Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Глава одиннадцатая

Еще пятьсот шагов, только пятьсот…

Месяцы и годы гнета и страдания, тюремные стены, смерть друзей… Все вынес, все вытерпел батур. Так неужели же эти пятьсот шагов он не сможет пройти? Неужели здесь его настигнет смерть? Где же его силы, где его мощь? Ведь он же мог спокойно поднять на плечах коня, быка… Ведь совсем недавно вот этими руками он разорвал цепи оков…

Но он неожиданно совсем обессилел. Он не смог даже перешагнуть через небольшую, высотой с малого ребенка, насыпь на берегу канала и уселся прямо на землю, смотря в небо, словно ожидая поддержки от бога.

– Ты всемогущ, о боже! – воззвал он к аллаху. – Чем оставлять меня здесь, ты бы уж лучше там, в тюрьме, отдал меня на растерзание палачам!

И, словно отвечая на его слова, ночную тишину разорвали хлопки винтовочных выстрелов. Это наугад стреляли по беглецам. Еще бы, кого не переполошит бегство человека, разорвавшего оковы и разрушившего стены своей тюрьмы?! Любинди и Ли Йинчи, услышав об этом побеге, подняли на ноги всю охрану. Хотя после побега прошел всего час, уже всюду по краю были разосланы телеграммы с указанием примет бежавших преступников.

– Стреляют, черти, – еле слышно прошептал Кусен. – Давай, Гани, нужно идти, обопрись на меня…

К счастью, ногу ему удалось вправить.

– Нет! Ты иди в сторону зарослей. Они же рядом, а я уж как-нибудь доберусь, хоть ползком, – стал подниматься Гани. Потом он постоял, покачиваясь, и, шатаясь, побрел следом за Кусеном. И снова он взял верх над слабостью, но эти пятьсот шагов показались ему тяжелее долгого дневного пути.

– Ну, как ты? – тяжело дыша, спросил Кусен, когда они добрались до зарослей.

– Была бы вода, вода…

– Сейчас поищем.

Но тут послышались совсем рядом топот копыт и голоса чериков. Кони остановились, кто-то сошел на дорогу. Она была в двух шагах от беглецов.

– О аллах, о аллах, – шептал Кусен.

«Ну, если нас увидят – все, нам конец», – подумал Гани и оглянулся вокруг: хоть бы какой камень оказался под рукой, одного-то черика и камнем уложить можно, а там уж будь что будет…

Кряхтение черика раздавалось совсем рядом.

– Давай быстрее, ты что там, совсем обгадился? – послышался нетерпеливый голос командира.

– Уф, – облегченно вздохнул черик, а за ним и затаившие дыхание беглецы.

Все-таки темная ночь – настоящая спасительница. Когда черики отъехали, Гани и Кусен поспешили побыстрее укрыться в Глубине чащобы.

Начинало светать… Предвестница утра Чолпан укрылась пушистыми облаками. Звезды стали меркнуть и одна за другой погасли на небосводе. Солнечные лучи окрасили нежным румянцем вершины гор, а потом уже весело засияли в бескрайних полях.

Земля просыпалась.

«Человек, который каждое утро встречает рассвет и любуется восходом, никогда не заболеет», – вспомнилось Гани слышанное когда-то изречение… И вправду, утреннее солнце вновь вселило в него силы, энергию, волю. Он поднял голову от плоского камня, служившего ему подушкой, и, широко раскинув руки, потянулся к солнцу, словно собираясь обнять светило. Его мускулы, согревшись под лучами весеннего солнца, казалось, обретали прежнюю мощь и гибкость. У него поднялось настроение, радость свободы переполняла сердце.

В небесах послышалось далекое курлыканье. Батур поднял глаза к небу – там, в самой вышине, летели на север журавли… Он зашевелил губами, словно обращаясь к этим птицам. А они, перестроившись по призыву вожака в новый клин, продолжали свой дальний путь.

Гани снова взглянул на солнце с таким чувством, будто видел его в первый раз. Тело его жадно впитывало в себя теплые лучи, наслаждалось их жаром, проникавшим до самого сердца. Гани чувствовал-себя заново рожденным, его тоже теперь не страшил самый дальний и опасный путь…

* * *

В тот день они укрылись в зарослях кустарника у подножия горы Бомасан к западу от Урумчи. На юг от них лежали уйгурские и дунганские селения, тянувшиеся почти не прерываясь вплоть до горы Нансан. То тут, то там слышалось блеяние овец и коз, нетерпеливое ржание коней.

Кусен не мог усидеть спокойно. Он хотел встать во весь рост, чтобы лучше осмотреться, но Гани надавил ему на плечо.

– Эх, сейчас бы молочка козьего! – сглотнул слюну Кусен.

– Не торопись, надо сначала коней добыть.

– Да, конечно, ты, как всегда, прав, Гани.

– Если найдем коней – считай, что спаслись, Кусен!

Но добывать днем лошадей вблизи людных мест было бы безумием. Поэтому, не переставая мечтать о конях и пище, друзья до самого вечера не сдвинулись с места. Они выспались, отдохнули, набрались свежих сил. День, показавшийся утомительно долгим, наконец отступил перед сумерками. Затихли доносившиеся с дороги голоса, скрип колес, ржание лошадей, грубые окрики погонщиков. Скоро ночная тьма окутала землю.

– Ну, с богом, – стад подниматься Гани.

– О Махамбет! – помянул Кусен пророка.

Через полчаса ходьбы Гани остановился.

– Слушай, Кусен, по этому бездорожью мы скоро вымотаемся.

– Ты ведь сам предложил идти, так?

– Пойдем по обочине дороги. Те, кто гонится за нами, пешком не пойдут. Как услышим топот копыт или шум мотора, свернем в сторону и укроемся.

– Тебе виднее.

Они двинулись по дороге, ведущей в сторону горы Нансан. Гани какое-то время шагал бодро, не отставая от Кусена. Но все же он быстро устал – последствг мучительных пыток давали о себе знать.

– Видишь вон те мигающие огоньки, Кусен? – спросил Гани, когда они поднялись на невысокий холм.

– Вижу, это фары автомобиля.

– Туда пойдем.

– Ты что? – удивился Кусен. Гани указывал на дорогу Урумчи – Даванчин, один из центральных трактов ведущий от юго-запада Восточного Туркестана до Турфана и Кумула.

– Мы оба с тобой с Или, они не подумают, что мы пойдем в сторону Турфана. И потом, сказать по правде, я сильно устаю, на много меня не хватит. Надо бы два-три дня отдохнуть в Уланбайских отрогах, иначе я не вытяну…

– Нет, брат, ты должен во что бы то ни стало уйти. Пусть схватят меня, черт с ним, но ты обязан уйти от них.

– Эх, Кусен! Через железную решетку не прорвешься, а перед нами сейчас решетка, мы в клетке, понимаешь?

И они двинулись не на запад, а на восток: Нелегко было идти темной ночью по незнакомой местности через густой кустарник. Они спотыкались о корни, падали в выбоины и ямы, но шли и шли не останавливаясь. Им нужно было до рассвета во что бы то ни стало достичь лощины, иначе их могли обнаружить. И тогда снова тюрьма, пытки и допросы – это в лучшем случае, если не прикончат тут же на месте…

С каждым шагом идти становнлось все труднее.

– Кусен! – окликнул ушедшего вперед Кусена Гани. Батур был не в силах больше сделать ни шага.

– Что случилось, Гани?

– Сядь. Смотри, судя по тому, как здесь играет ветер, мы уже достигли колодца ветров – Саюпо. До рассвета осталось совсем немного. Идти я больше не могу.

– Что ты несешь, Гани? Нужно идти!

– Эх, если б был топор со мной, я бы сейчас вот эти свои непослушные ноги отрубил к чертовой бабушке…

– Да ты с ума сошел! Жинды![27]27
  Жинды – сумасшедший (казахск.).


[Закрыть]

Кусен наклонился к опухшим ногам Гани, принялся их растирать.

– Смотри, уже рассвет, здесь нас видно отовсюду, сразу поймают. А ногам моим уже не поможешь, ты вот что, Кусен, иди один. Хоть ты в живых остаешься!..

– Что?! – Кусен замер, не зная, что сказать в ответ.

– Пусть хоть один из нас останется жив.

– Закрой рот, ты забыл, кто ты? И чтобы я больше того не слышал!..

Кусен приподнял Гани, взвалил его на плечи и понес – маленький муравей тащит огромного кузнечика. Но что под силу муравью, не может повторить человек. Сколько хватило сил, Кусен нес Гани, но скоро не выдержал и свалился на землю. Он услышал шепот Гани: «Оставь меня, оставь, брат», – и этот шепот снова поднял его. Он опять пошел, и опять упал, и так повторилось несколько раз, пока наконец Кусен не свалился совсем обессиленный. Беглецы довольно долго пролежали молча. Начало светать.

– Посмотри кругом, может, есть место, где укрыться, – сказал Гани, – только ползком, ползком, не вставай – заметят.

Кусен уполз. Вскоре он вернулся и прошептал, что невдалеке он обнаружил небольшой ров, в котором можно, пожалуй, спрятаться. Они оба поползли к заросшему глубокому рву и шлепнулись на его дно.

– Ну как, Гани, ноги болят?

– Пошевелить не могу… Эх, как же так?!

– Сейчас бы шкуру только что освежеванного черного барана, да горячей сорпы. Завернул бы ноги в шкуру, попил бы сорпы и через два дня бегал как мальчишка…

Вдруг тишину рассвета нарушил одинокий выстрел. Беглецы замерли. «Ну все, кончено…» – подумал каждый из них, но вслух никто не решился это сказать. Заметив их, черик, наверное, подзывал других своим выстрелом. Ну вот, сейчас и остальные подъедут. Окружат ров, подойдут поближе и закричат:

– Вылезай, зиваза! Набегался…

Эх! Ноги, ноги, как же вы меня подвели!..

Гани посмотрел вокруг и стал собирать камни. Кусен тоже молча перекладывал камни поближе к себе. Камней нашлось немного. Потом беглецы стали дожидаться чериков. Никто, однако, не подъезжал. Зато раздался крик человека и еще один выстрел.

– Да это охотники! – обрадованно воскликнул Кусен. Он не ошибся. Это пастухи охотились за быстрой ланью.

Этот день прошел еще тревожней, чем вчерашний. Каждый звук, даже шорох стеблей на ветру, казался товарищам шагами приближающихся людей. Они не смогли даже сомкнуть глаз. Пустые желудки терзал голод. Множество ссадин, приобретенных за прошедшую ночь, невыносимо болели. Но самое главное – ноги Гани оставались безжизненными и неподвижными. Что за болезнь такая? Или судьба посмеялась над ним, отняв у него ноги в самый трудный час? А может, это смерть подбирается к нему, начав с ног?..

И вот они все-таки услышали рядом человеческий голос:

– Эй, кто там прячется во рву? Что за люди?

Беглецы замерли, не зная что делать.

– Отвечайте же! Что вы за люди? Что вы здесь делаете?

– А что нам делать, ака, сам видишь… – сказал Гани, глядя на наклонившегося к ним человека с белой бородой, возле которого стояла, также заглядывая в ров, огромная, с теленка, собака.

Старик, оглядев джигитов, сказал:

– По вашему виду я решил бы…

– Правильно, мы из тюрьмы бежали.

– О аллах! За что же вас туда бросили? Бедняги… – человек с жалостью смотрел на Гани и Кусена.

– Мы в твоих руках, ака, делай с нами, что хочешь, – проговорил Гани.

– О аллах, о аллах, – забормотал старик и, быстро повернувшись, ушел.

– Черт! – сплюнул Кусен. – Я бы сейчас его придушил вот этими руками!..

– Не дергайся! Теперь беги не беги – поймают. Одна надежда, что он не выдаст, – подвел итог Гани.

И они стали ждать. Думали, что старик все-таки приведет чериков, уж очень он поспешно удалился.

– Эй, где вы там… – раздался негромкий окрик. Знакомый голос старика на этот раз показался беглецам родным, несущим надежду. Гани и Кусен встрепенулись.

– Здесь, – так же тихо откликнулся Гани.

– Я вам поесть принес. – Старик поставил перед Гани хурджун и добавил: – Загоню овец в кошару, а потом снова приду, – и ушел. Отойдя на некоторое расстояние, крикнул громче:

– Сюда черики не ходят, не бойтесь!

Гани развязал хурджун и вынул оттуда четыре лепешки. Гани с наслаждением вдохнул хлебный запах. Тут же оказалось и мясо, и соль, и сушеные фрукты, а также холодный чай в тыквянке в две пиалы.

– Люди иногда рассказывают о встречах со святыми. Уже не святой ли этот аксакал? – Гани жадно ел, радостно поблескивая глазами.

Беглецы не только утолили голод – поев впервые за много дней привычной с детства пищи, они вроде бы встретились с чем-то родным, почувствовали себя свободно и безбоязненно. Душевные силы снова вернулись к ним. Насытившись, они стали позевывать, а вскоре безмятежно и крепко уснули.

На этот раз их не тревога разбудила, а с трудом добудился новый знакомец, вернувшийся ко рву поздно вечером. Такой спокойный и глубокий сон – это уже лекарство. Оба выспались и чувствовали себя свежими. Их знакомый, оказалось, хорошо понимал их положение – на этот раз он принес для них нужную обувь и одежду – две пары чоруков и кожаные штаны.

– Вы не святой, случаем, ака? – спросил Гани, увидев все это.

– Побойся аллаха, брат, не кощунствуй.

– Кто же вы?

– Такой же бедный страдающий человек, как и вы…

Завязался дружеский разговор – беглецы чувствовали большое расположение и уважение к смелому и доброму человеку, так позаботившемуся о неизвестных ему беглых арестантах. Выяснилось, что их знакомец, хотя и носит седую бороду, вовсе не стар – ему чуть больше сорока. Что говорить, в те времена люди от мучений и невзгод старели рано… Отец Омарнияза был расстрелян по приказу Шэн Шицая за участие в восстании Ходжанияза. Его же самого, как сына врага, на два года бросили в тюрьму в кандалах. Через два года его включили в состав уйгурского отряда, который был послан в карательную экспедицию против казахских повстанцев на Алтае, поднявшихся под предводительством Оспана. Омарнияз, не пожелав обратить оружие против казахских братьев, бежал из чериков, но вернуться к себе на родину, конечно, не мог, и вот уже шесть лет был в батраках у китайца-земледельца. И имя свое изменил – стал теперь называться Гази.

– Так ты мне, оказывается, не старший, а младший брат, – вздохнул Гани.

В тот же вечер с помощью Омарнияза они перебрались в местечко Кеинлик и вблизи него укрылись в пещере. А ближе к ночи Омарнияз привез на ишаке крупного барана и с помощью Кусена здесь же разделал его. Черной шкурой барана плотно обвернули ноги Гани.

– Это тебе поможет, – сказал Омарнияз, а сам стал из камней выкладывать очаг. Кусен тем временем разделал тушу барана и, положив мясо в ведро, подвесил над огнем. Когда мясо сварилось, они напоили Гани горячим бульоном.

– Пей, пей, хоть через силу пей! Тебе нужно хорошенько пропотеть, вся болезнь твоя вместе с потом выйти должна! – уговаривал Гани Омарнияз.

– Эх, брат, да не упрашивай ты меня так. Что пить? Ведро похлебки? Да я без уговоров хоть пять ведер выпью, – шутил начавший обильно потеть Гани. Омарнияз молча укутывал его со всех сторон. Сварили еще одно ведро с мясом и снова Гани выпил бульон. Мяса ему не хотели давать, но Гани выпросил все-таки и съел целую ляжку. После еды он заснул мертвым сном.

– Не надо его будить, пока сам не проснется, – предупредил Кусена Омарнияз и, сказав, что придет завтра к вечеру, удалился.

Наутро и вправду Гани встал бодрым и здоровым – будто родился заново.

– Эй, где еда! – крикнул он Кусену. – Давай сюда, быстрей, а то смотри – я и тебя слопаю!

– На, поешь мяса. Ну уж, если не хватит, можешь и мной закусить, – ответил Кусен.

Они стали прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи, словно два охотника.

– Слышишь, как ручей журчит? Как будто кто-то на тамбуре играет, – встал с места Гани.

– Попей чаю, наружу не выходи, ты весь потный, простудишься.

– Хочется мне студеной водицы из этого ручья. Ох, как хочется, – и Гани вышел из пещеры.

Небо было чистым и спокойным, без единого облачка. Стало уже довольно жарко. Да и вода в ручье не казалась очень холодной. Батур, наклонившись к ручью, стал пригоршнями набирать воду и пить из горсти. Но это ему не понравилось, и он лег на берег, припал к потоку губами и стал жадно глотать воду, А потом, не обращая внимания на возгласы и причитания испуганного Кусена, разделся и забрался в ручей. Он лежал в потоке, и прохладные струи обтекали его тело. А Гани все пил и пил.

– Ты что делаешь, жинды?! – кричал Кусен.

– Не бойся. Я не замерзну. Ты посмотри, вон из тех родников течет из одного холодная, а из другого горячая вода. Это целебный источник. Эту воду и пить надо, и купаться в ней. Да раздевайся ты, чего смотришь.

Но Кусен в воду не полез, он с улыбкой смотрел на Гани, который резвился словно мальчишка.

– Эх, будто снова родился! И куда все болезни подевались, а?

Гани вышел на берег и стал одеваться.

– Ну теперь я до Кульджи хоть пешком дойду!

* * *

Километрах в десяти-пятнадцати на юг от Урумчи расположен конный завод Мачан. Здесь выращивали породистых коней и овец. Родоначальники этих пород были привезены из Советского Союза. Небольшой этот завод положил начало большому делу собственного породного коневодства в крае. Недалеко от стен этого-то конезавода и залегли Гани и Кусен, поджидая удобный случай. Рассказал им о заводе Омарнияз. Правда, поняв, какие планы возникли у беглецов в связи с его рассказом, Омарнияз просто испугался: эти кони властями высоко ценились и очень береглись, за попытку угнать их могли убить на месте. Омарнияз уговаривал Гани не совершать такого безрассудного поступка, но Гани стоял на своем:

– Коль сяду на одного из коней с этого завода, буду чувствовать себя так, будто оседлал самого Шэн Шицая!

Делать было нечего, Омарнияз проводил их, пожелав удачи…

Сегодня, 12 апреля, отмечался день государственного переворота, и в честь прихода к власти Шэн Шицая на заводе был праздник. Из здания слышались музыка, песни и голоса веселящихся людей.

– Что это они сегодня так разошлись? – удивлялся Гани, выглядывая из укрытия. Он хотел поближе подобраться к стене, как вдруг во дворе раздался визгливый крик: «Амат! Мамат!»

– Да! Здесь! – прозвучали тотчас в ответ два голоса. Ясно было, что Мамат и Амат простые рабочие, а китаец с визгливым голосом – их начальник. Гани подбежал к стене и, прижавшись к ней, стал сквозь щель рассматривать двор. Два человека вышли из конюшни и направились к зданию. Это, очевидно, и были Амат и Мамат. А где же караульное помещение? И почему не видно охранников? Амат и Мамат подошли к дому. Когда отворилась дверь, стали слышнее пьяные голоса. Вышел еще какой-то китаец, может быть, директор конезавода.

Он приказал подать ему коня. Работники подвели жеребца и помогли хозяину влезть в седло, а потом и сами уселись на лошадей.

– Поехали! – приказал начальник, и все трое двинулись к воротам…

– Постой, постой, – начал считать Гани. – Уже четыре дня, как мы бежали?.. Сегодня, выходит, 12 апреля? А, ну ясно. Праздник, – он бегом вернулся к Кусену. – Ну, друг, нам с тобой здорово повезло!

– Что случилось?

– Китайцы все перепились, празднуют…

– Что празднуют?

– Сегодня 12 апреля! Ну раз так, нам не придется ломать стену…

– А как же мы?..

– А мы сейчас охранника у ворот чик, вот с этого места и начнем свой путь мести!..

– Ойбай!..

Гани не ответил. Он стоял задумавшись. Вначале они хотели проломить ночью стену в конюшне и вывести двух коней. Но теперь Гани, увидев, что все перепились, что директор уехал, решил сделать по-другому. Надо разоружить пьяных чериков, проникнуть на завод, а если поднимется шум, пустить в ход оружие.

– Приготовься, Кусен, сейчас начнем!..

– Что начнем? – не понял Кусен.

– А в атаку пойдем. Не трусишь?

– Не болтай глупостей!

– Не обижайся, Кусен. Сейчас на обиды нет времени. Будешь делать все, что я прикажу. Ну, во славу аллаха…

Начало темнеть. В это время в конторе завода осталось на ногах только два черика да четверо изрядно пьяных работников, занятых какой-то азартной игрой. Остальные кто спал мертвым оном, кто вовсе ушел домой.

Гани и Кусен, взяв в зубы ножи, которые им дал Омарнияз, шли, прижимаясь к стене, к воротам с караульной будкой. Они остановились неподалеку. Караульный, может, уснул, во всяком случае из караулки ничего не было слышно. Гани сделал знак. Кусен пополз на четвереньках. Гани полз следом за ним на расстоянии примерно шести шагов. Когда Кусен приблизился к двери караулки, оттуда раздался крик:

– Пошла вон!

Видимо, караульному показалось, что подошла собака. Черик вышел из будки и стал осматриваться, но Гани одним прыжком подскочил к нему и ударом кулака свалил на землю. Тот рухнул, издав какой-то странный звук. Гани удивленно и смущенно посмотрел на свой кулак, и лишь когда Кусен пошутил:

– У него душа, по-моему, через зад от твоего удара выскочила… – пришел в себя и рассмеялся.

Они забрали у черика, лежавшего без сознания, винтовку и два патронташа, заткнули ему рот, связали и спихнули в сухую канаву. Взяв в руки винтовку, Гани направился в сторону ворот, но, попробовав их, убедился, что они заперты изнутри. Тогда друзья прошли вдоль стены до конюшни. Гани поднял на плечах Кусена и тот стал высматривать, где же второй черик. Но никого не было видно. Куда же он девался?

– Видишь что-нибудь? Ты чего там мешкаешь, да еще ногами перебираешь, у меня спина не железная…

Кусен спустился и сообщил, что черика не видно.

– Дай-ка я гляну. – Гани взобрался на спину Кусена, едва не переломив тому позвоночник. Кусен только крякнул. Ничего не увидев, батур собирался было залезть на крышу, как вдруг совсем рядом вспыхнула спичка. Огонь ее осветил черика. Он стоял на плоской крыше конюшни, опираясь на столб. Гани слез с плечей Кусена, и они пошли в сторону, где стоял черик. Вот они уже под ним. Черик прохаживается по крыше взад-вперед. Что делать дальше? Надо торопиться, ведь время идет. Может быть смена караула или вернутся эти самые Амат и Мамат. Может, застрелить его? Нет… Нельзя поднимать шум…

Гани снова вскарабкался на плечи Кусена и тихо взобрался на крышу. Он оказался за спиной черика, но солдат все же услышал шум и стремительно обернулся. Однако огромная черная тень батура, нависшая над ним, на секунду ошеломила его. Потом он пришел в себя и рванул с плеча винтовку, но было уже поздно. Гани как клещами сжал его горло. Подержав так черика с минуту, он приподнял его и сбросил с крыши. Вытер лоб и негромко сказал Кусену:

– Возьми у него винтовку и быстро иди к воротам.

А сам спокойно спустился по лестнице с крыши во двор и, подойдя к освещенным окнам конторы, заглянул внутрь: там вовсю шла игра. Игрокам было явно совсем не до того, что творится во дворе, даже если весь табун вывести с завода, то они вряд ли услышат. Гани прошел к воротам и открыл их, Кусен был уже здесь.

Он успел и винтовку забрать и даже форменную шапку черика на себя надеть. Гани рассмеялся, увидев его, но мысль Кусена ему понравилась и, поискав, он нашел и надел шапку первого охранника.

– Что ж, идем, брат черик.

Оба они осторожно двинулись в сторону конюшни. Над дверями там висел фонарь, тускло освещавший площадку вокруг. Внутри стояло много лошадей. Перед каждым стойлом висела табличка с указанием возраста и клички лошади. В углу спал человек, видимо, ночной дежурный. Когда они вошли в конюшню, лошади, почуяв незнакомых людей, встревожились и захрапели. Гани прошел мимо нескольких скакунов, от души любуясь ими, но, к удивлению Кусена, выбрал себе не самого породистого, зато мощного и сильного коня. Он погладил его по спине, ласково потрепал по холке. Скакун, как будто обрадованный, тихо заржал. Гани открыл перегородку. Кусен давно уже выбрал себе коня и тоже вывел его в проход…

Вдруг заворочался спавший в углу:

– Ух, черт, темно, не вижу ничего. Это ты, Мамат, вернулся?

– Да, – коротко ответил Гани.

– А Жан Чанджан тоже вернулся?

– Да.

– Что ты заладил: «да, да»! – Лежавший присмотрелся и, поняв, что люди чужие, вскочил, собираясь закричать, но Гани навел на него винтовку:

– Только пикни, пристрелю на месте.

– Не троньте коней, меня же сгноят в тюрьме! Умоляю! – бросился тот к Гани.

– Ах, черт, – Гани схватил его, но бить безоружного не смог. – Пошли тогда с нами, если боишься!

– Не могу, дети малые у меня… Вы что, в другом месте коней не могли найти?

– Заячья душонка! – произнес Гани и словно лягушку поднял дежурного. Батур отнес его обратно к койке в углу, там связал его и заткнул ему рот. – Ну вот, теперь тебя твои хозяева не тронут, радуйся. Стоило бы, конечно, тебя, китайского холуя, прикончить здесь, да детей твоих жалко…

Они без происшествий вывели коней за ворота.

Когда два кайсара, вскочив на коней, двинулись в сторону Кульджи, кричали первые петухи.