Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Глава десятая

1

«Со всей ответственностью сообщаю вашей светлости, господин жанжун, – так начиналось письмо длиннобородого дарина, – что опасность предупреждена. Предводитель заговорщиков, человек по имени Аскар схвачен и брошен в зиндан. Таким образом, голова змеи раздавлена. Что касается хвоста, то уничтожить его не представляет большого труда. Руководствуясь указаниями вашей светлости, раскрыв глаза, насторожив уши, нацелив рассудок, мы неустанно следим за чаньту, держа наготове вверенные нам войска. Наши агенты действуют смело и находчиво. Судя по достоверным донесениям, нити недавнего заговора ведут к названному Аскару. Установлено, что среди черни арест Аскара возбудил волнение. Во избежание всякого рода случайностей я решаюсь просить не прекращать состояния боевой готовности еще некоторое время. Аскара допрашивали дважды, но на обоих допросах преступник отрицал предъявленные обвинения. Видимо, этот человек – не рядовой чаньту, и будут испытаны все средства, чтобы принудить его заговорить. О дальнейшем развитии событий я своевременно извещу вашу светлость.

Ваш верный раб Ван, шанжан».

Письмо длиннобородого дарина несколько успокоило его превосходительство, но было ясно, что опасность еще не миновала. Получив письмо, жанжун той же ночью приехал в Кульджу. Обычно, когда он еще только приближался к городу, раздавался залп из семи пушек, и, заслышав выстрелы, все жители должны были прервать любые дела и занятая и застыть на месте, скрестив руки на груди. На этот раз традиционная церемония не состоялась, ее заменил усиленный наряд патрулей на городских улицах и площадях.

– Меня удивляет, – сказал жанжун, просматривая материалы допросов муллы Аскара, – меня удивляет, господин дарин, что среди бунтовщиков появляются люди духовного звания. Религия и бунт – невероятное сочетание!

– Мне кажется, Аскар всю свою жизнь не столько проповедовал религию, сколько подрывал ее основы. Я достаточно хорошо изучил его, чтобы утверждать это. Аскар всегда выступал соперником и противником духовенства, призывавшего к сотрудничеству с нами и повиновению властям. Обратите внимание на эти бумаги, ваша светлость. – Длиннобородый пододвинул жанжуну стопку бумаг.

Жанжун, кисло поморщившись, начал читать, но перевернул только несколько листков.

– Эти чаньту подобны язвам на здоровом теле, – проговорил он, хлопнув себя по коленям. – Никакой им пощады, никакого снисхождения, вы слышите, господин дарин?

– Все это, ваша светлость, не просто прошения в пользу Аскара, это его оправдание и защита.

– Опасный человек… Но при удобном случае следует расправиться и с теми, кто вздумал его защищать.

– Совершеннейшая правда, ваша светлость. Я прибавил бы к вашим словам только то, что мы должны соблюдать величайшую осторожность.

– То есть?

– Легко убить тигра, попавшего в капкан. Важно посадить в клетку тех, кто еще на свободе.

– Говорите яснее.

– Если мы поспешим с казнью Аскара, то лишь подольем масла в огонь.

– Так что вы предлагаете? – Жанжун поднялся с места и начал набивать свою длинную трубку.

– Я думаю, до тех тех пор, пока мы не обрежем крылья мятежникам, таким, как Ахтам, живой Аскар для нас полезней мертвого.

Потягивая трубку, жанжун размышлял над сказанным. Длиннобородый хотел упомянуть еще о Маимхан, но не посмел больше тревожить жанжуна. Да и неловко было докладывать его сиятельству всего-навсего о какой-то девчонке.

– Чем же вы занимались до этого времени, если не могли поймать беглого каторжника?

– Он прячется в таком месте, где его очень трудно захватить. Две наши попытки не дали результатов. Солдаты не привыкли действовать в горных условиях…

– А почему бездельничает Хализат? Этого осла надо использовать в подобных случаях…

– Мы ждали ваших указаний.

– Я даю вам срок – одну неделю. Если вы не покончите с Ахтамом, тогда… Тогда пеняйте на себя…

– Последние дни я занимался заговором Аскара. Теперь наступает очередь приняться за Ахтама и прочих.

– Шанжан, именно сейчас необходимо взяться за создание уйгурских военных отрядов, о которых мы с вами говорили прежде.

– Сейчас ли?..

– Вы возражаете? – Жанжун побледнел: он все время чувствовал, как длиннобородый незаметно, с подобострастной улыбкой переиначивает его мысли, поправляет, подправляет и в заключение получается так, как хотел бы он сам, а не так, как желал жанжун.

– Если мы создадим военные части из чаньту, то не вложим ли тем самым в руки врага оружие против себя, и притом в столь критический момент?

Жанжун, сознавая превосходство длиннобородого, мрачно уставился на него и ничего не ответил.

– Но все, разумеется, будет исполнено, как хотелось бы вашей светлости…

– Ладно, поговорим об этом после, – проворчал жанжун.

Обсудив вопросы, связанные с Аскаром и подавлением зародившегося мятежа, в частности – вопрос о неотложной экспедиции против Ахтама, жанжун выехал из Кульджи в Куру. Что же до длиннобородого дарина, то он отправился ро дворец к Хализату.

– Господин гун, – сказал длиннобородый, снимая кожицу с розового суйдунского[110]110
  Суйдун – район, известный особенно вкусными персиками.


[Закрыть] персика, – по вашей милости и милости кази-калана мне пришлось забыть, что такое покой. – Он усмехнулся и проглотил персик, наполненный ароматным соком.

Хализат и кази-калан переглянулись и тоже рассмеялись, правда, несколько смущенно.

– Светлый разум господина шанжана – залог спокойствия не только для каждого из нас, но и для всего Илийского вилайета, – вкрадчиво заметил Хализат.

– Вот именно, – подхватил кази-калан, – для всего вилайета. Ведь такие разбойники, как этот Аскар, – это враги не только правительственной власти, они выступают против порядка, установленного аллахом.

Длиннобородый дарин желчно улыбнулся последним словам кази-калана. «Уж тебе бы держать язык за зубами, бухарский ишак, объевшийся кизяком», – хотелось сказать ему, но он смолчал. В расчеты шанжана не входило ссориться с гуном и его окружением.

– Смута подавлена. Все войдет в свою колею, если будет на то воля аллаха, – проговорил Хализат.

– Нет, господа, – отрицательно покачал головой длиннобородый. – Я посетил сегодня его превосходительство жанжуна…

– И что же, господин дарин?..

– Я думаю, в ближайшие дни нам предстоит еще немало хлопот. Нам, то есть не одному мне, но и вам, господин гун, и вам, господин кази-калан… – Длиннобородый одарил каждого из сидящих перед ним любезной улыбкой. – Если, разумеется, вы дорожите благорасположением жанжуна…

У обоих его собеседников беспокойно вздрогнули зрачки.

– Жанжун доволен арестом Аскара, но считает, что еще рано радоваться нашим успехам. Семь дней, и ни единым днем больше – вот срок, которым мы располагаем для поимки Ахтама и остальных мятежников. – Длиннобородый потянулся к блюду с фруктами, выбрал персик покрупнее и не спеша принялся очищать его от кожицы.

– Я готов служить его сиятельству всем, чем могу, – сказал Хализат, настороженно следя за движениями тонких гибких пальцев дарина. – Я широко раскрою двери своей казны перед любым смельчаком, который доставит голову этого разбойника…

– По закону шариата его нужно засечь до смерти! – воскликнул кази-калан, лихорадочно теребя бороду. – Только бы получить его в руки живым!..

– Господин кази, от самых страшных проклятии, которые мы станем произносить, сидя в комнате, не будет никакого проку, – холодно прервал длиннобородый и с таким выражением, с каким плюнул бы ему в лицо, сплюнул на пол.

– Вы правы, господин дарин…

– Сейчас не время играть в кошки-мышки. Нас ожидают более серьезные занятия.

– Господин дарин всегда может рассчитывать на нашу помощь, – сказал Хализат.

– Тогда с завтрашнего дня принимаемся за дело.

– Да пошлет аллах нам удачу!..

– Понадобятся люди, хорошо знающие горную местность.

– Такие люди у нас найдутся, господин дарин!..

Длиннобородый разделил персик на половники и, поочередно переводя взгляд с Хализата на кази-калана, проглотил – сначала одну половинку, затем другую.

2

Судя по тому, как прибрано было во дворе старосты Норуза, – даже улица перед его домом была выметена и полита водой, – ожидался приезд гостей, и гостей высоких. Сам хозяин, бледный от волнения, осунувшийся и словно похудевший за одну ночь, истерзанный тщеславием и множеством забот, в этот день поднялся раньше всех. Его резкий, пронзительный голос раздавался и на скотном дворе, и в поле, и на винограднике, и в кухне, никому ни на минуту не давая покоя. Староста Норуз самолично наблюдал, как метут двор, указывал, где расстелить новую кошму, поучал женщин, как резать мясо и чистить морковь, не спускал глаз со стола, который накрывали в комнате, предназначенной для особых торжеств.

– Эй, бездельники! – шумел он. – Почему просыпали рис?.. А мука, мука? Да у вас дырявые мешки! Вы что, разорить меня задумали, прохвосты?.. Эй, Джалил, где шкура от барана?.. Развесь ее хорошенько, да смотри, чтоб сорока не поклевала!.. Поглядите-ка на этого болвана Турды! Эй, что ты там стоишь, как пень, почему не принес угли для шашлыка?.. Хеличам, ты что, курносая, воробьев считаешь?.. Огонь-то у тебя совсем погас!..

– А ну, проходите, проходите дальше, нечего глаза пялить! – покрикивал Норуз на любопытных соседей, которые норовили заглянуть в калитку или, на худой конец, хотя бы в щелку в заборе. Никого из своих работников Норуз не выпускал со двора ни на минуту – такой народ, унесут, утащат, сопрут что-нибудь среди бела дня – за всеми одному не уследить! Всех, кто не принимал участия в приготовлениях, Норуз, чтоб не путались под ногами, отправил в поле.

Но вот наступило время молитвы, староста Норуз в последний раз все оглядел, проверил. Хотелось ему хоть кончиком языка попробовать кушанья, одним своим видом и запахом разжигавшие аппетит, но нельзя – ураза!.. Кое-как прочитав молитву, Норуз присел на супе – небольшом возвышении возле ворот – и начал поджидать гостей. Ждать пришлось ему недолго: вскоре на дороге, ведущей из города, показалось несколько всадников.

– Эй, бездельники! – завопил Норуз охрипшим голосом. – Встречайте гостей!.. Да коней, коней примите!..

«Бездельники» бросились к воротам…

Проскакав по улицам Дадамту, лошади подняли такую пыль, что в густейшем ее облаке почти не разглядеть было лиц всадников…

– Салам, господин дорга-бек, – сложив на груди руки, приветствовал Норуз Абдуллу. Тому слуги помогали сойти с седла, а это было нелегким делом и для слуг, и для самого Абдуллы.

– Не угодно ли перед вечерней трапезой отдохнуть в холодке? – изогнулся в поклоне Норуз, когда гости прошли во двор. Абдулла-дорга ничего не ответил, но, насупив брови, последовал за хозяином в сад. За Абдуллой неотступно следовали трое прибывших с ним спутников. Их налитые кровью глаза и устрашающий вид любого могли привести в трепет.

– Наверное, вас предупредили о нашем выезде? – спросил дорга, усаживаясь на толстую корпачу.

– Конечно, кое-что слышали, мой бек… – Норуз стесненно хихикнул.

– Этот разбойник Ахтам со своей голоштанной сволочью – наказание, посланное аллахом на наши головы, – продолжал дорга.

– Верно, верно…

– Отец ходжа и длиннобородый дарин поручили мне изловить Ахтама…

– Надо думать, уж теперь этому вору никуда не деться, – поддакнул Норуз.

– Есть и еще кое-какие заботы, но о них после. А пока немного передохнем. – Абдулла широко зевнул, стараясь зевотой подавить проснувшийся голод.

– Конечно, конечно, мой бек. – Норуз подложил дорге под бок пару пуховых подушек. На этом беседа оборвалась. Но по мере приближения часа вечерней трапезы у именитого гостя сохло во рту, глухо урчало в огромном животе, и Абдулла, который славился чревоугодием, начинал терять последнее терпение, чувствуя аппетитный аромат, доносящийся в сад со двора, где булькали котлы и звякала посуда. Солнце, однако, медлило на горизонте, и в его предзакатных лучах особенно соблазнительно алели, готовые под собственной тяжестью сорваться с ветвей налитые персики и нежные груши…

В саду появился Бахти, жирное лицо его так и лоснилось от улыбки.

– Салам алейкум, отец дорга! – проговорил он, почтительно приложив к груди руки.

Дорга в ответ кивнул, но не промолвил ни слова.

– Отправили ли мальчика послушать азан[111]111
  Азан – призыв к молитве.


[Закрыть], Бахти? – спросил Норуз у сына, превосходно понимая состояние дорги.

– Да, да, уже, отправили, – отвечал Бахти, перехватив едва заметное подмигивание отца, и бросился во двор.

Дорга как будто проснулся от этих слов, поднял голову, посмотрел на запад. Солнце нехотя склонялось к закату.

– Где будет угодно приступить к трапезе, мой бек, здесь или в гостиной?

– Мне все равно, – нетерпеливо отозвался Абдулла. Можно было заключить, что он готов направиться хоть на конюшню, лишь бы поближе к пище.

Длинный низенький столик посреди гостиной был сплошь уставлен разными яствами. Пока гости совершали омовение, со всех сторон послышались детские голоса: «Азан! Азан!» Не дожидаясь приглашения хозяина, Абдулла наскоро пробормотал: «Алла хамма накасанту ва елайку иптарту»[112]112
  Начальные слова праздничной молитвы.


[Закрыть]…– не дочитал молитвы, Отхлебнул из пиалы глоток воды, как предписывалось обычаем, и приступил к еде. Примеру дорги последовали остальные.

Начали с того, что выпили по пиале чая, закусывая фруктами. Дальше подали мелко накрошенную лапшу. Затем сменилось несколько кушаний: жирная самса – жарким из курицы, жаркое – шашлыком. Никто не отказался отведать и то, и другое, и третье. Перед тем как приступить к главному, ответственнейшему блюду – благородному плову, – полагалось произнести вечернюю молитву. Гости приступили к обряду. Но отяжелевший от пищи и питья Абдулла оказался не в силах самостоятельно совершить омовение. В таких случаях дома ему приходили на помощь жена или слуги, сегодня их заменил Норуз. Дорга вначале испытывал неловкость перед малознакомым человеком, но староста Норуз угодливо приговаривал: «Не беспокойтесь, мой бек. И вы и я – мы оба мужчины». Абдулла читал молитву сидя. После молитвы принесли плов с мясом перепелов. Все засучили повыше рукава и с таким азартом накинулись на еду, словно никто перед этим не отведал ни кусочка. Дорга, налегая на стол животом, ни разу не разогнулся, пока стоящая перед ним большая тарелка не опустела. Только тогда он откинулся назад и тяжело рыгнул.

– Пусть Бахтиахун никуда не уходит, – распорядился он, приступая к дыне.

– Конечно, конечно, мой бек, – отвечал Норуз.

Тут Абдулла закашлялся, поперхнувшись куском дыни, – ломоть, который он держал в руках наготове, выпал и соскользнул на пол. Дорга только теперь как будто почувствовал некоторую неловкость, обтер потное лицо полотенцем и отодвинулся от стола. Но лиса Норуз прикинулся слепым:

– Я велел охладить кумыс в родниковой воде, не хотите ли отведать, мой бек?..

– Можно бы немного подождать… Но если ты просишь – что же… – Дорга нахмурился, оглядывая своих людей, которые, не отрываясь, уплетали дыню ломоть за ломтем.

Трижды появились на столе деревянные чашки, наполненные кумысом, но беседа все не клеилась. Наконец дорга объявил, что пора перейти к делу.

– Готов внимать вам обоими ушами и сердцем, – преданно отозвался Норуз, умильно уставясь на Абдуллу. Бахти тоже не отрывал глаз от дорги.

– Здесь все свои, можно говорить начистоту?..

– Именно так, мой бек, – считайте, что все мы – ваши вернейшие рабы!

– Завтра сюда прибудет рота солдат.

– Рота солдат?.. О-о!..

– Я буду возглавлять эту роту, – дорга закрутил усы.

– Само собой, мой бек, само собой, – поддакнул Норуз.

– Бахтиахун покажет нам дорогу.

Бахти поднялся с места. Он так трепетал перед Абдуллой, что при словах «покажет нам дорогу» почувствовал, как что-то оборвалось у него внутри.

– Есть еще одно задание, – продолжал Абдулла, рыгая. – Ваши места превратились в гнездо отъявленных смутьянов…

– О аллах всемогущий!.. – вырвалось у встревоженного Норуза.

– Да, да, это так, и нечего притворяться!.. Аскар вышел отсюда, Ахтам со своими негодяями – тоже из Дадамту. И еще слышал я о какой-то выскочке, то ли Маим, то ли Наим…

– Нет, нет, она тут ни при чем… Так, девчонка… Просто когда-то училась грамоте у Аскара, – проговорил Бахти, привстав. В эту минуту он готов был совершенно искренне защитить Маимхан даже своей грудью.

– Мы ничего не можем сказать в оправдание остальных, мой бек, но против этой девушки язык не повернется говорить что-нибудь дурное…

– Бросьте, Норузбай, – прервал дорга, – не будь вы сами тестем ходжи, вам тоже пришлось бы давно очутиться в одном уютном месте…

– Спаси нас аллах, – испуганно пробормотал Норуз, приглаживая дрожащими руками бороду.

Зловещая тишина наступила в комнате. Слышалось только прерывистое дыхание объевшегося Абдуллы. Плотная тяжелая пища и кумыс брали свое – дорга незаметно для себя захрапел…

Беспокойная ночь, словно пронизанная предчувствием беды, опустилась на Дадамту. Протяжно выли собаки, невпопад кричали встревоженные петухи. Жители селения, обычно засыпавшие глубоким сном после дневных – трудов, почему-то не смыкали глаз, и во многих домах не гасли тусклые огоньки светильников.

Пожалуй, единственным человеком, который в полной мере наслаждался полночным покоем, был Абдулла, раскинувшийся на пуховых подушках и атласных одеялах. Что до лисы Норуза, то, проклиная неумолчный храп дорги, он всю ночь провел без сна, ворочаясь с боку на бок и строя различные планы, в которых приезд Абдуллы играл главную роль. Бахти же и трое спутников дорги кайфовали в саду.

– Милые мои друзья, – говорил Бахти, опираясь ка плечо сидевшего рядом с ним охранника, – заплачу вам, сколько спросите, только помогите мне…

– Перестань трепать языком, обжора, – ткнул его в грудь усатый охранник, посасывая трубку с анашой, – сказано тебе – возьмем в оборот доргу, значит, будь спокоен, получишь свою девчонку.

– Завтра в бой, кто знает, останемся ли мы в живых? – горько усмехнулся Бахти. В голосе его послышались слезливые ноты.

– Ну, ну, что слюни распустил? – отмахнулся от него первый охранник. – Наполнишь нам карманы – и девчонка твоя.

– Дай руку, друг, – захихикал Бахти, – за мной не пропадет, всем троим достанется по коню!..

– Ладно, ладно, решено…

Глава одиннадцатая

Теперь вместе с джигитами кузнеца Махмуда и ювелира Семята лесных смельчаков насчитывалось около сотни. В Пиличинское ущелье доставили сабли, сделанные Махмудом, и еще кое-какое оружие – почти все джигиты вооружились. Уже несколько дней шли горячие споры. Одни, во главе с нетерпеливым кузнецом, предлагали немедленно совершить налет на тюрьму и освободить Аскара, другие, среди которых был Ахтам, считали подобные действия заранее обреченными на неудачу. Осторожный Семят доказывал, что пока нечего и мечтать о вооруженных столкновениях – прежде следует серьезно подготовиться, увеличить количество своих сторонников, раздобыть побольше боеприпасов, а там уже действовать. В суждениях Семята был здравый смысл. В конце концов этого не могли не признать и Ахтам с Махмудом.

Лесные смельчаки сделали несколько набегов на байские стада, обеспечили себя продовольствием, фуражом, подтянули дисциплину. Ахтам был избран командиром, Махмуд ведал вооружением, Семят стал казначеем. Джигиты разбились на десятки, выставили дозорных, ввели ежедневные занятия, на которых вчерашние дехкане и ремесленники учились владеть саблей и винтовкой. Правда, приходилось беречь каждый патрон, каждую щепоть пороху, но усердия и старания у всех было в избытке.

Однажды после обычных занятий Ахтам, Махмуд и Семят присели передохнуть перед уже знакомой нам пещерой, которая всем троим теперь заменяла дом. Под лучами солнца золотились на ветвях урюк и дикие яблоки, щедрыми осенними красками пестрели горные березы, уже тронутые первыми холодами.

– Умарджан запаздывает, – сказал Ахтам, покусывая сухую травинку. – Не случилось ли что-нибудь с Маимхан…

– Не случилось ли что-нибудь с самим Умарджаном, – отозвался Семят.

– Может быть, отправим людей разведать?.. Маимхан давно уже место среди нас, ей все время грозит опасность. Как ты смотришь на это, Махмуд-ака?..

– Оставь, ука! Зачем тянуть девчонку в горы, что ей тут делать? – возразил Махмуд.

«Девчонка… Эта девчонка стоит четверых мужчин таких, как ты», – хотелось ответить Ахтаму, но ему помешал выстрел – стрелял дозорный, с высокого уступа наблюдавший за ущельем Гёрсай.

Джигиты мигом расхватали оружие и собрались на площадке у входа в пещеру. Ахтам подал команду строиться и приказал одному из джигитов узнать, что встревожило часового.

Джигит, словно кошка по стволу дерева, вскарабкался вверх по отвесной скале. Спустя минуту он уже стоял внизу, едва переводя дыхание:

– Солдаты… нас окружают…

– Махмуд-ака, ты со своими людьми идешь направо, я – налево… Но ни выстрела, пока солдаты не войдут в теснину!.. – Ахтам повел своих джигитов к вершине крутого холма. Привыкшие к горам, лесные смельчаки легко взобрались по склону, и каждый занял заранее назначенное место. Отсюда все узкое ущелье было видно как на ладони – Ахтам и Махмуд с обеих сторон заключили его как бы в тиски.

– Готовьте камни, Махмуд-ака! – негромко окликнул кузнеца Ахтам.

– Не беспокойся, ука, мы от вас не отстанем! – отозвался тот, подкатывая к самому краю скалы камень величиной с доброго барана. – Будем щелкать солдат, как орехи!..

Между тем противник – Ахтам внимательно наблюдал за ним – разделился на две части: один отряд, с полсотни человек, остался у входа в ущелье, другой, готовясь к нападению, пробирался по краю теснины в сторону пещеры. Впереди шел Бахти. Он настороженно озирался, вздрагивая от каждого шороха, и, когда под копытами коней с грохотом осыпались мелкие камни, втягивал голову в плечи. Солдаты, видимо, чувствовали себя не лучше. Держась одной рукой за седла, они крепко прижимали к себе ружья и сидели на конях прямо, напряженно. По мере того как сужалось ущелье, строй солдат вытягивался длинной цепочкой. Наконец перёдние всадники миновали то место, где притаились в засаде лесные смельчаки…

Джигиты, едва смиряя нетерпение, ждали команды, и вот, не сумев совладать с собой, Махмуд с яростным, торжествующим ревом: «Добро пожаловать, гости дорогие!..» – столкнул вниз громадный валун. Остальные джигиты последовали его примеру. Камни катились под уклон с возрастающей стремительностью, сшибались, увлекали за собой все, что ни встречалось на пути, образуя безудержную, бешеную лавину, сотрясая все вокруг оглушительным громом и грохотом. Смертоносный поток обрушился на солдат, и те, кого он настиг, были в мгновение раздавлены, расплющены, как лягушки, и погребены под каменным валом. Уцелевшие даже не успели выстрелить и в панике повернули назад. Если бы Махмуд не поторопился, они тоже навсегда остались бы здесь, в ущелье Гёрсай… Но Ахтам, досадуя на горячность Махмуда, приказал стрелять – и пули уложили еще человек десять…

Только почувствовав себя в безопасности, отступавшие остановились. Лянжанг, ротный командир, был бледен – не то от страха, не то от пережитого позора – и долго не мог вымолвить ни слова. Когда к нему возвратился дар речи, он принялся срывать злобу на солдатах:

– Трусы! – орал он. – Изменники! Мешки, набитые дерьмом!..

Абдулла-дорга испуганно озирался по сторонам. Он нигде не видел Бахти. Что с ним?.. Или он погиб?.. Абдулла всю жизнь привык, не слезая с седла, повелевать покорным, безропотным с виду народом, теперь он столкнулся с ним в открытом бою и впервые ощутил запах пороха и смерти. Ноги его дрожали, он поминутно вытирал с лица густую испарину, сознавая, как жалко выглядит в этот момент, и не в силах ничего с собой поделать.

– Ох, лянжанг, мы пропали… Что же дальше, что же дальше?.. – беспомощно повторял, он.

– Мы снова будем наступать и победим, – сказал по-маньчжурски лянжанг, не глядя на Абдуллу.

Виновником своей неудачи лянжанг объявил Бахти, в донесении длиннобородому дарину он писал: «Бахти завел нас в ущелье и предал врагу…» Затем говорилось о продолжении карательной операции, которая не может кончиться ничем, кроме полного поражения дерзких смутьянов. Лянжанг руководствовался полученным прежде приказом – не возвращаться, пока смутьяны не будут разогнаны или перебиты, а сам Ахтам не попадет в плен живым. Повинуясь воинскому долгу, лянжанг твердым голосом напутствовал солдат, готовя их к новому наступлению.

– А если бы мы вернулись в Дадамту, дали отдых солдатам и собрались с силами?.. – заикнулся было дорга, беспокоясь, разумеется, не столько за результат похода, сколько за свою жизнь. Лянжанг понял это.

Несколько мгновений он смотрел на Абдуллу, на его жирный, оплывший подбородок, на мясистые, в сизых жилках щеки, на маленькие, трусливые, беспрерывно мигающие глаза, – смотрел, подыскивая слова, которые выразили бы все его презрение, но так, очевидно, не найдя их, просто плюнул в лицо Абдуллы-дорги, пробормотал: «Скотина», – и отвернулся.

Если бы лесные смельчаки бросились, не теряя времени, за отступающими солдатами, возможно, их всех удалось бы захватить в плен. Потеряв голову от неожиданно легкой победы, джигиты, едва противник скрылся, кинулись собирать добычу. Они закололи лошадей десять с перебитыми ногами, переловили разбежавшихся, но самым ценным трофеем оказались ружья, около тридцати штук, и боеприпасы к ним. Засыпав тела убитых и раздавленных камнями, лесные смельчаки оставили в живых несколько контуженных и раненых.

– Вот когда мы покажем этим храбрецам их собственным оружием, где раки зимуют! – воскликнул Махмуд, подняв над головой новенькую винтовку.

– Если бы не поторопились, и показывать во второй раз было бы некому, – с усмешкой проговорил Семят.

Махмуд перехватил намек и нахмурился.

– Скажи и на этом спасибо, – буркнул он. – Пойдешь в бой – тогда и сделаешь все по-своему.

Семят покраснел. Казначею не довелось принять участие в схватке.

– Семят-ака правильно говорит, – вмешался Ахтам.

– Почему?..

– Если бы ты не поспешил, мы всех бы загнали в капкан.

– Наверное, я и в самом деле поспешил, – согласился Махмуд сокрушенно и вздохнул. – Вина моя, братцы…

Они больше не спорили: слишком велика была радость первой победы, никому не хотелось омрачать ее запоздалым препирательством. Кто-то из джигитов, на общую потеху, принялся изображать солдат, улепетывающих без оглядки, раздался дружный смех.

– Ну, теперь мы можем замахнуться и на дело покрупнее, брат Ахтам, – сказал Махмуд, когда веселье утихло.

– Так-то оно так, Махмуд-ака, только, прежде чем отрезать, надо хорошенько отмерить, – задумчиво ответил Ахтам, сидя в стороне: его не трогали общий смех и шутки.

Солдаты еще затемно вернулись к выходу в ущелье Гёрсай. На этот раз лянжанг предпочел наступать пешим строем: все были в лаптях и обмотках, головы повязаны синими платками, так что, если бы не ружья, доблестные вояки вполне сошли бы за мелких торговцев зеленью и овощами. Лянжанг действовал по строгим правилам военного искусства. Он объявил привал, выслал дозорных и, пока солдаты отдыхали, получил от разведчиков свежие известия: в лагере «воров» полное спокойствие, никакого движения.

В горах особенно холодно бывает перед рассветом, когда морозный воздух струится с покрытых вечными снегами вершин. Солдаты дрожали в своей легкой одежде, как озябшие козлята. Но лянжанг запретил жечь костры. Каждому выдали по испеченной на пару лепешке и по горсти соленого салата, доставленного в сплетенных из чия корзинах. Кое-как перекусив, солдаты двинулись дальше.

В это время джигиты Ахтама, утомясь от ночного, веселья в честь славной победы, спали-мертвым сном. На заре сон сморил и ничего не подозревавших часовых. Враг подошел совершенно беспрепятственно к самому входу в пещеру. Ее никто не охранял, безмятежная тишина стояла вокруг. Однако солдаты, еще под впечатлением вчерашних событий, готовы были в этой тишине увидеть тайный подвох и боязливо жались к скалам, ища укрытия понадежней.

Лянжанг, имевший немалый опыт в такого рода экспедициях, теперь действовал энергично. Разделив отряд на две группы, он приказал одним засесть за выступом горы сбоку от убежища лесных смельчаков, а сам, возглавив остальных, кинулся ко входу в пещеру, размахивая саблей и выкрикивая: «Ша-ша-ша!.. Руби, руби!..»

Ему удалось воодушевить солдат, всколыхнуть в них чувство мести за вчерашнее, и они с яростными воплями бросились вслед за командиром.

Только теперь очнулись джигиты, но не сразу поняли, что происходит. В пещере возникло замешательство, потом поднялся переполох, в общей сумятице каждый искал свое оружие, рвался к выходу, расталкивая товарищей, еще чуть-чуть, и произошла бы свалка… Но Ахтаму кое-как удалось навести порядок. Лесные смельчаки ринулись наружу. Однако – расплата за беспечность! – маньчжуры успели уложить на подступах к пещере человек десять, самых отчаянных, первыми рванувшихся из ловушки, в которую теперь превратилась их надежная крепость.

Молчали ружья, зато сабельные клинки короткими молниями бешено засверкали в лучах восходящего солнца. Сначала теснили солдаты, но джигитам удалось преодолеть их напор и, потеряв еще несколько товарищей, овладеть положением. Плечом к плечу, как два молодых льва, сражались Ахтам и Махмуд, не один маньчжур в то утро распрощался с жизнью под их смертельными ударами. «Крушите гадов, братья!..» С этим кличем охваченные неистовством джигиты наседали на врага, орудуя кто саблей, кто кинжалом, а кто и просто кулаком, который в жаркой схватке служит не хуже закаленной стали.

Солдаты отступили, отхлынули на другую сторону ущелья, залегли за камнями, отстреливаясь. Джигиты отвечали метким огнем из своих ружей. В душе они уже торжествовали новую победу – столь очевиден был их перевес над карателями, – но тут-то у них с тыла и поднялась та часть отряда, которую лянжанг коварно приберегал напоследок…

Лесные смельчаки оказались зажатыми в тиски. Пока Ахтам продолжал перестрелку, Махмуд повернул своих уже порядком измотанных джигитов против солдат, вступивших в бой со свежими силами. Однако все переменилось в единое мгновение: теперь противник занимал наивыгоднейшую позицию, а хозяева Пиличинского ущелья могли надеяться только на собственное мужество и отвагу.

Плечо Махмуда оцарапала пуля. Упало еще несколько джигитов. Солдаты упрямо продвигались вперед, пришел черед лесным смельчакам искать защиты у камней. И кто знает, что произошло бы дальше, если бы не случилось почти невероятное, почти чудо: на уступе скалы, нависающей над ущельем, в самый разгар боя появились три человека. Никем не замеченные вначале, они присмотрелись к тому, что творилось внизу, и принялись за дело: камни посыпались на головы засевших у подножия скалы солдат… Это и решило исход боя: маньчжуры побежали. Причем паника овладела не только теми, кому грозила непосредственная опасность: когда раздался устрашающий грохот и каменная лавина низверглась сверху, во многих сердцах возник испытанный вчера ужас, – казалось, само разгневанное небо посылает им смерть…