Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Лесные смельчаки не повторили прошлой ошибки: осатанев от ярости, они преследовали солдат, никому не давая избегнуть справедливой кары. Пленных было мало, но среди них оказался сам лянжанг.

– Никого не щадить! Кровь за кровь! – кричали озлобленные джигиты, вспоминая погибших друзей.

– Вспороть брюхо командиру!..

– Нет, надо привести в Дадамту эту сволочь и вздернуть воротах лисы Норуза!..

– Правильно, пускай и другим будет неповадно!..

…После ожесточенного спора было решено с казнью лянжанга повременить, а остальных расстрелять в одной из пещер ущелья Гёрсай.

3

– Ты мне нужен, Ахтам!.. – Умарджан стиснул плечо друга, увлеченного общим разговором об одержанной победе.

– Чего тебе? – неохотно отозвался Ахтам. Но что-то в голосе Умарджана его насторожило. Он выбрался из толпы и последовал за приятелем. Тревожные мысли одна за другой вспыхивали у него в голове.

– Не случилось ли что-нибудь с Маимхан?..

– Ты угадал, – сказал Умарджан, останавливаясь.

– Маимхан схватили…

– Что?.. – Ахтам так порывисто кинулся к Умарджану, словно хотел его ударить.

– Я думал отсрочить дурную весть, чтобы не портить общую радость…

– Осел!.. Нашел время играть в молчанку!.. – Ахтам, не теряя ни минуты, кинулся к сосне, возле которой был привязан его конь.

– Махмуд-ака, – крикнул он в толпу джигитов, – пока я не вернусь, ты останешься за меня!.. – Никто не успел проронить и слова, как Ахтам хлестнул коня и скрылся с глаз.

Умар тоже не стал медлить и вскочил в седло.

– Едем выручать Маимхан! – бросил он уже на скаку оторопевшим товарищам и стегнул своего скакуна плетью.

Джигиты, еще не придя в себя от неожиданности, долго прислушивались к затихающему цокоту копыт, желая в душе удачи обоим друзьям. Первым опомнился Семят, обычная рассудительность и осторожность не изменили ему и на этот раз: он послал вдогонку за Ахтамом четверых вооруженных джигитов – вдруг потребуется помощь…

Умарджан настиг Ахтама у выхода из Пиличинского ущелья и, двигаясь рядом, предложил:

– Поедем стороной от большой дороги, чтобы не натолкнуться на врага…

– Вряд ли к нам сейчас захотят сунуться!

– Все равно лучше свернуть, придержи коня!..

– Какой толк?.. Не будем терять времени!.. – Ахтам только нахлестывал скакуна, горячил и гнал изо всех сил, Умарджану ничего не оставалось, как следовать за ним.

– Хаитбаки встретит нас у старой мельницы, если узнает о Маимхан что-нибудь новое, – говорил Умарджан на скаку. – Слышишь, уже лают собаки?.. Это Дадамту…

Все получилось именно так, как и говорил Умарджан. Хаитбаки встретил их у назначенного места.

– Узнал, где она? – спросил Ахтам, не сходя с седла.

– Слезь и дай отдохнуть лошади, – сказал Хаитбаки, – смотри, конь еле жив… А Маимхан… С ней не стряслось ничего страшного…

– Говори, где она? Что ты тянешь?

– На усадьбе клыкастого китайца.

– Где живет этот китаец?..

– Ниже Баяндая. Да, я слышал, Бахти сбежал, не дождавшись конца боя в горах, и направился в ту сторону…

– По коням!..

Хаитбаки присоединился к своим друзьям.

Неволя – всюду неволя, будь то сырое подземелье или роскошно убранная комната, вроде той, где очутилась Маимхан. Ее ни минуты не тешили ни вазы, блистающие в стенных нишах, ни ковры с узорами из роз и соловьев, ни шелковые занавеси, которые в трепетных бликах свечей переливались нежнейшими тонами. Едва попав сюда, Маимхан думала только об, одном: как вырваться на свободу из этой великолепно обставленной темницы? Два дня пыталась она отыскать способ для побега, но что делать, если так крепки наглухо запертые двери, если так безнадежно толсты стены, если так высока дымовая труба, что, сколько ни тянись – не дотянешься?.. Окажись у нее, по крайней мере, нож!..

Маимхан поняла всю безвыходность своего положения. Она стучала, колотила в дверь ногами.

– Что угодно, ханум? – слышался неизменный вкрадчивый голос.

– Отворите!..

– Двери откроются в свой срок, ханум.

– Пропади он пропадом, ваш срок!.. Отворите!..

– Таков приказ Бахти-бека, ханум, держать вас на запоре…

Маимхан рвалась, билась грудью в окованную железными полосами дверь, в отчаянии кусала кулаки; какие только проклятия не обрушивала она на свою несчастную голову – за то, что так глупо позволила себя схватить!

Ведь когда в Дадамту появился Абдулла-дорга, Маимхан сразу догадалась, чем ей это грозит, и решила бежать, чуть только сгустеют сумерки. А еще она хотела дождаться Хаитбаки, который в тот день уехал к Ахтаму. Однако наступил вечер, Хаитбаки не возвращался, медлить дальше было нельзя. Маимхан кое-как успокоила родителей и собралась в дорогу, но ее опередили трое стражников, которые уже входили в ворота. Они объявили, что им велено арестовать ее, и увели с собой. Подобно верблюдице, у которой отнимают верблюжонка, закричала тетушка Азнихан, кинулась к дочери, обняла, заливаясь горючими слезами. Стражники силой расцепили ее руки, оторвали от Маимхан. Но бедная женщина все шла, все бежала за дочерью, все не хотела отставать, пока не упала в совершенном бессилии на холодную землю и не смогла подняться… Маленькая Минихан, как цыпленок, напуганный коршуном, в страхе прижалась к отцу, а сам дядюшка Сетак безмолвно замер у порога, окончательно сникший, сгорбившийся, раздавленный горем. О чем думал он, провожая дочь померкшим взглядом? Просил ли аллаха покарать ее врагов или проклинал день и час, когда сам появился на этот свет?

Перебирая в памяти подробности той ночи, Маимхан безжалостно винила себя за все страдания, которые принесла она своим престарелым родителям: так мало хорошего было у них в жизни, какие же несчастия ожидают их теперь!.. О себе, о своей собственной судьбе она не думала: она и раньше знала, что выбрала нелегкий путь, и не ждала счастливой участи. Нет, не ждала и не желала: все, чего желала она, – это быть вместе с любимым, вместе с Ахтамом в его священной борьбе!.. Вместе?.. Но увидит ли теперь она его? Встретятся ли они когда-нибудь?..

В жар и в холод бросало ее от этих мучительных мыслей, и она то вдруг останавливалась в оцепенении посреди комнаты, стиснув на груди зябнущие руки, то снова бросалась к двери и принималась неистово колотить в нее, кричать, проклинать, грозить!..

Но вот зазвенели ключи, медленно раздвинулись дверные створки – и Маимхан, вся напрягшаяся, как бы готовая к прыжку, увидела перед собой… Бахти!..

Чудовищем, дивом из страшной сказки представился он ей, и бедная девочка отскочила назад, потом попятилась, и пятилась до тех пор, пока не коснулась спиной стены. Косулю, которая трепещет от страха перед зверем, что вот-вот рванется и растерзает ее, напоминала Маимхан в этот миг, – смелая, отчаянная, бесстрашная Маимхан! Однако зверь не тотчас накинулся на свою добычу. Долгим, пристальным взглядом смотрел он на девушку, а ее била дрожь, и глаза так расширились, что казалось – сейчас выскочат из орбит. И странно ласков был голос Бахти, когда он произнес:

– Садитесь!..

То ли он сказал это слишком тихо, то ли Маимхан в ту минуту потеряла способность что-нибудь понимать, но она продолжала стоять, прижавшись к стене. Однако ей удалось овладеть собой и внутренне собраться для отпора.

Судя по всему, Бахти старательно готовился к встрече: борода была гладко причесана, усы подстрижены, длинный бархатный халат перехвачен серебряным поясом с рубинами, а к поясу прицеплена дорогая турецкая сабля. Под халатом виднелись красные сафьяновые сапоги с черными носками, а каждый палец правой руки украшал перстень с крупным изумрудом.

Маимхан никогда не принимала своего назойливого жениха всерьез, и даже теперь, несмотря на всю опасность положения, Бахти, расфуфыренный, как индюк, в своих пышных одеждах показался ей до того нелепым, что она еле удержалась от смеха.

– Садитесь, ханум, – повторил Бахти, – все яства и напитки в этой комнате приготовлены для вас, угощайтесь, – Бахти сделал широкий жест. Маимхан не проронила в ответ ни слова. Бахти подошел к ней, попытался взять за руку, но она оттолкнула его и спокойно, с достоинством произнесла:

– От человека, который держит меня в клетке, я должна ожидать не угощений, а приговора.

– Зачем же вы так… – проговорил Бахти растерянно после затянувшейся паузы: смысл сказанного дошел до него не сразу, куда понятней подобных выражений для Бахти был язык таких же забулдыг, как он сам, – язык, состоящий из пьяной ругани и грубых непристойностей. – Зачем же вы так, ханум, ведь я… Я вовсе не тюремщик… Я сам… Да, я сам ваш раб… Мне нужна только ваша… Да, ваша любовь.

– Ах, значит, вот как?.. – холодно усмехнулась Маимхан. – И это – все, что вам нужно?

– Да, это все. Если не верите, ханум, я могу поклясться всем святым, что только существует на свете.

– Тому, кто не привык лгать, не нужны клятвы. Я говорю о настоящем мужчине, конечно, а не о вас, Бахти, вы ведь не достойны имени джигита.

– Не издевайтесь надо мной, Маимхан. Все знают, что Бахти никогда не был среди джигитов последним…

– Да, конечно, вы не последний, вы первый, если говорить о подлости…

– Думайте, какие слова вы произносите, ханум… Вам весь свет заслонил ваш Ахтам, ваши глаза больше никого не замечают… – Бахти поугрюмел, ему надоело разыгрывать рыцаря.

– Не болтайте об Ахтаме, горе-удалец! – Маимхан возвысила голос. – Вы считаете себя мужчиной, но какой же мужчина, завладев женщиной с помощью оружия, держит ее в заточении?..

Бахти не нашел подходящего ответа и подумал, что, пожалуй, куда проще покончить с девчонкой, применив силу, – так он делал не раз.

– Уже столько лет я горю и страдаю, – продолжал он, – а ты и не смотришь в мою сторону. Я привел тебя сюда, чтобы соединить наши сердца.

– Соединить сердца?.. – перебила Маимхан. – Да разве так соединяют сердца?.. Чем, скажи лучше, набита твоя голова: сеном, соломой?..

– Замолчи!.. – взревел Бахти, теряя последнее терпение, и шагнул к Маимхан. – Если ты не захочешь стать моей женой, тебе живой отсюда не выбраться, слышишь!..

– Тогда вынимай свою саблю, разбойник!.. Руби мне голову!.. Все равно, пока я жива, я тебе не дамся!

– Дура!.. Или ты все еще надеешься на Ахтама? На мертвых плохая надежда…

– Что?.. Что ты сказал?.. На мертвых?.. – Даже Бахти вздрогнул – таким голосом выкрикнула она эти слова. – Ты хочешь сказать, что Ахтам…

– Я жалел тебя, молчал, но ты сама вынудила меня… Да, от пули…

Дальше Маимхан ничего не слышала, не помнила. Значит, Ахтам… Да, да, вот почему от лесных смельчаков ни весточки, вот почему никто не выручил ее за эти два дня отсюда, вот почему явился Бахти цел и невредим… Значит… Ахтам… Все плыло, все качалось у нее перед глазами, она пошатнулась и упала бы, не подхвати ее, почти бесчувственную, Бахти. Он поднял ее и понес туда, где лежала перина. Однако то ли Маимхан сама по себе тут же очнулась, то ли жадные объятия Бахти привели ее в чувство, – она выскользнула из его рук и, размахнувшись, что есть силы влепила ему пощечину. От неожиданности Бахти покачнулся.

Не успел он опомниться, как Маимхан бросилась к двери с криком:

– Убивают!.. Спасите, убивают!..

…Пока в доме китайца, верного слуги Бахти, происходила эта сцена, Ахтам и его друзья успели добраться до злополучной усадьбы.

– Да это же настоящая крепость! – изумился Умарджан, измеряя взглядом высоту ограды, сложенной из камня. – Пожалуй, ее хозяин недаром прибыл из Маньчжурии – он и у нас решил сложить китайскую стену…

– Сейчас не время для пустой болтовни, – обрезал друга Ахтам, соскакивая с коня. За ним спешились остальные и, приблизившись к воротам, прислушались.

Но ни звука не доносилось изнутри – можно было подумать, что в доме пусто.

– А если постучаться?

– Не к чему, – возразил Ахтам. – Впустить нас все равно не впустят, а себя мы выдадим. Попробуем перебраться через эту проклятую стену… – Ахтам, двигаясь вдоль ограды, и в самом деле напоминавшей крепостную, остановился там, где она казалась чуточку ниже, взобрался на лошадь и, вытянувшись на носках, попытался достать рукой до верхнего края – напрасно.

– Нужна лестница, без нее нам не обойтись, – сказал он раздосадованно. – Нет ли где поблизости кузляка[113]113
  Кузляк – место, для зимовки скота.


[Закрыть]?..

– Почему же нет? – Хаитбаки знал всю округу как свои пять пальцев. – Здесь рукой подать до скотного двора лисы Норуза…

– Тогда гони туда своего коня, брат, а возвращайся побыстрей.

– Я вместе с Хаитбаки, – вызвался Умарджан, – вдвоем сподручней…

Ахтам остался в одиночестве.

«Этот мерзавец не побрезгует ничем, – думал он, в нетерпении расхаживая вдоль неприступной стены. – И тогда Маимхан от горя и стыда может наложить на себя руки…» Он пытался отогнать мрачные предположения, но тревога завладевала им все больше. Несколько раз подходил он к наглухо запертым воротам, прислушивался, пытался нащупать хоть какую-нибудь узенькую щелку… «Нет, нет, всему виной я сам, – твердил он. – Как я мог после ареста учителя оставить Маимхан в Дадамту?.. На что я надеялся, чего ждал, осел из ослов? Боялся вызвать гнев ее родителей?.. Ведь рано или поздно все равно неминуемо должно было произойти… Выходят, я сам своими руками выдал ее этому негодяю!.. Эх…» Ему казалось, что откуда-то из-под земли до него доносятся горестные стоны. Казалось?.. Вот он и в самом деле уловил голоса: «Держите, держите!..» Да это же Бахти! В бессильной ярости кинулся Ахтам к воротам, а внутри двора поднялся шум, залаяли собаки, и вдруг: «Убивают!.. Спасите, убивают!..» Этот голос Ахтам различил бы среди тысячи других!

Он с грохотом обрушил на ворота кулаки. А между тем уже появились его друзья со спасительной лестницей. Мигом приставили ее к ограде, и все трое взобрались на самый верх. В этот момент Бахти с помощью стражников поймал Маимхан, которой удалось было выскочить во двор, и нес ее в дом, как волк беззащитного козленка. Ахтам спрыгнул с ограды во двор, выхватил из ножен саблю и преградил Бахти дорогу.

– Стой, подлец!..

Узнав Ахтама, Бахти остановился, словно оглушенный громом. Но тут же, оправясь от первого потрясения, еще крепче прижал к себе Маимхан и заорал во всю глотку:

– Заир, Турды, сюда! Стреляйте, воры!..

Но двое стражников, нанятых Бахти за немалую плату, и не думали проявлять свою преданность – Хаитбаки и Умарджан без особых хлопот отобрали у них оружие. Бахти, увидев, что все кончено, бросил Маимхан и быстро побежал в сторону конюшни. Ахтам встал у него на пути.

– Куда ты торопишься, Бахти?.. Ты ведь клялся захватить меня в плен? Я перед тобой, выполняй свою клятву!..

Бахти сумрачно сопел, потупив голову.

– Вынимай саблю, герой, будем биться лицом к лицу, честным боем, как джигит с джигитом!

Двое соперников скрестили клинки. Бахти был не из слабых бойцов, к тому же отчаянье и страх за свою жизнь удесятерили его силы. Вначале он теснил Ахтама, но в поединках побеждает всегда тот, кто прав: Ахтам выбил саблю из рук Бахти, а под конец с такой силой ударил его в подбородок, что грузный Бахти так и рухнул на землю. «Молодец, Ахтам!» – невольно вырвалось у Маимхан, которая, затаив дыхание, наблюдала за схваткой. То ли Бахти в самом деле лишился чувств, то ли притворялся, но, как бы то ни было, он лежал на земле, не подавая признаков жизни.

– Кто, кроме вас, скрывается в этой усадьбе? – спросил Ахтам стражников, заталкивая саблю в ножны.

– Больше ни души, ука, – отвечал один из стражников.

– А оружие? Кони?.. Что хранится в амбарах?..

– Все пусто, ука, осталось только немного зерна.

– Лесные смельчаки грабят, что ни попадет им под руку, говорят китайцы, – подал голос второй стражник. – Богатые хозяева бросают свои дома и бегут, забирая с собой все до паршивой курицы…

Ахтам приказал седлать лошадей. Связанного Бахти, который к тому времени уже несколько пришел в себя, посадили к Хаитбаки, а на коня Бахти легко вскочила Маимхан.

– Спасибо, Умарджан-ака, если бы не вы, не выбраться мне отсюда живой, – сказала она, когда усадьба осталась позади.

– Просто я отплатил давний должок, сестренка. Ведь не окажись вы во дворце и не сообщи мне вовремя, что меня разыскивают, я тоже, наверное, распрощался бы с жизнью…

– Ну зачем говорить про такие пустяки…

– Тогда и вы не говорите, сестренка…

На другое утро перед мечетью в селении Дадамту люди увидели Бахти, у которого на груди висела дощечка с надписью: «Мада ночи»[114]114
  Мада ночи – оскорбительное для мужчины выражение.


[Закрыть]. Ничто не могло сравниться с таким позором. В тот же день Бахти исчез из Дадамту, и больше его никогда не встречали во всей Илийской округе.

4

Дыбом поднялись волосы у гуна Хализата, холодный пот выступил на лбу у длиннобородого дарина, когда стало, известно, что произошло в ущелье Гёрсай. Из целой роты солдат уцелело не больше десятка. Среди них, к своему собственному несчастью, оказался и Абдулла-дорга.

Слухи о поражении китайцев повсеместно распространились с быстротой молнии. К длиннобородому стекались донесения о волнениях, которые вспыхивали здесь и там, – а как раз этого дарин особенно опасался. Что же касается разгрома роты солдат, то он всем винил доргу, называя его предателем и изменником. «Этот негодяй повел наших солдат в горы, не зная дороги, – говорил дарин жанжуну, пытаясь оправдаться в его глазах. – А может быть, он и знал дорогу, но не хотел ее показать… И все, может быть, подстроил заранее…» Дарин многозначительно умолкал, давая понять, что ему еще кое-что известно, и, может быть, не только про Абдуллу, а например, и про гуна Хализата…

– Ведь это вы, господин гун, – объявил он Хализату, пристально, без малейшего подобия усмешки глядя ему в лицо, – ведь это вы рекомендовали нам Абдуллу-доргу… Это ваш человек, гун Хализат, значит, не ему одному обязаны мы своим позором… Чем же вы надеетесь искупить свою вину перед жанжуном и великим ханом?

– Вину?.. Перед великим ханом?..

– А как же? Или вы назовете это как-то иначе? Вместо того чтобы уничтожить бунтовщиков, вы сами снабжаете их оружием… Разумеется, с помощью Абдуллы, преданного вам душой и телом…

– О боже… – Хализат безуспешно пытался решить, всерьез или в шутку говорит все это длиннобородый, но не похоже было, чтобы он шутил.

– Да, господин гун… И ваш Абдулла ведет наших солдат прямо в ловушку. Прямо в ловушку, господин Гун Хализат!..

– Я… Я уже наказал этого осла!..

– Вы?.. Наказали?.. – недоверчиво скривился дарин. – И вы вправду считаете наказанием два-три удара плетью?..

– Я выгнал его из дворца…

– Не думаете ли вы, гун Хализат, что, если этого человека бросить в кипящий котел, а потом скормить собакам, – и такое наказание будет для него слишком мягким?..

– Я… сделаю все, что требует господин дарин… – почти шепотом ответил Хализат.

– Значит, вы тоже полагаете, что Абдуллу-доргу следует наказать так, чтобы это послужило наукой остальным? Я вас правильно понял, гун?

– Ари[115]115
  Ари – правильно.


[Закрыть], господин шанжан!

– Вот видите, наши мысли всегда сходятся, – с откровенной насмешкой заключил длиннобородый. – Я был так уверен в вашей поддержке, что не стал дожидаться этого разговора и приказал заняться Абдуллой… Сейчас с ним беседуют в «гостиной поучения»…

Тут слова длиннобородого прервал вопль, донесшийся из подземелья, – страшный, нечеловеческий крик, от которого вздрогнуло бы любое сердце. Что говорить о Хализате – даже длиннобородый дарин-с болезненной гримасой прикусил кончик пальца.

– Это Абдулла, – сказал он, помолчав. – Несмотря на свое богатырское сложение, он ведет себя как плаксивый ребенок. Не выдержать даже небольшого поучения… Прошу вас, гун, – дарин взял Хализата под руку и провел в смежную комнату, из которой вниз уходила узкая крутая лестница. Спустившись по ней, они очутились в небольшом помещении. Длиннобородый отдернул черный занавес, открылось отверстие в стене.

– Взгляните, господин гун, это наша «гостиная», – обратился он к Хализату. Тот нерешительно подошел к отверстию, заглянул – и, вскрикнув, отшатнулся.

Посредине «гостиной поучения», напоминавшей глухой колодец, лежал совершенно нагой Абдулла. В красноватых лучах светильников тело его, покрытое кровоточащими ссадинами и ранами, казалось черным, напоминая обугленную баранью тушу.

– Этот упрямец, – заговорил дарин, краем глаза наблюдая, за Хализатом, – этот упрямец издает столь неподобающие крики, а ведь к нему только слегка прикоснулись волосяной веревкой, и там, где лопнула кожа, присыпали перцем и солью… это простейшие приемы… Но теперь, с позволения господина гуна, мы попробуем проделать тан-лу[116]116
  Тан-лу – род китайской пытки.


[Закрыть]…

– Ради аллаха, мой дарин… Делайте что вам угодно, только, чтобы я не видел…

– Почему же, дорогой гун? Вы должны насладиться в полной мере зрелищем, которое в состоянии поспорить с пирами Джамшида, – улыбнулся дарин и кивнул палачам.

По этому знаку два палача перевернули связанного по рукам и ногам Абдуллу на спину и притиснули всем телом к холодному, политому водой полу – один сдавил ему голову, другой навалился на икры. Тем временем третий палач принес медный кувшин сочень узким горлышком – в нем кипело горчичное масло. Приговаривая «тан-лу», он принялся водить рукой с кувшином над распростертым Абдуллой, и там, куда падала капля масла, тело тут же трескалось. От невыносимой боли дорга скорчился, свернулся, как мясо на шампуре, затем распрямился с неистовой силой, отшвырнул от себя обоих палачей, и снова дикий вопль, смешанный с утробным рычанием, заполнил комнату.

Хализат давно уже забился в угол, пытаясь не слышать невыносимых криков, сам не в силах ни охнуть, ни вздохнуть. Страх сковал его с головы до пят, зубы выбивали мелкую дробь.

– Прошу, прошу вас, господин гун, – говорил ему длиннобородый, протягивая пиалу с ароматным чаем, – я полагаю, для каждого не бесполезно взглянуть на «гостиную поучения», в которую попадают те, кто плохо служит великому хану…

Хализат не мог произнести ни звука.

– Вы лишились дара речи, дорогой гун, или то, что вы видели, не произвело на вас впечатления?

Побелевшие губы Хализата пробормотали что-то невразумительное.

– А теперь пусть Абдулла больше не занимает наших мыслей, господин гун, ведь судьба уже вычеркнула его имя из списка живых, не так ли?..

– Как вам будет угодно..

– Ха балли![117]117
  Ха балли – это хорошо (китайск.).


[Закрыть] Мне хотелось посовещаться с вашей милостью и по другим важным вопросам.

– Что еще?.. – с испугом вырвалось у Хализата, и взгляд его невольно скользнул к черному занавесу.

– Скажите, гун, эта крамольница Маимхан действительно была ученицей Аскара?

– Что-то такое мне приходилось слышать, – неопределенно ответил Хализат.

– Прочтите это, гун! – Длиннобородый протянул ему несколько листов. «О аллах, когда же все это кончится?» – мелькнуло в голове у Хализата, и он взял нетвердой рукой тот листок, что лежал сверху.

 
Проклятье живодеру,
Насильнику и вору!
 

– То, что вы прочитали, гун, только одна из тысячи провокаций подобного рода, а они опасней, чем иное вооруженное восстание, вам это понятно?

– Я не представляю, кто мог распространить такие стишки…

– Но ведь, оказывается, двери вашего дворца гостеприимно распахнуты для сочинителей таких писаний?

– Как?.. В моем дворце?.. Вы ошибаетесь, господин дарин!..

– Успокойтесь, гун Хализат, – сказал длиннобородый, проведя языком по тонким сухим губам. Он чувствовал, что без единой нитки душит, затягивает петлю на горле у Хализата.

– По нашим сведениям, ваша младшая жена – близкая подруга Маимхан.

– О боже..

– Человек, который находился в доверии у самого хана, оказывается, пригрел на груди ядовитую змею! – Голос длиннобородого звучал все громче, все грознее, повелительней.

– Мой дарин, – пытался перебить его Хализат, – ведь вы знаете, нет человека, который был бы предан вам больше, чем я.

– Нет, нет!.. – Длиннобородый вскочил, размахивая руками, – широкие рукава делали их похожими на крылья летучей мыши. – Нет, господин гун, я никогда ни в чем не поддерживал ваших врагов, ни прежде, ни теперь!

– Господин дарин…

– Я рассказал вам обо всем просто для того, чтобы предупредить… Предупредить от беспечности в дальнейшем… Только предупредить, господин гун!.. Только предупредить!..

Таким вот образом, то поджаривая гуна Хализата на огне, то окатывая холодной водой, длиннобородый дарин постепенно ввел его в курс своих забот. Хализат же, напуганный в особенности многочисленными намеками и недомолвками, обещал своему покровителю сделать все возможное. В тот же день в мечетях было объявлено, что всякий правоверный, который решится оказать помощь бунтовщикам и мятежникам, подвергнется проклятию аллаха.