Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

– Эй, Бахти! – крикнул он. – Иди, приятель, занимайся своим делом – вылизывай в притонах днища винных бочек да обсасывай кости, которые тебе сметают со столов даринов и беков!..

Под хохот всей площади Бахти дернулся, хлестнул коня и направил его прямо на Аскара, стоявшего на тонуре. Но народ не дал ему прохода.

Мулла Аскар не ошибся: Бахти только что вышел из притона сильно навеселе, еще издали услышал шум и, как пес, почуявший запах мяса, решил, что его ждет новая пожива. Конечно, он сразу же понял, кто верховодит толпой, и по обрывкам доносившихся до него речей уразумел, о чем здесь говорит и спорят.

– Эй, Бахти, – продолжал Аскар, – нечего тебе тут делать, народное горе поймет лишь тот, кто страдает вместе с народом… А ты… Как был жирной скотиной, так и останешься навсегда. Уходи, не мешайся, куда не просят!

Каково было слышать Бахти эти слова, в которых не было ни гнева, ни ярости, а только спокойное, непобедимое презрение!.. Это вконец распалило его, и будь его воля и не помешай сейчас ему проклятые оборванцы, он с наслаждением бы размозжил о камень голову муллы Аскара! А еще лучше – арестовал бы его, а там уже сумел распорядиться по-своему…

Но сейчас он был бессилен что-либо сделать и, страдая от не находящей выхода злобы, только крикнул:

– Ну, погоди, мулла Аскар!.. Я доложу про тебя кому следует! – и, пришпорив коня, исчез так стремительно, что народ на площади не успел опомниться. Но не грозен, а смешон в этот час казался Бахти собравшимся здесь людям, и толпа смеялась и, как роща под порывами ветра, шумела, отпуская острые словечки и шутки на его счет.

Все, что случилось в тот день на площади перед караван-сараем, назавтра, с преувеличениями и добавлениями, распространилось по уйгурским кишлакам всей Илийской долины. Призыв Аскара, перелетая из уст в уста, проник в самые отдаленные уголки, и всюду у людей, погруженных в тревогу и смятение, вспыхивали погасшие было глаза и сжимались кулаки…

Глава шестая

1

Кто умеет ждать – дождется. Долго, многие годы ждал мулла Аскар своего часа, и только на закате дней сбылись его давние надежды – он пробил, этот час. Смело, не терзая себя сомнениями, шагнул мулла Аскар навстречу судьбе.

Что сомнения!.. Они расслабляют волю, мутят разум, да и слишком много было их в прошлом, сомнений и споров с самим собой, и ночей, проведенных в тягостных размышлениях над Кораном и над старинными книгами великих мудрецов и поэтов, – пора, пора словам обратиться в действие, мечте стать делом!..

«Надо ковать железо, пока оно горячо, – думал Аскар. – Сейчас не время заниматься пустыми разговорами, дорог каждый день, каждая минута…»

Он вышел на широкую базарную площадь. Время было перед новолунием, на город опустилась темная, непроглядная ночь, но здесь еще встречались люди. Одни торопились домой после таравиха[86]86
  Таравих – вечерняя молитва во время поста.


[Закрыть], другие бесцельно слонялись вдоль опустелых рядов, топтались вокруг чадящих мангалов, где в тусклом свете динхулу[87]87
  Динхулу – светильник.


[Закрыть] можно было разглядеть палочки с шашлыком, куски вареного мяса, облитых жиром кур, жаренных прямо на огне. Уже крепкие замки повисли на дверях лавок, закрылись шумные чайханы, только кое-где мигали окна, маня запоздалых посетителей, да прерывистое, нестройное пение доносилось из ночных кабаков. Но здесь, как голодные волки, рыскали сборщики налогов: за освещение – особый налог, за каждую свечу или лампаду – плати, не то горе хозяину: и свечу погасят, и поиздеваются вдоволь, и вытянут все, что положено, до последней монетки.

Стремясь не попадаться на глаза прохожему люду, мулла Аскар направился в самый глухой угол базарной площади и там юркнул в неприметный узенький переулочек. Тут он задержался возле одной из дверей и постучал в нее – раздельно, через равные промежутки, пять раз. Дверь приотворилась, на пороге дома показался какой-то человек. Он молча взял муллу Аскара за руку и повел за собой. Тесный проход, по которому они двигались, напоминал вход в пещеру.

В маленькой комнатке мерцал самодельный светильник, и в полутьме едва различались лица людей, сидевших за чаем. При появлении муллы Аскара все они поднялись, приветствуя вошедшего. Для него было уже приготовлено почетное место.

Даже тому, кто не знал Хасана-тумакчи, стало бы ясно, в чей дом он попал: по стенам висело множество тюбетеек и шапок, всюду виднелись колодки, различные по формам и размерам. Комната, где сидели собравшиеся, очевидно, служила хозяину и жильем и мастерской и была так мала, что в ней едва умещались четыре-пять человек.

– Наверное, у вас есть оптовый заказчик? – спросил мулла Аскар, окинув взглядом низкие стены комнатки.

– А как же, – ответил вместо хозяина кузнец Махмуд. – Сегодня приходил, пересчитал все шапки и тюбетейки.

– Если аллах допустит, чтобы выросли налоги, вам до самой смерти не рассчитаться с долгами… – Голос муллы Аскара звучал задумчиво и серьезно, в нем исчезли шутливые интонации, которые прежде сопровождали каждое его слово.

Вчера мулла Аскар беседовал порознь со многими – с ювелиром Семятом, поваром Салимом, кузнецом Махмудом, с портным Саляем и кое с кем еще из мелких ремесленников и кустарей. Они сговорились встретиться сегодня вечером в доме мастера-тумакчи. Все это были люди надежные, близкие друзья муллы Аскара, все стояли заодно и одинаково ненавидели тех, кто именем пекинского кагана мучил и угнетал родной народ. Правда, среди собравшихся не хватало Ахтама, но с ним не успели вовремя связаться.

– Так вот, дорогие мои бурадары, – начал Аскар, – сегодня нам предстоит большой разговор… Разговор о, судьбе наших братьев, нашего народа… Сегодня мы будем говорить о том, как завтра же перейти к делу…

Внимательно, пристально оглядел всех сидящих мулла Аскар, и на каждом лице задерживался его: испытующий взгляд, будто проникая всякому в самую душу.

– Что тут говорить, мулла Аскар, у нас нет другого выбора: победить или умереть! – воскликнул повар Салим, засучивая рукава по локоть – он во всяком деле предпочитал рубить сплеча.

– Да, победа или смерть, – повторил за ним Махмуд. – Что до меня, то я готов умереть хоть сейчас, только сначала дайте мне рассчитаться кое с кем из этих кровососов! – И он угрожающе вскинул свой жилистый кулак, мало чем отличающийся от, кузнечного молота.

Его поддержали остальные. Все смешалось: проклятия китайцам, горячечные выкрики с призывом немедленно поднять народ и отправиться громить дворцы ханских вельмож, яростные, мстительные возгласы, нетерпеливые мечты о всеобщем счастье и свободе, – все, все было сказано здесь, в темной, тесной, жаркой лачужке тумакчи, но мулла Аскар ждал другого: трезво, спокойно надо было взвесить и обсудить, с чего начинать, как двигаться к намеченной цели, как поднять народ, и если уж суждено пролиться крови, то чтоб пролилась она не зря… Портной Саляй, который хорошо усвоил мудрое правило своего ремесла – «прежде чем раз отрезать, следует семь раз отмерить», – заикнулся было об осторожности, о том, что надо учитывать собственные силы и силы врага, но его тут же осадили, заставили умолкнуть, и, не желая прослыть трусом, он сдался перед напором друзей.

Мулла Аскар терпеливо выждал, пока уляжется возбуждение, пока сам собой иссякнет, выдохнется спор, – и когда так в самом деле случилось, и все затихли, повыкипев, и обратили взоры к нему, заранее согласные с тем, что он, их учитель, должен сказать самое последнее, самое верное слово, – мулла Аскар заговорил тихо, не напрягая голоса, как бы размышляя вслух.

– Вот что мы должны помнить, дорогие мои бурадары, – нам не на кого надеяться, кроме самих себя. Если мы сами не сбросим ярма, в которое запрягли наш народ, если не защитим нашу землю, наших детей, жен и отцов, то наступит время, когда не окажется в живых ни одного уйгура, все мы сгинем, и ни песен наших, ни преданий не останется после нас… Никакого следа… Все это может случиться очень быстро, если мы будем медлить, или ждать чьей-то милости, или, не готовые к борьбе, поднимемся и дадим врагам и насильникам нашим растоптать себя, расстрелять из ружей и пушек. Ведь без счета солдат у пекинского кагана, империя его подобна океану, а народ наш – как малый островок, затерянный среди волн. И потому всякий шаг наш следует рассчитать, каждый удар нацелить в точку… Тогда за нами пойдет весь народ, и все вместе мы или погибнем, или обретем жизнь и свободу…

Муллу Аскара слушали, боясь шевельнуть и бровью, – слушали не перебивая, в глубоком молчании и тишине. Мулла Аскар говорил о том, что предстояло сделать в ближайшие дни, где и как должно начаться восстание, определял роль каждого из сидящих перед ним и ближайших их друзей, – план этот давно вызревал в голове Аскара, давно был им продуман во всех подробностях, теперь пришло время посвятить в него сподвижников – заветный, долгожданный час!..

Их-было пока немного, – верных сынов своего народа, сошедшихся поздней ночью в домике на краю базарной площади, но они знали, что затевают священное дело, и поклялись друг другу, что никогда не предадут и не отступят от него.

2

– Ты что же, дочка, думаешь, тебе позволено делать все, что ни взбредет в голову? – Этими словами дядюшка Сетак встретил Маимхан, едва та переступила порог.

Впервые, кажется, она видела отца таким рассерженным – лицо хмурое, глаза красные, бородка трясется… Маимхан так и замерла у двери, не решаясь шагнуть дальше. Даже тетушка Азнихан, первая ее заступница, на этот раз не проронила ни звука и сидела в углу, теребя пальцами край кошмы. А младшая сестренка, будто испуганный зайчонок, прижалась к матери, со страхом наблюдая то за отцом, то за Маимхан.

Дядюшка Сетак и в самом деле не на шутку был обижен всем случившимся, он дошел до того, на что никогда не решался: приготовил волосяной кнут, чтобы проучить своевольницу, и сейчас держал его под собой. Пора, пора задать ей хороший урок!.. Но Маимхан с таким удивлением, так растерянно смотрела на кнут в его руке, что дядюшке Сетаку внезапно сделалось стыдно за самого себя.

– Проходи и садись! – прикрикнул он на дочь, стараясь казаться еще грознее.

Маимхан бросила быстрый взгляд на мать, прошла вперед и опустилась на кошму, поблизости от места, где стоял отец. Глаза ее встретились с глазами сестры. В комнате возникла напряженная тишина, слышалось только, как тяжело посапывает дядюшка Сетак. И тут не то старшая сестра подала ей знак, не то мать незаметно толкнула, но Минихан вдруг вспорхнула и, подсев к Маимхан, положила на ее плечо головку. Теперь они сидели, тесно прижавшись, и были так похожи друг на друга, что напоминали два цветка, распустившихся на одной ветке. Какое же родительское сердце могло тут устоять?.. Если дядюшка Сетак еще хмурился, то разве ради того, чтобы подавить улыбку. И тетушка Азнихан едва удержалась, чтобы не подсесть к дочерям, посреднике, и не обнять, не прижать обеих к своей груди. Но она вовремя подумала о муже и пересилила себя…

– Ты иногда забываешь, Маимхан, что ты – девушка, – наставительно говорил дядюшка Сетак. – А ты ведь уже не ребенок, дочка, и должна понимать… Люди смотрят на тебя и болтают разное…

Он помолчал, повторил: «Да, дочка, разное…» – и многозначительно взглянул на жену. Тетушка Азнихан кивнула, подтверждая вздохом его слова. И правда, последнее время по Дадамту бродили всякие толки о Маимхан, старикам было обидно их слышать. Чего-чего не наговаривали на их дочь! Одни говорили: «Достигла совершеннолетия, а не избегает мужских глаз, нет в ней стыда!» Другие возражали: «А чего ей стыдиться?.. Она наполовину женщина, наполовину мужчина, потому и наряжается в мужскую одежду». Третьи нашептывали: «Сколько ни засылали к ним сватов, все остаются ни с чем… Видно, потеряла свою девичью чистоту…» Четвертые добавляли: «Недаром же она подливает воду мулле-коротышке во время омовения: надеется, что хоть на старости лет получит благословение…» Все эти сплетни, одна другой злее и нелепей, рождались в доме лисы Норуза, который сам не раз посылал к дядюшке Сетаку сватов, уверенный, что тот с радостью и благодарностью выдаст свою дочь за его сынка. Но Маимхан и смотреть на Бахти не могла без смеха!

Однажды Норуз, встретив дядюшку Сетака на улице, сказал ему:

– Сколько ты думаешь еще откармливать свою телочку?.. Мой черный бычок и твоя непутевая телочка скоро взбесятся от жира, как калмыцкие зейлиры[88]88
  Зейлир – конь, «посвященный богу». Такой конь пасется вольно, никем и ничем не стесняемый.


[Закрыть].. Смотри, не отдашь ее по-хорошему – напущу на нее китайцев или предам дарра шариати[89]89
  Дарра шариати – наказание по закону шариата, дарра – кожаный чехол, наполненный песком. Этим подобием дубинки бьют наказуемого.


[Закрыть]…

От слов Норуза похолодела душа у дядюшки Сетака.

К тому же кривотолки, которые злоязычная молва сплетала вокруг Маимхан… Впрочем, она сама в последнее время подавала для них немало поводов, исчезая вдруг неизвестно куда на день, а то и на два. Как было не тревожиться за нее, если, не считая младшей сестры, она для семьи дядюшки Сетака была единственным светом, единственной радостью и богатством?.. Но девушки, которых аллах награждает не только красотой, а еще и упрямым, своевольным характером, – сколько горя приносят они иной раз своим родителям!..

В общем, настало время для серьезного разговора.

– Я думаю, ты и сама все понимаешь, дочка, – заключил дядюшка Сетак, высказав то, что давно смущало и мучило его сердце.

– Да, отец, понимаю… – тихо ответила Маимхан. В голосе ее не было и нотки обиды, напротив, она как бы сочувствовала своему отцу.

– Вот видишь, я всегда считал тебя умницей.

– А то как же, – с облегчением подхватила тетушка Азнихан и подсела к дочери поближе.

– Отец, – сказала Маимхан, и глаза ее заблестели, как блестит, играя на солнце, родниковая струя. – Отец, уже не сегодня и не вчера я поняла, что стала взрослой…

– Ишь ты, Азнихан, послушай только, что говорит наш бесенок…

– Но я не хочу прожить свою жизнь, как другие, ничего не видя, кроме четырех стен, не поднимая головы от очага…

Дядюшка Сетак улыбался и кивал ей в ответ, вряд ли схватывая полностью смысл ее слов.

– Я хочу, чтоб ты знал, отец… Я не зря училась, не зря читала книги, которые приносил мне мулла Аскар… Я обо многом передумала… Не могу объяснить, но что-то… Я чувствую, что-то растет, зреет в моей душе, будто легкий ветерок наполняет мою грудь… Ах, что люди!.. Пусть себе мелют языками, клянусь тебе, мои помыслы чище детской слезинки! Вам никогда не придется краснеть за свою дочь, поверьте мне, никогда!..

– Родная моя, золотая моя… – Тетушка Азнихан обдала дочь и начала целовать ее в лоб, глаза, щеки, в густые шелковистые волосы. И в дом, где, казалось, должна была неизбежно разразиться гроза, теперь будто заглянуло ласковое солнце взаимного примирения.

3

Как всегда, на ходу мулле Аскару легче думалось.

По дороге домой он продолжал размышлять о надвигающихся событиях. Кто сумеет их возглавить? Кому поверят, за кем пойдут люди?.. Какой человек обладает всеми нужными качествами и в то же время свободен от недостатков и слабостей, которые можно поставить ему в упрек?.. Мулле Аскару невольно представилась Маимхан. Эх, не будь она девушкой… А молодость?.. Молодость в таком деле не помеха. Важно другое: горячее сердце, ясный ум, сила духа, способная увлечь за собой других… Ахтам?.. Он тоже справится с этой ролью… И кузнец Махмуд для нее неплох… Только слишком простодушен кузнец, легковерен… Крепки его кулаки, да темновата голова, ему бы хоть немного грамоты, знаний… Мулла Аскар перебрал еще несколько человек, но ни один его не удовлетворил. Были, были у него на примете люди твердые, смелые, преданные всей душой великому делу, но каждому чего-то не хватало… Так и не сумел он определить свой выбор, а мысли его постоянно возвращались к одному и тому же: Маимхан… Он верил в свою ученицу, недаром столько лег росла она под его присмотром, недаром он сам, подобно искусному ювелиру, обтачивал и чеканил ее ум и характер. Но что поделаешь, ведь и мулла Аскар был мужчиной и никуда не мог уйти от предрассудков, свойственных этой половине рода человеческого. Женщина, девушка, – всякий раз это оказывалось препятствием, перед которым отступала его решимость…

Знакомый лай Илпатджана возвестил мулле Аскару, что он наконец приблизился к своему дому. Собака кинулась навстречу хозяину, повизгивая от радости, ткнулась в ноги, лизнула руку теплым влажным языком.

– Да, да, ты соскучился, мой дружок… Но я не забыл про тебя, нет, не забыл… Вот поешь… – Мулла Аскар вытащил из-за пазухи лепешку и кусок мяса и положил перед псом. – Ну, а как поживает наш Иплятхан? Или он гоняется до сих пор за какой-нибудь шустрой ослицей?..

Мулла Аскар прошел в комнату, зажег свечу и только теперь ощутил, как устал и как ему хочется пить. Он налил из ковша воды в тыквянку, на дне которой сохранилось немного прокисшего молока, помешал, отпил несколько глотков. Затем из ниши, где в несколько, рядов стояли книги, достал одну из них, в толстом твердом переплете, разложил ее на джозе и принялся неторопливо листать.

– «Нет жизни для человека, вне жизни его народа», – прочитал вслух мулла Аскар и улыбнулся. Морщины усталости разгладились на его лице.

«Эта истина поможет укрепить души слабых и пробудить погруженные в дремоту», – подумалось ему.

– «Любовь к Родине – свойство достойных», – прочел он дальше. «Что ж, неплохо, если эти слова усвоят все, кто называет себя уйгуром…» Мулла Аскар поставил перед собой чернильницу, расправил чистый лист бумаги и занес над ним перо…

«Земли Восточного Туркестана с незапамятных времен населяли уйгуры, эти земли были и вовеки пребудут родиной их предков и потомков. Но маньчжуро-китайцы пришли сюда, установили свою власть, огнем и мечом утвердили свое господство. Некогда свободный и гордый народ много лет терпит насилие и издевки чужаков, честь и достоинство его растоптаны, стерты в пыль, вырождение и гибель прочит ему будущее…»

Об этом писал мулла Аскар, писал раскаленными от гнева и боли словами.

«О народ мой, носивший славное имя и утративший его! Вспомни: ведь мы не скоты бессловесные, мы – люди! Не твари бездушные – чувствами и разумом одарил нас аллах, создавая! Мы не безвестные странники в этом мире, не сироты, не пасынки среди других народов! И у нас есть свои обычаи, своя история, свои герои. Вечным светом сияют имена Махмуда Кашгарского и Юсуфа Хас-Хаджиба среди ярчайших созвездий на небосклоне науки и разума. Почему же мы сносим все унижения, не стыдясь ни предков наших, ни наших детей?.. Древние могилы зовут нас к борьбе и отмщению! Пробуждайтесь, братья! И пусть заклятым нашим врагам не останется места в нашей земле, пусть она обжигает ступни их ног, пусть ядовитым станет для них наш воздух! Соединим наши силы, сомкнем плечи! Наша победа – в сплоченности, наше торжество – в единстве! Поднимайтесь, братья!»

Мулла Аскар перечитал написанное, подумал немного и добавил:

– Если погибнуть, то шеитом[90]90
  Шеит – погибший на войне славной смертью.


[Закрыть], если остаться в живых, то гази[91]91
  Гази – герой.


[Закрыть].

Он еще раз пробежал строчки, начертанные тонкой арабской вязью, остался доволен. «Таков будет наш первый выстрел, – усмехнулся он. – Теперь эти листки надо переписать, размножить… Но тут нужна помощь Маимхан и Хаитбаки…» – Мулла Аскар допил остатки разбавленной простокваши, зевнул, распрямил затекшую спину не хрустом потянулся.

Во дворе залаял Илпатджан. Потом заскребся в дверь лапой. Мулла Аскар насторожился, прислушался, затаил дыхание. На цыпочках прокрался к двери, сквозь щелку выглянул наружу. Возле забора стоял какой-то человек. Кто бы это мог быть?.. Незнакомец обернулся и кому-то помахал рукой. Собака, почуяв, что хозяин подошел к двери, залаяла громче. «Уж не китайские ли это ищейки?» – подумал мулла Аскар. На всякий случай он быстро собрал со стола, исписанные листки, сунул в выходную трубу очага и опять подошел к двери. Теперь незнакомец стоял посреди двора, неподвижный, как столб. Мулла Аскар вгляделся в него…

– Нет, – пробормотал он, приоткрывая дверь, – не такой уж это незнакомец…

Старые глаза не подвели муллу Аскара и на этот раз.

– Эй, Ахтам, что ты испугался моего щенка? Какой же ты после этого джигит?..

Ахтам почтительно поздоровался с учителем и взял муллу Аскара за руку, коснулся его ладонью своих глаз.

– Я не ожидал тебя сегодня, – говорил мулла Аскар, широко распахивая дверь своего дома и пропуская Ахтама вперед. – Значит, наш вестовой оказался быстрым!

– Не зря сказано, что конь – крылья джигита. А мой конь – настоящий тулпар!

– Ты прав, сынок, людям нужны крылья… Ох, как нужны!.. – Мулла Аскар задумался.

– Я… В прошлый раз, когда я был здесь, я не смог вас увидеть, учитель…

– Не стоит говорить о прошлом, дорогой мой, – перебил его мулла Аскар. – Думай о завтрашнем, только о завтрашнем. У нас много дел, они не ждут.

Ахтама удивил суровый, повелительный тон, которым были произнесены эти слова.

– Но ты голоден?.. Я забыл, ведь раньше, чем говорить о деле…

– Не беспокойтесь, учитель. По пути сюда я заехал к тамуру[92]92
  Тамур – близкий знакомый, друг.


[Закрыть] накормить коня и сам напился у него коже[93]93
  Коже – отварная пшеница на кислом молоке, казахское блюдо.


[Закрыть].

– Тогда пеняй на себя… – Мулла Аскар подошел к очагу, вынул спрятанное письмо и протянул его Ахтаму: – Прочитай-ка вот это!

Ахтам перевел, вопросительный взгляд с учителя на исписанный листок и принялся за чтение. По мере того как он углублялся в текст, глаза его разгорались все сильнее, губы шевелились, повторяя отдельные выражения, лицо, прежде озабоченное, светлело. Кончив читать, он вздохнул, как бы освобождаясь от давней тяжести, и восторженно посмотрел на учителя.

– Если бы вот сейчас, сразу… Если бы все кишлаки, все города и деревни поднялись и ударили… Эх!.. – Скулы его сжались, зрачки расширились.

– Не кипятись, джигит, – осадил его мулла Аскар. – Нужно все обдумать, нужно за два-три дня разъяснить народу все, что тут написано. Кто сумеет эт сделать? У тебя есть друзья, которым можно довериться?

– О чем говорить! – с готовностью ответил Ахтам. – Моим джигитам можно поручить любое дело!..

– Сколько у тебя джигитов?

Ахтам задумался. Нет, он не сомневается в своих лесных смельчаках, он думал только о том, на ком остановить выбор для начала.

– Что же ты молчишь?

Ахтам, загибая пальцы, назвал несколько имен, потом прибавил:

– Кроме того в Пиличинском ущелье десять джигитов, из которых каждый стоит отряда солдат.

Мулла Аскар одобрительно кивнул.

– Чем занимаются они сейчас?

– Чем?.. Да ничем, бесятся от безделья.

– От безделья?..

– Ну не то что от безделья… Просто не знают, куда девать силы, за что взяться… Но способны они на многое!

Мулла Аскар довольно потер руки.

– Это их называют «лесные смельчаки»? Или как там еще… Да, «воры-разбойники»?..

– Они не разбойники, ака, наоборот, те, на кого они нападают, и есть настоящие воры и разбойники…

– Значит, говоришь, это смелые джигиты?.. – Мулла Аскар помолчал. – Пожалуй, ты прав. Истинные разбойники и воры в наше время не бросают своих домов, не уходят в пещеры, – они живут во дворцах и прячут свои черные грехи в роскошные одежды… Для нашего дела понадобятся отважные люди, Ахтам, – вроде твоих друзей…

– Понимаю, учитель.

– Но пока… Пока не наступит время – попридержи их, мы дадим знать, когда нужно быть готовыми…

– Опять ждать! – вырвалось у Ахтама с досадой. – Терпение тоже имеет предел, учитель!

– Теперь уже недолго… Наш праздник не за горами, сынок… Но подготовка требуется для каждого праздника, тем более – для такого…

На несколько мгновений в комнате наступила тишина. Где-то на улице замычал бык, в ответ раздался заливистый лай Илпатджана.

Мулла Аскар указал на листки с обращением к народу:

– Нужно, чтобы это знали все. Но повсюду рыщут сыщики, будьте осторожны…

– Самое удобное место – мечеть. Тут никто ничего не заподозрит.

Слова Ахтама, казалось, навели муллу Аскара на какую-то мысль, он загадочно улыбнулся:

– Пожалуй, и в этом ты прав, сынок… Мечеть… В самом деле, удачней ничего не найти…

На том и условились: Ахтам обещал, переписав обращение, прочесть его в мечетях Панджима, Турфанюзи, Чулукая и в других кишлаках.

– Нужно и Хаитбаки не оставлять в стороне, – сказал Ахтам.

– Хаитбаки? Да, конечно… На кого же можно рассчитывать еще? Среди нас так мало грамотных… Постой, постой, а Маимхан?.. Правда, может быть, не стоит ее подвергать опасности… Мало ли что может случиться?..

– Правильно, учитель, мало ли что… Но она сама – что сама она скажет?

– Разве ты не знаешь Маимхан?.. Она ни за что не захочет остаться в стороне… Ладно, подумать о ней еще будет время. Давай поговорим о тебе. Ведь многие помнят тебя в лицо, за тобой следят, тебя ищут – смотри, не попадись в ловушку. Там, где будешь выступать, измени внешность, одежду… Ты должен кое-чему поучиться у плутов и волшебников из сказок, а?..

– Я все сделаю, как надо, учитель. Не беспокойтесь за меня.

– Погоди, – остановил мулла Аскар поднявшегося было Ахтама, – договоримся о самом главном: нам, возможно, не удастся часто видеться. Ты знаешь Маимхан, Хаитбаки, Махмуда. Кто-нибудь из них будет поддерживать с тобой связь.

– Хорошо, учитель.

Быть может, это – наша последняя встреча перед большими событиями, а, сынок?..

Когда Ахтам вскочил на своего коня, на небе уже всходила Чолпан – вестница утренней зари.

4

Молодой кари[94]94
  Кари – человек, читающий Коран наизусть.


[Закрыть] вошел в мечеть, огляделся по сторонам. В мечети было еще немноголюдно, правоверные только собирались на вечернюю молитву. Горели свечи, но в тусклом их мерцании с трудом удавалось рассмотреть размытые полутьмой очертания лиц. Впереди на полу лежали яркендские коврики, ближе к порогу – плетеные циновки из камыша, на них расположились люди в бедной, изношенной одежде. Все они сидели, низко склонив головы, уныло бормоча молитву, упрашивая аллаха простить им неведомые грехи. Главный имам мечети, в чалме, напоминающей мантницу, перебирая пальцами четки из белого перламутра, восседал перед алтарем. Молодой кари занял место позади имама, что-то шепнул ему на ухо. Имам оглянулся. Может быть, его поразила красота юного кари, – имам смотрел на него долгим, неотрывным взглядом, а губы, сухие, топкие, сами собой растягивались в непривычную для ею лица улыбку.

– Садитесь ближе, мой кари, – указал он на место рядом с собой. Глаза имама, который провел все молодые годы в стенах мечети., закаляя дух и смиряя плоть, загорелись жадным, неутолимым огнем. Кари, ощутив на себе его взгляд, нагнул голову и уставился в землю.

– Для таких юных кари, как вы, двери моей мечети всегда открыты, – проговорил имам, положив левую руку на колено пришельца. – Сегодня предстоит читать суру таха[95]95
  Сура таха – глава из Корана.


[Закрыть],– думаю, вы готовы?..

– Готов! – коротко отвечал кари, не поднимая глаз.

– И прекрасно. – Имам еще ближе пододвинулся к кари. Немногословность юноши он объяснял скромностью, украшающей молодость.

– Ведь мы с вами оба принадлежим к духовному сану, – продолжал имам вкрадчиво. – Нам есть о чем побеседовать, не так ли, кари-махсум?[96]96
  Махсум – сын высшего духовного лица.


[Закрыть]

– Да…

– Я просил бы вас после окончания тарави пожаловать в мой дом… Для меня это будет большой радостью…

Тем временем народу прибавилось, мечеть была уже почти полна, муэдзин возвестил о начале молитвы.

Имам поднялся и громко, так, что голос его свободно взмыл к высокому потолку мечети, объявил:

– Сегодня молитву прочтет наш гость – молодой кари.

Все повернули головы в сторону кари. Но пока тог шел к алтарю, как следует его сумели разглядеть лишь сидящие впереди, остальные увидели только гибкую юношескую фигуру, несколько скованную от застенчивости.

На первых порах кари волновался. Он даже несколько раз споткнулся, читая начало молитвы, но имам помог ему преодолеть смущение. Постепенно юноша овладел собой, голос его зазвучал ровно, размеренно, середину и конец суры таха он прочитал без единой запинки. Однако было замечено многими, что голос этот не похож на мужской – слишком нежен и переливчат. Странное дело, – думалось иным из молящихся, – такой голос может принадлежать только девушке… Но разве не было безумием – предположить, чтобы девушка переступила священный порог мечети?.. Нет, просто кари еще слишком молод, вот и все…

Никто из сидящих, как всегда, не понимал смысла арабских слов, но тем не менее самый тон чтеца, произносившего чужие для уйгурского уха звуки, постепенно завораживал, овладевал молящимися. Он как будто выводил какую-то Певучую мелодию, он тосковал, плакал, он падал вниз, как птица с перебитым крылом, и снова взлетал, наполняясь неясной, смутной надеждой, утешая и обещая что-то впереди… От этого странного голоса и сжималось сердце, слезы выступали на глазах, тревога пронзала души – в мечети слышались вздохи, похожие на сдержанный стон, многие плакали, не стыдясь своих горестных рыданий. Никто не заметил, как уже завершилась молитва и кари замолк. Люди, как будто еще не насытясь, как будто ожидая продолжения, сидели, не двигаясь, вытянув шеи вперед, вглядываясь в лицо затихшего чтеца. Имам крепко сжал в своей руке руку юноши.

– Пусть читает еще!.. – раздалось вокруг. Имам в знак согласия кивнул. Между тем кари достал из-за пазухи листок бумаги и обратился к наполнившим мечеть.

– Братья мои! – крикнул он. Глаза его горели, голос дрожал, и рука с листом тоже вздрагивала мелко и часто. – Прошу вас, выслушайте, что я вам скажу, братья мои!..

– О, чем ты говоришь?.. – тихо спросил имам. – Что ты собираешься делать?..

– Я должен прочесть им это письмо.

– А?.. Какое письмо?..

Но люди, с нетерпением ожидающие, когда вновь заговорит юноша кари, закричали, не дав имаму опомниться:

– Пускай читает!.. Читай, мы тебя слушаем!..

Кари чуть ли не бегом вернулся на хутби[97]97
  Хутби – возвышение, на котором читают молитву.


[Закрыть].

– Слушайте меня внимательно, братья! – начал он и высоким, торжественным голосом произнес первые слова: – «Нет жизни для человека вне жизни его народа», – и поднял над головой руки, как бы призывая в подтверждение высшие силы. Слева, которые юн произносил теперь, будто зажигались одно о другое, каждое из них трепетало, наливаясь пламенем, и вот незаметно случилось чудо: тот самый народ, который только что с умилением внимал речам о милости аллаха, о неминуемых страданиях земной жизни и блаженстве загробной, – тот же самый народ, слушая кари, проникался совсем иными чувствами: не к смирению и покорству судьбе звали они, но к бунту и мятежу, к тому, чтобы этот печальный мир, полный горя и скорби, сокрушить своими же руками, и на его месте воздвигнуть новый – для света и радости… И когда кари кончил, вокруг заволновались, заговорили какими-то обновленными, пробужденными голосами:

– Ты хорошо сказал, сынок… Пусть будет счастлива твоя жизнь… Пусть будет счастлив отец, родивший такого сына…

Никто не заметил, как это случилось, но люди уже покинули свои циновки, на которых прежде сидели в молитвенных позах, – теперь они все столпились, теснясь возле кари. А что до баев и прочих достойных, из тех, что восседали впереди, на яркендских ковриках, то с первых же слов юноши им стало не по себе, и они переглядывались в смущении и страхе, не зная, что делать, как прервать возмутительные речи.