Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Мы подбирали людей очень осторожно, поэтому их не так много. Что же до оружия, то мы выменяли на золото у беглых солдат пять ружей…

– Не виляй, Семят, сколько у тебя человек?

– Я и не думаю вилять, Махмуд. Тридцать пять, зато один к одному…

– Все вы молодцы, мои родные, для начала хватит, и этого.

– Мулла Аскар, долго ли мы будем считать да пересчитывать? Время перейти к делу!

– Не горячись, Махмуд. Сегодня мы для того и встретились, чтобы все решить.

– Слава аллаху.

– Наверное, самое подходящее время для начала – день хайта[105]105
  Хайт – конец у разы (мусульманского поста).


[Закрыть]. Что скажете, бурадары?

– До хайта еще десять дней. Зачем опять откладывать, мулла Аскар?

– Уста[106]106
  Уста – учитель.


[Закрыть] прав. Десять дней – немного, мы ждали дольше, Махмуд…

– Нам нужно время, чтобы основательно подготовиться, дети мои. В любом деле все решает подготовка, особенно в таком, которое мы затеваем…

Этот разговор между муллой Аскаром и его друзьями происходил в старой заброшенной усадьбе старосты Норуза, поблизости от Дадамту. Здесь никто не жил, кроме сторожа Илияса, и можно было не опасаться чужих глаз и ушей. После долгих горячих споров решили поднять народ в день хайта, во время молитвы, в самом крупном селении – Панджим, затем захватить крепость Актопе и с возросшими силами штурмовать Кульджу.

– Судя по всему, о наших замыслах уже известно, и восстание попытаются задушить в самом зародыше. Мы должны соблюдать величайшую осторожность, – говорил мулла Аскар. Он не одобрял Ахтама за поджог амбаров Хализата – к чему увеличивать число врагов в тот момент, когда надо всячески привлекать к себе новых союзников? Если даже среди маньчжур найдутся готовые помочь, не надо их сторониться. Ведь главная цель – свергнуть правительство, пускай соединяются все, кому оно ненавистно.

– Вряд ли мы дождемся помощи от маньчжур, уста, – начал было Ахтам, но мулла Аскар прервал его:

– Не смотри так на вещи. В грязи можно встретить бриллиант. Я ведь не говорю о богачах и сановниках, которые только и живут нашей кровью.

– И все же трудно поверить людям из чужого племени.

– Ты что же, веришь Хализату и подобным ему?

– Им я не верю, вся беда идет от них…

– Теперь ты рассуждаешь правильно, сынок, да будет смазан медом твой язык… Запомните накрепко: честным людям, которые живут трудами рук своих, наше сердце всегда открыто, уйгуры они или китайцы… А сейчас, когда речь идет о восстании, мы не побрезгуем и нашими давними недругами, если в этом польза делу. Ведь вы все знаете Исрапил-бека? Я с ним беседовал… Он, правда, держался высокомерно, заносчиво, но и он тоже недоволен правительством, и мы не оттолкнем его, если он примкнет к нашим рядам… Единство, единство – вот наша сила!

Мулла Аскар учил своих молодых, порывистых друзей рассудительности и гибкости, уроки его усваивались с трудом: куда проще броситься на врага очертя голову, чем овладевать хитрым искусством дипломатии! Но так или иначе все пришли к выводу, что нужно использовать различные средства, если от них зависит победа. Один только Махмуд, которому по простоте душевной претили всякие тонкости, казался несогласным, но помалкивал. Под конец обговорили еще кое-какие подробности о продовольствии, лошадях, дальнейших встречах и расстались.

Чтобы не возбуждать подозрений, мулла Аскар погрузил на своего ишака пару мешков соломы и как ни в чем не бывало тронулся домой, всю дорогу распевая песни. Впрочем, ему и вправду хотелось петь. Как никогда, был он близок теперь к заветной цели, к исполнению давнишней мечты, и разве у всякого на его месте не озарилась бы ясным, радостным светом душа, не возликовало бы сердце, опьяненное предчувствием близкого торжества?.. Он пел и думал о своих юных друзьях и сподвижниках – о Маимхан и Ахтаме, о Махмуде и Семяте, о многих других, кто так же, как и он сам, с тревогой и надеждой будет ждать десятого дня, хайта, часа молитвы… Мулла Аскар не заметил, как добрался до дома.

Но странно – у порога к нему не выскочил, как Обычно, Илпатджан. И на двери нет замка. Каких воров прельстила его лачуга? Или тут постарались не воры?

Мулла Аскар не успел обернуться, как послышалось грозное: «Стой!» – и перед ним выросла громоздкая фигура Бахти.

– Что-то слишком уж вы развеселились, дорогой мулла… Развеселились, распелись, прямо как соловей на заре… Придется нам спутать ваши крылышки!..

– Ты нашел себе дело по душе, Бахти…

Два солдата вышли из домика муллы и надели Аскару наручники.

– Нет, Бахти, не на меня ты надел наручники – на свою совесть. – Мулла Аскар презрительно усмехнулся Бахти в глаза.

Солдаты во всем оставались верны своим правилам: прежде чем увести муллу, они с двух углов подожгли его ветхую лачугу.

Все это произошло поздним вечером, когда сгустились сумерки, да и хибарка муллы Аскара стояла на окраине селения, так что вначале никто ничего не заметил. Только двое подростков, которые возвращались с поля, навьючив ишаков соломой, при въезде в кишлак увидели, как вспыхнул домик Аскара. Оба оторопели, не веря своим глазам, а потом с пронзительным криком «Пожар! Пожар!» кинулись бежать вдоль улицы. Зловещая весть мигом облетела все селение и достигла дома дядюшки Сетака. Маимхан, не раздумывая, первой выскочила за ворота. Всюду слышались голоса: «Ведра!.. Везите бочку с водой!..» – и все бежали туда, где на фоне темного ночного неба вздымался столб огня.

Когда Маимхан, задыхаясь, примчалась к месту пожара, пламя уже полностью овладело домом, старые подгнившие балки громко трещали, длинные багровые языки уже лизали крышу.

– Воды, воды!.. – кричали в толпе. – Скорее!..

– А где же учитель?.. Где мулла Аскар?..

Маимхан, казалось, ничего не соображая, с мертвым, неподвижным лицом стояла перед пылающим домом, и вдруг – никто и опомниться не успел, как она ринулась прямо в огонь. Неизвестно откуда вынырнувший Хаитбаки закричал: «Махи!.. Куда ты? Сгоришь…». Со всех сторон раздавалось: «Махи! Махи…» Но она уже исчезла в дымных клубах пламени.

О, каким ярким, каким яростным светом была залита теперь знакомая ей комната, в которой обычно стоял тусклый полумрак! Маимхан бросилась к нише, где находились книги, – учитель так дорожил ими! «Кутадгу билик»[107]107
  «Кутадгу билик»– книга, написанная Юсупом Хас Хаджипом, XI в.


[Закрыть], «Диван лугат турки»[108]108
  «Диван лугат турки» – книга, написанная Махмутом Кашгари, XI в.


[Закрыть], «Джан намэ»[109]109
  «Джан намэ» – «Книга боя» – сочинение многих авторов о военном искусстве.


[Закрыть]… Она хватала все, что попадалось под руку, потом кинулась обратно, притиснув к груди тяжелую кипу, – но на пороге прямо на голову ей упал кирпич, выскользнув из-под обгоревшей балки. Маимхан покачнулась, шагнула еще раз, другой и упала, не выпустив при этом зажатые в охапку книги. Если бы не Хаитбаки, ее, возможно, погребла бы внезапно рухнувшая крыша…

Где тут было справиться с огнем, если у сбежавшихся на пожар не оказалось под руками ничего, кроме ведер! Водой плескали в пламя, но оно, казалось, не гасло, а, напротив, разрасталось все больше… Домик муллы Аскара, памятный в Дадамту каждому, – на глазах у всех превратился в груду пепла. Но односельчане жалели не столько о доме, сколько о его хозяине, попавшем в лапы своих заклятых врагов…

– Учитель… Где мой учитель?.. – бормотала в беспамятстве чуть живая Маимхан.

В ответ слышались горестные вздохи.

Глава девятая

1

Тускло мерцал светильник, лица сидящих вокруг людей были так же темны, как размытые черные тени на глинобитных стенах. Такие лица бывают у тех, на кого пала неожиданная непоправимая беда и кто еще не успел оправиться от страшного удара. Кузнец Махмуд, ювелир Семят, портной Саляй – все они, друзья и единомышленники муллы Аскара, поникли головами и смутились сердцами, оглушенные вестью об аресте своего наставника. Разное толковали в народе по этому поводу. «Газават – вот к чему он призывал», – утверждали одни. «Давал читать книги против шариата, муллы и засадили его в тюрьму», – говорили другие. «Распускал слухи, позорящие хана», – шептались третьи. Обычно в подобных случаях власти разъясняли свои действия специальным указом, но на этот раз арест муллы Аскара был окружен зловещей тайной. Она повергла в еще большую растерянность его друзей, не знающих, с чего и как начинать действовать, каким должен быть их первый шаг.

– Ладно, что случилось – то случилось, – нарушил тяжелое молчание Махмуд. – Сколько теперь ни прячь голову в колени, это не поможет.

– Зря мы поспешили, подняли шум в мечетях…

– Подняли шум?.. – загрохотал Махмуд. – А ты думаешь, в таком деле, как наше, можно обойтись без шума, друг Саляй?..

– Бросьте ворошить прошлое, – вмешался Семят. – Давайте решать, как нам вызволить нашего учителя.

– Верно, – согласился Махмуд. – Сейчас это самое главное – как его вызволить… Тюремная сволочь все сделает за деньги. Но денег надо столько, сколько теста за один раз можно просунуть в горло верблюду!

– Это все не шуточное дело… – подавленно проговорил Саляй, покачивая головой.

– Кто же говорит, что шуточное!.. Но мы все продадим, себя самих заложим, а учителя освободим!..

– Ты лучше скажи – как? Как освободим? – перебил Махмуда Саляй. – На словах все просто…

– Мы дали клятву над Кораном, – сказал Семят. – Помнишь ли ты ее, Саляй?.. Мы поклялись всегда и во всем быть вместе, даже если нам будет грозить смерть!..

– Правильно, Семят! – подхватил Махмуд. – Мужчина хранит верность своему слову! И к делу, к делу, братья…

– К делу… О каком деле ты еще говоришь? – возразил Саляй, беспомощно разводя руками. – Самое лучшее для нас – закрыть крышку котла, который кипел несколько дней, а теперь, когда погас огонь…

– Что?.. Что ты сказал, портняжка?.. – Махмуд подскочил к Саляю, стиснув свои громадные кулаки. Боязливые глаза Саляя сверкнули стеклянным, неживым блеском.

– Погоди, Махмуд, сядь, – остановил кузнеца рассудительный Семят. – Самое время сейчас затеять побоище между нами самими…

Махмуд, через силу сдержав себя, вернулся на место, сел, сжимая кулаки, похожие на два молота, – не вмешайся Семят, Саляю, наверное, пришлось бы испытать на себе их тяжесть.

– Я не могу идти наугад с закрытыми глазами, – проговорил Саляй после недолгого молчания.

– У каждого из нас один повелитель – совесть, – сказал Семят. – Мы не станем тебя удерживать.

– Нечего было тебе и путаться с нами, заячья ты душонка, – презрительно отозвался Махмуд. – Бери в руки ножницы да крои свои тряпки…

Они разошлись, ничего не решив.

Как раненый тигр, метался по своему двору разъяренный кузнец, сокрушая все, что ни попадало под руку. Одна за другой разлетелись на части две сабли – сам ковал, сам и сломал их о наковальню.

– И это люди?.. – повторял он про себя, меряя двор взад и вперед широкими шагами. – Те самые люди, которым так верил мулла Аскар?.. Болваны! Пышнохвостые индюки! Еще кровью не пахло, а они уже… Бабники! Растирали бы сурьму для своих жен, а не болтали о сражениях!.. – Махмуд чувствовал себя опозоренным перед муллой Аскаром, перед всеми на свете! Он был готов схватить обоюдоострый меч, кинуться к тюрьме и, если не освободить муллу Аскара, то, по крайней мере, – принять смерть, достойную джигита!.. Он был готов, готов на все! Но всякий раз, уже чуть ли не у ворот, его настигал плач ребенка, только что родившегося первенца-сына, – и Махмуд останавливался, сумрачно вздыхал и возвращался в дом, чтобы унять надрывающий душу крик. Здесь его встречал утомленный, больной от бессонницы взгляд жены; опершись о люльку локтем, она кормила грудью малютку-сына. И столько щемящего тепла было в этой картине, что сердце кузнеца таяло, подобно железу на огне, и таяли прежняя решительность и твердость… Но и в такие мгновения Махмуда не оставляла мысль, что он не отступит от намеченного, кузнец стряхивал с себя предательскую слабость, сжимал зубы, возвращался во двор и… все повторялось сызнова.

Кто-то постучал в ворота. Махмуд, забыв об опасности, которая могла нагрянуть в любую минуту, отворил калитку. Оказалось, что это Семят.

– Поговорим здесь, не заходя в дом, – сказал он, – только закрой ворота поплотнее… Ты что, собрался куда-то? Что это за меч в твоих руках?

– А ты уже испугался, заяц?..

– Дело покажет, кто заяц, а кто коршун…

– Вижу вас всех насквозь!

– Значит, не насквозь. Тебе только играть с мечами да саблями…

– А ты что, дрожишь за свою поганую жизнь?

– Я ничего не хотел говорить при Саляе…

– Струсил?

– Может быть. Но в таких случаях лучше выбрать осторожность. Портной-то, похоже, раскаивается…

– С самого начала надо было всыпать ему, куда следует, и отпустить на все четыре стороны.

– Он знает все наши планы, так что я на всякий случай…

– Что – на всякий случай? Не тяни, выкладывай, что у тебя за душой?..

– Саляй – трусливый человек, ты сам знаешь. Как бы его трусость для нас не обернулась бедой.

– Тогда покончим с ним – и концы в воду.

– Ни с того ни с сего – покончить?.. Так нельзя.

– Что же мы, миловаться с ним должны, пока он вас всех не выдаст?

– Оставим Саляя. Перейдем к нашим собственным делам. Мы не сможем дальше оставаться в городе, Махмуд. Нам нужно соединиться с Ахтамом и начать восстание с гор.

– По мне хоть с пустыни. Лишь бы не мешкать.

– Готовь тогда на завтра своих джигитов. Я тоже подготовлюсь, а вечером выступим из города.

– Мои джигиты готовы в любую минуту.

– Повара Салима оставим для связи. Его никто не заподозрит. А насчет муллы Аскара посоветуемся с Ахтамом. Я думаю, освобождать нашего учителя придется силой, другого выхода нет.

– Вот теперь ты говоришь дело, брат.

– Я пошел. Если Салим вернулся из кишлака, надо кое-что ему передать. Прощай, Махмуд…

2

Миновало несколько дней, и ранка на голове у Маимхан затянулась, что же до ее душевной раны, то день ото дня она болела все больнее. Бедный мулла Аскар!

Он томится в тюрьме, он в кандалах, он страдает, одному аллаху известно, что его ждет, а она ничего не делает, чтобы ему помочь, ее даже не выпускают из дома! Вдобавок – ничего достоверного о судьбе учителя никто не знает, хотя слухами и домыслами полно все Дадамту! Хаитбаки ездил в город за лекарствами для Маимхан, но и там не добился ничего путного… К тому же дядюшка Сетак и тетушка Азнихан последнее время очень явно давали понять Хаитбаки, что не желают видеть его в своем доме. На них, впрочем, было трудно обижаться – напуганные базарными сплетнями и пересудами о связях Маимхан с взятым под стражу муллой, старики совсем потеряли головы от страха за свою дочь. А староста Норуз по-прежнему не оставлял их в покое, коварно пользуясь обстоятельствами, чтобы исполнить давний, замысел… Вот и сегодня он вызвал к себе дядюшку Сетака с женой, прислал за ними своего работника, и в его сопровождении оба старика поплелись по заплывшим грязью улицам.

Увидев, что Маимхан осталась без бдительного присмотра, Хаитбаки мигом очутился у нее во дворе. Маимхан расчесывала густейшие волосы у своей младшей сестренки, заплетая их в тонкие косички.

– Куда это направился дядюшка Сетак? – спросил Хаитбаки.

– А сам ты не догадываешься? – ответила вопросом на вопрос Маимхан, не поворачивая головы.

– Наверное, опять старая лиса…

– Если догадался, к чему спрашивать?

– Да так, с языка сорвалось…

– Тогда незачем переливать из пустого в порожнее, – резко заключила Маимхан. – Лучше позаботимся об учителе…

Хаитбаки раскрыл было рот, чтобы что-то возразить, но так ничего и не сказал. Глазенки маленькой Минихан, похожие на ягоды черной смородины, с любопытством следили за ним и сестрой.

– Пойди-ка, вертушка, поиграй у Селимам, – проговорила Маимхан, заплетая последнюю косичку. Минихан подозрительно оглядела Хаитбаки и сестру, облизнула кончиком языка губы цвета китайской черешни и с сожалением пошла со двора.

– Ты можешь добыть лошадей и телегу? – спросила Маим.

– Лошадей и телегу? – удивился Хаитбаки. – Зачем они тебе вдруг понадобились?

– Я спрашиваю – можешь?

– Отчего же…

– Тогда нагрузи телегу дынями, а когда стемнеет, жди меня у мельницы.

– Куда ты собралась ехать?

– Во дворец.

– Во дворец?!

– А дыни мы привезем в подарок от лисицы Норуза…

Не задавая лишних вопросов, Хаитбаки поспешно отправился исполнить поручение.

Когда Маимхан и Хаитбаки на телеге, доверху нагруженной дынями, подъезжали к дворцовой площади, в самом дворце веселье было в разгаре. Звучала музыка, слышались оживленные голоса, и всюду так ярко сияли огни множества фонарей, что при их свете, казалось, даже иголка не останется незамеченной. Однако страже и слугам передалась общая беспечность, и Маимхан, которая в прошлый раз хорошо запомнила все ходы и выходы, без большого труда сумела пробраться через хозяйственные ворота во внутренний двор, где искусные танцоры услаждали представлением пеструю толпу гостей и придворных.

В центре двора под мелодию «Санем сада» плавно двигалась как бы сотканная из цветов лодка, впереди выступал одетый в красный атлас лодочник. Суденышко раскачивалось, кренилось набок, снова выпрямлялось и горделиво продолжало путь. А смелый кормчий отважно правил хрупким челноком, борясь с бурей.

Женщины, затаив дыхание, следили с верхних галерей за танцем, и даже не склонные к утонченным переживаниям беки, окружавшие гуна Хализата, то и дело издавали восторженные возгласы. Наконец лодочник, словно вынырнув из-под крутой волны, остановился перед хакимом и вместе с танцором, вышедшим из лодки и одетым во все белое, склонился в глубоком поклоне. Гун в ответ слабо кивнул – это значило, что и он доволен.

Потом новые актеры исполнили песню «Рамзан шерип», за ними акробаты в зеленых одеяниях прыгали, как мячи, и вращались, как мельничные колеса. И хотя Маимхан спешила выполнить то, ради чего проникла во дворец, ее так захватило зрелище, что она не в силах была оторваться, особенно, когда появились борцы. Лица их напряглись, ноги так уперлись в землю, что, казалось, вот-вот вдавятся в нее; оба стояли, свирепо стиснув друг друга, пока тот, у которого длинные, как грива, волосы падали до плеч, не поднял соперника и не ударил оземь; при этом раздался гул, будто рухнуло дерево. Все зашумели, приветствуя победителя.

Воспользовавшись этим шумом, Маимхан юркнула внутрь дворца, на женскую половину. Ее остановила служанка, стоявшая у лестницы, ведущей на галерею.

– Кто ты? – спросила она, приблизив руку со свечой к лицу Маимхан, и тут же с радостным изумлением узнала ее. – Откуда ты взялась, доченька?..

– Скажите, тетушка, как мне увидеть ханум из Дадамту?

– Погоди, погоди, дай-ка хоть посмотреть на тебя… Мы тут часто о тебе вспоминали, тревожились – как ты, что с тобой… Ведь твой учитель, говорят…

– Тетушка, родная, я очень спешу…

– Поднимись по этой лестнице и сверни направо. Ханум из Дадамту сидит на крайнем балконе. А у Мастуры-ханум разболелась голова, и она ушла к себе… Как же ты теперь живешь, доченька?.. Ведь столько времени прошло…

Маимхан было не до разговоров. Стремительно взбежала она наверх, отыскала дверцы в угловую балконную нишу – и, на цыпочках прокравшись в нее, обвила сзади шею Лайли руками. Та испуганно обернулась и в первое мгновение не поверила глазам.

– Это ты?.. Как тебе удалось?..

– Я все, все тебе расскажу, только чтобы нам никто не мешал…

– Пойдем… – Лайли сжала руку Маимхан и повела за собой. Через минуту подруги очутились в комнате Лайли. Защелкнув дверь на задвижку, Лайли пододвинула к Маимхан красивый низенький столик, уставленный фруктами и сладостями.

– Хочешь, я велю подать чай?

– Нет, не беспокойся, это лишнее. – Маимхан взяла с расписного блюда грушу, спелую, нежную, тающую на губах – и на какой-то миг все беды, обрушившиеся на нее, вдруг показались ей просто дурным сном. Словно собираясь с силами, она молча, не проронив ни звука, съела всю грушу, слизнула сладкий сок с кончиков пальцев и только тогда приступила к своему горькому рассказу.

Лайли слушала ее, не отводя от лица подруги глаз, полных слез.

– С тех пор как арестовали учителя, я больше не могу ни о чем думать. Его надо спасти, Лайли, сласти, чего бы то ни стоило.

– Что можем мы сделать, ты или я?..

– А Мастура-ханум? Что ты скажешь о ней?..

Лайли медлила с ответом. Со слов самого Хализата она знала, что мулле Аскару предъявляют очень тяжелые обвинения.

– Мне тоже кое-что известно обо всем этом, – сказала наконец Лайли, глубоко вздохнув. – Судя по тому, как о мулле Аскаре говорил длиннобородый дарин, он вряд ли…

– Ну, ну, что же ты замолчала?.. Не скрывай! – Маимхан обхватила подругу за плечи.

– …Он вряд, ли выйдет из тюрьмы живым, добрый наш мулла Аскар…

– Вот как… – Маимхан поднялась и, ничего не замечая вокруг широко раскрытыми глазами, направилась к двери.

– Куда же ты, куда ты, Махим!.. – Лайли бросилась к Маимхан, обняла и усадила на прежнее место. – Ты стала на себя не похожа за это время, Махим…

– Не знаю, может быть…

– Давай попробуем поговорить с Мастурой-ханум, – сказала Лайли, сама не особенно надеясь на успех, но чувствуя, что необходимо хоть как-нибудь облегчить страдания Маимхан. – Ты пока посиди, отдохни, я скоро вернусь.

…Она едва перешагнула порог – и тут же бросилась Мастуре в ноги. Та растерялась: впервые видела она в таком состоянии Лайли.

– Какое горе привело вас ко мне? – В голосе Мастуры звучало искреннее участие. Следует заметить, что с недавних пор она вообще начала благосклонней относиться к ханум из Дадамту: то ли поняла Мастура, что вина за все лежит не на бедняжке Лайли, а на самом Хализате, то ли по какой-то иной причине, но было похоже, что гнев она сменила на милость.

– Сестра, – сказала тихо Лайли, подняв глаза на Мастуру, – я осмелилась прийти с такой… такой просьбой, что она покажется вам…

– Говорите все, не бойтесь. Для меня будет приятно выполнить любое ваше желание. Пока еще аллаху угодно, чтобы ключи дворца хранились в моих руках.

– Но это… Вы даже не догадываетесь, о чем хочу я вас просить…

– Полно, полно, милая моя. Или, может быть, вы убили человека?!

– Что вы, Мастура-ханум, разве я решилась бы на такое?..

– Так что же случилось? – В голосе Мастуры пробились нетерпеливые нотки.

– Аскар… Тот самый, которого называют «мулла-коротышка»…

– Да, я знаю. Но что вам до него за дело? – Мастура приблизилась к Лайли. Теперь она смотрела на молодую женщину с недоумением.

– Не мне, Мастура-ханум, – речь о Маимхан.

– Маимхан?.. Постой, постой… Кажется, и в самом деле я что-то такое слышала… – Мастура, силясь вспомнить, сдвинула на переносье густые брови.

– Маимхан хлопочет об освобождении своего учителя. Она надеется только на вас, ханум.

– Где же она?

– У меня в комнате.

– Пусть она придет сюда.

Пока Лайли ходила за Маимхан, Мастура с помощью Шариван привела себя в порядок. Ей нездоровилось, и на ее побледневшем лице резко выделялись длинные густые ресницы и черные запавшие глаза.

– Входи, входи, милая, – ободрила она Маимхан, когда та появилась на пороге. – Как ты себя чувствуешь? – Она первой сделала шаг в сторону Маимхан.

– Простите меня, ханум, – благодарно улыбнулась ей девушка.

Мастуре было известно, какое значение придавалось делу муллы Аскара в правительственных кругах. Но ей не хотелось безжалостно перечеркивать надежды Маимхан, и она молчала, стараясь подобрать нужные слова.

– Пойми, Маимхан, – заговорила наконец Мастура, – сейчас трудно и думать о том, чтобы освободить муллу из зиндана…

Маимхан кинулась к Мастуре: все ее тело била нервная дрожь; надежда, мольба, отчаяние – чего только не было в ее лице в эти мгновения!..

– Потерпи, дочка, – продолжала Мастура, прощая девушке ее порыв, – но ты сама должна понять, как просто попасть человеку в большой зиндан и как сложно выбраться оттуда.

– Неужели нет никакого спасения, ханум?.. – еще боясь расстаться с остатками надежды, переспросила Маимхан.

– Я думаю, что нет, – ответила ханум решительно и так же решительно и резко продолжала: – Ты должна знать всю правду, дочка: нечего черную кошму выдавать за белую.

Они стояли друг против друга и так близко, что Маимхан, казалось, чувствовала на своих щеках холодное дыхание Мастуры, и это дыхание обдало ее с ног до головы и проникло к самому сердцу. Она пристально посмотрела на Мастуру, не обмолвилась больше ни словом и вышла из комнаты.

Теперь ей хотелось одного: поскорей выбраться отсюда. Она торопливо простилась с Лайли.

– Постой, постой же, мне надо еще кое-что тебе сказать, – пыталась удержать ее подруга. Но Маимхан смотрела на нее, как бы спрашивая: «О чем еще нам разговаривать?..»

– Возьми себя в руки, – бормотала растерянная Лайли, – и ты и Ахтам – будьте осторожны..

– Не беспокойся за нас, Лайли…

– Может быть, все еще кончится благополучно… Отыщется выход..

Ей так хотелось утешить свою единственную подругу, но чем?.. Маимхан молча слушала ее беспомощный лепет. Лишь на прощанье они обнялись и крепко, словно в последний раз, приникли одна к другой.

В тот момент, когда опорожненная от дынь телега выезжала из задних ворот дворца, дважды выстрелила пушка, оповещая подданных великого кагана о наступлении часа ночного сна.

Хаитбаки сумрачно нахлестывал лошадь. Маимхан сидела рядом с ним, погруженная в свои мысли, неподвижная, сосредоточенная. Что-то надо сделать, что-то предпринять, пока учителя еще не передали в руки палачам… О чем думает Ахтам? Куда попрятались друзья и сторонники муллы Аскара, которых он ей однажды перечислил? Нет муллы Аскара – нет головы у тела… Неужели все погибло и дело, начатое с таким трудом, обречено?.. Нет, нет, его надо продолжить во что бы то ни стало…

– Видно, мало толку от ханум, на которых ты рассчитывала? – спросил Хаитбаки. Они уже миновали городскую стену и ехали по дороге, ведущей в Дадамту.

Ветер гнал в небе облака, луна то и дело ныряла в них, и тогда все вокруг погружалось в густую тьму. В сыром воздухе пахло гнилью. Лошаденка, которой и без дальних поездок хватало работы в крестьянском хозяйстве, плелась из последних сил. Немазаные колеса, оставляя неровный след, жалобно и неумолчно скрипели, словно пели свой извечный тоскливый мукам.

– Скажи, Хаитбаки, о чем ты думал все это время?..

– Пока ты была во дворце?.. Ни о чем. Просто переживал за тебя.

До самого Дадамту она больше не проронила ни слова. Вблизи от своего дома Маимхан спрыгнула с телеги, прошла рядом несколько шагов и, не поворачивая головы, бросила:

– Не позднее, чем завтра, надо связаться с Ахтамом.

– Не беспокойся, Махи, все будет сделано.

– Прощай, Хаитбаки! – Она побежала к дому.

Ночь прошла тихо, но утром, когда семья собралась за чаем, Маимхан ждало неприятное объяснение с отцом. Получилось так, что лиса Норуз вынудил не отличавшегося твердостью дядюшку Сетака согласиться выдать свою дочь за Бахти. Разумеется, бедняга Сетак решился на это с таким чувством, как если бы от него потребовалось подписать смертный приговор для самого себя, но обстоятельства не оставляли ему другого выхода.

Все эти дни тетушка Азнихан ходила словно помешанная. Если с ней заговаривали, она смотрела перед собой с тупым напряжением, не понимая ни слова. Страдая за дочь, она таяла на глазах у всех, таяла и гасла, как догорающая свечка.

– С нынешнего дня чтоб ты и носу из дома не высунула без моего разрешения, – сказал Сетак дочери, и лицо его при этом из багрового стало до синевы белым.

– Лучше уж сразу привяжите меня веревкой, как овцу – с усмешкой отвечала Маимхан.

– Бесстыдная девчонка… Это все от ученья, да!.. – Дядюшка Сетак хотел казаться очень грозным, но в горле у него запершило, закололо, будто там застряла кость.

– О аллах, ты все сам видишь, все знаешь… – вздохнула тетушка Азнихан.

– Бесстыдство – это все-таки лучше, чем раболепство… – Маимхан поднялась, прошла к себе в спальную комнату. Родители остались молча сидеть за опустевшим столом.