Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Глава седьмая

Эту ночь Нияз-лозун провел у своей младшей жены Хавахан в квартале Карадон. У этого человека, предавшего свой народ и ставшего слугой захватчиков, не осталось настоящих друзей, близких людей. Оторвавшийся от своего народа лозун был далек и от национальных песен, музыки, игр и развлечений. Все это было ему чуждо. Его единственным развлечением стали азартные игры – одно из немногих «достижений культуры», которые завоеватели внесли в уйгурскую среду. Нияз-лозун прекрасно знал их все. Вообще он был мастером в трех «искусствах»: в пьянстве, разврате и азартных играх. От своего вожака не отставали в этом и его соратники, сопровождавшие его сегодня: Ма-лозун, переводчик, Давур-тунчи, Якуп-лозун и прихвостень Давура хромой Хашим, которому все равно с кем таскаться, лишь бы живот набить битком…

Играли в карты – и с таким азартом, что на выпивку с закуской почти не обращали внимания.

– Если и на этот раз проиграю, – сказал Нияз Давуру, – я твои карты разорву, запомни! – Ему крепко не везло.

– Подумаешь, что ты там проиграл. Крикнешь завтра – втрое больше принесут!

Полупьяные игроки рассмеялись шутке Давура, но Нияз так взглянул на них, что смех тут же замолк.

– Ставьте больше, Нияз-бегим, если на этот раз не выиграете, клянусь, я отрежу свое правое ухо и брошу на кон, – заподхалимничал хромой Хашим.

– Что ты там несешь, вонючий козел, – прикрикнул на него Нияз, – не верещи под руку, а то получишь!

– Хоп, бегим, хоп…

– Ах, собака, и опять не пришла карта!

– А ты выйди, проветрись. Успокоишься, может, судьба и переменится.

– А ты не хвастай, Давур! – вконец разорился Нияз. – Если я тебя не разорю сегодня – имя сменю!

– Ну давай, давай, посмотрим, кто кого разорит.

– В карты играть больше не буду, у тебя карты крапленые. Если играть, то в четыре альчика!

– Ну что ж, пусть будет по-твоему. А если и в альчики проиграешь, то за что возьмешься?..

– Сказано, не хвались раньше времени. А если и тут тебе проиграю, то жену к чертовой бабушке…

– Эй, эй, Нияз-бек! Давайте не будем так уж увлекаться!.. – придержал его до сих пор молчавший Ма-лозун.

– Сколько раз он клялся, а потом забывал, – шепнул Давур, но все его шепот услышали и рассмеялись. И вправду, Нияз-лозун, вскипев, всегда клялся прогнать прочь эту жену, но затем забывал о свой клятве… Сколько раз подобные шуточки оборачивались у «друзей» ссорой, порой доходило и до драки, но потом вновь сходились они вместе и вновь начинали игру.

– Эй ты, Хромой! Где ты?! – крикнул Нияз.

– Я здесь, бегим!

– Заверни угол ковра вон в том углу.

– Хоп, бек! – Хашим отвернул конец ковра в углу комнаты, прикрывавший ямку для игры в альчики.

– Имейте в виду, если поставите меньше ста лин пию[24]24
  Лин пию – денежная ассигнация, примерно три с половиной рубля.


[Закрыть], играть не буду, – предупредил Нияз-лозун.

– Ставлю двести, – бросил на кон бумажку Давур.

– Сто, – произнес Ма-лозун.

– И я сто, – добавил Якуп-лозун.

Игра началась.

– О аллах! – выкрикнул Нияз и, ударив себя в грудь, бросил альчики.

– О Жамшит! – воззвал к богу азартных игр Давур. Он перед броском сначала стукнул рукою об пол, а уже потом в грудь.

Нияз-лозун взвился, как мальчишка:

– Равная игра! Будем перебрасывать!

– Зачем? – спросил Давур. – Кто хочет продолжать, ставьте еще по сто!

– О Жамшит! – взвизгнул Нияз-лозун и бросил альчики. У него выпало меньше всех.

– Хо! – загалдели выигравшие. Нияз-лозун опустил голову. В это время кто-то сильно застучал в ворота. Игроки с тревогой посмотрели друг на друга. Нет, они не боялись, что их накроют за игрой – они сами были начальством, да и их начальство играло не хуже. Но пугало другое: времена смутные, того и жди, где-нибудь бунт начнется.

– Кто это там может быть в такой час?

– По пустякам не стали бы беспокоить, наверняка что-то серьезное.

– Опять?…

– Я пойду, гляну, – Давур, самый молодой из игроков, стал подниматься. Но в комнату рысью вбежал Хаким:

– О горе мне, Нияз-бегим! – кинулся он к лозуну.

– А, это ты среди ночи тревожишь меня и моих друзей? Что еще с тобой случилось?! Тьфу! Всю игру сбил!..

Хаким-шанъё растерялся от такой встречи и не знал что дальше делать. В душе он пожалел, что пришел к Ала байталу, когда тот в скверном настроении. Ему захотелось сейчас же уйти, но он не знал, прилично ли это, и пребывал в растерянности. При этом он стал вдруг очень похож на Ходжака. Такое же глупое выражение лица. Только что родинки на щеке не было.

– Ну, чего в рот воды набрал? Говори уж, если приперся. Чего еще у тебя стряслось? Может, на этот раз Гани у тебя жену забрал?

– Да, господин, это все он, – услышав ненавистное имя, Хаким чуть не зарыдал.

– Не мычи, словно бык. Говори толком, что да как!

– Зря ты на него накинулся. Дай человеку прийти в себя. Он и так не в себе, а ты еще рычишь на него, – пожалел Хакима не раз получавший от шанъё богатые подарки Якуп-лозун.

– Тьфу ты, ну что с ним делать, ревет как бык! – Нияз огляделся и приказал Хашиму: – Эй ты, налей ему чаю.

Несколько успокоившись, Хаким рассказал о случившемся.

– Тьфу! Еще носит звание шанъё. С одним щенком вчетвером не могли справиться. И ты после этого называешь себя мужчиной?! И ко мне еще бежит жаловаться! Повесился бы лучше от позора!

– Господин, убей меня, но не срами при людях, – взмолился наконец Хаким.

– Ты совсем не знаешь Гани, – обернулся к Ниязу Давур. – Что там четверо для него, он и десять противников разнесет. Сила дикая.

– Да, у Гани большая сила. Сегодня он встал на пути Хакима-шанъё, а завтра и нам с тобой может дорогу преградить. А потом и против дарина пойдет! Его надо вовремя остановить, – поигрывая альчиками, сказал Ма-лозун.

– Ну, не преувеличивай, дорогой, Если я в течение трех дней не поймаю этого вора и не заставлю его на коленях стоять перед дарином, можешь считать, что я не Нияз-лозун!

– Не спеши клясться, Нияз, – усмехнулся Давур, хорошо знавший Гани.

– Если господа помогут мне отомстить этому вору, я хоть все имущество готов заложить, – взмолился Хаким.

Услышав клятву Хакима, Ала байтал успокоился. Вынув из кармана маленькую бутылочку, достал из нее крохотный кусочек опиума и положил под язык.

Компания стала обсуждать способы поимки Гани, но ни до чего не договорилась, прежде всего потому, что никто не знал, где находится Гани в данный момент. В горах? В городе? А может, давно перешел через перевал и едет себе спокойно в сторону Аксу или Кашгара? Или того чище – держит путь к советской границе. Почему бы и нет?

Не придя к единому мнению, решили в первую очередь поставить в известность дарина. Пусть его черики изловят вора Гани. Лишь Давур промолчал. У него были свои соображения на этот счет.

* * *

В комнату, примыкающую к большому залу, вошли два человека. Комната была специально отведена для курения опиума. Один из вошедших – маленький, толстенький, с щелками вместо глаз на оплывшем лице – сам правитель Кульджи, шанган[25]25
  Шанган – начальник уезда (китайск.).


[Закрыть], второй, с лицом начисто лишенным бровей и ресниц, лысый, скользкий – его личный секретарь, главный советник во всех делах. Все богатства Кульджи в руках этих двоих. Да не только богатства – судьба уйгуров. От их решений все зависит в этом крае. Они привыкли на все смотреть как на товар, предмет купли-продажи. Точно так же оценивают они участь жителей края. Это их «политическая доктрина» – ведь они и свои должности купили. Впрочем, такой взгляд на вещи давно уже сложился у местных властей.

В эту комнату-опиекурильню не заглядывает солнце, тьму чуть освещает лишь огонек в разожженном кальяне.

Наркоманы по очереди осторожно приложились к трубке. Вдруг раздался негромкий стук в дверь. Такое позволялось слугам лишь в случае крайней необходимости. Шанган, не отрываясь от трубки, повернулся к секретарю. Тот подошел к входу.

– Что случилось? – спросил он тихо.

– Вор Гани!..

– Гани? – Шанган испуганно встрепенулся, и трубка выпала из его рук.

– Да, Гани, – повторил слуга, приоткрыв дверь, – тунчи Давур прибыл с такими вестями об этом воре, что я осмелился побеспокоить господина.

По пути к своему кабинету шанган собрался с мыслями. От слухов о Гани давно не было покоя. Следовало суровым наказанием этого разбойника устрашить остальных чаньту.

Час назад шанган в тяжелейшем похмелье после страшной вчерашней пьянки с трудом добрался до своего кабинета и потребовал крепкого чая, чтобы избавиться от головной боли. Секретарь приказал слуге, и тог внес на большом серебряном подносе два слитка серебра и триста саров монет. Секретарь сообщил, что это подарок от кашкарабагского шанъё Хакима, который пришел с жалобой на разбойника Гани, осмелившегося напасть на него. Шанъё представил также письменное заявление, подписанное им и другими известными почтенными людьми, как-то: Нияз-лозуном, Ма-лозуном, Якуп-лозуном, – в котором говорилось о том, что разбойник Гани постоянно и в сильнейшей степени является общественной опасностью в крае, вследствие чего несомненно заслуживает ареста и самого сурового наказания. Все это шанган узнал в изложении секретаря, так как сам жалобу читать не стал, а занялся чаем. Тем не менее он тут же отдал приказ: Гани изловить во что бы то ни стало…

Шанган прошел в дотан – кабинет, уселся за письменный стол и превратился из страдающего наркомана в сановника, облеченного властью решать людские судьбы. Вокруг него столпились подчиненные. Он приказал ввести Давура.

«Подарки» Хакима и донос на Гани лежали на соседнем столе. Шанган немного пришел в себя и смотрел на серебро не без удовольствия.

Давур вошел с тройным поклоном.

– Говори! – приказал шанган.

– Мы установили место, где прячется Гани…

– Где же он?

– Он сейчас здесь…

– Где?!

– Здесь, господин. В городе…

– В го-ро-де?! – вскочил шанган как ужаленный. – Но тогда почему он до сих пор не арестован?! Немедленно, не-мед-лен-но арестовать!

Поднялся переполох. Давуру тут же выделили группу чериков, и он вышел с ними из дворца. Разбежались по приказам шангана другие подчиненные. В кабинете остались лишь сановник с секретарем. Вспышка государственной деятельности закончилась. Господин и слуга молча переглянулись и, не сказав ни слова, отправились в маленькую опиекурильню…

Выйдя с десятком чериков из здания, Давур чувствовал себя не в своей тарелке… Ведь они с Гани когда-то клялись в дружбе друг другу. А теперь он предает бывшего друга. Но что делать? Если батура не схватят, то шанган несомненно заподозрит его, Давура. А у этого сумасшедшего от подозрения до кровавой пытки – дорога короткая. Теперь отступать поздно…

За несколько лет до этого дня Давур был другом Гани, очень близким другом, почти братом. Тогда они вместе участвовали в разных лихих переделках, вместе веселились. Тогда они не различали, где «мое», где «твое». Узнав, что Давур собирается стать тунчи – переводчиком при ямуле, Гани всячески отговаривал его от этого, но Давур уперся. «Тунчи – правая рука начальника. Меня все будут уважать и бояться. Хочешь – сделаю тебя яйи?» – смеялся Давур. Тогда-то они и поклялись в вечной дружбе, – этим Давур хотел успокоить товарища. Гани поверил клятве, но близости, конечно, больше не было. Давур с тех пор очень изменился, стал важен, чванлив – не подступись. Ровней себе он теперь считал лишь лозунов и шанъё.

В нынешнем году пьяный Давур как-то издевательски пошутил во время гулянья на берегу Или над одним из бывших общих товарищей. Находившийся рядом Гани ответил за того еще более злой шуткой. Давур кинулся на батура, но тот, ловко увернувшись, обхватил переводчика сзади вокруг пояса и бросил в реку. Давур не умел плавать. Вытащил его, спасши от верной смерти, сам же Гани, но предварительно дал ему хорошенько нахлебаться воды. Влиятельный тунчи стал посмешищем. Он затаил злобу против Гани, решив отомстить.

Вот случай и пришел. Хромой Хашим отыскал-таки место, где прячется Гани, сообщил переводчику. Теперь Давур вел туда чериков.

Да этого момента совесть нисколько не мучила переводчика, но теперь, когда он понял, что Гани будет схвачен, ему стало как-то не по себе.

– Так где же этот ваш разбойник? – спросил командир чериков. – Сдается мне, что мы на одном месте кружим.

Давур почувствовал в его голосе подозрительность и, подавляя испуг, пробормотал:

– Сейчас, сейчас, дойдем…

Глава восьмая

Забрав у Хакима-шанъё бумаги на землю и двух скакунов, Гани направился назад, в сторону Токкузтара, но, проехав километра четыре, свернул с дороги и спешился. Для скакуна, пробежавшего без остановки за один день из Токкузтара до Кульджи, на что обычно уходит полтора дня, обратный путь без предварительного отдыха был бы не под силу. Гани не мог так мучить своего любимца. Он обтер потного коня, потом расседлал его и пересел на черного жеребца, отобранного у Хакима. Он поехал вдоль берега в сторону Кульджи. Подъехав через некоторое время к месту впадения Жиргилана в Или, снова сошел с коня. Эти места знакомы ему как пять пальцев. Он знал, что здесь на реке находится островок, весь покрытый густыми зарослями тальника и джиды. Обычно он бывал безлюден – лишь в лучшую летнюю пору сюда иногда отваживались переправляться самые смелые рыбаки. Гани же не раз вместе со своими товарищами Галданом, Акбаром и Нурахуном пользовался этим островком как надежным укрытием для коней. Гани привязал коня, на котором приехал, к джиде на берегу, а своего гнедого и другого жеребца повел к реке.

– Ну, давай, друг, – он погладил гнедого и подтолкнул его в сторону воды. Хорошо понимавший своего хозяина и не раз бывавший в этом месте гнедой вошел в воду и повел за собой второго коня. Гани дождался, пока кони выбрались на островок и, пофыркивая, прошли в глубь зарослей.

* * *

Рахимджан Сабири только что провел гостя в комнату, чтобы спокойно поговорить с ним, как вбежал, мальчик и доложил, что хозяина спрашивает какой-то незнакомый человек.

– Почему ты не справился, кто он?

– Я спросил, как его зовут, откуда, с чем пришел, но он мне ответил: «Не задавай глупых вопросов, у меня от них икота».

Рахимджан с гостем посмеялись.

– Похоже, что икоту от таких вопросов он получил во время пребывания в не слишком комфортабельных местах, – сказал гость.

– Какой он хоть из себя? – спросил Рахимджан.

– Стал заглядывать ему в лицо, так чуть шапка не упала!..

– Гани! – обрадованно воскликнул Рахимджан. – Веди его сюда!

– Хоп, – мальчик вышел.

– Ты знаешь его? – спросил Рахимджан гостя.

– Нет, не видел, однако слышал достаточно. Мечтал хоть одним глазком посмотреть. Вот какая удача!

– Ну, я сейчас тебя с ним познакомлю. Увидишь!

– Салам! – широко распахнул двери Гани.

– Здравствуй, здравствуй, палван, я рад тебя видеть! – Рахимджан обнял батура и пригласил его сесть.

Усевшись, все трое обменялись приветствиями, расспросами о здоровье, о делах. Вид у Гани был неважный – лицо опухло, он сильно кашлял, слезились глаза.

– Ты, наверно, простудился? – забеспокоился Рахимджан.

– Ничего…

– Э, брат, не говори так, застудишь легкие, и сила твоя богатырская не поможет тебе! Я сейчас дам тебе лекарства.

Рахимджан пошел было к двери, но Гани остановил его:

– Не желаю я никаких твоих лекарств, лучше прикажи подать мне пиалу растопленного масла…

Рахимджан снова оглядел Гани:

– Слушай, не нравишься ты мне, просто на человека не похож.

– Ну и хорошо. Я и так жалею, что порой на человека смахиваю…

Гость засмеялся. Он с удивлением отмечал про себя, что батур и сидя за столом казался огромного роста.

Рахимджан пригласил пройти в гостиную. В центре просторной комнаты разместился стол, заставленный кушаньями. Вскоре вошел слуга, неся на подносе растопленное масло в пиале. Гани взял пиалу и залпом выпил. Отдышавшись, удовлетворенно сказал:

– Ну вот, теперь от простуды и следа не останется!

– Ну что ж, каждый человек лучше знает, что ему полезно.

– Спасибо тебе, Рахимджан, что принял меня так поздно, за это масло спасибо…

– Ну что ты говоришь? Ты же знаешь, двери моего дома для тебя открыты в любой час дня и ночи. Давайте чай пить!

– Да, теперь можно хоть до седьмого пота.

– Я вас не познакомил. Может быть, ты знаешь его, Гани?

– Нет, вижу впервые, но познакомлюсь с удовольствием.

– Заман, – представился гость.

– О, имя у тебя славное! А душа какова?

– Всем он хорош! – улыбнулся Рахимджан.

– Ну что ж, тогда здравствуй, – Гани протянул Заману могучую руку.

– Я очень рад познакомиться с тобой, Гани-ака! Эта встреча навсегда останется у меня в памяти! – Заман крепко пожал руку Гани.

– Ну, у вас будет время наговориться, вся ночь впереди, – сказал хозяин.

Гани покачал головой.

– Нет, я не могу оставаться надолго.

– Ты что? В кои-то веки забрел и не заночуешь? Нет, брат, так не пойдет, что же, мой дом тебе мечеть – зашел и вышел? – обиделся Рахимджан.

– Поверь, очень хотел бы остаться, но не могу, заглянул посмотреть на тебя, узнать кое о чем…

– Есть какое-то дело? – забеспокоился Рахимджан.

– Что ты знаешь о деде Нусрате?

– Знаю, что его упрятали в тюрьму, но вот за что, пока неясно.

– Его ведь не первый раз бросают за решетку, не так ли? – негромко проговорил Заман.

– Теперь у него не то здоровье, что в былые времена. Долго ямула старику не выдержать. Нет ли путей подкупить кого-нибудь из надзирателей? У меня припрятаны для этого дела два отличных скакуна! – сказал Гани.

– Разузнаем, не беспокойся.

Батур рассердился.

– Как не беспокоиться, если нас забирают словно баранов на бойню, а мы спокойны, как эти бараны.

– А что, по-твоему, нужно делать?

– Да лучше умереть в бою, чем жить по-овечьи – всего бояться, от всего прятаться!

– Пойми ты, Гани, – восстание – это не игра подростков. Чтобы его поднять, многое нужно подготовить!

– Всегда одно и то же! Только и знаете, что твердите: «Потерпи! Следует подготовиться». Как-то сказали – вот-вот начнем! А потом опять все заглохло. Новые хозяева пришли, вы говорите: «Теперь все будет по-другому!» А что по-другому? Ну, сменились люди у власти. Только скоро стало видно: новые старых не лучше, мало чем отличаются. А теперь снова начали наших в тюрьмы бросать. В чем же перемены? Как было, так и есть… – батур махнул рукой.

– Вы очень верно все говорите, Гани-ака, – прервал Заман воцарившееся молчание. – Мы, действительно, слишком долго примериваемся: «Надо бы сделать так, нет, лучше сделать эдак…» Это правда.

– Что же, выходит, мы ничего не сделали? – возмутился Рахимджан.

– Нет, это не так. После апрельского переворота произошли значительные перемены в общественной жизни народа, поднялось его политическое сознание – это последствия Кумульского восстания. Но поскольку власть снова оказалась в руках таких, как Шэн Шицай, местное население не получило желанной свободы, более того, все, что было достигнуто нами, снова отнято у нас. Вновь в пашей стране проводится политика насилия и порабощения, народ бесправен и угнетен!

– Ты, Заман, слишком сгущаешь краски! Не все так уж плохо обстоит, как ты разрисовал. Не так-то просто у нас властям отнять все, что мы с таким трудом завоевали, – обидчиво проговорил Рахимджан.

– Да все, чего мы было добились, у нас давно уже отняли. Мы только боимся посмотреть правде в глаза, скрываем ее от самих же себя! – отрезал Заман, потом задумчиво добавил: – Мне как-то сказал один человек: «Как бы нам не остаться в обнимку с одним дутаром». Боюсь, что так и вышло…

– Заман! Ты сегодня такое говоришь, чего я раньше не слышал и не ожидал услышать, – удивился Рахимджан.

– Это меня Гани-ака так настроил. Видишь – он не читает ни газет, ни книг, не ходит на наши собрания, но он знает жизнь и поэтому лучше нас с тобой разбирается в том, что вокруг происходит, яснее видит, что случилось. Как ты думаешь, Гани-ака?

– Ваши речи сложны для меня… Все же мне сдается, что ты говорил правильно. Только, знаешь, на кого ты был сейчас похож? На игрока, который все в пылу азарта спустил, а теперь задним числом прикидывает – вот так надо было ходить…

Заман и Рахимджан рассмеялись, пораженные меткостью сравнения, хотя веселого в нем было мало.

– Ну что ж, пусть мы проиграли. На ошибках учатся. Если мы не успеем их исправить, исправят другие, те, кто придут за нами. Они добьются того, чего не смогли сделать мы, – сказал Заман и стал рассказывать о том, как отряды Ходжанияза, начав в Кумуле, дошли до Кашгара и Хотана, как был заключен «союз» между Ходжаниязом и Шэн Шицаем, и о том, что большинство повстанцев этот союз не принимает и считает его большим промахом. Эти вести были не новы для Рахимджана, но для Гани казались откровением. Он задумался, а потом сказал Заману:

– Слушай, ты хоть и молод, однако, верно, много повидал?

– Нужно стараться больше видеть, Гани-ака – как иначе понять, жизнь!

– Это верно, Заман! Я вижу, ты надежный человек, я верю тебе. Так помогите мне вместе с Рахимджаном освободить Нусрата.

– Сделаем, что сможем. Надо подумать. Ты куда, уже уходишь?

– Да. Вот возьми эти бумаги, Рахимджан, отдай их дехканам из Каш-Карабага.

– Зачем тебе эти бумаги? – рассердился Рахимджан.

– Они не мне, а бедным дехканам нужны! – Гани рассказал о том, что произошло накануне.

– Ну о чем ты думаешь! Это же чистейшее баловство! Силы некуда девать!

– А что же, стоять и смотреть, как на твоих глазах творится несправедливость?!

– Да пойми ты! Сегодня ты отнял эти бумаги у Хакима-бая, завтра мы вернем их дехканам, а послезавтра Хаким-бай спокойно их снова возьмет у тех же дехкан! Что за детская игра!..

– Пойми, даже если ты уничтожишь Хакима-шанъё, то завтра его место займет другой, точно такой же жестокий и несправедливый. Таким способом ты народу свободы не принесешь, Гани-ака! – поддержал Рахимджана Заман.

– И ведь сейчас наверняка повсюду разосланы черики, чтобы тебя схватить! Пережди у меня день-другой, у меня не станут искать, – предложил Рахимджан.

– Нет, у меня есть где укрыться. А ты все-таки передай бумаги настоящим хозяевам. Это моя просьба к тебе, – с этими словами Гани вышел из дома.

* * *

Кульджа покрыта ночным мраком. Люди в домах еще не спят, но на улицах уже никого не видно. Лишь редкий прохожий поспешно идет вдоль домов, поминутно озираясь в страхе. Даже Гани было в этот час не по себе! Ему казалось, что тьма невидимыми цепями сковывает ему душу. Никогда не ощущал он себя таким одиноким и беспомощным! «Что делать?» – эта мысль не покидала его. Встреча и беседа с Рахимджаном не успокоили его. Предостережения друга только раздражали Гани, который каждую минуту готов был вступить в бой с врагом и делал все, что было в его силах, ничего не откладывая на потом. «Что за люди, – сердился Гани, – на словах готовы горы перевернуть: „так сделаем, этак сделаем“. А как доходит до дела – их рядом нет. Лишь языком крепости берут. „Надо готовиться, надо ждать…“ Да сколько можно? Пока мы будем ждать, нас тут всех по одному уничтожат. Нет, пора самому браться за дело. Соберу десяток таких, как сам, и начну!» Оглядываясь на прожитое, Гани жалел, что столько времени истрачено по существу на пустяки. Погрузившись в эти мысли, Гани не заметил, как дошел до Доланских ворот. Они были заперты, в крепость войти невозможно. А что он хотел там сделать? Ах, да, хотел встретиться с Давуром и поговорить с ним насчет возможностей освобождения Нусрата. Вспомнив старика, Гани тут же вспомнил и Чолпан. Что с ней? Где она? А что, если и ее вместе с дедом упрятали в тюрьму? Как ей там невыносимо! Нет, не может быть! Гани зашагал еще быстрее, грозя кому-то в темноте своей мощной рукой.

Около часу Гани бродил, не зная куда деваться, потом его осенило: «Хромой Хашим! Он говорил, что у Нусрата в Кульдже есть родственники. Надо его найти!» Батур повернул в сторону базара.

Постоянным и единственным занятием Хашима всю его жизнь было пьянство и азартная игра. Он возвращался домой очень поздно, порой сытый, порой голодный, но неизменно в стельку пьяный. Его сожительница Шаванихан уже не ожидала его по вечерам. Да и вообще их мало что связывало, кроме общей крыши над головой.

Сегодня Хашим возвратился вне себя от радости. Редко ему так везло: он доложил Давуру, где можно найти Гани. За это тунчи угостил его в харчевне и дал денег. Очень прилично заплатили за этого бродягу-вора. Хашим даже Шаванихан принес гостинцы: отрез на платье, узелок с едой, даже бутылочку прихватил. Хотел посидеть с ней, как с порядочной, но эта шлюха куда-то смылась. Разозленный Хашим выпил всю водку один, а потом, не раздеваясь, не гася огня, свалился на постель и захрапел.

Разбудил его громовой голос:

– Смотри ты, как дрыхнет! Можно подумать, что днем он целое поле вспахал! А ну вставай, трухля!

Еще не проснувшись окончательно, Хашим уже сообразил, чей это голос, и от страха его прошибло холодным липким потом.

– Т-т-ты… как… вошел?

– Как, как! Прыгнул через забор – оказался во дворе, дернул дверь – в дом вошел.

Хашим с трудом приходил в себя. «О аллах! Почему же этот вор не арестован? Всегда он сухим из воды выходит! Дурак Давур, и я тоже дурак, что ввязался… Знает Гани?..» А батур словно читал его мысли.

– Я все знаю, Хромой! – Гани схватил Хашима за шиворот и сильно встряхнул.

«Все, пропал», – подумал Хашим и бросился батуру в ноги.

– Дорогой, Гани, брат мой, пощади!

– Не воняй! Если на этот раз не сделаешь так, как я велю, не жить тебе больше!

– Все сделаю! Все, Гани!

– Где сейчас Нусрат-халпат, знаешь?!

– Знаю, знаю! – тотчас ответил Хашим, обрадованный таким поворотом дела. Встряхни Гани его еще раз, он бы подробно рассказал о своем доносе, и Гани узнал бы, что по его следу идут черики с Давуром. Но теперь Хашим догадался, что батуру об этом ничего не известно.

– За что его посадили?

– Вот этого я не знаю, Гани.

– Врешь, Хромой! Все ты знаешь! Говори!

– Нусрат боролся с правительством…

– Что ты врешь? Где у восьмидесятилетнего старика силы бороться с целым правительством? – закричал Гани возмущенным голосом, про себя же подумал: «Неужели Нусрат действительно замешан в каких-то действиях против властей? Почему же он мне ничего не говорил об этом? Нет, тут что-то не так…»

– А дочь, нет, внучка его, сейчас…

– Чолпан? Где она? – прервал его Гани.

– Она сейчас в городе…

– У кого? Да развязывай ты язык, говори!

– У родственников Нусрата. Черт куда-то мою бабу унес, она точно знает у кого…

– И ты знаешь. Говори! А то!.. – Гани поднял кулак.

– Подожди, подожди, Гани, дай вспомнить… А, вспомнил, у этого, у Якупа.

– Ясно. Веди меня к нему.

– Хоп, хоп, слушаюсь, Гани. – Хашим встал, к чему-то беспокойно прислушиваясь. – Тебе нужно только, чтобы я показал дом Якупа? И все?

– Нет, до утра ты будешь выполнять мои приказания. А завтра делай что хочешь…

Едва они вышли на улицу, послышался топот. Гани быстро толкнул Хашима за дерево и сам прижался к стволу, ожидая, когда проедет всадник. Но тот остановился прямо у дома и, оглянувшись, стал слезать с седла. Тут Гани радостно окликнул его:

– Махаматджан!

Батур выскочил из-за дерева, конь испуганно прянул в сторону и всадник чуть не упал на землю.

– Ты словно с неба свалился, друг, – схватил коня под уздцы Гани, – как ты мне нужен!

– Ждал тебя вчера весь вечер, ты не приехал, вот я и решил разузнать, что с тобой. – Махаматджан похлопал коня по шее, успокаивая его. – Вот он, мой умница, домчал меня к тебе. – Потом повернулся к другу. – И где ты только бродишь, везде я тебя искал, никто не знает.

– Да, я, Махаматджан, набегался…

– Наконец решил: если и хромой Хашим не знает, то уж и сам черт не ведает, где ты.

– Вот это ты правильно решил, я, видишь, тоже надумал нашего друга Хашима побеспокоить.

Приятели рассмеялись. Хашим молчал, проклиная обоих в душе на чем свет стоит.

– Ты что, Хашим, в дом не приглашаешь, я устал, чаю хочу…

– Потерпи, друг, есть срочное дело, – сказал Гани, а потом обернулся к Хашиму. – Ну, ты веди!

* * *

Совсем молодой и неопытной, еще только открывавшей глаза на жизнь Чолпан выпало на долю тяжелое испытание. Дед Нусрат был для нее единственной опорой, он давно заменил ей родителей. На первых порах после его ареста девушка совсем потеряла голову, испытывая ужас беспомощности. Однако дед всегда учил ее быть готовой к любой напасти, стойко выносить все беды. И Чолпан все же сумела взять себя в руки.

Когда черики, заковав в кандалы Нусрата, повели его со двора, девушка кинулась ему на шею с громким криком: «Не отдам дедушку, не отдам!»

Дед сказал ей тогда: «Не плачь, дочка, не показывай своих слез врагу». И у нее нашлись силы не выдать своего отчаяния. Но оно было беспредельным. Чем она могла помочь деду, слабая и беспомощная?

С тех пор Чолпан не знала спокойного сна. И сегодняшней ночью она не ложилась – сидела, думала о деде, вспоминала их тихую жизнь на бахче. И вдруг ей припомнился день, когда у них на бахче появился тот могучий джигит. «О, если бы Гани-ака был рядом со мной!» – прошептала она и испугалась, будто ее кто-нибудь мог подслушать. И тут раздался стук в калитку.

– Дочка, это, наверно, дядя пришел, иди открой…

Девушка побежала к воротам:

– Кто там?

– Я!

Когда девушка услышала этот голос, ей показалось, что у нее на мгновение остановилось сердце. Словно пораженная громом, она отступила на несколько шагов назад. «Это он, он…»

Гани тоже узнал ее голос. И понял, как она напугана. Батур ругал себя за то, что пришел в такой поздний час, но что теперь можно было исправить.

– Чолпан, почему не открываешь? – снова раздался голос из дома.

Девушка неловко оттянула засов, приоткрыла калитку и метнулась в дом.

– Что случилось, дочка, ты чем-то напугана? – спросила тетя.

– К нам гости… гости пришли, – только к смогла выговорить девушка.

– Гости? Какие еще гости среди ночи, – недовольно проворчала пожилая женщина и пошла во двор, но, увидев там здоровенного мужчину, закричала и отступила назад.

«Не бойся, тетя, это Гани-ака», – хотелось сказать Чолпан, но она не осмелилась.

– Не тревожьтесь, тетушка, я свой. Мне нужно поговорить с дядей Якупом.

– Его нет дома, приходите завтра утром, – сказала женщина.

– До утра я не могу в городе задерживаться.

– Почему? – Чолпан сама не заметила, как у нее вырвался этот вопрос. Ей было необходимо поговорить с джигитом, пожаловаться ему, найти у него поддержку. Неужели он уйдет, не встретившись с ней, не узнав, как ее дела?

– Я хотел узнать, что с Нусрат-халпатом и помочь ему, если это окажется в моих силах, – сказал Гани. Он понимал, что его слушает и Чолпан.

Услышав его, девушка пришла в себя и негромко сказала тете: «Надо бы в дом пригласить, неудобно». Тетя так и сделала, впрочем, не очень довольным тоном – этот ночной приход ее встревожил.

Гани вошел в комнату и краешком глаза посмотрел на девушку. Сердце у него облилось кровью – такой измученный вид был у Чолпан. От горя и невзгод, выпавших на ее долю, девушка, казалось, потускнела и выцвела.