Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава тринадцатая

1

Штурм Актопе явился не только первым крупным военным успехом повстанцев – победа окрылила, подняла дух, дала ощутить веру в себя, в свои силы; а самое, может быть, главное – каждый из них теперь почувствовал вкус свободы, – свободы, которая прежде казалась лишь далекой манящей мечтой. Всякий, кто хоть раз испытал подобное, уже не мог и представить себе возврата к жалкому прошлому, где не было ничего, кроме рабской покорности судьбе, горя и постоянных унижений.

Вместе с тем победа заставила повстанцев иными глазами взглянуть и на самих себя и на свое будущее: ведь им предстояло не просто перебить и уничтожить ненавистных угнетателей, а взять в руки власть и устроить для всего народа справедливую жизнь. Для этого требовалось на первых же порах, продолжая наращивать силы, навести порядок в собственных рядах, укрепить дисциплину и правильно организовать свою еще небольшую армию.

В крепость Актопе со всех сторон шли люди, желавшие примкнуть к повстанцам, сюда тянулись толпы дехкан и городской бедноты; ручейки сливались в мощный поток, перед которым не устоит никакая преграда, но и поток этот надо было направить в единое русло.

Повстанцы пока не успели еще продумать и создать четкую военную и административную систему. Всем управлял непроизвольно сложившийся совет из Ахтама, Маимхан, Махмуда, Семята, Хаитбаки и старика Колдаша. Решающее слово, по молчаливому согласию, оставалось за Ахтамом. Ближайшим его помощником и советчиком считалась Маимхан.

Теперь, когда восставшие овладели Актопе, перед ними возник вопрос: вернуться ли в горы или остаться в крепости. Старик Колдаш доказывал, что крепость только свяжет в дальнейших действиях, превратит наступление в оборону, она расположена слишком близко к Кульдже и не устоит перед регулярными частями. Пока мы, говорил он, не расправим как следует крылья, лучше держаться в горах, это наш дом, там мы полные хозяева. Маимхан соглашалась с Колдашем. Но Махмуд уперся и ни за что не хотел покидать Актопе. Слыханное ли дело – одержать такую победу и сразу же отступить?.. Ахтам понимал, что Колдаш прав, однако ему не терпелось ударить по Кульдже, поэтому он склонялся к мысли Махмуда. Спорили долго и горячо, каждый стоял на своем, но все чувствовали, что надо прийти к какому-то общему решению, – разногласия принесут ущерб делу.

Однажды в доме, где заседал совет, неожиданно появился портной Саляй. Он увидел Махмуда, бросился к нему и обнял со стоном и плачем. Кузнец опешил: давно не видел он своего бывшего товарища, давно ничего не слышал о нем, да и чем его мог интересовать отступник и трус, который покинул друзей при первой же опасности? И вот портной стоял перед ним и бил себя костлявым кулаком в худую впалую грудь, и в покаянных словах его было столько отчаяния, что в сердце Махмуда на какой-то миг воскресло прежнее доброе чувство. Не то чтобы он простил Саляя, изменившего клятве, – просто теперь, после победы в Актопе, и такие слабые люди поняли, на чьей стороне сила и правда, откинули нерешительность и выбрали, с кем идти. Так думал Махмуд и снисходительно слушал Саляя, его сбивчивую речь, перемешанную со слезами, и остальные с удивлением и неловкостью наблюдали за этой странной сценой.

– Ладно, – прервал наконец Махмуд портного. – Забудем, что было, вытри глаза и веди себя как мужчина.

Саляй смолк. Он смотрел на Махмуда, словно пытаясь угадать, может ли он в самом деле надеяться на прощенье. Махмуд сурово усмехнулся и потрепал его по плечу. Слезы снова навернулись на глаза Саляя, и он сказал самое главное, самое страшное:

– Мы потеряли Салима-ашпаза…

– Потеряли Салима?.. – Вслед за Махмудом вздрогнули и потянулись к Саляю все, кто знал повара или слышал о нем.

Тогда Саляй рассказал о том, как несколько дней назад к, нему в лавку, задыхаясь от бега, примчался Салим: «Радуйся, брат, – закричал он с порога, – наши взяли Актопе!..»

Саляй, не отзываясь ни словом, продолжал свое шитье.

– Эй ты, – рассердился Салим, – слышишь, что я говорю?.. Наши захватили крепость!.. Да не пыхти, как тупоголовый мул!..

Последние ли слова задели портного или что другое, но Саляй, задержав в руке иголку, с язвительным спокойствием посмотрел на Салима:

– Зачем так шуметь, будто они захватили не Актопе, а весь мир?

– Подлая твоя душонка! – закричал Салим. – Да я тебе голову сверну, как паршивому птенцу!.. – Он стиснул Саляя за плечи, приподнял, подержал на весу и швырнул оземь.

Не сразу поднялся с пола Саляй, не сразу нашел слова для ответа, а когда заговорил вновь, бледное лицо его было перекошено от злобы:

– Только дураки, вроде тебя, верят этому пустомеле Аскару и этой квочке Маимхан… А я… У меня своя голова на плечах! Да, своя, и мне с ними не по дороге!..

– Я бы выпустил из тебя кишки и вытряхнул все потроха за такие слова, да не хочу марать руки о такую тварь, – сказал, едва сдерживая бешенство, Салим. Но столько откровенной ненависти заключалось в его взгляде, что Саляй испугался, как бы тот не исполнил, чего доброго, свою угрозу, и жалобно заюлил, закрутился:

– Прости меня, брат, если я тебя обидел… Ты смел, как лев, а у меня, видит аллах, всегда было робкое сердце…

– Зачем же ты с самого начала затесался к нам?.. – Салим пристально вгляделся в Саляя, – Или ты и вправду хотел все выведать, а потом…

Саляя затрясло от страха.

– Ну-ка, идем со мной! – приказал Салим таким тоном, что его нельзя было ослушаться, и, не зная, куда и зачем ведет его Салим, Саляй покорно вышел на улицу первым. Здесь было безлюдно, глухую полночь нарушала только время от времени перекличка стражников. Добрались до Доланских ворот, здесь путь им преградил патруль. Оба бросились бежать. Вдогонку загремели выстрелы. Пуля настигла Салима – потому ли, что крупная фигура делала его хорошей мишенью, или так было угодно судьбе, но он упал смертельно раненный. Что же до Саляя, то он сумел спрятаться в арыке. На его глазах солдаты прикончили давнего товарища…

Саляй не стал дожидаться, пока его найдут, сам направился к солдатам и, спасая жизнь, рассказал обо всем, что было ему ведомо. Его немедленно доставили к длиннобородому дарину, и тот сразу понял, с кем имеет дело.

– Так вот, Саляй, – сказал он, – запомни: если ты станешь помогать нам и делать, как тебе прикажут, я сам награжу тебя и пожалую чин, а если будешь хитрить – потянешь за собой всю свою семью на плаху.

В тот же день Саляя познакомили с Мо-тайтай, а в канцелярии длиннобородого разработали коварный план, – в соответствии с этим планом Саляй и Модан приступили к своему черному делу…

Разумеется, ни слова правды не сказал трус, завербованный в шпионы, о том, что произошло между ним и Салимом, а о дальнейшем – тем более, но кое-какие подробности в его рассказе насторожили Маимхан.

– Как же тебе, Саляй, все-таки удалось спастись? – Спросила она.

– Мы… Мы вместе бежали… Сначала… А потом раздался выстрел, Салим упал, а я вбежал в чьи-то ворота… И проскочил через двор…

– Откуда же тебе известно, что Салим мертв? – сказал старик Колдаш.

– Я… Мне так показалось, я видел, как он упал…

– Почему же ты его бросил?

– А что мне оставалось?.. Все равно, чем бы я ему помог?..

– Между прочим, вы назвали женщину, Саляй-ака… Где вы с ней встретились? – спросила Маимхан.

– Встретились по дороге сюда. А про себя ей лучше рассказать самой, я ведь мало что знаю…

Что ж, среди тех, кто приходил в лагерь повстанцев, попадались всякие люди, поэтому слова Саляя не возбудили особенных подозрений. Поверили ему и в остальном, тем более, что он рассказал о военных приготовлениях маньчжур, о расположении в городе их частей, – надо ли упоминать, что и это заранее было согласовано с дарином.

– В Кульджу прибыли новые войска… Ханский полк… Судя по слухам, специально против вас…

– Спасибо жанжуну за его заботу, – сказал Махмуд, поднимаясь с места. – Он заботится о нас, но и мы позаботимся о хорошей встрече.

– Сколько же солдат сейчас в городе? – спросил Ахтам.

– Не скажу точно, только в крепости Кульджи их как пчел в улье…

Совет, прерванный появлением портного Саляя, продолжался. Что же до самого Саляя, то Семят предложил, чтобы тот организовал портняжную артель для нужд повстанцев.

Так в лагере нашла себе приют ядовитая змея о двух головах.

2

Нет, не в одном лишь искусстве любви знала толк прекрасная Модан, длиннобородый дарин не ошибся, остановив на ней свой выбор. С первых же дней пребывания в Актопе, среди повстанцев, приступила она к исполнению тайного замысла, тонко и точно рассчитывая каждый шаг, ведущий к далекой цели.

Правда, и сами обстоятельства складывались для нее благоприятно. В лагере не было никого, кто мог бы ее опознать, ей не приходилось этого бояться. Наоборот, все сочувствовали несчастной молодой женщине, обижен ной судьбой, истерзанной страданиями. – Модан превосходно справлялась со своей ролью. «Будь проклята моя красота, от нее все мои беды, – говорила она, перебивая свой рассказ жалобными вздохами и слезами. – Все началось с того, что в меня влюбился знатный маньчжур, Он убил моего мужа, а меня разлучил с родным домом. Восемь лет он мучил меня, восемь лет не видела я Кучара, где родилась и провела беззаботную юность, восемь лет не встречала ни милой матери, ни старика отца, не знаю, живы ли еще они или умерли в тоске и печали… Спасибо вам: вы поднялись на священную войну, вы отомстите за всех обиженных. Если бы не вы, я до самой смерти томилась бы среди неверных…»

– Не убивайтесь так, – растроганная чужим горем, принималась уговаривать несчастную Маимхан. – Смотрите, сколько хлопот у каждого из нас, тут некогда думать о себе… Заботы об общем деле помогут вам излечить ваши раны…

Слабым голосом благодарила Модан свою утешительницу, но не пила, не ела, не поднималась с постели, сказываясь вконец разбитой и больной. Однажды, превозмогая слабость, нерешительно попросила она Маимхан, чтобы взяли ее в артель к Саляю. Маимхан обрадовалась: значит, не напрасны оказались ее увещевания!..

Первое время Модан работала с особенным усердием. Женщины шили одежду, в которой нуждались многие джигиты, – кто успел порядком пообноситься, кто так и пришел из дома, не имея на плечах ничего, кроме рвани, едва прикрывавшей тело. Так что в мастерской постоянно было людно, сюда приходили примерить обнову, положить заплату, а то и просто поболтать и перемигнуться с молоденькими мастерицами.

С виду всем заправлял Саляй, но на самом деле, следуя приказу длиннобородого, он беспрекословно подчинялся Модан. «На людях можешь кричать на меня, топать ногами, но не забывай, кто здесь настоящий хозяин», – говорила она, оставаясь с ним наедине. Улучив удобный момент, Модан повторяла, особенно если поблизости находились Ахтам или Маимхан: «Разве смогут победить врага наши отважные джигиты, останься они раздетыми и разутыми?..» Она без устали твердила швеям, склонившимся над шитьем: «Не жалейте сил, родные, пусть каждая наша игла обернется для врага штыком!» Она просила, требовала вручить ей оружие, дать коня, чтобы самой отомстить кровопийцам!.. Вскоре Модан прозвали в лагере «беспокойной вдовой».

Своими руками она сшила из теплой верблюжьей шерсти бешметы для вожаков повстанцев, затем принялась обряжать в одежду из отменного материала, захваченного после штурма Актопе в китайских лавках, молодцов из отряда Хаитбаки: как не позаботиться о тех, кто ходит в разведку! Джигитов и вправду стало не узнать, когда они облачились в красивую добротную форму.

Между тем Модан среди неустанных хлопот не забывала о белилах и румянах, о щипчиках для бровей, о туши для ресниц, – словом, о том, чтобы постоянно держать наготове свои женские чары. И не зря ее блестящие глаза, грудной голос, плавная походка, ее мягкие кошачьи движения волновали и притягивали огрубевшие в походной жизни сердца мужчин.

Модан присматривалась, намечая свою жертву. Ахтам?.. Пожалуй, слишком приметен, к тому же у него есть эта простушка Маимхан, тут нужно много усилий, если вообще они увенчаются успехом… Хаитбаки?.. Не то чтобы она не была уверена в своей неотразимости, но… Этот юнец из тех, для кого честь выше женских прелестей… Семят?.. Праведник, его тоже нелегко сбить с пути. Махмуд… Вот о ком стоит подумать. Об этом неотесанном грубияне, этом прощелыге с узким лбом и молотообразными кулаками… Он не знает удержу, все в нем кипит, бурлит, клокочет, как в медном котле, под которым разложили хороший огонь… Говорят, до женитьбы он хаживал на улицу Сятяи, где водятся красотки, которые не заламывают высокой цены…

Она сшила для Махмуда особенно красивый бешмет, но отнесла его к себе домой.

– Как думаешь, сестренка, не настала ли пора и мне сменить наряд? – сказал однажды Махмуд, заглянув в мастерскую. – Чем ты меня обрадуешь?

И в самом деле, вся одежда на Махмуде превратилась в лохмотья.

– А мы уже постарались для вас, ака, – игриво улыбнулась Модан, – будете довольны.

– А ну-ка, показывай… Или ты все, чем богата, прячешь под себя, как гриф яйцо? – Шутки Махмуда не отличались изяществом.

Модан поморщилась, но сдержала себя.

– Одежда у меня дома, сейчас принесу…

– Не беспокойся, примерю завтра. – Махмуд вышел не прощаясь. Всем видом своим он как бы показывал, что полностью безразличен к ней. Но Модан, опытная в подобных делах, знала, что, закинув удочку, надо набраться терпения.

Между тем повстанцы, готовясь к предстоящему наступлению, каждый день использовали для боевых учений, проверяли, пополняли запасы провианта, фуража. До того как выпадет снег и дороги покроются льдом, предполагалось занять несколько важных поселков, обеспечив себе свободу действий.

Сегодня вожаки повстанцев наблюдали с крепостной стены учебные занятия отрядов.

– Смотрите, дети мои, – не скрывая радости, говорил старый Колдаш, – с помощью аллаха наши джигиты уже кое-чем овладели и теперь выдержат любую схватку с врагом.

Действительно, почти все приобрели за недолгое время нужные навыки боя на саблях или кинжальной схватки. Только вот стрельба в цель не давала хороших результатов – сказывался недостаток патронов, их берегли для дела.

– Ничего, ата, это уж не такая беда. Вот захватим арсенал в Баяндае, тогда и наверстаем в стрельбе.

– Э, нет, сынок, – возразил старик Махмуду, – стрельба по мишени стоит на первом месте. Жалея патроны сейчас, мы можем потом пожалеть о многом.

– Вы правы, ата, – сказал Ахтам. – Только мне самому, наверное, придется взять ключи от склада с патронами. – Он шутливо подтолкнул Семята, который заведовал складами и оказался на редкость бережливым хозяином.

На занятиях особое мастерство показали те джигиты, которые под руководством Колдаша обучались лазанию по стене.

Когда занятия кончились, повстанцы прошли вдоль стены строем. Около четырех сотен джигитов, одетых в в форму, резко отличались среди пестрой, разноликой массы.

– Как ладно выглядят наши джигиты, – восторженно заметила Маимхан.

– Форма – украшение бойца, – сказал Колдаш. – Неряшливый солдат даже врагу кажется не таким страшным.

– Тогда хочешь не хочешь, а хвалить придется Семята-ака, ведь это он нас надоумил, – похлопал Семята по плечу Ахтам.

– Тут есть заслуги и моя и Модан, – вмешался было в разговор Саляй, появившийся в этот самый миг рядом с Ахтамом. Но никто не обратил внимания на его слова.

Махмуд на другой день пришел в мастерскую, но ему сказали, что Модан больна и сегодня не выходила из дома. Кузнецу не терпелось облачиться, наконец, в такую же форму, как у его друзей, и он отправился разыскивать ее жилище.

Все предусмотрела Модан заранее, она приготовилась и ждала, время от времени в нетерпении приподнимая занавеску и выглядывая на улицу. Но вот показался Махмуд – крупным, размашистым шагом приближался он к ее дому. Модан быстро накинула ночную сорочку из тонкого шелка с глубоким вырезом и наполовину обнажила полные белые груди. Потом она распустила пышные волосы, прикрыла ими оголенные плечи и легла, закинув руки за голову. Кузнец, не ведавший правил приличия, без стука распахнул дверь и вошел в комнату.

– Ма-ама! – с притворным испугом вскрикнула Модам, прячась под одеяло. Но цель была достигнута – Модан заметила, как жадно вспыхнули зрачки Махмуда. На мгновение коснувшись взглядом обнаженных плеч женщины, кузнец почувствовал, как гулко заколотилось его сердце, и как вошел, так и остался стоять, зажмурив глаза, словно его ослепило.

– Это вы, Махмуд-ака?..

Махмуд разжал веки. В нежном полумраке, разлитом по комнате, он увидел небесную пери, – да, да, пери, которая неизвестно почему очутилась здесь, перед ним, – так, по крайней мере, ему почудилось. Дневной свет, узким лучом падавший из прорези между плотными занавесками, ласкающими бликами ложился на бледно-розовую кожу ее лица, на грудь, круглую, дразняще полуприкрытую прозрачным шелком.

– Вы неблагодарный человек, Махмуд-ака. Я так старалась для вас, а вы… Вы даже не хотите спросить, как мое здоровье…

– Ч-что с вами? – едва выдавил Махмуд пересохшим горлом. Он пытался и не мог унять дрожь в коленях.

– О аллах… Пошли мне хоть кого-нибудь, кто подал бы несчастной глоток воды…

– Г-где в-вода? – теперь у него вздрагивал и голос.

– Вон там, в нише.

Махмуд плеснул на донышко пиалы немного холодного чаю.

– Поднимите же мне голову, Махмуд-ака…

Махмуд приподнял Модан за плечи. Шелковистые волосы коснулись его лица, от белого, как снег, но горячего, как угли, тела, такого нежного, близкого, в ноздри ударило хмельным дурманом, кровь забилась в висках, как будто где-то там, в голове, кувалдой ударили по наковальне. Губ его коснулось что-то жаркое, огненное, он не сразу понял, что это ее губы. Махмуд отшвырнул пиалу и бросился на Модан. Маленькая, хрупкая, подобная коробочке хлопка, попавшей под колеса воза, груженного углем, Модан вся ушла под огромное тело Махмуда…

3

В лагере каждый человек был у всех на виду, ни один поступок не оставался незамеченным. О встречах Махмуда с Модан вскоре заговорили, кто с возмущением, кто с насмешкой, а кто и просто из любви к пересудам и сплетням. Что же до вожаков повстанцев, то они были смущены и встревожены: на Махмуда, их товарища, которого глубоко все уважали, пала черная тень, давая повод злым языкам.

По праву старой дружбы, Ахтам отправился к Махмуду для решительной беседы. Время близилось к полудню, но Махмуд еще спал, храпя, как дехканин, завершивший жатву. Смуглое лицо его побледнело и осунулось, веки отекли, синеватые круги залегли под впавшими глазами. Ахтам тряхнул его за плечо. Кто знает, что снилось Махмуду: возможно, Ахтам, разбудив, вырвал его из сладких объятий возлюбленной, – по крайней мере, кузнец, очнувшись, посмотрел на него сумрачным взглядом и ничего не сказал. О чем только не толковали они раньше, чем только не делились! Но теперь оба молчали, не зная, как и с чего начать, – хмурые, насупленные, взаимно враждебные, каждый прислушивался к затрудненному, шумному дыханию другого.

– Ты, наверное, понимаешь, почему я пришел? – проговорил наконец Ахтам.

– Что я, старуха-прорицательница?.. – буркнул Махмуд, прикидываясь, будто ни о чем не догадывается.

– Не верти хвостом, – сказал Ахтам, – ты все понимаешь сам… Каждый из нас должен считаться с тем, что думают о нем остальные…

– А откуда ты взял, будто я не считаюсь? Что я такое натворил?.. Я убил кого-нибудь, ограбил, предал?..

– Нет, – изменившимся голосом проговорил Ахтам, – если бы ты кого-нибудь ограбил, убил или предал, тогда все было бы проще, и мы знали бы, как с тобой поступить… А тут…

Махмуд опустил голову. Ахтам не кричал, не размахивал кулаками, в его тоне слышалась искренняя горечь – и это обезоруживало Махмуда. Он чувствовал – его друг прав. Но в то же время Махмуд не мог забыть густой аромат волос Модан, ее нежное тело, по-змеиному прильнувшее к нему, ее губы, которые шептали: «Никому тебя не отдам… Только бы наши завистники не разлучили нас…» И ее плач, до сих пор звучавший в его ушах…

Сердце Махмуда наполнила слепая ярость:

– Вы… Вы все мне завидуете, вот что!..

– Завидуем?.. Да ты совсем спятил, тупая твоя башка!.. – вышел из себя Ахтам. Он чуть не набросился на Махмуда, который по-прежнему лежал в своей постели, развалясь на подушках. Но разве для того пришел он сюда, выполняя поручение товарищей?.. Ахтам взял себя в руки, кое-как сдержался. – Люди, которые пошли за нами, во всем доверяют нам, – сказал он, помолчав. – И если мы, вместо того чтобы отдать все силы этим людям ради нашего общего дела, начнем заниматься развратом и распутством, значит, мы обманем их и погубим самих себя…

– Не смей говорить, что я беспутствую! Я с ней обручусь, как полагается по закону!

– А твоя жена? А твой сын?.. Где у тебя стыд, Махмуд-ака?

– У пророка Магомета было четыре жены!..

Ахтаму казалось, их разделила глухая стена. Все, что ни говорил бы он дальше, было бы напрасным.

Махмуд горячился все больше:

– Что тут не угодного аллаху, если я пожалел бедняжку, которая пострадала от маньчжур?

– Не прикрывай хоть именем аллаха эту девку…

– Заткни свою поганую глотку! – вскипел Махмуд. – Всякому, кто вздумает говорить такое про Модан, придется иметь дело со мной!

– Недаром говорят: «Умный враг лучше глупого друга», – сказал Ахтам. – Смотри, как бы ты не наделал нам беды, Махмуд-ака…

Появление вестового прервало их спор:

– Пришли парламентеры!..

Ахтам, не дожидаясь, пока Махмуд оденется, отправился вместе с вестовым. Едва за ним затворилась дверь, как в комнату проскользнула Модан и бросилась на шею к Махмуду:

– Не хочу, чтобы ты уходил!.. Такой батыр, как ты, должен сам, один, вести переговоры с парламентерами!..

Она не отпускала его, Махмуд с трудом высвободился из ее цепких объятий:

– Я вернусь к тебе, но сейчас я должен быть там.

– Хорошо, я не стану перечить… Но держи себя перед всеми с достоинством, мой отважный батыр, мой господин, мой падишах… – шептала Модан в промежутках между поцелуями.

Оба парламентера сказались мусульманами: один был тунчи – переводчик, муж Модан, другой – писец из медресе. Соблюдая обычай, они стоя вручили Ахтаму послание, – скрепленное большой печатью. Ахтам быстро пробежал его, спросил:

– Это все, зачем вы пришли? – Да, – отвечали ему, – здесь все написано.

– Читай, а мы послушаем, – напуская на себя неприступную важность, сказал Махмуд.

Ахтам стал читать. В послании выдвигались два условия, которые обязаны выполнить повстанцы, чтобы добиться прощения: во-первых, немедленно сложить оружие и вернуться к обычным занятиям; во-вторых, возвратить правительству все имущество, захваченное восставшими. Третье условие касалось судьбы муллы Аскара, дядюшки Сетака, жен Семята и Махмуда, именовавшихся заложниками. Они будут освобождены из зиндана, если повстанцы обменяют на них взятых в плен маньчжурских офицеров и солдат.

– Два первых условия мы отвергаем, – сказал Ахтам. – Что же до третьего, то с ним, возможно, мы согласимся.

– Никаких условий нам не нужно! – ударил себя в грудь Махмуд. – Если те, кто вас послал, считают себя мужчинами, пускай докажут это в бою! – Вообще-то он думал то же самое, что и Ахтам, но дух противоречия заставил его возразить Ахтаму, и возразить так резко, что даже парламентеры в недоумении переглянулись. Портной Саляй – он тоже оказался среди присутствующих – единственный поддержал Махмуда:

– Верные слова! Пускай жанжун сам сдается, пока не поздно!

Остальные согласились с Ахтамом, и он дал окончательный ответ:

– Передайте жанжуну, что он имеет дело не с детьми, которые затеяли игру в прятки, а с людьми, взявшими в руки оружие. Мы будем бороться, пока не добьемся своего. А о третьем условии жанжуна мы подумаем.

На том переговоры и кончились. Парламентеры ничего не добавили к изложенному в послании. Подлинная же цель их прихода заключалась в том, чтобы разведать, как обстоят дела у мятежников и как пристроились в лагере повстанцев Саляй и Модан…