Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Зия Самади
Избранное в двух томах. Том второй

ГАНИ-БАТУР

Пролог

Мальчик появился на свет ранней весной, в ту пору, на которую в его родных местах обычно приходится самый разгар сева. Его отец, немолодой уже дехканин, в тот день славно потрудился с рассвета и уже распряг волов, собираясь домой, когда увидел, что со стороны соления к нему стремительно скачет всадник. Крестьянин пригляделся и узнал соседского мальчишку, паренька лет двенадцати, оседлавшего гнедого трехлетка. Еще издали маленький всадник закричал:

– Суюнчи! Дядя, суюнчи!..

Дехканин выпрямился. Он знал, какого рода новость ему должны принести, и крикнул в ответ:

– Кто? Сын или дочь? Сын?!

– Сы-ы-ын! – Мальчишка остановил жеребенка и добавил восторженно: – Парень! Да еще какой парень! В колыбель не влезает! Выглядит словно трехлетний! Настоящий батур!

– Сын! – засмеялся переполненный счастьем отец-дехканин. Его громкий радостный возглас пронесся над огромным полем, а потом его подхватили стремительные волны реки Каш, огибавшей здесь гору Аврал, и унесли в дальнюю даль. Казалось, что сама родная земля с ее горами, водами, могучими деревьями радуется рождению нового своего сына.

– Так, говоришь, в колыбели не помещается? – переспросил юного вестника счастливый отец, гордо распрямляя уже тронутые сединой усы.

– Точно! – подтвердил мальчишка и добавил: – Поехали. Увидите – глазам не поверите.

– Поверю. – Дехканин приподнял паренька в седле и поцеловал его в лоб. – А возвращайся ты один. Я в честь того, что сын мой родился богатырем, посею еще хлеба…

Дехканин снова запряг волов. Вспахал новую борозду, посеял зерно… Он трудился на поле, пока не зажглись в небе первые звезды.

Хлеб на этой борозде уродился небывалый. А мальчик, отведавший этого хлеба, рос, рос и на самом деле вырос богатырем, батуром.

Глава первая

…Из трех молодых всадников один был уйгуром, второй казахом, а третий монголом. Все трое могучи, так полны здоровьем и силой, что трудно от них оторвать восхищенный взгляд. А их скакуны – под стать всадникам – словно не могут поделить дорогу, несутся, стремясь опередить друг друга, разбрызгивая пену с губ.

Подъехав к реке, юноши остановили коней и спешились. Уставшие после долгого пути кони, почувствовав себя свободными, пофыркивали, перебирая ногами.

– Достань-ка трубку, наджи[1]1
  Наджи – друг (монгольск.).


[Закрыть], покурим перед расставанием! – улыбаясь, сказал уйгур. Это был высокий и широкогрудый парень с крутым лбом и горящими черными глазами, в которых пламенели мощь и энергия.

– Хоп, друг. – Монгол вынул из кармана кисет, набил трубку и, раскурив ее, затянулся два-три раза, а потом протянул товарищу.

– Ох и нрав у этой реки… Не каждый ее одолеет, – сказал казах, разглядывая бурные волны. Казалось, что река от полноводья не вмещается в своем русле и потому выплескивается из берегов.

– А это мы посмотрим, кто кого…

– Да ладно ты, расхвастался… Не знаешь разве поговорки: вода – немая беда!

– Я хорошо знаю нрав реки Каш, вот гляди! – решительно сказал уйгур и, передав другу поводья, стал раздеваться, обнажая могучее тело.

– Мост ведь недалеко, можно переехать через него, – попробовали было отговорить его друзья, но он уже разделся, свернул одежду и, снова взяв повод, повел коня к берегу.

– Через два дня ждите меня на Аралтопе, – крикнул он товарищам, бросаясь в кипящую бурунами воду.

– О кудай! – воззвал к аллаху казах.

– Бурхун, бурхун! – обратился к своему богу монгол.

Сначала конь погрузился так, что была видна лишь верхняя часть его головы с торчащими ушами, все остальное скрыла вода. Потом морда коня приподнялась над водой и стало хорошо слышно хрипение скакуна, спорящего со стихией. Джигит же плыл словно по тихому озеру, он прислонился к крупу коня, не замочив плеча, а свободная его рука широкими взмахами рассекала воду. Два друга, затаив дыхание, следили с берега за пловцом. Наконец джигит с конем показались на другом берегу, и тогда казах и монгол разом вздохнули:

– Уф!.. Прошел, разбойник!..

Они переглянулись: «Поехали?» – и тоже уселись на коней…

Джигит, одевшись и вскочив в седло, направился по узкой тропинке, проложенной вдоль берега, но его остановил приветливый оклик:

– Счастливой дороги, сынок!

Подняв голову, парень увидел на склоне холма старика с седой бородой, который, видимо, уже давно наблюдал за ним.

– Ассалам алейкум! – ответил всадник и хотел спешиться с коня, но старик остановил его:

– Не надо, спасибо, сынок, за уважение, не слезай с коня, а если не торопишься, поднимись ко мне.

Не решившись отказать аксакалу, джигит поднялся на холм, спрыгнул с коня и протянул руки:

– Есть какое-нибудь дело ко мне, чон дада[2]2
  Чон дада – уважительное обращение к пожилому человеку.


[Закрыть]?

– Да нет, дела нет, сынок, но, видно, сам аллах привел тебя ко мне. Садись поближе!

И снова джигит не посмел отказать старику, он стреножил коня и уселся рядом с аксакалом. А старик между тем успел вытащить из хурджуна тыквянку и, налив из нее в пиалу чаю, протянул гостю:

– Попей, ты, наверно, сильно устал: с такой рекой справиться – дело нешуточное.

– Благодарю вас, чон дада, – джигит принял пиалу и, не отрываясь, выпил ее до дна.

– Ну вот и слава аллаху, – удовлетворенно кивнул старик и погладил седую бороду. Потом показал на двух всадников, поднимающихся в гору на противоположном берегу:

– А твои друзья что же от тебя отстали? Или испугались бурных волн?

– Нет, оба они не знают чувства страха! Просто у них свои дороги, они лишь провожали меня до реки.

– Значит, это твои верные друзья, так надо понимать?

– Так.

– Это хорошо. Человек без друзей – что одинокое дерево в пустыне. Но только вот настоящих друзей найти нелегко, для этого, бывает, целая жизнь требуется. А если нашел таких – надо держаться за них до конца, верить в них…

– Я своим друзьям верю. И они верят мне, – твердо ответил старику джигит.

– Доверие – великое дело. Не дай аллах, чтоб недоверие царило в этом мире. Однако, если ты джигит, проверь друзей в деле и только после этого доверяй им, но тогда уж доверяй везде и во всем. Лишь тогда ты не ошибешься в товарищах.

– У меня, аксакал, есть четыре настоящих друга: два уйгура, третий – казах, четвертый – монгол, – с гордостью и теплотой произнес джигит.

– Не в том дело, какого народа человек, было бы сердце у него чистое, а цель благородная – этим и ценна дружба, – сказал старик, а потом, словно вспомнив о чем-то, поднялся с места. Джигит встал следом за ним.

Закатное солнце, похожее на багровый раскаленный уголь в очаге, отражаясь в неспокойных водах реки, окрасило волны радужным разноцветьем. Но этот праздник красоты продолжался совсем недолго. Светило утонуло за краем высокого горизонта, и вскоре вечерние сумерки опустились на берега реки.

– Мудрость природы… – сказал старик, не отрывая глаз от ставших сумрачными вод. – В струях реки так же, как в человеке, есть свои тайны, своя мудрость. И если ты умеешь слушать, то услышишь в плеске волн плач и стоны человеческие, его жалобы и проклятия. На закате шум волн какой-то особенный… Я каждый день при заходе солнца здесь слушаю плеск этих волн, и душа моя уносится в далекое прошлое…

Джигит не слишком внимательно слушал речь старика. Его быстрые мысли уже устремились вперед, вслед за могучими волнами реки – туда, где раскинулась Илийская долина, пастбища Жиргилан.

– Вон там, – словно расслышав его мысли, продолжил старик, – серебряной нитью вьется Или. В месте, где сливаются три реки – Каш, Текес, Куняс, у подножия горы Аврал расположено селение Каш-Карабаг. Сдается мне, что такой кайсар[3]3
  Кайсар – удалец, храбрец.


[Закрыть], как ты, мог родиться именно там, вот что я скажу тебе, сынок…

– Кайсар, – повторил про себя джигит, устремив взор на вершину горы. Там под сводом небес парил между облаков, озаренных последними лучами уже невидимого с берега солнца, могучий беркут. Он и сам казался пламенно-алым.

– Кайсаром можно назвать вон его, – негромко проговорил джигит, указывая на этого беркута.

– Эти двое твоих друзей по своему обличию тоже показались мне крепкими молодцами, – прервал ход его мыслей старик.

– Их ты смело можешь назвать кайсарами, чон дада. Один из них хорошо известен в Юлтузе, другой славен на Аралтопе.

– Юлтуз – бескрайняя степь, там поселились торгауты. А какие у них славные лошади… Вот этот твой гнедой и статью и бегом без слов говорит, что он из Юлтуза. – Старик снова присел и предложил сесть собеседнику.

– Аралтопе, – медленно произнес аксакал и своим посохом начертил на земле подобие карты. – Аралтопе, Мухур-Жиргилан и Бозадир можно смело назвать уголком рая, не ошибешься… Когда-то, во времена государства саидов, здесь обосновались кизай-казахи под предводительством Таирхана, пришедшие сюда из кипчакской степи. Значит, твой друг-казах родился на Аралтопе?

Что-то почуяв, конь вдруг заржал и взбрыкнул. Джигит вскочил и, схватив скакуна под уздцы, остановил его и успокоил, погладив по широкому лбу. Старик убрал тыквянку с чаем в хурджун и поднялся, опершись на посох.

– Чон дада, если позволите, я поеду…

– Нет, нет! Сегодня я тебя – не отпущу. Как ты можешь уехать, не попробовав дыни, которую дед Нусрат вырастил вот этими руками!

– Я загляну к вам на обратном пути…

– Не обижай, сынок, отказом, бахча моя вот тут, совсем рядом, там и внучка моя Чолпан, ждет меня, наверно, глаз с тропы не сводит…

Услышав про внучку, джигит заколебался. Какой парень устоит перед любопытством, узнав, что где-то рядом незнакомая девушка.

Увидев, что джигит в нерешительности, старик добавил:

– Видишь ли, кроме всего другого, у меня есть еще немало слов, которые мне нужно сказать именно тебе… Посидим в беседке, попробуем моих дынь, еще кое о чем поговорим. Как ты смотришь на это?

Вместо ответа джигит помог старику взобраться на своего коня, а сам устроился сзади.

* * *

Завидев деда, Чолпан кинулась ему навстречу, перепрыгивая через грядки, но тут же, обнаружив, что вместе с дедушкой приближается незнакомый человек, замерла на месте, потом рванулась было назад, но старик ее остановил:

– Не бойся, детка, это свой человек, не прячься…

Джигит спрыгнул с коня и помог слезть спутнику.

Чолпан, прикрыв лицо углом платка, повернулась вполоборота и поклонилась гостю, а потом взяла коня под уздцы и повела его к бахче. Джигит замер на месте. Он собирался сказать: «Не надо, сестренка, я сам присмотрю за ним», но почему-то не смог вымолвить ни слова.

– Дочка, проведи гостя в беседку.

– Хорошо, дедушка. – Девушка повела джигита по дорожке, обсаженной с обеих сторон цветами. Ее тугие и толстые черные косы, спускавшиеся по спине из-под платка, подрагивали в такт шагам, и джигит не отрывал от них взгляда. Запах спелой дыни, перемешанный с ароматом цветов, наполнял воздух. Беседка стояла в окружении четырех арыков, в которых журчала быстрая и прохладная вода, бежавшая с гор. В беседке было чисто, опрятно и уютно, ветерок приносил сюда свежее дыхание вершин.

Становилось темно, но беседку освещала лампада – чирак. Посредине стоял низкий круглый столик – жоза. На столике уже были разложены арбузы и дыни, нарезанные аккуратными ломтями. Все здесь говорило о щедром урожае.

Девушка взяла сложенные в углу узенькие стеганые одеяльца, проворно расстелила их вокруг столика, прижав руки к груди, поклонилась гостю:

– Добро пожаловать! – и знаком пригласила его сесть.

Джигит в свою очередь, как того требовал обычай, пожелал здоровья хозяину и хозяйке и расположился на одеяле.

– Угощайся, сынок, не стесняйся, попробуй, какие дары приносит наша бахча, – сказал старик, усаживаясь рядом с ним. А быстрая Чолпан уже внесла кумган с водой и полотенце.

– Руки сполоснешь, сынок?

– Спасибо…

Первый раз в жизни ему на руки лила воду девушка. И джигиту казалось, что чистая вода, которую лила на руки Чолпан, проникает в его кровь и разносится по всему телу, достигая сердца. Уже и вода в кумгане кончилась, а он, не замечая этого, все не убирал рук. «Наверно, хватит», – сдерживая смех, осторожно кашлянула девушка. И лишь тогда пришел в себя парень и, взяв полотенце, смущенно исподлобья взглянул на Чолпан. Их глаза впервые встретились, и в сердцах обоих зажегся неведомый им доселе огонь…

Джигит вновь уселся на свое место. А девушка вышла и скоро вернулась с медным чайником в одной руке и с подносом в другой. Она разлила чай в пиалы и, протянув их деду и гостю, снова склонилась в поклоне:

– Кушайте, пожалуйста, – и снова вышла из беседки. Когда она наклонилась, подавая пиалу, джигит вдруг уловил исходящий от нее чуть слышный запах. Нет, это был даже не запах, это было дыхание нежного юного тела девушки, только вчера неожиданно превратившейся из неуклюжего подростка в прекрасное трепетное создание, от одного присутствия которого джигитов бросает в жар. Юноша почувствовал, как закипела его кровь, как задрожали руки, принимавшие из ее рук пиалу…

– Ну что ж, сынок, ты пока тут без меня посиди, угощайся, не стесняйся, – сказал старик, поглядев на замолчавшего и притихшего джигита, – а я тем временем совершу вечерний намаз.

Гость остался один. Он сидел в растерянности, словно не зная, за что приняться сначала. Потом рука его машинально протянулась к подносу, и он взял вареный початок кукурузы. Но джигиту было не до еды – перед взором его все еще стояла девушка, она улыбалась ему, играя косою, и огромные черные очи ее смотрели, казалось, призывно. В надежде снова встретить ее взгляд парень не спускал глаз с дверей беседки…

Решетчатые стенки, обвитые шершавыми стеблями тыквы, вздрогнули и снова замерли. Может быть, это вольный ветерок шаловливым порывом мимолетно всколыхнул их, смеясь над взволнованным джигитом?.. А может, Чолпан, спрятавшись за густо увитой решеткой, тихо наблюдает за ним? Девушки любят тайком подсматривать за парнями. И в окошко подсматривают, и в двери и, укрывшись за деревцем, могут смеяться над тобой… Да что там дерево, за стеблями вьюна они могут укрыться так, что не заметишь. Может, и вправду стоит сейчас Чолпан за стенкой беседки и оценивающе изучает джигита?..

– О коне не беспокойся, сынок, – сказал, неожиданно входя, старик Нусрат, – я дал ему арбузных корок. Мелко нарезал и перемешал их с отрубями. От арбузных корок – знаешь ли ты это? – шерсть коня становится такой гладкой и блестящей… Что же ты ничего даже не тронул на столе? Так не годится, запомни, кайсар-джигит не должен быть таким стеснительным…

– Я решил подождать вас, вместе и поедим. – Молодому гостю пришлось солгать, чтобы не выдать правды – он, занятый сладкими мыслями и мечтами, просто не заметил, как промчалось время.

– Да, ты прав, сынок, одному и мне никогда кусок в горло не идет. – Нусрат принес с собой еще две свежие дыни самых лучших сортов и, разрезав их, предложил гостю. – Давай бери, сынок, таких сладких дынь, как у меня, ты нигде больше не попробуешь. Не думай, что я хвалюсь, так говорят люди.

Джигит подумал про себя: «Не оттого ли они так сладки, что их касались руки Чолпан?» Дыни действительно были необыкновенно нежны и ароматны. Молодой гость принялся усердно есть их, восхищаясь вслух и радуя старика.

…Старый Нусрат не всю жизнь работал кетменем. В молодости он обучался четыре или пять лет в Кульджинском медресе «Байтилла» и получил неплохое образование. Он хорошо знал основы шариата, религиозные догмы ислама, но больше всего его интересовала история родного народа. Он вложил много сил в дело создания народных школ в родном краю, был одним из организаторов движения за народное просвещение. Но его деятельность совсем не устраивала баев и мулл. Они много раз жаловались на Нусрата и его сподвижников властям и в конце концов добились того, что созданные Нусратом школы нового типа были объявлены «гнездом безбожия» и закрыты, а сам учитель отстранен от дела народного образования. Этим его беды не ограничились. Фанатики подожгли его дом, на Нусрата устраивались покушения. Он вынужден был покинуть свое селение Хасанюзи на том берегу Каша и перебраться на этот берег в Ават. Конечно, ему следовало бы уехать куда-нибудь подальше, но не смог он оставить свою любимую реку Каш и родные места. Он остался с единственной внучкой, и целью жизни стало теперь для него вырастить ее достойным человеком и сделать ее счастливой. Для этого и взял в рули кетмень. И с этих пор другом для него стало поле, радостью – река Каш, а счастьем – единственная внучка Чолпан…

– Ты, наверное, думаешь про себя: «Что же надо от меня этому старику?» – вдруг по-отцовски тепло сказал Нусрат, когда Чолпан, зайдя в очередной раз в беседку, не поднимая глаз, убрала посуду и поставила новый чайник со свежим чаем. – А я давно ждал случая встретиться с тобой и рад, что он, наконец, пришел…

Джигит удивленно посмотрел на старика.

– Но прежде чем сказать, что хотел, я намерен задать тебе один вопрос о тебе самом…

Джигит расправил плечи и вопросительно взглянул на старика, словно молчаливо согласился: «Спрашивайте…»

– Хорошо ли ты знаешь своих предков?

Джигит никак не ожидал этого вопроса. Старик сказал: «О тебе самом», – парень и думал, что его спросят, женат ли он или имеет ли невесту и еще что-нибудь вроде этого. Тут бы он ответил быстро. А старик задал ему вопрос, над которым он никогда не задумывался всерьез, но парень все же не растерялся и переспросил:

– Вы имеете в виду моего отца и деда, так?

– Да-да, и прадеда, и прапрадеда, всех своих предков, которых ты помнишь…

Джигит смог насчитать предков лишь до четвертого колена и замолк в некоторой растерянности, что ему вовсе не было свойственно, – он не ведал поражений ни в борьбе, ни в скачках, ни в словесных спорах. Но сейчас джигит чувствовал смущение, чего с ним давно уже не бывало. Он опустил голову, словно признавая, что этот старый и слабый человек победил его.

– Плохо, сынок, – недовольно покачал головой дед Нусрат, – мужчина должен уметь назвать своих предков по крайней мере до седьмого колена… Самое главное в жизни – знать, кто ты есть на этом свете, где твои корни. Если же ты не знаешь этого, то не знаешь прошлого своего племени, всего своего народа, а поэтому ты не будешь знать, ради кого и как нужно жить, – так и проведешь всю жизнь в темноте, как слепой!..

«Не будешь знать, ради кого нужно жить», – повторил про себя джигит, а потом нетерпеливо посмотрел на старика, словно просил: «Продолжай же».

– А таким кайсарам, как ты, это знание просто необходимо. Ведь сила в ваших руках, и эту силу надо направлять в нужное русло. Не зная родного народа, его прошлого, можно зазря растратить ее. Не будешь понимать, кого защищать на этой земле, с кем биться, с кем идти рука об руку. Нужно помнить своих предков, чтобы продолжать их дело. А ведь ты – потомок известных в народе людей, внук прославившегося своими доблестными делами моего друга…

– Что?.. – джигит вскочил с места.

– Ты – вылитый Сетивалди в молодости. Глядя на тебя, я вижу перед собой моего друга Сетивалди.

Старик Нусрат задумался, то ли он собирался с мыслями, то ли воспоминания, всколыхнувшие его душу, на время заслонили перед ним все другое.

А джигит сидел, сгорая от нетерпения, – ему поскорее хотелось услышать рассказ о деде, о его смелости, о его подвигах, его жизни, характере, семье.

– Твоего деда Сетивалди не зря называли в народе – мерген[4]4
  Мерген – меткий стрелок.


[Закрыть] продолжал после раздумья Нусрат. – В дни Илийского газавата мы с твоим дедом были в рядах повстанцев. Ему тогда было двадцать, а мне семнадцать только исполнилось. Бывали в жарких схватках, где настоящий джигит мог показать себя, а трусы погибали или бежали. Сетивалди был близок к Садыр-палвану и в битвах при Суйдуне, Куре и Баяндае прославился как храбрый и отважный боец и исключительно меткий стрелок.

Не раз видевший его в бою эмир-лашкар[5]5
  Эмир-лашкар – командующий войсками.


[Закрыть] Абдура-сулбек представил его к званию юзбаши[6]6
  Юзбаши – сотник.


[Закрыть] и поставил командовать конным отрядом. А в народе его звали то Сетивалди-мерген, то Сетивалди-палван, и оба этих имени подходили ему, он заслужил их своими подвигами.

С первого же момента встречи джигит проникся к старому Нусрату искренним уважением – доброта, ум, прямодушие в человеке сразу бросаются в глаза. А теперь, узнав, что старик был боевым другом его деда, парень еще больше потянулся к нему. «Счастливая встреча!» – повторял он про себя. И этот вызывавший к себе любовь и уважение пожилой человек был дедом такой прекрасной девушки!.. О, Чолпан, Чолпан!..

Вдруг взволнованные мысли юноши прервал звук резкого хлопка. Похоже, что где-то недалеко что-то разорвалось. Джигит вскочил, недоуменно взглянув на старика.

– Дыня, – успокоил его с улыбкой старик. – Дыня сорта савза-назук. Эти дыни так взрываются, когда переспеют. Мне правится этот звук – словно в барабан кто-то ударил…

Вошла Чолпан. В руках она держала пару дынь сорта савза-назук.

– Ах ты моя умница, радость моя!.. Я только собирался тебя позвать и попросить принести пару дынь, а ты и сама догадалась. Давай их сюда, одну гостю, другую мне… Ты знаешь, их даже резать ножом нет нужды, так они еще вкуснее. – Нусрат вонзил зубы в тонкую кожуру на месте разрыва, откуда выглядывала сочная оранжевая плоть дыни.

Гость последовал его примеру, краешком глаза взглянув на девушку. Она с улыбкой наблюдала за ним. Встретившись с его взглядом, Чолпан смутилась и быстро выскользнула из беседки. Но улыбка на ее лице, напоминавшая прекрасный раскрывшийся цветок, продолжала сиять перед глазами джигита.

– Я хотел тебе напомнить, что твои предки были замечательными людьми, их знал весь родной край, – продолжил свой рассказ Нусрат. – Ты слышал о геройстве самого старшего твоего деда в седьмом поколении Османа?

И снова ничего не смог ответить джигит, снова смущенно опустил голову. «Никогда я раньше не испытывал такого стыда». Если бы ему довелось учиться! Да когда ему было учиться? Все, что он знал, так это несколько аятов из Корана – перенял от отца… А порога школы он никогда не переступал. Если бы учился, то знал бы хорошо и историю своего рода, и историю своего народа. Может быть, не хуже этого старика, ведь умом его аллах не обделил.

– Ну так слушай, – сказал Нусрат, – было это почти два века назад, когда маньчжурские войска под началом Жаухай-жанжуна вторглись на наши земли. И в битве с врагами особую доблесть проявил твой предок Осман. При защите столицы нашего государства Яркенда, в жарких схватках при Карасу, Тонгузлуке он громил жаухайских чериков[7]7
  Черик – солдат, боец.


[Закрыть] и заставил их отступить, был в числе самых отважных и удалых воинов. За мужество в сражениях он был поставлен на пост пансата – пятисотника.

– Вот как?! – Гордость за далеких мужественных предков, страстное желание не опозорить их славного имени, стать достойным продолжателем их доблестных дел огнем заиграли в темных глазах джигита.

– К сожалению, победа ушла от нас, – тяжело вздохнул Нусрат, – потом началась эта вражда между уйгурами с Белых гор и уйгурами с Черных гор, которая разъединила наш народ на два лагеря. Чему же удивляться, что мы потерпели сокрушительное поражение. И в числе главных жертв этой войны оказались и хотанские каракашлики, которых возглавлял твой пращур Осман…

– Так значит, наши предки – выходцы из Хотана?

– Да, из Хотана… Кстати, Садыр-палван тоже был хотанский, из селения Гума.

– Правда?!

Узнав о том, что он земляк великого Садыра-палвана, джигит еще больше приосанился.

– Те каракашлики, что остались после побоища в живых, перебрались сюда к слиянию трех рек, на южный склон Аврала и назвали его Каш-Карабаг. После этого и река, что прежде называлась Нилка, получила имя Каш.

– Спасибо, дедушка, – джигит с особым чувством произнес слово «дедушка» – так он обратился бы к своему родному деду, – если бы ты мне не рассказал обо всем этом, я так и не узнал бы, наверное, истории своего рода, так и ходил бы, не ведая, кто я и откуда.

– А ты думаешь, мало таких? – Нусрат задумался и опять тяжело вздохнул. – И все наши невзгоды как раз от этого и идут, что мы не знаем, откуда мы, кто мы… Ну так вот, начнем с Османа, его сыном был Ислам, от него – Бавдун, от Бавдуна – Худаберди, от Худаберди – Сетивалди, от Сетивалди – Маметбаки, а от Маметбаки – ты, Абдулгани, – вот твои семь колен!

– Семь колен…

– Запомни их. Запомни и то, что твои предки Осман и Сетивалди – это люди, которые высоко несли знамя свободы родного народа и погибли за нее. Они были бунтарями!..

– Бунтари!.. – повторил Гани. Перед глазами его стояли пращур Осман и дед Сетивалди – могучие и суровые. И ему казалось, что они призывают его к борьбе… Кровь гулко стучала в жилах джигита, он больше не в силах был сидеть. И, словно почувствовав это, вдруг призывно заржал его скакун.

– Ты не беспокойся, сынок, я сам посмотрю за твоим конем…

– Нет, дедушка, я поеду, – сказал негромко Гани и усилил голос, чтобы услышала и Чолпан, – спасибо вам за все – и за гостеприимство, и за ваш рассказ, за все!..

– Не за что, сынок… Да и что ты у нас успел отведать? Только то, что под руками было. Даже и угостить тебя не успели по-настоящему… Не торопись, переночуй у меня, Чолпан что-нибудь приготовит…

Услышав имя девушки, Гани было заколебался и чуть не сел опять, но тут же передумал: «Нет, нельзя, что обо мне подумает девушка. Решит, что я бездельник, которому некуда спешить».

– В следующий раз как-нибудь, дедушка. Позвольте, я буду вас навещать?..

– Для тебя, сынок, всегда открыты двери моего дома, запомни это! Ты – внук моего близкого друга. И еще одно – ты на коне, я и пешком с палкой хожу, ты молод, я стар, мне за тобой не угнаться, так что ты уж навещай меня, не забывай старика…

Гани и Нусрат вышли из беседки. Луна уже поднялась высоко и окрестности, освещенные ее бледным светом, казались сказочно прекрасными. И так не хотелось уходить отсюда, из этого цветника, где самым красивым цветком была девушка, носившая имя утренней звезды[8]8
  Чолпан – Венера.


[Закрыть]…

Джигит и старик замерли, прислушиваясь к загадочному монотонному плеску волн, доносившемуся со стороны реки…

– Мудрость природы, – снова повторил старик, положив на плечо Гани твердую как дерево, но уже слегка дрожащую руку. – Знай, сынок, у меня много есть чего сказать тебе, приезжай, вот так у реки, прислушиваясь к ее шуму, мы еще поговорим…

Гани вскочил на коня и помчался. В голове его тоже мчались доселе неведомые ему мысли, а в сердце поднималось какое-то новое чувство. И казалось ему, что не на скакуне он, на сказочной чудо-птице, поднявшей его высоко над миром… И снова и снова, без конца повторял он слова: «бунтарь», «свобода», «счастье»…