Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Аскар внимательно слушал Маимхан и потом долго Молчал, погруженный в свои мысли.

– Что ж, значит, ты ездила не напрасно, – заговорил наконец он. – Теперь давай подумаем, почему одним суждено весь век плакать, а другим – смеяться…. Ведь не для того создал аллах людей, чтобы они проливали слезы…

– А для чего?.. Для чего, мулла Аскар?.. – вмешалась в разговор маленькая Минихан.

– Ты смотри! – удивился Аскар. – Значит, и тебе интересно это узнать, букашка ты этакая!.. – Он ласково ущипнул девочку за щеку.

Должно быть, не скоро кончилась бы беседа, если бы ее не нарушили подружки Маимхан, сбежавшиеся во двор дядюшки Сетака.

– Как вы разузнали, что я здесь, доченьки? – спросил Аскар, отвечая на шумные приветствия девушек.

– Мы соскучились по вашим рассказам, мулла Аскар!

– Ты только послушай их, Сетак!.. Эти баловницы могут забыть причитающуюся мне пятницу[56]56
  По пятницам ученики должны были приносить учителю плату продуктами.


[Закрыть], но никогда не забудут попросить муллу Аскара, чтобы он рассказал для них что-нибудь поинтересней, – как бы не так!..

– Как бы не так! – добродушно подтвердил дядюшка Сетак и подмигнул девушкам. – И мы вместе с ними послушали бы вас, мулла Аскар…

– Ну, будь по-вашему, – сказал Аскар. – Но сначала прочтем вечернюю молитву, а уж потом…

Аскар, а вслед за ним и Сетак поднялись со своих мест.

Маимхан со своими подружками занялась приготовлениями: супа, над которой раскинули свои ветви два старых чилана[57]57
  Чилан – дерево, родственное джиде.


[Закрыть], посаженных еще благословенными руками деда Дара, была чисто выметена, и на ней появились два маленьких коврика.

Тем временем солнце, словно вложив свои лучи в ножны, скрылось за горизонтом, и в небе засияла круглая двухнедельная луна. Поверхность колчака – водоема, вырытого во дворике, покрыли серебристые блики. Вечерняя молитва кончилась.

– И ты, моя госпожа, исполнила свой долг и можешь спокойно отдохнуть, – сказал Аскар, снимая в головы старую чалму и вешая ее на ветки чилана.

Все уже собрались и расселись у водоема в нетерпеливом ожидании.

– С чего же мы начнем? – спросил мулла Аскар, обращаясь ко всем сразу.

Разгорелся спор: кто требовал «Кямяк хяйяр», кто «Боз джигит», кто «Чин томур батур».[58]58
  Названия уйгурских сказок.


[Закрыть]

– «Ипорхан»! – вдруг предложила Маимхан и даже привскочила с места. Ее звонкий голос заставил умолкнуть все остальные, да и кто не присоединился бы к ней?…

– Барикалла[59]59
  Барикалла – молодец, хвала тебе.


[Закрыть], дочка, – согласился Аскар. – Ты угадала мои мысли. История Ипорхан может многому научить каждую из вас и послужить уроком на будущее.

С этими словами мулла Аскар подобрал под себя ноги и расположился поудобнее.

– Слушайте же меня внимательно и призадумайтесь над тем, что я вам расскажу.

Не спеша начал свою повесть мулла Аскар, медленным широким потоком разливалась она, незаметно увлекая и захватывая слушавших, и вскоре наступил момент, когда было забыто все вокруг, все исчезло, пропало, кроме негромкого голоса рассказчика и юной Ипорхан, чей облик все ясней, все отчетливей проступал в его словах.

Разве для истинного мастера существует что-нибудь в целом мире, кроме ритма и мелодии, которую извлекают из струн его пальцы?.. Любимейшей песней была для муллы Аскара старинная легенда, которую – и в который раз! – пересказывал он сегодня. Казалось, он сам сейчас где-то рядом с ней, с прекрасной и отважной Ипорхан, в гуще схватки, в жарком пламени битвы. Блистая доспехами, врубается острым мечом красавица Ипорхан в ряды врагов, направо и налево разит смелая тонкая рука проклятых иноземцев, задумавших покорить ее народ. «Где Ипорхан – там победа!..» – несётся клич. Но все тесней сжимается кольцо; все дальше и дальше она от своих, все туже захлестывается петля вокруг не знающей страха воительницы… И вот она в плену… О горестная судьба, о муки, которые ждут ее впереди!..

Ах, все это уже давно наизусть, слово в слово, знает и сама Маимхан, она слушает и не слышит муллы Аскара, она видит – вой, вон там, в темной гуще листвы, куда убегает по воде светлая лунная дорожка, только что промелькнула Ипорхан!.. Белый конь, золотые доспехи… Не по ним ли отличили ее враги?.. И теперь завлекают в коварную ловушку?.. Как спелые колосья под серпом, падают они под мечом Ипорхан, но нет, не редеют их ряды, саранчой налетают со всех сторон, черным облаком, заслоняющим солнце. Спотыкается, оступается белый конь – и на всем скаку рушится в глубокую яму. Всем телом дрожит Маимхан – от боли, досады, от бессильного гнева – разве так поступают воины в честном открытом бою?.. Не сумели взять силой – взяли хитростью! Смертным хрипом, кровавой пеной исходит ее белый конь, а сверху, по краям ловушки – ямы, хохочут, издеваются, победно торжествуют мерзкие рожи…

– Вот так, дети мои, – доносится до нее голос муллы Аскара, и Маимхан пробуждается от своих грез наяву. – Говорят, не было в те времена никого на свете могущественней и богаче пекинского хана, но плененная Ипорхан не склонила перед ним головы. Напротив, самого хана пленила она своей красотой, и чего только не делал он, чтобы она ответила ему на любовь любовью!.. Все желания и прихоти ее тотчас исполнялись – но напрасно. Призывал к себе хан чародеев и магов – но зря. Только по родине своей тосковала Ипорхан, думала только о своем несчастном народе.

Тогда хан, чтобы утолить печаль ее сердца, приказал построить дворец, красоту которого не опишешь словами. И все в нем было таким, как принято на родине Ипорхан: уйгурские росписи украшали его стены и внутри и снаружи, и все вещи были доставлены из Хотана и Кашгара. Мало этого, – пожелай Ипорхан выглянуть в окно, она увидела бы вокруг дворца своих земляков, их жилища – целый город построил хан, и даже мечеть с высоким минаретом стояла здесь!..

Но ничего не добился он от гордой и прекрасной Ипорхан, даже коснуться полы своего халата не позволила она ему.

– Скажи мне, чего ты хочешь еще? – спросил ее хан. – Хочешь, твое имя будет Шанфи[60]60
  Шанфи – царица, государыня.


[Закрыть], и пороги в твоем дворце отольют из чистого золота, и покой украсят жемчугами?..

– Благодарю вас, о великий хан Китая, за ваши заботы, но ни престол, ни ваша роскошь мне не нужны.

– Чего же ты хочешь от меня?..

– Свободы, свободы для моего народа…

При этих словах муллы Аскара такой глубокий вздох вырвался из груди Маимхан, что Аскар оглянулся на нее и продолжал, не сводя с нее глаз:

– Тогда хан грозно нахмурился и сказал: «Вот тебе три дня сроку. Если ты и дальше станешь упрямиться, я прикажу казнить тебя».

Мулла Аскар наклонил голову и замолк, как бы раздумывая, продолжать ли ему свой рассказ. Нарушив ночную тишину, с испуганным кряканьем пролетела стая диких уток и немного спустя то же кряканье и громкий шелест раздались со стороны протекающей речки.

– Не дождалась Ипорхан, когда исполнится ханская угроза, – вернулся к своему рассказу Аскар. – Старый друг избавил ее от жестокой казни, не дал грязным рукам коснуться ее чистого тела. Только ему открыла она свою грудь… Кинжал, с которым никогда не расставалась Ипорхан, пронзил ее сердце…

– Вот какой она была, наша Ипорхан, – закончил мулла Аскар.

Но все еще долго сидели, не двигаясь, не говоря ни слова, как будто надеясь на какое-то продолжение, и не отводили взгляда от муллы Аскара, похожего в этот момент не то на таинственного колдуна, не то на звездочета, – маленького грустного звездочета с блестящим от луны теменем. И Маимхан, вся наполненная странным волнением и тревогой, смотрела пристально прямо перед собой и шептала что-то…

– Спасибо, учитель, – ваш рассказ послужит нам уроком, – сказала одна из девушек, и остальные подхватили ее слова.

– Хороший урок – большое дело, дети мои…

Вскоре после приезда муллы Аскара в Дадамту открылась школа, но ненадолго. Двадцать-тридцать пытливых головок только-только обучились грамоте, как богомольные ханжи поднялись против Аскара. Страшась всего нового, они добились своего: по указанию старосты Норуза школа была закрыта. Ученики разбрелись. Одна Маимхан да еще ее друг Хаитбаки продолжали тайком брать у Аскара уроки.

Два года хлопотал Аскар, но восстановить школу ему так и не удалось. Тогда он решил обратиться к гуну Хализату. Но дворцовые беки, услышав о его просьбе, не подпустили его вчера даже к воротам.

– Вот так, дети мои, – проговорил мулла Аскар со вздохом, рассказав о своей неудаче. – В наши времена все двери раскрыты настежь только перед глупостью и невежеством. Что же до ума и знаний, то их не пускают дальше порога.

В этот момент с улицы донеслась песня, – ее пел сильный юношеский голос:

 
Думаешь, с горем не знаюсь я?
Горем душа налита до краев.
Думаешь, сердце беспечное спит?
Гнев закипает в сердце моем!..
 

– Слышите?.. – взволнованно сказал мулла Аскар. – В этой песне правдиво все до последнего звука…

– Это сложила Маимхан.

– Да, да, я знаю… Прекрасная песня – о нашей доле, о нашем горе… Оттого и поют ее люди… Сочиняй и впредь такие же, доченька, – Аскар погладил Маимхан по голове. – Каждая твоя строка да будет подобна отточенной стреле.

Время уже было позднее, Аскар поднялся, собираясь уходить, и простился с хозяевами.

– Наш Ахтам бежал… Ты слышала об этом, дочка? – спросил мулла Аскар, когда Маимхан вышла проводить его.

– Бе-жал?… – выдохнула она, не в силах больше выговорить ни слова.

– Бежал, да еще как – заколол трех солдат при этом!

– Что же… Что же теперь?..

– Не так легко нашего сокола снова залучить в клетку… Но все мы должны быть вдвойне осмотрительны.

Маимхан молчала, что-то напряженно обдумывая.

– Прощай, дочка. Я тоже не стану сидеть сложа руки. А ты… Прошу, веди себя осторожно…

3

– О всемогущий аллах… Спаси и помилуй бедных рабов твоих… – шептал испуганно дядюшка Сетак, проснувшись от страшного шума и крика. Не понимая, что происходит, он растерянно уставился на тетушку Азнихан.

– Та-мади![61]61
  Та-мади! – китайское ругательство.


[Закрыть] Выходи! Все выходи из дома! Скорей, скорей! – орали во дворе.

– Это солдаты… Куда же мы упрячем наших девочек?.. О аллах, чем прогневили мы тебя, за что новая беда свалилась на наши головы? – запричитала тетушка Азнихан и бросилась в комнату, где спали дочери.

Вконец растерявшийся Сетак поплелся во двор. К нему подскочили солдаты. Серая дорожная пыль покрывала их с головы до ног; смешавшись с потом, она коростой запеклась на их лицах, залепила ноздри, потеками грязи разрисовала рты; от солдат разило потом, как от коней после доброй скачки.

– Ты Се-та-ки? – по-уйгурски выговорил один из них, вероятно, старший.

– Да, я, – ответил дядюшка Сетак, не в силах унять дрожь в голосе.

– Кто скрывается у тебя в доме? – спросил тот же солдат, подняв к глазам дядюшки Сетака свитый из ремней кнут.

– У меня никого нет…

– Хе… – Солдат вытянул тонкую змеиную шею. – Ты прятал человека? Отвечай! Или на тебя наденут вот эти игрушки! – Он указал рукой на койзу – деревянные кандалы и наручники, которые держали наготове двое других солдат.

Все потемнело, закружилось в глазах у дядюшки Сетака. Но не за себя испугался он в эту минуту. Что будет с девочками, как они останутся без него?..

Между тем тетушка Азнихан силой старалась удержать в доме своих дочерей: они рвались на помощь к отцу…

Во дворе, задыхаясь от быстрой ходьбы, показался староста Норуз.

– Пайджан, хома?..[62]62
  Пайджан, хома? – Как ваше здоровье, начальник? (китайск.).


[Закрыть] – Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся.

– Бей ху жан ни хо?[63]63
  Бей ху жан ни хо? – Как твое здоровье, староста? (китайск.).


[Закрыть] – осклабился пайджан.

– Ай, Сетак, Сетак!.. Давно ли ты стал таким скупым? – заюлил хитрый, как лисица, Норуз. – Неужели у тебя не нашлось пиалы с чаем для господина пайджана?..

Сетак стоял молча. Он, казалось, не понимал, что говорит ему Норуз.

– Как могли вы миновать мой дом и не заглянуть ко мне, пайджан дарин? – продолжал вилять Норуз перед китайцем.

– Вор Ахтам бежал из тюрьмы, его всюду ищут.

У старосты Норуза всегда слабели ноги, когда ему приходилось слышать имя Ахтама. Но тут, стараясь не уронить себя перед пайджаном, он грозно засучил рукава и надвинулся на Сетака.

– Так вот оно что, старый плут!.. Ты тайком от меня скрывал у себя Ахтама?..

– Двери моего дома всегда были открыты перед вами, бек Норуз… Видит аллах, если бы я… – Сетак только и смог пробормотать эти слова, в душе еще надеясь, что Норуз поможет ему, как мусульманину мусульманин.

– Не болтай попусту! – топнул ногой пайджан. – Где этот разбойник? Говори все, что знаешь!

Столько ярости было в его голосе, что даже у старосты Норуза тревожно екнуло сердце.

– Ну, ты, паршивая собака! – закричал он, багровея от усердия. – Если тебе что-нибудь известно – отвечай!

– Пусть ослепнут мои глаза, если я его видел…

Дядюшка Сетак был уже не в состоянии говорить, ноги его подкосились, и, медленно оседая, он рухнул на землю.

– Обыщите дом!

Словно голодные псы, которым швырнули кость, солдаты бросились выполнять приказание. Они перевернули вверх дном все в доме, перерыли сундуки, обшарили каждый угол в курятнике и на конюшне.

– Уже поздний час, пайджан дарин, – говорил между тем Норуз медовым голосом, налегая на слово «дарин». – Погостите сегодня у нас, а завтра засветло мы разыщем и схватим Ахтама, никуда он от нас не уйдет!

Пайджан круто повернулся к солдатам, которые стояли за его спиной, ожидая новых приказаний, и кивнул им на Сетака. Те с привычной ловкостью накинули бедняге на руки койзу и потащили через двор к воротам. Но тут выскочила вперед Маимхан.

– Сначала убейте меня, а потом уводите отца! – крикнула она, преградив им дорогу. Ее и без того огромные глаза стали еще огромней, они так и пламенели от ненависти, кулаки были стиснуты. Маимхан в упор смотрела на солдат, еще миг – и она кинулась бы на них очертя голову.

Солдаты растерялись от внезапного натиска бешеной девчонки. Не зная, как быть, они оглянулись на своего начальника, и пайджан сам решительно направился к Маимхан, чтобы оттолкнуть ее прочь. Но и его обожгли глаза, полные ярости, пайджан опустил занесенную было руку.

– Скажи, красавица, кто тебе дороже, отец или вор Ахтам?..

Что могла ответить она этому человеку, этому зверю, который произнес имена двух самых близких для нее людей?.. Маимхан бросилась к отцу и крепко обхватила его шею.

Норуз, подбежав к китайцу, что-то быстро прошептал ему на ухо.

– Доченька, – обратился он затем к Маимхан, – ты что, забыла, что это ханские солдаты?.. Не противься же им, иначе это плохо кончится… Закон…

– Закон?.. Какой это закон – убивать неповинных?..

– Зачем ты говоришь такие слова, доченька!.. Твоего отца только расспросят об Ахтаме и отпустят…

– Нет!.. Кто попался им в лапы, тому не вернуться живым!..

– Ради аллаха!.. Ради аллаха смилуйтесь над нами, пайджан дарин! – Тетушка Азнихан как стояла, так и рухнула в ноги пайджану. Китаец с равнодушным лицом пихнул ее в грудь, и она откатилась в сторону. Маленькая Минихан кинулась к матери и заголосила.

– Встань, мама, встань! – кричала Маимхан. – Разве это люди?.. Палачи!

– Дочка, послушай… Не ввязывайся из-за меня в беду… Такова наша судьба… Аллах все видит, он один наш защитник…

Никто не слышал последних слов Сетака, Во дворе поднялся шум, набежали соседи, крики, вопли, женский плач – все смешалось.

– Что вам нужно? Тут не свадьба! А ну по домам! – голос Норуза, и без того тонкий, теперь звенел от злости.

Наконец ему кое-как удалось добиться порядка. Но никто не ушел. Все стояли молча, насупленные, хмурые. Пайджан окинул взглядом угрюмые лица дехкан.

– Всем разойтись! Сетак скрывал у себя Ахтама, и за это…

– Неправда! – крикнула Маимхан. – Отец никого не скрывал!..

Боясь, как бы дело не приняло дурной оборот, Норуз с помощью солдат оторвал Сетака от Маимхан, его чуть не волоком потащили со двора. Как ни билась Маимхан – что могла она против троих мужчин?..

Односельчане стояли вокруг, смотрели, но не двигались с места: всякому была дорога жизнь. Тетушка Азнихан с младшей дочерью долго еще шли за солдатами, не переставая причитать, как над покойником. Однако ни слезинки не пролила Маимхан. Все отчаянье скопилось у нее где-то внутри, ледяным обручем сдавило сердце. Смертельно бледная, стояла она посреди безмолвного двора. И только чей-то негромкий вздох нарушил тоскливую тишину:

– Будьте вы прокляты, убийцы!..

4

Если не считать старух, которые кое-где поглядывали на дорогу сквозь решетчатые окна, поджидая своих сыновей, ушедших на хашар, – если не считать этих беспокойных старух, все вокруг было погружено в ночную тишину. Натрудившись за день, люди спали крепким мирным сном. По пустынной дороге устало плелась лошаденка, запряженная в крестьянскую двуколку. Возница, сидя на телеге, сквозь дремоту тянул бесконечную песню, чтобы отогнать неотвязный липучий сон. Время от времени пение прерывалось и возница обращался к своей кляче. «Эй, ты, бездельница, – говорил он, – или ты думаешь, я не вижу, как ты хитришь?.. Вся в своего хозяина!..» Он подхлестывал кобылу кнутом и снова заводил унылую мелодию.

На мосту возле старой мельницы телега остановилась, застряв задним колесом в щели между бревнами. Как ни тужилась, как ни напрягалась лошаденка, повозка не трогалась с места. Возница в сердцах сплюнул, слез с телеги и начал орудовать кнутом.

– Но, но, срамница! – приговаривал он. – Ты что, хочешь так стоять до самого утра?.. Я тебя… – Но ни кнут, ни уговоры не действовали, лошадь окончательно заупрямилась и, вместо того чтобы вытягивать телегу, присела на задние ноги. Это показалось вознице особенно обидным, и он, отыскав на обочине дороги палку, решил выместить на строптивой клячонке свою досаду.

– Вот когда ты у меня запляшешь! Я тебе покажу, как подставлять меня под плетку Норуза!.. – Но едва он взмахнул, как позади послышался возглас:

– Эй, погоди! Чем виновата бедная скотина?

Возница так и замер с поднятой рукой.

– Астахпурулла[64]64
  Астахпурулла! – Боже мой!


[Закрыть]… Да эту негодную тварь давно пора продать мяснику…

– Не горюй, дядя. Давай попробуем вместе!

Молодой парень уперся в задок телеги плечом, напружинился всем телом, а возница между тем бегал вокруг лошади, подбадривая ее уговорами и проклятиями. Наконец бревна под колесом заскрипели, и телега подалась вперед.

– А ты, стало быть, настоящий джигит, и силенки тебе не занимать, – сказал возница, на радостях вынув из-за пояса маленькую тыквянку с насваем. – Спасибо тебе, выручил меня из беды. – Он засунул за губу щепотку табаку, пожевал и с удовольствием сплюнул.

– Да, время теперь позднее… Откуда едем, дядя?

– Э, ука[65]65
  Ука – дружеское обращение к младшему.


[Закрыть]…– возница махнул рукой. – Только вернулся с хармана – погнали на бахчи… И еще, наверное, до рассвета прикажут кормить этих ненасытных коней…

– Коней? Каких же коней кормят среди ночи?

– Э, ука… Говорят, приехал к нам… то ли пайджан, то ли майджан, со своими солдатами… Я и везу им дыни, а коням – зеленый клевер.

– Вот оно что…

– А сам ты откуда идешь, ука?.. Ишь, как зарос щетиной!..

– С рисового поля, отец… – Джигит скользнул взглядом куда-то вбок.

– Значит, из самого лайлуна?..[66]66
  Лайлун – «кромешный ад».


[Закрыть] Наверное, был у ботуна[67]67
  Ботун – хозяин, нанимающий батраков.


[Закрыть] должником?

– Кто же другой отправится в это болото?

– Ну, что ж, садись. Подвезу до Дадамту.

– А по какому делу явились к вам эти маньчжуры, дядя? – спросил джигит, усаживаясь на телегу.

– Да что им… Все, наверное, за людьми охотятся, кровососы…

– За какими же людьми?

– Да вроде Ахтама поминали…

– Ахтама?.. – Джигит подавил усмешку. – И что, уже схватили?

– Видно, нелегко заманить такого сокола в клетку…

Некоторое время оба ехали молча, потом возница снова затянул свою заунывную песню.

– А вы, дядя, по говору не из Дадамту родом, – сказал джигит.

– Твоя правда, ука. Родом я из Араустана. Отобрали у меня за долги всю землю: одну половину – бай, другую, чтоб не обидно было, – маньчжурские чиновники. А сам я вот брожу теперь с пустыми руками из кишлака в кишлак. Скоро год, как батрачу в Дадамту у Норуза… Н-но, н-но, шайтан тебя возьми!..

– В Дадамту, кажется, жил один человек… По имени Сетак…

– Жить-то жил, да вот попался в клетку…

– Как ты говоришь, дядя?..

– В клетку попался, говорю. Придумали, будто прятал у себя Ахтама, и дело с концом. Сидеть бедному теперь, если хорошенько не подмажет…

– Когда это все случилось? Вчера?

– Да совсем недавно, нынче ночью. Заперли, беднягу, в амбар у Норуза, где зимой мясо хранят… Э, ука, давай поговорим о другом, и так веселого мало на свете, а тут еще мы разговор завели… Н-но, дочь шайтана!..

Вместе с возницей замолк и его спутник, о чем-то напряженно размышляя. Возчик не обращал на него внимания и только тянул свою песню.

– А я-то думал – заночую у Сетака, да, видно, не придется…

– Где уж там… Ты посмотри, посмотри-ка на эту лентяйку: почуяла, что стойло близко, и шагу прибавила… Эй, хитрая тварь!.. Недаром говорится: каков хозяин, такова и скотина…

– Что ж делать?.. У меня и знакомых вроде больше тут нет… – Джигит выжидательно посмотрел на возницу.

– Если так, можешь в моем «курятнике» переспать, ука.

– Вы что, во дворе у хозяина живете? – не понял джигит.

– Где там, неужели эта хитрая лиса Норуз станет держать семью работника в своем доме?

– Тогда, может, возьмете меня на конюшню? Я и лошадей покормить помогу.

– Дело твое, ука. Только ничего хорошего там не увидишь, кроме вонючего навоза…

На том и порешили. Немного спустя телега остановилась, въехав во двор.

Староста Норуз никому не доверил своих гостей, сам принял на себя все хлопоты. Единственный, кто пришелся бы сейчас впору, был его сын Бахти, но этот гуляка куда-то запропастился, и Норуз один бегал из гостиной на кухню и обратно. Было выпито уже изрядно, у солдат заплетались языки. Норуз умел приголубить гостя – правой рукой подносил пайджану вино, левой придвигал закуску, пуховые, шелком шитые подушки подкладывал большому гостю под бока.

Но когда, казалось, дело шло к концу и пайджан опрокинул в рот последнюю чарку, дряблая кожа на его лице вдруг стянулась в густые морщины, и он бросился на Норуза.

– Ой, ой, пайджан, чем я прогневил вас?.. – залепетал растерявшийся Норуз.

– Хочу… спать… с бабой… – обалдело прохрипел китаец.

– Господин дарин, где же я найду бабу в полночь?.. Пускай сначала рассветет, господин дарин…

– Синку!..[68]68
  Синку – скотина (китайск.).


[Закрыть] – вопил пайджан.

Норуз с робкой надеждой посмотрел на солдат, но те лишь громко хохотали, потешаясь над своим начальником, и продолжали глушить водку.

Пайджан скандалил, требуя женщину, пока Норуз кое-как не утихомирил его, наобещав с три короба; он сам раздел его и уложил спать, – не всякая мать так заботливо укладывает в колыбель свое дитя. Наконец и солдаты повалились и захрапели прямо возле покрытого объедками стола.

Норуз вышел из дома – продышаться и заодно взглянуть на лошадей. Он сам отправил всех людей в поле, оставив при себе только уже знакомого нам работника. Но не то по забывчивости, не то для собственного ободрения – безмолвие и темнота обступили его со всех сторон, – проходя по двору, Норуз крикнул:

– Эй, кто здесь?..

Ему никто не отозвался. Наверное, возница тоже залег в своей конюшне и спал, бездельник, мертвым сном. Однако Норузу померещились чьи-то осторожные шаги.

– Эй, кто тут?.. – снова закричал он, боязливо озираясь.

И в тот же момент из темноты перед ним вырос незнакомый силуэт.

– Ты… Ты кто?.. – спросил, слегка заикаясь, Норуз.

– Тот самый, кого вы ищете.

– Ты… Верно, сам шайтан занес тебя сюда…

– Может, и шайтан… Теперь узнаешь меня?

– А… А-хтам… – испуганно выдохнул Норуз.

– Вот так… Значит, ты меня еще помнишь?.. Ну, что же ты стоишь? Свяжи меня и передай солдатам, а?.. Что ты хотел сделать с дядюшкой Сетаком?

– Это… Это не я, аллах не даст мне солгать… Я ни при чем… – бормотал Норуз, отступая от Ахтама, и вдруг диким голосом закричал: – Эй!.. Сюда!.. Убивают!..

Железные пальцы сдавили ему шею, приподняли, встряхнули легонько и опять вернули на землю. Норуз покорно позволил снять с себя шелковый пояс и сам сложил за спиной руки, тотчас затянутые тугим узлом.

– Одно слово – и считай, что ты на том свете. Понял?..

Подтолкнув Норуза вперед, Ахтам вместе с ним прошел в гостиную. Солдаты спали – хоть стреляй их поодиночке на выбор. Ахтам запер дверь изнутри на крючок, собрал ружья с боеприпасами и приступил к делу: каждому солдату заткнул тряпкой рот, связал руки, потом сложил всех вместе, как поленья, и перетянул одной веревкой. У Норуза, который наблюдал за всем этим, душа окончательно переселилась в пятки.

– Видел? А теперь и с тобой будет то же, что с ними! – Ахтам выдернул из ножен короткий кинжал и провел у Норуза под носом.

– Ох… Пусть аллах наградит тебя долгой жизнью, сынок…

– Не болтай по-пустому, старая лиса!.. – Ахтам помолчал. – Хорошо, поверю тебе в последний раз. В последний! Слышишь?.. А теперь поклянись…

– Клянусь, клянусь тебе, сынок… Аллах свидетель, я не стану чинить тебе зла…

– Поклянись над Кораном. – Ахтам вынул из висевшего на стене мешочка Коран, положил его перед Норузом и развязал ему руки.

– Повторяй за мной: «Если когда-нибудь хоть пальцем трону Сетака, пускай меня покарает аллах самой страшной карой!»

Норуз повторил и прибавил от себя еще множество обещаний.

– Теперь запомни: будешь мучить народ – слетит не только твоя голова, поплатится вся родня… Я тебя знаю, но и ты меня знаешь тоже… Все сожгу, а пепел пущу по ветру!.. Слышишь?

– Слышу, все слышу, Ахтам…

– Теперь проходи вперед.

– Куда мне идти, сынок?

– Сам своими руками освободишь Сетака.

– Иду, иду, сынок…

Прихватив ружье, Ахтам двинулся за Норузом.

По давнему обыкновению, мулла Аскар каждое утро копался на своем огороде. Вот и сегодня, полив лук и морковь, он хотел было пустить воду к грядке с фасолью, но ему помешал запыхавшийся от бега мальчуган с наголо обритой головой. Он вручил Аскару исписанный листок бумаги. Еще не читая письма, мулла Аскар по веселым глазам гонца понял, что его ждут хорошие вести.

– Ты спешил порадовать меня, сынок?..

– Я от Ахтама-ака…

– Так-так…

Аскар развернул письмо и, пробежав до середины, не удержался: «Молодец! Вот это джигит!..» Заканчивалось письмо следующими словами: «Учитель, не сердитесь, что не смог повидать ни вас, ни Маимхан. Встретимся в другой раз. Не тревожьтесь за меня. Я не один…»

– Не один… Да, да, это хорошо, что он не один… – пробормотал мулла, перебив чтение, и продолжал вслух: – «Я понял, что не ждать нам добра, если станем все сносить и терпеть молча. Нам еще крепче сядут на шею, чтоб удобней было сосать из нас кровь. Смерть кровопийцам! Прощайте, учитель и Маимхан…»

– Так… – задумчиво проговорил мулла Аскар. – Приходит время – птенец превращается в сокола… А джигит берется за дело, достойное настоящего мужчины… – Мулла Аскар долго стоял, не выпуская из рук письма и позабыв про свои грядки. В сердце у него боролись и радость, и страх, и гордость за своего ученика…