Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

– Мамочка, он ничего не узнает, я скоро вернусь!..

…Сразив такого гангуна[79]79
  Гангун – удалец, силач.


[Закрыть], как Бахти, одним ударом, Хаитбаки будто вырос на целую голову. Он шел по улице, геройски сдвинув малахай набекрень, как полагалось признанному ночи[80]80
  Ночи – то же, что гангун.


[Закрыть]. Ему хотелось запеть во все горло, но от воинственного возбуждения у него пересохло во рту, а знакомые слова повыскакивали из памяти. Но кровь молодецки играла в его жилах, сердце прыгало от радости, и что там обжора Бахти – даже знаменитый черный бык самого. Норуза был бы ему сейчас нипочем!

B таком состоянии Хаитбаки казалось просто невозможным заявиться домой и улечься спать. Трижды подходил он к своему порогу и трижды уходил прочь. Все чувства в нем бушевали, искали выхода, наконец он решил, что нужно немедленно увидеть Маимхан. Зачем?.. Этот вопрос его мало беспокоил.

Как мотылек вокруг свечи, кружил он остаток ночи возле ее дома, но стоило ему приблизиться к воротам, как все тело Хаитбаки пронизывала дрожь, а в горле спекался горячий ком, и он в растерянности отступал назад. Что же случилось? Ведь прежде он сотню… Нет, тысячу раз прежде бывал он в этом дворе, играл с Маимхан в прятки, получал от дядюшки Сетака в подарок асыки… Тогда тетушка Азнихан еще держала коров, и они, малыши, лакомились кисмаком[81]81
  Кисмак – осадок от вскипевшего молока.


[Закрыть]… Сколько воды утекло с тех пор! Теперь он заглядывает сюда так редко… Да, прошлого не вернешь!.. Хаитбаки не заметил, как снова очутился у ворот Маимхан. И опять крадучись прошел мимо.

В этот момент послышались звуки нагира. «Вот и утро, поневоле надо уходить», – подумал Хаитбаки, однако сами ноги не дали ему отойти далеко: отступив к густым зарослям тальника, он присел на пень от карагача, не сводя глаз с дома напротив.

Хаитбаки порядком утомился так сидеть, когда вдруг из ворот вышел какой-то человек… Хаитбаки не поверил себе и потер глаза: ему привиделся молодой джигит, совсем юноша… Так и есть: вот он пересек улицу быстрыми шагами и, не оглядываясь, поспешил дальше… Уже не вор ли это? Вор… А если это вовсе не вор, а… Ему сделалось не по себе при одной мысли, которую он даже побоялся довести до конца. Не медля больше ни мгновения, Хаитбаки вскочил и кинулся в ту сторону, где скрылся незнакомец.

Предвещая зарю, все громче стучал нагир, наливаясь радостью, ликованием и торжеством. Быстрые удары думбака словно подзадоривали средний и главный барабаны, дробь учащалась, переходила в бешеный, неистовый ритм и, пронизывая предутреннюю тишину, будила окрестные селения.

В полусотне шагов от дома Хаитбаки Маимхан услышала позади топот и – уже совсем рядом – запаленное от бега дыхание. Она остановилась, обернулась и узнала Хаитбаки.

– Не Бахти ли гонится за тобой по пятам?.. – Поняв, кто перед ним, Хаитбаки не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Так это ты?! – вырвалось у него изумление.

– Я, как видишь.

– А…

– Что – «а»?..

– А эта одежда? – Хаитбаки даже рукой провел по бешмету из верблюжьей шерсти, чтобы убедиться – не лгут ли глаза.

– Одежда как одежда.

– Ну откуда ты раздобыла ее?

– Стащила с обжоры Бахти!

Они расхохотались.

– Дома ли твой чипар бяштя?[82]82
  Чипар бяштя – конь (дословно: пестрый пятилеток).


[Закрыть]

– А где же ему быть…

– Слушай, Хаитбаки, дай мне своего коня.

– Куда ты собралась?

– Не спрашивай. Видишь вот этот хурджун?

– Ох-хой… Ты что, направляешься в Мекку?

– Все узнаешь потом. Хочешь ехать со мной?

– С тобой? Куда угодно!

Преданность Хаитбаки тронула Маимхан, но брать его с собой она не думала.

– Нет, Хаитбаки, я пошутила… Мне нужен только твой конь.

– Как хочешь, Маимхан. Только скажи, куда ты едешь.

– Скажу, скажу… когда возвращусь, хорошо? А ты только смотри в оба и не попадайся на глаза Бахти!..

Маимхан схватила Хаитбаки за кончик носа и больно ущипнула, но добряк Хаитбаки даже не почувствовал этого, только сердце еще сильнее заколотилось у него в груди.

Спустя немного времени он оседлал своего коня и тайком, через сад, вывел его на поле, заросшее клевером. Маимхан, с нетерпением ожидавшая здесь Хаитбаки, тут лее вскочила на коня, стегнула его плетью и скрылась в предрассветных сумерках.

А нагир заливался все громче, все раскатистей, будто невидимые музыканты заметили девушку в мужском одеянии и провожали ее в опасный, но славный путь…

2

Самым крутым поворотом в ее жизни казался этот день Маимхан, и странным чувством была охвачена ее душа. Все мечты Маимхан, все ее сокровеннейшие надежды, доныне мерцавшие, подобно звездам в недоступных далях, внезапно вспыхнули, загорелись ярким, зовущим светом – и вот она летела теперь им навстречу, и никакая сила не могла ее повернуть назад. Легкая, свободная, словно птица, набравшая высоту… Где-то там, впереди, ее ждал Ахтам, только рядом с ним опустится она, коснется земли…

Быстроногий конь в лад ее мыслям, нес Маимхан вперед, и далекое становилось все ближе, ближе…

– Стой! – Одновременно с грозным криком из-за большого камня показался человек с ружьем в руках. – Ты кто такой?

– Разве не видишь? Путник, – Маимхан придержала коня.

– Путник?.. Что тебе надо в этих местах?

Маимхан, не отвечая, разглядывала человека, преградившего ей дорогу. Лицо его заросло густой щетинистой бородой, а поношенная шубенка и рубашка из когда-то белой ткани теперь не отличались цветом от серого камня, возле которого он стоял. Судя по всему, этот человек порядком одичал и давно отвык от домашней жизни.

– Что присматриваешься? А ну, слезай с коня!.

– Лесной смельчак?..

– Все может быть… Слезай, тебе говорят! – Бородатый схватился за уздечку.

– Веди меня к своему атаману.

– Отведу, если даже не попросишь!..

Маимхан спрыгнула с коня, джигит пропустил ее вперед и повел к пещере. Как раз в это время лесные смельчаки перед входом в пещеру упражнялись в сабельных приемах, но, увидев незнакомого пришельца, прекратили занятия.

С возгласом «Ахтам!..» Маимхан бросилась к одному из джигитов.

Ахтам как стоял, так и замер с поднятой в руке саблей. Маимхан чуть не кинулась к нему на шею, но в последний миг сдержалась – ведь они были не одни… Об этом же, наверное, пожалел Ахтам.

– Так это ты?.. – только и сумел выговорить он.

– А кто же еще?..

Джигиты, не понимая, в чем дело, обступили их плотным кольцом. Значит, это девушка?.. Каждому хотелось получше разглядеть ее, увидеть в лицо.

– Здоровы ли дядюшка Сетак и тетушка Азнихан? Как они поживают?

– Все живы-здоровы, все велели кланяться…

– Спасибо…

– Я с важными вестями. Можно ли говорить при всех?

– Можно, только сначала подкрепись чем-нибудь с дороги.

Все расселись, Умарджан подал чашку с напитком из отварной пшеницы.

– Хоть мы и живем в пещере, а еда и питье у нас – редко где такие сыщешь, – сказал бородач, который привел Маимхан.

Она с удовольствием опорожнила чашку и почувствовала себя бодрой и свежей.

– Так вы уже догадались, кто пришел к нам в горы? – обратился к своим товарищам Ахтам. – Это Маимхан, я рассказывал о ней немного…

– Ма-им-хан?! – чуть не хором повторили джигиты.

– Словно сердце мое чуяло, – сказал Умарджан. – Прости, сестренка, ведь односельчане, а я не признал тебя… – И заговорил нараспев:

 
Бек наш милостив, да только
Грабят нас его нукеры…
Хан-ходжа наш свят, да только
Кровь сосут его дорги…
 

– Вот видишь, Маимхан, твои кошаки знают и в наших горах… Но послушаем, какие новости ты принесла нам, – сказал Ахтам.

Маимхан коротко изложила все, что ей было известно об отряде солдат, который вот-вот должен появиться.

– Пускай пожалуют, – хмуро усмехнулся Ахтам. – Правда, барана для таких гостей мы резать не станем, но для каждого найдется по камню размером с хорошего барана.

– Правильно говоришь, Ахтам! – подхватил густобородый. – Нам бы заманить их в ущелье, а тут мы знаем, чем их попотчевать!..

– У меня давно ладони чешутся от безделья, – сказал Умарджан, потирая руки.

– Учитель просил, чтобы на этот раз вы не вступали в схватку с солдатами, – спокойно возразила Маимхан.

– Что?.. Мы должны упустить добычу, когда она сама идет к нам?.. – удивился Ахтам.

– Учитель думает так: сначала все и всюду подготовить, а потом… Потом подняться всем народом. Нас поддержат в городе, там много недовольных, они верят учителю и пойдут за ним.

– Выходит, мы должны как зайцы бежать от солдат? – негодующе воскликнул Умарджан.

– Совсем нет, – отвечала Маимхан. – Просто и храбрость выбирает себе дорогу. Учитель говорит, до поры до времени надо соблюдать осторожность. Всему свой час – он просил обязательно напомнить вам об этом.

Лесные смельчаки призадумались. Легче всего, конечно, было заманить врага в узкое ущелье, как в западню, и здесь уничтожить, засыпать камнями. Но теперь, после слов Маимхан, Ахтам усомнился в том, что самое легкое будет и самым верным…

– Смелости и боевого духа у нас достаточно, – сказал Ахтам, – но, братья, каким оружием пока мы обладаем?.. У нас два ружья с десятком зарядов и пять сабель… Учитель прав, он не дает пустых советов.

– Правители хотят покончить с вами, пока из искры не вспыхнул огонь, – сказала Маимхан.

– Хорошо, согласимся мы с муллой Аскаром, а дальше? – спросил Умарджан.

– Пока наше дело – уничтожить за собой все следы. Пускай думают, что «лесные смельчаки» разбрелись кто куда. А мы тем временем ударим там, где нас не ждут, – сказал Ахтам.

– Вот это ты толково рассудил! – одобрил густобородый. Последние слова Ахтама всем пришлись по душе.

– Тогда – готовьтесь!

Джигиты, не теряя времени, принялись за дело.

– Я провожу тебя до села, – предложил Ахтам, когда они остались вдвоем.

– Если я сама добралась к вам, значит, сумею сама и вернуться. А тебе сейчас незачем разлучаться с джигитами.

– Ну пройдемся вместе хотя бы до входа в пещеру?..

– Это можно.

– А когда опять мы встретимся?

– В будущую пятницу, вечером, на усадьбе Норуза…

– На усадьбе Норуза?..

– Так сказал учитель. Там никого нет, кроме старого Илияса, сторожа.

– Хорошо, я приду. – Ахтаму хотелось о многом еще расспросить Маимхан, полюбоваться ею подольше, просто побыть рядом, но его уже дожидались товарищи.

– Ну, что ж, Махи, нам пора трогаться, джигиты посматривают на нас…

У лесных смельчаков было всего пять коней, им пришлось разместиться по двое на каждом скакуне…

Едва Ахтам с друзьями покинули свое убежище, как в ущелье Гёрсай с отрядом в тридцать человек появился Бахти. Половина солдат спешилась и, целясь из ружей, направилась к пещере. Вокруг не было слышно ни звука, это особенно настораживало. Бахти – а он двигался впереди, перебегая от камня к камню, – подошел к пещере, прислушался… Тишина. Он кивнул кравшимся по пятам солдатам, те мгновенно окружили его.

– Никого нет?..

– Похоже, никого…

– Ты сам не знаешь, куда нас завел! – прикрикнул на Бахти начальник отряда.

– Здесь и есть самое их логово…

– Смотрите, смотрите! – закричал один из нукеров Хализата. Там, куда он указывал рукой, на головокружительной высоте, у самого края скалы виднелось несколько джигитов. Снизу они напоминали беркутов, угнездившихся на каменном выступе.

– Стреляйте! – приказал начальник отряда солдатам. Прогремело два десятка выстрелов – и эхо, которым ответило ущелье, слилось с цоканьем пуль о камни.

– Отправимся в погоню? – спросил Бахти.

– Пока мы поднимемся на скалу, они всех нас перебьют камнями, – зло ответил начальник отряда.

– Но как же нам возвращаться с пустыми руками?..

– Кто говорит – с пустыми?.. Разве мы не прогнали их с насиженного места?.. На первый раз хватит и этого!..

Солдаты, которые явились сюда без всякого желания, – впрочем, разве когда-нибудь кто спрашивает о желаниях солдат? – одобрили слова своего начальника.

В это время один из джигитов, наблюдавших за солдатами сверху, не удержался от сожаления:

– Эх, сейчас бы сдвинуть несколько камней – места мокрого от них бы не осталось.

– Еще дойдет черед и до-камней, а пока…

– Пока пускай Бахти порадуется, что заставил нас взобраться на эту скалу, – сказал Умарджан.

– Ты прав, Умарджан. А теперь – вперед! – Маимхан первая натянула поводья и тронула коня.

Глава пятая

Много раз за этот день распахивались и затворялись разрисованные драконами дворцовые ворота. Судя по тому, как суетились слуги, у гуна Хализата собралось важное совещание, быть может, даже по случаю ярлыка от самого хана. Шестеро стражников застыли по обе стороны ворот, словно изваяния, держа в руках длинные пики, украшенные бахромой в виде конской гривы.

Три всадника осадили перед дворцом загнанных иноходцев. У коней раздувались ноздри, грудь вздымалась и опадала, словно кузнечный мех, – верно, долгий путь остался позади. Всадники спешились. Одним из них был Абдулла-дорга. От быстрой езды, от жара, которым так и веяло от запаленной лошади, его лицо покраснело и походило на хорошо пропеченную тыкву. Абдулла-дорга снял с головы соболью шапку, вытер взмокший лоб, выпирающий вперед, подобно – сжатому кулаку. Грузный, тяжелый, покачиваясь, как беременная женщина, подошел он к дворцовым воротам и преклонил колено – в знак почтения и покорности. Его спутники, ведя коней за повод, двинулись к задним воротам – тем, что вели на так называемый скотный двор.

Соблюдая правила, миновав наружные ворота, Абдулла-дорга низко поклонился направо и налево. Затем, приблизясь к внутренним воротам, снова отвесил поклон – в этот раз дуган-беку, начальнику дворцовой охраны. Наконец, сняв обувь и оставшись в одних ичигах, он направился к приемной, но и здесь, перед раздвижной красного цвета дверью стража опять преградила ему дорогу. «Раб ходжи падишаха Абдулла бинни Заир», – назвал он себя. Только тогда скрещенные копья раздвинулись, двери отворились.

Едва переступив порог, Абдулла-дорга бросился на колени.

– Абдулла-дорга явился во дворец вашей милости! – объявил шагу-бек – начальник стражи. Хализат, сидевший неподвижно, словно мумия, в глубине комнаты, чуть заметно кивнул.

По заведенному обычаю, опоздавший был обязан проползти на коленях до того места, где восседал Халифат. Под тяжестью тела Абдуллы хрустнули его тонкие ноги, когда он, подобно верблюду, согнулся, опускаясь на колени. Дорга полз, волоча по полу свой огромный живот, багровея от натуги, пыхтя, как бык, что пытается вытащить застрявшую в грязи телегу. Беки, сидевшие по обе стороны от Хализата, отворачивались, пряча насмешливые улыбки, – один Хализат жадно, не отрываясь смотрел на Абдуллу, словно наслаждаясь его унижением.

Абдулла-дорга покрылся черным потом, уже хрипел, ему не хватало дыхания, а впереди оставалось еще шагов семь-восемь. Он хотел было изменить позу и приподняться на четвереньки, но, заметив, как смотрит на него Хализат, не решился. «Да будут прокляты и хозяева и все их обычаи», – твердил он про себя; он проклял и гуна и свою должность, которая привела его сюда, и кое-как продвинулся еще шага на два. Еще немного, немного… Но Абдулла совершенно обессилел, глаза его закатились, он вдруг обмяк, осел, как мех, из которого вышел весь воздух, и растянулся на полу. Раздался хохот, да такой, будто в соседней комнате выстрелили из ракетницы. Сигнал подал сам Хализат – он первый закатился смехом. Абдулле-дорга простили оставшиеся шаги…

– Абдулла-дорга, ваше место – шестое слева от бека! – возгласил начальник стражи. Абдулла кое-как поднялся, трижды поклонился Хализату и прошел на указанное место.

Вся знать съехалась сегодня к гуну Хализату. Все ждали, о чем он поведет речь.

Хаким легким движением брови сделал знак вытянувшемуся у дверей ишик агабеку.

– Приглашенные собрались, – торжественным голосом объявил пшик агабек.

Беки с шумом поднялись со своих мест.

– Садитесь! – разрешил Хализат.

– Благодарим, наш многомилостивый ходжа…

– Читайте ярлык великого кагана! – приказал Хализат. При этих словах все опять вскочили и повторили за верховным кази: «Пусть великий каган живет тысячи лет!» На Хализате было гунское одеяние, шапка украшена знаком гуна. Он повелительно поднял правую руку.

– Слушаюсь, ваша милость. – Ишик агабек склонился чуть не до земли и вынул послание из восьмигранной тыквянки.

Ярлык был составлен по-китайски, но агабек, хорошо зная язык своих верховных повелителей, без запинки переводил на уйгурский.

– «Желаем славы и процветания гуну Хализату, чьи дела известны всему свету, желаем благоденствия его бекам и семье…»

Тут верховный кази воздел руки и выкрикнул: «Аминь!» За ним все остальные хором прокричали: «Илахи!.. Аминь!» После этого опять продолжалось чтение.

– «Вы, господин гун, всегда пребывали надежной опорой нашего трона, храпя и ограждая его своей верностью от любых опасностей и посягательств. Заслуги ваши золотыми буквами записаны в нашей памяти…»

– Милость кагана не ведает пределов… – раздалось вокруг. Даже Хализат не выдержал и присоединился к общему хору.

– «Ваша преданность служит щитом западных границ империи, залогом внутреннего спокойствия и порядка. Мы высоко ценим бескорыстную помощь, которую вы оказываете нашим жанжунам и дутунам, которые в свою очередь покровительствуют уму и смелости господина гуна…»

– Поистине так! – Хализат возложил на грудь правую руку. Окружающие трижды повторили его слова.

Далее в ярлыке кагана говорилось о практических вопросах, суть которых сводилась к следующему: Необходимо увеличить подати и различные повинности, учитывая при этом, что подобные меры привели к смутам в провинциях внутреннего Китая, несмотря на доблесть императорских солдат. Если же в Синьцзяне – новой провинции Китая – возникнут волнения и беспорядки, то для нормализации положения, наряду с другими ван-гунами, гуну Хализату предоставляются все необходимые полномочия и права. На него возлагают большие надежды и ждут исполнения этого приказа…

Дочитав ярлык, ишик агабек почтительно вручил его Хализату. Тот осторожно принял свиток, поднялся, коснулся его губами. Остальные последовали его примеру.

В приемной возникла настороженная тишина. Всем уже стало понятно, что скрывалось за первыми медоточивыми строками ханского послания. Но никто не осмеливался выразить свои чувства вслух. Конечно, меньше всего эти люди думали о новых бедах, угрожавших народу, «отцами» которого они себя считали. Нет, единственное, за что они дрожали, были их собственные головы.

За последние годы в Или выпадало мало дождей, на богарных землях сократились урожаи. Уже две зимы подряд стоял гололед, падал скот, гибли целые стада. Все имеет свои пределы, народ, истощенный прежними налогами, мог не вынести новых. Когда нож достигает кости – жди вспышки ярости и гнева. И так уже кое-где жестоко расправлялись со сборщиками податей и удальцы, вроде Ахтама, сколачивали мятежные отряды. Но это было еще не все. С каждым годом в Синьцзян проникало все больше русских путешественников и купцов, они привозили сюда не только товары – новые мысли, новые обычаи. Не это ли было причиной, что все больше становилось таких вольнодумцев, как мулла Аскар?.. Ведь умники вроде него сбивают правоверных с пути, заставляя вникать в разные книги, заражающие сомнениями… Как будто для мусульманина мало одного Корана! Стоит ли удивляться, что многие отказываются платить подати и бегут в земли русских?..

Все это не могло не беспокоить правителей и местных беков, а также «ревнителей истинной веры» – кази и мулл. Но в такое тревожное время увеличить число солдат и возложить их содержание на само население было все равно, что подбросить огонь под стог сухого сена. Беки колебались: потянешь в одну сторону – бык сломает себе шею, потянешь в другую – телега не уцелеет… Пожалуй, одного Хализата не мучили сомнения. Польщенный похвалами кагана, он мечтал только не упустить случая удостоиться титула вана. Именно теперь можно или добиться крупного повышения, или потерять все, что имеешь, включая голову. Однако Хализат, уверенный в себе, рассчитывал на первое.

– Ну, что же вы молчите? Проглотили языки? – сердито проговорил он, очнувшись от грез, в которых уже достиг желанного.

Беки начали переглядываться. Но никто так и не обмолвился ни словом.

– К кому я обращаюсь? С кем разговариваю?.. – Обычно Хализат не слишком стеснял себя в выражениях, беседуя с подчиненными, но сегодня много зависело от доброй воли сидящих перед ним, и Хализат сдерживал закипающий гнев.

– Волю бога и хана следует исполнить. – Главный кази погладил короткую бородку.

– Пусть исполнится желание господина ходжи. – Эти слова нелегко дались бажгир-беку[83]83
  Бажгир – сборщик налога.


[Закрыть], произнося их, он вздохнул тяжело, как ишак, на которого навалили непосильную ношу.

И снова в приемной – тугая, напряженная тишина.

– Или все здесь и вправду лишились языков, или… кто-нибудь мне объяснит, как понимать это молчание? – через силу сдерживаясь, улыбнулся Хализат.

– Думаю, нам надо все хорошенько взвесить, мой падишах, – выразил общее мнение угольный бек. По своим обязанностям он близко и часто сталкивался с народом и лучше других смыслил в практических делах.

– Объявить о новой подати просто, гораздо труднее добиться, чтобы ее уплатили, – напрямик высказался Исрапил-бек, известный прямотой и независимостью характера. Слова его ножом полоснули Хализата по сердцу. Не будь этот безбородый его тестем и братом ишик агабека, он поплатился бы за свою дерзость!.. – Хализат ограничился тем, что наградил Исрапила злым взглядом.

Откровенность Исрапил-бека все собрание завела в тупик. Никто не рисковал поддержать его во всеуслышанье, но и отпора ему тоже никто не дал, все только перешептывались, переговаривались вполголоса друг с другом… В таких, случаях Хализат обрушивал на непокорных громы и молнии, не думая о последствиях, и, наверное, тем кончилось бы и теперь, однако ему помешал рассудительный ишик агабек, угадавший, что творится в душе гуна.

– Беки, – сказал он тихо, но настойчиво, – есть два пути, на ваш выбор. Вы можете ответить «нет» и тем самым отвергнуть повеление хана. Это значит навсегда распрощаться с должностью бека, связать себе руки и отправиться к жанжуну добровольно просить место в тюрьме. Другой выход – ответить «да» и постараться исполнить ханскую волю…

Беки обреченно вздыхали, ничего не отвечая.

– Само собой понятно, – продолжал агабек, – на сей раз не все пройдет гладко… Но если возникнет необходимость, войска хана готовы нам помочь…

2

В один из ближайших дней на черном заборе, рядом с воротами караван-сарая, появился листок небольшого размера. Половина его была исписана китайскими иероглифами, среди них выделялись четыре, крупно выведенные в самом начале черной тушью: «Гун си гун бян» – «Государственное дело исполняется по-государственному». Это был ханский ярлык.

Не часто доводилось горожанам видеть такие ярлыки, а если уж доводилось – то каждый заранее чувствовал – новая беда пришла из Пекина. С утра множество людей толпилось перед караван-сараем, тревожно переговариваясь, теряясь в догадках: грамотные были здесь редкостью.

Появился повар Салим:

– Эй, народ! Кто разумеет в чтении – выходи вперед! – Толпа загудела, качнулась в его сторону, но никто не откликнулся на призыв.

Толпа волновалась, спорила, негодовала, вздыхала тяжело и безнадежно:

– Хороших вестей ждать нечего, а плохие лучше не слышать…

– А если тут про нашу погибель написано?.. Хоть узнать перед смертью, за что погибаем…

– Воля хана – воля аллаха… Чем навлекли мы на себя гнев божий?..

Кто-то громко выкрикнул:

– Может, это наш добрый отец жанжун скончался и теперь мы должны нести его тело на руках до самого Пекина?..

– Эй, Семят, прикуси язык! Смотри, не отправили бы тебя в тюрьму за такие шутки! – отозвался повар Салим. Он взобрался на тонур самсипаза, отсюда ему было хорошо слышно и видно все, что творится вокруг.

– А что дурного сказал мой язык?.. Случись такое несчастье, мы все бы лили горькие слезы… Лили слезы и приговаривали: «Зачем?.. Зачем ты умер, о жанжун, один?.. Зачем не захватил с собой еще тысячу наших дорогих и почтенных амбалов[84]84
  Амбал – господин.


[Закрыть]?..»

Будто свежий ветерок дунул на приунывшую толпу – вся площадь хохотала, из уст в уста передавая язвительные слова ювелира Семята.

В гуще толпы возник разодетый в шитье и серебро джигит, видно, из дворцовой стражи гуна Хализата.

– Эй, вы… Над чем глотки дерете?.. Или жизнь надоела?.. – попытался он унять смех, то замирающий, то с новой силой взлетающий над толпой.

Но в ответ раздалось:

– Убирайся, откуда пришел!..

– Блюдолиз!..

– Кто там рядом – дайте по заднице этому бездельнику!..

Почуяв, что ему несдобровать, обладатель соболиной шапки поспешил исчезнуть.

– Мулла Аскар! Мулла Аскар! – пророкотал густой, звучный голос повара Салима, заглушая остальные голоса. И все лица, обрадованные, потеплевшие, мгновенно повернулись в одну сторону.

– Салам, друзья, салам!..

– Салам! Салам!.. – на разные лады повторяло множество голосов. Не было, наверное, в толпе человека, который не знал муллы Аскара, и все тянулись, тесня соседей, чтобы пожать его маленькую суховатую ладонь, заглянуть в ласково-насмешливые, не замутненные старостью глаза.

– Ну, дорогие мои бурадары, по какому случаю вы тут собрались? Или жена хана родила мальчика?.. – привычным своим тоном заговорил Аскар, обращаясь ко всем сразу.

– Э, нет, мулла Аскар! Тогда палили бы в небо ракетами, били в набат и стреляли из деревянных пушек, – не задумываясь, ответил ювелир Семят.

– Вошь всегда кусает за больное место, – повар Салим указал мулле на ханский ярлык.

– Вот оно что… Ну-ка, посмотрим, кто это кусает, вошь, или блоха, или, может, что-нибудь другое… – Мулла Аскар, бормоча, направился к забору, и толпа раздалась, отступила, давая ему дорогу.

В ханском ярлыке было два параграфа. В первом сообщалось, что в целях защиты народа от возможных смут создаются отряды национальной обороны под командованием хакима Хализата. Во втором населению предписывалась своевременная уплата податей и добросовестное исполнение различных повинностей. За неподчинение ханский ярлык грозил жестокими наказаниями.

Не спеша, как бы взвешивая каждое слово, прочитал мулла Аскар вслух текст ярлыка на уйгурском языке и, закончив, повернулся к тесно обступившим его людям. Сотни глаз выжидающе наблюдали за ним. И опять обратился мулла Аскар к ярлыку и стал читать так же громко и внятно во второй раз. Каждый звук, каждый слог вонзался в самое сердце толпы, как ржавый зазубренный нож, стоны и причитания слышались то в одном, то в другом конце площади. Если бы вместо Аскара был кто-то другой, его давно заставили бы замолкнуть, но мулла Аскар продолжал читать, тщательно выговаривая длинные, как бы змеящиеся фразы.

Смысл той части ханского ярлыка, где шла речь о национальных отрядах, остался непонятным для массы простодушных темных людей, не умеющих разгадать изощренной хитрости многоопытных китайских правителей, – тут еще требовались усилия, чтобы развернуть яркую обертку и увидеть не сладкую конфетку, а отравленную пулю. Зато все, что касалось налогов и повинностей, было каждому ясней ясного…

В мертвой тишине закончил мулла Аскар чтение ярлыка во второй раз, и такое же безмолвие – душное, тяжкое, предгрозовое – стояло всюду, где в тот день читали и перечитывали ханский ярлык: на городских площадях, у крепостных ворот, в ближних и самых далеких селениях. Страшным был этот день, и страшной была тишина над Синьцзяном!..

– Братья!.. – Голос Аскара, как эхо дальнего грома, прозвучал над толпой, и встрепенулись люди, и во взорах, обращенных к нему, загорелась… Нет, не надежда, но… Какое-то смутное подобие надежды вспыхнуло в сотнях глаз.

– Братья!.. – повторил мулла Аскар, и руки его, простертые вперед, слегка дрожали. – Кто сложил из камней эту крепость? Не наши ли отцы и деды?.. Кто прорыл эти каналы, кто пустил в них воду, кто вспахал эту землю, кто покрыл ее полями и взрастил на ней сады?.. Не отцы ли наших отцов, не деды ли наших дедов?..

Одобрительный гул валом прокатился по площади.

– Но кто ныне пожинает плоды их трудов?.. Ответьте мне, люди!

Молчала наполненная народом площадь. Прямой вопрос требовал прямого ответа, но те, кто стоял сейчас перед Аскаром, привыкли думать каждый о своем, о собственных неудачах и бедах, и не думали, а может быть, и боялись задумываться над причиной общих страданий. Или дело в другом: и самые великие истины таятся в глубине самых простых сердец, но не каждому дано подыскать нужные слова?.. Те слова, которые давно уже вызрели у муллы Аскара и теперь взлетали над площадью…

– Родупаи[85]85
  Родупаи – бездельники.


[Закрыть] сидят на ваших, шеях! Вы кормите их всю жизнь, но они никогда не бывают сыты! Им мало вашего пота и вашей крови, пришел час – и вот уже хотят вас лишить насиженных гнезд, отобрать все, что еще у вас было!..

Глухо, угрюмо заворчала толпа, заворочалась, где-то раздались возгласы – еще редкие, слабые, раздались и потонули, сгинули в напряженной странной тишине. Мулла Аскар повысил голос:

– До каких же пор, братья, мы будем покорно нести на своих плечах позорное бремя?.. До каких пор мы будем только стонать и жаловаться аллаху?.. Не пора ли нам расправить согнутые спины, поднять головы и громко сказать: хватит! Мы терпели, долго терпели, но больше нет у нас сил терпеть!.. Довольно!..

Вот когда треснула, разбилась в осколки тишина! Яростным смерчем, взлетевшим от земли до неба, повисло над площадью:

– Твоя правда, Аскар!

– Довольно!

– Хватит!..

Густой голос повара Салима пробился сквозь шум и вопли:

– Не станем платить подати!..

– Верно!..

– Не станем платить!..

– Не дадим наших сыновей в солдаты!..

– Не дадим!..

– Не дадим!..

Мулла Аскар – маленький, властный, – поднял руки на уровень лица, требуя спокойствия:

– Помните, братья, – никто не добьется от нас ни зернышка, ни паршивого цыпленка, если все мы будем держаться вместе! Вместе, бурадары, и не отступать ни на шаг от своего!..

– Правильно!..

– Ни на шаг!.. Упереться – и стоять на своем!

– Как народ захочет – так и будет!..

Теперь уже не из отдельных людей состояла толпа – она срослась, слилась в единый порыв, единое сердце, единый громовой голос. Но когда этот голос достиг такой мощи, что никто, никакая сила не могла бы, казалось, его заглушить, послышался протяжный призыв муэдзина к вечерней молитве. Петля упала, захлестнула горло толпы…

Мулла Аскар терпеливо ждал, пока закончится молитва и площадь поднимется с колен. И заговорил снова, но тут во второй раз оборвалась его речь:

– Эй, неверный, замолчи, пока я не заткнул твою вонючую глотку!..

В толпе оборачивались, искали – кто выкрикнул эти слова?..

– Бунтовать против ханского указа?… Я вам покажу!..

На краю площади, в синих вечерних сумерках, похожая на бесформенную глыбу, возвышалась на коне грузная фигура толстяка Бахти. Его здесь знали, и каждому было известно, за какого рода доблести ценят его тюремные чиновники и начальники стражи, – с таким человеком лучше не связываться, держаться от него подальше…

Мулла Аскар почувствовал, как заколебалась толпа.