кровь. – Он положил нож на верстак. – Извини, я опять напугал тебя. Еще подумаешь, что я специально так сделал, но тебе ни к чему видеть меня в подобном наряде. Я чувствую себя каким-то нелепым.
– Куда ты пропал? – Амель постепенно приходила в себя.
– Я собирался завтра утром поохотиться и пошел осмотреть местность, поискать следы. Э-э-э… Может, подождешь в доме, пока я переоденусь и умоюсь, и мы вместе выпьем кофе.
Жан-Лу нашел молодую женщину в комнате, служившей ему кабинетом, перед единственным книжным шкафом.
– К сожалению, у меня мало книг, я не увлекаюсь чтением.
– Если только не интересоваться историей, геополитикой и географией. Такого у тебя тут предостаточно.
На самом деле внимание Амель привлекла фотография под стеклом. Она указала на нее пальцем. Это был единственный снимок, обнаруженный ею в доме. На первом плане стояли восемь мужчин в два ряда. Все довольно молодые, с более или менее короткими волосами, в разноцветных ярких комбинезонах, перетянутых специальными ремнями. Держа в руках небрежно скомканные парашюты, они улыбались в объектив. Позади них – что-то напоминающее хвост большого самолета, а еще дальше – очень зеленая равнина, усеянная озерами. Сервье мог быть вторым слева в первом ряду.
– Это ведь ты, правда?
– Старая фотография.
Такая же старая, как ответивший ей голос, заставивший Амель обернуться.
Сервье стоял босиком, опершись о косяк двери. На нем все еще был спортивный костюм и старая вытянутая футболка с надписью «Art of Noise». [245]245
Британская группа, исполняющая электронную музыку, изрядно сдобренную разнообразными шумами (шаги, обрывки радиопередач и т. д.). Создана в 1983 г.
[Закрыть]Кое-где на лице оставались разводы коричневой и зеленой краски.
– Мне правда неловко за случившееся. И за вчерашний вечер. Это плохое объяснение, я знаю, но в последнее время я не совсем в себе… В общем, в таких случаях я имею обыкновение замыкаться. Что никак не облегчает общения с окружающими.
– Я тоже немного взвинчена. Трудный период.
– Да, в праздники всегда трудно.
Оба погрузились в свои мысли.
Амель поспешила вернуться к снимку:
– А кто остальные?
– Бывшие друзья.
– Такие ли уж «бывшие»? Значит, хорошие друзья, раз у тебя нет никакой другой фотографии, даже твоих…
Сервье промолчал.
– О, прости, я…
– Пойду приму душ.
Остаток дня прошел в том же духе, в относительной тишине, иногда становящейся тягостной, что способствовало самоуглублению. Амель приняла решение завтра же вернуться домой. Она поняла, что пустилась в авантюру, не зная, чего от нее ждет. То есть попросту бежала от ситуации, которой пока не готова была сопротивляться. Жан-Лу не может ей помочь. Молодой женщине казалось, что она нашла в нем терпеливого собеседника, умеющего слушать, не осуждая. Но теперь она видела, что эти достоинства ему не свойственны. Он просто оказался не способен к общению. Он был скрытен. И не слишком отличался от Сильвена, такого милого до свадьбы, или Ружара, чье поведение изменилось после того, как…
Сервье уже несколько минут наблюдал за своей гостьей. Она не притронулась к еде.
– Что, невкусно?
Амель резко выпрямилась:
– Нет. Просто… Я не голодна. – Она не любила, когда ее заставали врасплох. – Твои родители… – Она осеклась. – Какая я бестактная, прости.
Жан-Лу встал, чтобы убрать свою пустую тарелку.
Чувствуя все большую неловкость, Амель наконец решилась попросить, чтобы утром он проводил ее до ближайшей станции. Она задумалась, не зная, с чего начать, и прислушивалась к его шагам, пока звуки не прекратились. Амель спиной ощущала его взгляд.
Прошла целая вечность, прежде чем он заговорил:
– В первое Рождество без них я был вдали от дома, с одним типом, которого едва знал. – Его голос звучал тихо, неуверенно. – Мой тогдашний шеф пытался уговорить меня остаться, но я отказался. Я был ничем не связан. Человек, имеющий семью, скучал бы на моем месте. К тому же я не хотел снова оказаться в родительском доме. Я и возвращался-то туда после несчастья всего два раза. Сразу, а потом гораздо позже, только для того, чтобы подписать договор о продаже и убедиться, что ничего не осталось.
Сервье включил воду, сполоснул руки. Амель боялась пошевелиться, чтобы не прервать его исповеди.
– Так вот про то удивительное Рождество. Весь вечер я бодрился, твердя себе, что время лечит. Тогда я был полным идиотом. – Он оставался за ее спиной, очевидно, чтобы справиться с волнением. – Мои родители были убиты в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июля восемьдесят восьмого года одним придурком, ехавшим по встречной полосе с выключенными фарами. Они возвращались после ужина с друзьями. Никто так никогда и не узнал, что взбрело в башку тому водиле. Кто знает, может, курсант летной школы, пожелавший испытать свой «талант»? Он умер на месте, как и моя мать. Отец скончался ранним утром в больнице. – Молодая женщина хотела что-то сказать, но он удержал ее. – В тот день я был далеко, и со мной нельзя было связаться. День парашютных прыжков с приятелями. – Он как-то особенно произнес «с приятелями». – Мой отец как раз только что умер, когда… – Жан-Лу умолк.
– …была сделана эта фотография?
– В то время мне надо было кое-что доказать себе, убедиться, что я, как бы это сказать, не слишком осторожничаю. На этой фотографии у меня ведь и правда вид счастливого дурачка? Я приехал только на третий день. Врачи не позволили мне даже подойти к мертвой матери, только к отцу. Несмотря на то что он был закрыт простыней, я понял, что ему ампутировали обе ноги. Наверное, чтобы вытащить из автомобиля. – Сервье вздохнул. – Я даже не плакал. Просто почувствовал себя обозленным и абсолютно опустошенным. Меня как будто мгновенно лишили всякой способности чувствовать, вот так. – Он щелкнул пальцами. – Злость в конце концов прошла, тот козел ведь тоже умер. А вот от одиночества я так никогда полностью и не смог избавиться. Со временем оно даже сделалось для меня удобным.
Амель тоже испытывала потребность высказаться:
– В последнее время я как-то пренебрегала общением со своими родителями. Несмотря на все их недостатки, я знаю, что, если понадобится, они всегда окажутся рядом. На самом деле мне с ними повезло. Я старалась держаться на расстоянии от них, но это принесло больше горя, чем я думала. Хотя есть и польза. И только теперь я начинаю понимать, как мне будет не хватать их, когда их не станет. Не хочу даже думать, что я буду делать…
– Все как-то справляются.
Только услышав над самым своим ухом голос Сервье, молодая женщина поняла, что бессознательно говорила вслух.
Он присел возле нее и пристально смотрел куда-то в невидимую даль.
– У нас была небольшая семья: мои родители и я, ни брата, ни сестры, но все же мы всегда умудрялись ненавидеть друг друга. И всего пара друзей, которых я со временем потерял из виду. – Короткий смешок. – Я всегда легко знакомился с людьми, а вот чтобы сохранить их дружбу, нет, это мне не удавалось. – Он почувствовал, что Амель повернулась к нему, но не пошевелился. – Всю жизнь я ищу себе оправдания, иногда успешно, чаще не очень.
Губы Амель коснулись его щеки.
– Спасибо.
– За что?
– Что приехала. – Прежде чем подняться, Жан-Лу на миг опустил голову. – Пойду за дровами, надо затопить на ночь.
30.12.2001
Амель прочла на указателе название «Сен-Прива-д’Алье», и вскоре они увидели городок, взобравшийся на нависающий над ущельями Алье скалистый выступ. Ехали недолго. По покатой улочке, застроенной домами из старого камня, внедорожник спустился к центру деревни и остановился у въезда на главную площадь. Вокруг нее теснились несколько лавок, церковь с внушительной колокольней и последний, еще обитаемый остаток старинной крепости. Было воскресенье, служба закончилась, и под колокольный звон из церкви выходили верующие. Они недоброжелательно уставились на проходивших мимо чужаков.
Особенно на девушку.
Пораженная такой неприкрытой враждебностью, Амель остановилась. Сервье прошел дальше, но замедлил шаг, чтобы подождать ее. Она двинулась за ним, а он, будто ничего не произошло, направился к пекарне.
Амель была готова забыть об этом эпизоде, но, войдя в лавку, замерла при виде других посетителей. Она почувствовала в них ту же агрессивную подозрительность, с какой ее встретили возле церкви. Стоило ей появиться, как в помещении внезапно возникло напряжение, все повернулись и надолго уставились на нее. Жан-Лу, разумеется, тоже это заметил, но снова предпочел промолчать.
В отчаянии молодая женщина выскочила из лавки. Через несколько минут ее спутник присоединился к ней на улице и тоном, не допускающим возражений, предложил выпить кофе в деревенском баре. Он знаком с хозяином, он очень «славный».
Пти Пьер, [246]246
Petit Pierre (фр.) – Маленький Пьер, Малыш Пьер.
[Закрыть]как назвал его Сервье, суетился за стойкой пустой в это время «Старой корчмы». Мужчины тепло поздоровались, словно расстались только вчера, и Пьер, низкорослый сухощавый и любезный тип лет шестидесяти пяти-семидесяти, настоял, чтобы его познакомили с Амель, после чего друзья углубились в беседу, из которой журналистка очень скоро оказалась исключенной. От нечего делать она принялась разглядывать стену позади барной стойки. Ряды бутылок с алкоголем, вымпелы, старая реклама на жести, а в конце стойки небольшая витрина.
Подойдя ближе, Амель обнаружила в ней несколько сувениров, военное происхождение которых не оставляло никаких сомнений. Красный берет с металлическим значком в форме крыла с продолжением в виде руки, вооруженной мечом, на фоне морского якоря. Рядом с головным убором статуэтка, изображающая ангела, поражающего змею, с надписью на пьедестале: «Ст. сржт. [247]247
Старший сержант.
[Закрыть]П. Мартоне – сент. 1968». Бархатная коробочка с орденом в виде выцветшей красной ленты с тремя белыми вертикальными полосками над двумя звездами, расположенными одна под другой: одна поменьше, с пятью лучами, из бронзы, а другая с четырьмя лучами и символическим изображением Республики. Несколько старых черно-белых фотографий солдат на фоне пустыни.
На одной из них, позади троих мужчин во французской военной форме, Амель разглядела пленных. Их позы, связанные за спиной руки и то, что они лежали на земле, не оставляло никаких сомнений. Они были одеты по-арабски. Ей показалось, что у одного из пленников, повернувшегося к объективу, лицо в крови. Она наклонилась, чтобы получше разглядеть, внезапно отпрянула и, не сказав ни слова, вышла из бара.
Когда Сервье наконец появился, она бродила возле «лендровера» и, прежде чем он успел что-нибудь сказать, попросила его поскорее уехать.
– Как ты можешь выносить их всех? – Когда машина тронулась, Амель выключила радио, прервав сопровождавшего их с утра Ленни Кравитца. Ее слова прозвучали странно резко.
– Что ты имеешь в виду?
– Не строй из себя идиота, ты отлично знаешь, о чем я. Ты ничего не сказал.
– А чего бы ты от меня хотела? Чтобы я устроил скандал на деревенской площади, заорав во все горло, что все жители Сен-Прива грязные козлы?
– Мог бы сказать что-нибудь в пекарне.
Жан-Лу пожал плечами и покачал головой:
– Местные не любят чужаков. Я заслужил такое же отношение, как и ты.
Амель утонула в своем кресле и рассуждениях.
– Ничего не делать – значит согласиться. Это как твой дружок бармен, тот, палач…
– Замолчи сейчас же, иначе наговоришь глупостей.
– Еще один крайне правый, сожалеющий о временах французского Алжира и колоний.
Автомобиль внезапно занесло, и он резко остановился посреди улицы. Сервье повернулся к своей спутнице, вопившей, что он безумец. Спокойным, но твердым голосом он приказал ей перестать орать.
– Могу ли я теперь узнать, что заставило тебя вдруг уйти?
Амель утвердительно кивнула:
– У него в витрине эта фотография с…
– С пленными? – Жан-Лу вздохнул. – Это я сказал, чтобы он поставил ее туда. – Он сделал жест, запрещающий ей говорить. – Ты хорошо разглядела парней на переднем плане? Троих солдат?
Амель по-прежнему была в ярости. Она смотрела в сторону, чтобы снова не дать себе воли.
– Если бы ты была повнимательнее, то увидела бы, что это трое алжирцев. Они остались после ухода французов в шестьдесят втором. Маловероятно, что они выжили. Они были друзьями Пьера, и это единственное, что у него осталось на память о них. Сначала он не выставлял эту фотографию, не хотел, опасаясь…
– Лучше бы он воздержался. И ты тоже.
– …таких реакций.
– Если у него была парочка друзей -харки,это все равно не извиняет всего остального.
– Чего остального?
– Пыток, всех этих чудовищных вещей, допущенных во время…
– У тебя есть доказательства?
– Ты надо мной смеешься?!
– У тебя есть доказательства, что старший сержант Мартоне пытал людей?
– Фотография. – Амель скрестила руки на груди. – Не могу поверить, что…
– Эта фотография сделана сразу после перестрелки, с военнопленными.
– Если они ранены, им надо оказать помощь. Точка. А здесь с ними, бесспорно, плохо обращаются.
– Все, хватит пороть чушь! – Сервье схватил молодую женщину за руку и развернул к себе лицом. – Есть ли у тебя хоть какое-нибудь представление о том, что такое война? Я хочу сказать, видела ли ты хоть раз настоящую войну, не по телевизору? Ты знаешь, до чего доведены люди, оказавшиеся в таком дерьме?! Нет? Тогда заткнись! – Он отпустил ее.
Испуганная его внезапной реакцией, Амель постаралась как можно глубже забиться в угол машины, подальше от него, но не спускала с него глаз.
– На войне нет справедливости и прав человека. Это иллюзия тех, кто рассуждает, сидя у себя дома, в тепле. – Он снова заговорил нормальным тоном. – Существуют лишь смерть и выживание. Люди идут в наступление, обороняются, а думают только о своей шкуре и о шкуре соседа по этой каторге. И больше ни о чем. – Прежде чем продолжить, он немного помедлил. – Те, кто задумывается о нравственной стороне конфликтов, задают себе дурные вопросы. Лучше бы они спросили себя, как можно было дойти до подобных ситуаций и как попытаться избежать их повторения.
Амель не удержалась от иронического выпада:
– Можно ли мне узнать, откуда у тебя такие знания? Ты что, воюешь в промежутке между двумя полетами?
– Нет. – Сервье не сразу продолжил. – Просто я слушал то, что мог рассказать кое-кто из тех, с кем мне иногда доводилось встречаться, вроде Пьера. И не спешил их судить. – В его глазах было сострадание. – Как те придурки, что недавно позволили себе посмотреть на тебя как на дерьмо, не пытаясь разглядеть что-нибудь, помимо внешности, и осознать что-нибудь, помимо своих убеждений и маленьких жалких страхов.
