Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Это он, он!.. – вскрикнула невольно Лайли. Она не в силах была подняться – только прижала руки к груди и повернулась в ту сторону, где звучал пай.

– Умарджан?.. – Маимхан произнесла это имя так тихо, словно боялась своего голоса.

– Да, да!.. Умарджан!.. Но что делать?.. Его снова схватят, он не должен приближаться к дворцу… Слуги гуна бросят его в зиндан…

Поблизости раздалось:

– Дадамту-ханум, Дадамту-хану-у-ум! – и у входа в беседку возникла Потам.

– Что случилось, Потам-хада? – спросила Маимхан, подходя к ней.

– Нукерам приказано поймать Умарджана.

– О аллах! – взмолилась Лайли сквозь слезы. – Пусть не исполнятся все мои желания, кроме единственного: сделай так, чтобы Умарджан остался на свободе! Спаси его!..

– Прощайте, я ухожу, – сказала Маимхан твердо.

– Куда же ты?..

– Надо предупредить этого безумца!..

– Не бросай меня, что я буду делать одна?..

– Будь спокойна и не тревожься за меня. – Маимхан звонко поцеловала подругу в щеку и, решительно разжав ее объятия, вышла из беседки. Но прежде чем исчезнуть в сумерках, она обернулась еще раз:

– Помни, Лайли, ты должна крепиться во что бы то ни стало. А я… Возможно, мы скоро встретимся. Прощай!..

Лайли смотрела ей вслед, как птица, приникшая к прутьям своей клетки.

2

– Ваше мнение, господин гун?.. – нетерпеливо спросил жанжун, прикрыв глаза своими уродливо пухлыми веками. – Зерно нам необходимо. Зерно!.. Зерно!

– Слово великого жанжуна – это слово великого хана. Мы повинуемся. – Хализат привычным движением поднес правую руку к груди.

– Средства, отпущенные для нашего содержания, временно сокращены, поэтому… – Раскосые, маслянистые, как у жирной мыши, глаза жанжуна уперлись в Хализата. – Поэтому для покрытия наших расходов следует повысить налоги.

Хализат не вынес взгляда жанжуна, уставился в пол и ничего не ответили. Некоторое время оба молчали.

Ни гун, ни жанжун не уступали один другому в стремлении побольше урвать для себя из награбленного добра. Жанжун пополнял и свою собственную и государственную казну тем, что изобретал новые налоги и увеличивал старые, а Хализат в свою пользу присовокуплял к ним дополнительные надбавки. Сейчас он как раз я был озабочен размышлениями, какую выгоду сулит ему то, на чем настаивал жанжун.

– Взгляните на это, – перебил его мысли жанжун, указывая на пачку листов тонкой бумаги. – Здесь подсчеты нашего казначея. – Длинные пальцы жанжуна с острыми ногтями легли на лист сверху. – По этим подсчетам вместо двенадцати хо[39]39
  Хо – мера веса, равная четырем пудам.


[Закрыть] зерна, которые мы изымали прежде с каждого двора, теперь следует брать двадцать четыре хо.

– Понимаю, господин жанжун. – Хализат бережно принял бумаги с расчетами, мелко исписанные китайскими иероглифами; он не только говорил, но и читал по-китайски.

– Мы – ваша, а вы – наша опора, – сказал жанжун, когда Хализат окончил чтение. – По-моему, такой налог не будет для населения в тягость? Не так ли?

Хализат ответил не сразу. Ведь речь шла о его подопечных, тут положение обязывало несколько помедлить с ответом.

– Я полагаю, что преданные хану подданные не станут противиться этому налогу, не правда ли, господин гун?

– Конечно, конечно, господин жанжун, – поспешил согласиться Хализат, чтобы его затянувшееся молчание не было истолковано как-нибудь превратно.

Однако жанжун и не нуждался в согласии Хализата: он привык, что любое распоряжение верховной власти исполнялось беспрекословно. Тем не менее, зная, в каком положении находится народ, задавленный непомерными налогами, жанжун, опасаясь конца его долготерпения, считал необходимым заручиться поддержкой местной знати, чтобы ее руками обделывать свои дела. С этой целью он и затеял разговор и вел его по намеченному плану.

– Во всяком случае, главное – обеспечить спокойствие… – Жанжун умышленно оборвал начатую фразу, испытующе глядя на Хализата.

Что же до господина гуна, то у него имелся основательный опыт в подобных предприятиях, который подсказывал, на что способны люди, доведенные до отчаяния. Но, разгадав замысел жанжуна с первых слов, Хализат, умея не только повелевать, а и подчиняться, не возражал жанжуну, пытаясь до поры до времени держать свои сомнения при себе.

– Конечно, будет хорошо, если удастся избежать недовольства и возмущения…

– Недовольства и возмущения?.. – не проговорил, а прорычал жанжун, зло плюнув прямо на ковер. – О каком недовольстве и возмущении вы говорите?..

– Простите, господин жанжун… Если где-нибудь и возникнут волнения, будут приняты надлежащие меры. Наши беки умеют обуздать мятежников…

– Ханьхау![40]40
  Ханьхау! – Очень хорошо! (китайск.).


[Закрыть] Благодарю вас за преданность, господин гун. – К жанжуну вернулось спокойствие, но улыбка, которую он выжал на лице, получилась бледной.

Хализат поднялся, приложил руки и груди и поклонился.

– Мы приветствуем и ценим безграничную преданность господина гуна великому кагану, – сказал жанжун и в ответ также наклонил голову. – Присядьте, гун, есть еще одно дело, которое нужно обсудить.

Некоторое время оба молчали. Затем жанжун, для которого разговор с Хализатом был не более, чем заранее продуманной игрой, продолжал:

– Вероятно, мне нечего добавить к тому, что известно самому господину гуну о беспорядках на медных рудниках?

Отличный ход! У Хализата, который до сих пор неплохо справлялся со своей ролью, от изумления покруглели глаза.

Жанжун облизнул кончиком языка зубы, клыкообразно выступающие наружу (если волки умеют улыбаться, то, вероятно, улыбаются они именно так).

– Какие беспорядки имеет в виду господин жанжун?.. – Хализат не мог скрыть полнейшей растерянности, он даже слегка заикался от волнения. Что еще на уме у ханского вельможи, способного одной своей улыбкой уничтожить человека?..

– Что вас так встревожило, господин гун? Или вам ничего не известно?

– Аллах свидетель, – заговорил Хализат, оправдываясь, – я ничего не знаю о том, что там случилось…

– Тогда хотелось бы знать, чем заняты беки, которые кормятся вокруг гуна? Почему они не стали вашими глазами и ушами?

– Это правда, правда, господин жанжун, сам аллах говорит вашими устами, отец мой… – В смятении Хализат не заметил, как назвал жанжуна своим отцом. – Эти дармоеды и ослы только и умеют сытно жрать, сладко пить да дрыхнуть без просыпу…

– Мы это знаем, господин гун, – кивнул жанжун и прибавил с двусмысленной усмешкой: – И вам тоже цену знаем, истинную цену…

– Если бы не ваша защита, не защита великого кагана, эти скоты давно съели бы меня с головой…

Судя по всему, Хализат не преувеличивал. Жанжун продолжал:

– Нам стало известно, что некто по имени Ахтам убил трех наших солдат и бежал…

– О аллах…

– Но беда в том, что наши люди до сих пор не могут схватить его, так как он скрывается не где-то, а у стен вашего дворца.

– О великий аллах…

– Мы не стали ловить разбойника, чтобы не причинять вам беспокойства.

Последние слова жанжуна были ложью: солдаты не только обыскали все окрестности дворца, но и арестовали по подозрению несколько человек.

Хализат ощутил себя мальчишкой, который попался в чужом саду и не может ни слова вымолвить в свое оправдание.

– Ну, что было, то было и пускай порастет травой, как говорят в ваших местах, – смягчился жанжун.

– Прошу простить меня, великий жанжун, – виновато бормотал Хализат. – Последние дни я плохо себя чувствую и отошел от дел… – Он и тут солгал: ему было известно о бегстве Ахтама.

– Хорошо, – жанжун освободил Хализата от петли, которую сам затянул на его шее. – Пока я жив, гуну некого бояться.

– Да продлит аллах ваши дни, великий жанжун!

Теперь на душе у Хализата чуть отошло, он с облегчением вытер со лба холодную испарину. Что же до самого жанжуна, то он вполне удовлетворился достигнутым: Хализат был в его руках. Жанжун набил длинную трубку и с наслаждением закурил. Хализат преданными глазами смотрел, как жадно всасывает он табачный дым и выпускает густыми струями из широких ноздрей.

Спустя немного времени жанжун, не откладывая трубки, медленно поднялся, подошел к окну, оперся на разрисованный в шахматную клетку подоконник и сделал знак Хализату. Гун торопливо подскочил к нему.

Из окна была видна огромная площадь, на которой проходили военные занятия. В одном конце тренировались копьеметатели, в другом солдаты стреляли из длинноствольных ружей по мишеням, на окраине плаца расположились фитильные пушки.

– Смотрите, господин гун… Это войско всегда стоит на страже нашей безопасности… Нашей и вашей, господин гун…

Устрашить Хализата зрелищем своих солдат – это тоже входило в заранее намеченную жанжуном программу сегодняшней встречи.

«О всемогущий аллах!..» – только и вздохнул про себя Хализат, а вслух произнес:

– Нет силы, которая не покорится такому войску.

Жанжун был доволен произведенным впечатлением, но продолжал играть гуном, как мячиком:

– Мы надеемся вскоре создать особое войско из уйгуров, – во главе этого войска мы поставим вас, господин гун.

Хализат верил и не верил своему счастью…

– Но пока о том, что вы слышали, никто не должен знать. Таково желание великого кагана.

– Я во всем повинуюсь вам, господин жанжун… – с готовностью откликнулся Хализат, уже представляя себя в роли главнокомандующего.

Жанжун с почестями проводил Хализата.

Когда они шли по просторной веранде, жанжун сказал ему, похлопывая по плечу:

– Вы видите там, у входа, каменных львов?.. Один из них – это вы, другой – это я.

– Воистину так, господин мой…

– Если новый налог будет собран, вы получите чин вана, – сказал жанжун в заключение.

– Из ваших уст исходят не слова, а сахар и мед, мой господин, великий жанжун. Я во всем доверяюсь вам.

Витая мыслями в блестящем будущем, которое открывалось для него о этого дня, Хализат даже не заметил, как сел в свою коляску, запряженную мулом.

3

«Длиннобородым дарином»[41]41
  Дарин – большой, уважаемый человек.


[Закрыть] прозвали шанжана[42]42
  Шанжан – начальник уезда (китайск.).


[Закрыть] Вана за его бороду, черную, длинную, похожую на волосяное опахало. Маленький, невзрачный, напоминающий своим усохшим телом подростка, со смуглым сморщенным личиком и зелеными стрекозиными глазами, которые, однако, светились недюжинным умом, этот человек выделялся среди остальных сановников при жанжуне и был одним из немногих, на кого тот опирался в своей деятельности.

За двадцать лет управления Илийским вилайетом длиннобородый дарин основательно изучил географию, народные обычаи и историческое прошлое Синьцзяна, поэтому ни в одном серьезном деле жанжун не обходился без его советов. И хотя разговор с Хализатом закончился именно так, как хотелось жанжуну, у него было достаточно причин сомневаться в исполнимости своего замысла. Перечитав еще несколько раз секретное послание, прибывшее из Пекина, и стараясь до конца проникнуть в смысл каждого иероглифа, жанжун решил переговорить с дарином.

– Мне нечего скрывать от шанжана, – сказал он, кладя перед ним секретное письмо.

Оно было направлено из резиденции хана и адресовано всем управителям провинций. В письме речь шла о трех вопросах. Во-первых, сообщалось о том, что в бассейне реки Янцзы крестьяне подняли восстание, и оно, как пожар, уже перекинулось на средние провинции – Ганьсу, Пинша и Чинхай, в свою очередь граничащие с Синьцзяном. Если не принять своевременных мер, восстание грозит распространиться дальше.

«Во-вторых, следует учесть, – говорилось в письме, – что мятежные настроения среди крестьян внутренних районов могут объединиться с непокорством мусульманского населения, а это представит серьезную опасность для империи. Особенно сложно сохранить спокойствие и порядок на окраинах, удаленных от столицы. В случае необходимости местные власти должны принять меры, рассчитывая на собственные силы…»

В третьем разделе письма говорилось о русском царе, чье влияние продвигается все далее на восток и требует неослабного внимания и бдительности.

Письмо содержало многочисленные примеры и наставления и заканчивалось так:

«В сложной нынешней обстановке управление местным населением требует особого искусства, государственной мудрости и дальновидности: в одних случаях нужно оказывать всяческое покровительство и поощрение, в других поступать по всей строгости, а самое главное – сеять рознь между нашими противниками и уничтожать их поодиночке».

– Что вы думаете обо всем этом? – спросил жанжун, когда дарин прочитал письмо.

– Если бы у чаньту, – раздумчиво проговорил шанжан, попыхивая трубкой, – если бы у чаньту нашелся кто-нибудь, у кого в голове есть хоть малая толика мозгов, он бы понял, что сейчас самое время для мятежа.

– Так-так… – Жанжуна покоробил прямой ответ Вана.

– Но господину жанжуну нечего опасаться, – продолжал дарин, от которого не укрылась растерянность жанжуна. – У чаньту еще не родился такой человек.

Жанжун опустил глаза, пристыженный спокойствием собеседника.

– Хотелось бы знать, что еще думает досточтимый шанжан о письме из Пекина…

Дарин не спеша облизнул своим желтоватым языком тонкие губы и, прежде чем ответить, некоторое время собирался с мыслями.

– Истории свойственно повторяться. На двадцать втором году правления великого Чанлун-хана[43]43
  Чанлун-хан – маньчжурский хан, правивший в XVIII веке.


[Закрыть] мусульмане убили дутун Аминдава и подняли над Кашгаром свое знамя, главарь же их объявил себя Батурханом…

– Шанжан, – нетерпеливо перебил жанжун, – до старых ли побасенок нам сейчас?..

– Сановник, управляющий чужим народом, не зная его прошлого, допускает много ошибок, – наставительно заметил дарин и, не дав жанжуну раскрыть рта, дважды повторил эту фразу. – Что же касается Аминдава и джунгарского хана Дабаджи, а с ними вместе и наших маньчжурских правителей, то их ошибка заключалась в следующем. Хан долгие годы держал в тюрьме Батурхана и его братьев, но затем выпустил их на свободу. В результате Батурхан стал добиваться и добился-таки престола…

– Не думает ли-досточтимый господин Ван, что повторить историю так же легко, как перебросить костяшки четок? – рассмеялся жанжун. – Стоит ли трудиться пересказывать то, что всем давно известно?

– Прошедшие времена дают уроки нынешним, – невозмутимо сказал дарин.

– Например?

– Например, нам полезно вспомнить, при каких обстоятельствах генералы Иекапин и Джаухуэй свергли власть Батурхана.

– То есть?.. – Жанжун недоверчиво взглянул на своего советника.

– Батурхан лишился власти потому, что кучарские и турфанские ходжи и беки перешли на нашу сторону и выступили против Батурхана, – продолжал дарин, поглаживая свою жидкую бородку. – А кучарские и байские ходжи и беки, – разве они не присоединились к нам тоже? Но как эти люди стали врагами для своих братьев по крови и вере и друзьями для тех, кого сами называли «кара капиры», что значит – «черные неверные»? Почему они сами вырыли себе могилы?.. Каждый из них стремился к власти, каждый добивался господства над Синьцзяном, своя слава была им дороже родины – и они перегрызлись между собой, как собаки из-за кости…

Несколько минут оба молчали и сосредоточенно курили трубки.

– Сейчас мы имеем дело с точно такими же обстоятельствами. Воспользоваться ими для нас важнее, чем снарядить любое войско.

– Превосходно! – Жанжун одобрительно похлопал своего собеседника по плечу и вынул из ниши небольшой сосуд с изображением тигра.

– Пусть ваша мудрость процветает многие годы, шанжан!

Выпив хучуджу[44]44
  Хучуджу – водка, настоенная на костях тигра.


[Закрыть], они начали чистить лежавшие на столе мандарины. Разговор продолжался.

– Итак, что же вы предлагаете, господин Ван?

– Прежде всего сохранить за собой Илийский округ, сердце всего этого края…

– Дальше, дальше, господин Ван, – нетерпеливо перебил жанжун.

– Я снова должен обратиться к истории.

– Что ж, я слушаю.

– Как известно господину жанжуну, – начал дарин, демонстрируя обширность своих познаний, – на девятнадцатом году царствования великого Чанлун-хана главнокомандующий джунгарскими войсками Амурсана убил своего брата Ламаджи и возвел на его престол Дабаджи. Вскоре между Амурсаной и Дабаджи возникли раздоры, и Амурсана, объединив под своим знаменем монгольские племена хошут, торгут, хут и другие, перешел на сторону маньчжур. Я, разумеется, не сказал ничего, что было бы для вас новым…

– Продолжайте, продолжайте…

– Тем самым Амурсана облегчил маньчжурам возможность вновь овладеть Джунгарией. Ныне для нас Амурсанами должны стать кумульские, турфанские, кашгарские, аксуйские, хотанские беки и в первую очередь – под самым нашим носом – бек Хализат.

– Вы на верном пути, господин Ван…

– Мой план таков: первое – мы создаем из местного населения «отряды охраны и порядка» и назначаем их главой бека Хализата. Второе – мы объявляем Хализата хакимом всего Синьцзяна. Чтобы отсечь кумульских беков от дунган, им надо тоже кинуть какую-нибудь подачку. В-третьих, на юге следует усилить давнюю борьбу между «черногорцами» и «белогорцами». Если удастся вовлечь во все эти междоусобицы беков, тогда…

– Тогда они сами будут пожирать друг друга…

– Еще раз повторяю, господин жанжун, – продолжал Ван, – мы до тех пор сумеем удерживать в своих руках этот беспокойный край, пока будем натравливать одних беков на других и не допускать между ними единства…

Наместник из Пекина и его длиннобородый советник в полном согласии с инструкциями секретного письма подробно разработали план действий и затем утвердили его окончательно на военно-государственном совете.

Глава вторая

1

Еще в те времена, когда мулла Аскар только поселился в кишлаке Дадамту, ему дали прозвище «Коротышка мулла». Он и в самом деле был не очень-то высок ростом, мулла Аскар, но своими коротенькими ножками исходил немало дорог, изведал и радость, и горе, и ледяной холод вершин, и мрак таких пропастей, куда не дерзнет заглянуть и сильный. Скучна и пуста жизнь без крутых подъемов и спусков, однако мулла Аскар не мог пожаловаться, что путь его ровен и гладок…

Редко кто мог сравниться с Аскаром в учености и красноречии, но не умел он ладить с беками, ишанами и муллами, ему никогда не находилось места среди них, да и не в его характере было тереться возле знати. Богачи считали Аскара чудаком и нелюдимом, при встрече скалили зубы, смеясь ему в лицо, а за спиной грозились, готовые в любой подходящий момент лягнуть своим ослиным копытом – большинство из них на собственной шкуре познали остроту языка Коротышки муллы и язвительность его ума.

– Эй, Аскар, – обратился к нему однажды во время какого-то большого чаепития кази[45]45
  Кази – судья.


[Закрыть] города Кульджи, – что ты там топчешься в стороне, иди к нам! – и рукой, с которой свисали перламутровые четки, указал место. Аскар подошел и молча остановился, скрестив руки на груди.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал кази, – ты все упрямишься, все ворчишь, все рыщешь неизвестно где, а мог бы сидеть рядом с этими достойными людьми, – он кивнул на своих гостей, которые своими высокими чалмами напоминали бодливых кочкаров[46]46
  Кочкар – баран.


[Закрыть].– Зачем ты себя мучишь, зачем терзаешь свои ноги, шляясь, как бродяга, из города в город, из кишлака в кишлак? Ведь ты не глуп, ты одного только не знаешь – мадара-мурассе[47]47
  Мадара-мурассе – работать в согласии.


[Закрыть]… Ну, взгляни на себя, ведь ты похож на ощипанного беркута, разве это жизнь?

Раздался такой хохот, что те, кто находился во дворе, начали заглядывать в двери. Смеялся кази, его заплывшее салом лицо побагровело и раздулось, как пузырь. Стонали, задыхались от смеха, подталкивали друг друга плечами муллы – точь-в-точь дохлые лошаденки, что трутся боками о дерево.

– Ловко вы его, кази-ата!..

– Ощипанный беркут!..

– О-ох, не могу…

Коротышка мулла и бровью не повел, видя издевки кази и его блюдолизов. Спокойно дождался он, пока затих смех, и медленно обвел взглядом всех сидящих:

– Чем сто лет жить, как вороны, клюющие кизяк, лучше один день прожить, как беркут, питаясь свежим мясом.

Сказал – и вышел из гостиной. Муллы смотрели ему вслед с таким выражением, будто по их головам прогулялась хорошая дубинка.

Немало таких случаев было в жизни Аскара, не раз его недруги пытались кулаками своих пособников проучить его, избив до полусмерти, но простые люди не давали в обиду своего любимца и заступника.

…В тот день, о котором мы рассказываем, мулла Аскар отправился на шумную базарную площадь: ее пестрые краски, веселая суета и многолюдство всегда успокаивали муллу, когда он чем-нибудь бывал сильно раздражен. Сегодня утром Аскар видел, как по улицам города проезжал Хализат со своей свитой, и чем больше думал он о Хализате, тем больше разъярялся. «Ведь это болван, отлитый из меди и золота, обыкновенный болван, – думал он. – Какая надменность, сколько важности и тщеславия в каждом движении, каждом слове!.. Что ему народ, о благе которого он должен заботиться?.. Так, прах под копытом коня!.. А свита?.. Всякий стремится подражать своему господину!.. Чего стоит хотя бы этот медведь Абдулла-дорга[48]48
  Дорга – сборщик податей.


[Закрыть]… Да разве такие ничтожества когда-нибудь постигнут величие науки, оценят пользу знаний, разве станут они заботиться о просвещении, заводить школы, покровительствовать искусству?.. Э, Аскар, ты был бы последним глупцом, поверив такой чепухе!»

Аскар шел, ничего не замечая вокруг, пока его не дернули сзади за рукав. Он обернулся и увидел старого дехканина.

– Салам, мой мулла, – сказал старик, участливо глядя на Аскара. – Чем вы встревожены? Какая беда случилась с вами?

Сумрачное лицо Аскара посветлело: он узнал своего земляка из Дадамту.

– И ты здесь, дорогой? – обрадовался он неожиданной встрече.

– Да вот приехал в город за покупками, а собрался назад и увидел вас. Не отправимся ли домой вместе?.. Я кричал вам издали, только вы идете и не слышите… Что-нибудь скверное случилось, мой мулла?

– Все в порядке, дорогой, ничего не случилось. Просто слишком много разных мыслей набилось в мою голову, и я иду и думаю, кому мне их подарить?..

Оба, забыв, что стоят посреди дороги, громко рассмеялись.

– Не зайти ли нам в ашпузул[49]49
  Ашпузул – харчевня.


[Закрыть] мой мулла? – предложил дехканин.

– Оставь ашпузул другим, дорогой, заглянуть в ашпузул одним глазом – все равно что кинуть на ветер целое хо пшеницы. Мы пойдем в чайхану, выпьем горячего чая и закусим свежими лепешками.

В маленькой чайхане, куда они свернули, было почти пусто, лишь несколько посетителей чаевничали, расположась в уголке. Хозяин, человек могучего сложения, с густыми черными усами, встретил муллу как давнего знакомого, тотчас разостлал перед гостями белую кучарскую кошму, заварил чай и через минуту вернулся с подносом, на нем лежали три лепешки, от которых еще шел пар, и несколько горстей черного кишмиша.

– Прошу отведать, мулла Аскар, – приговаривал он, улыбаясь и разливая душистый напиток в цветные пиалки.

– Рахмат, рахмат, бурадар[50]50
  Бурадар – братец, приятель.


[Закрыть]. Присаживайся и сам, расскажи, как твои дела, – в свою очередь пригласил его Аскар, принимая пиалу.

Но не успели они перекинуться и парой слов, как чайхана наполнилась людьми. Кого здесь только не было! Портные и сапожники, ювелиры и мелкие торговцы из ближних лавочек – все оставили свои занятия, услышав, что появился Аскар.

– Ну-ка, ну-ка, дорогие мои бурадары, подходите поближе, садитесь, места хватит для всех, – приветствовал их Аскар, ласково здороваясь с каждым.

Его окружили плотным кольцом старые верные друзья.

– Что-то редко стали вы нас навещать в последнее время, мулла Аскар. Не в обиде ли вы за что-нибудь? – спросил Аскара сутулый Саляй, который всю жизнь гнулся над своей иглой.

– У бешметов, что ты шьешь, бурадар, рукава уже, чем шумяк[51]51
  Шумяк – костяная трубочка, по которой стекает в горшок моча лежащего в люльке ребенка.


[Закрыть]. Как же не обижаться, если они трещат по швам, едва наденешь!.. – сказал Аскар.

– Что делать бедняге Саляю, мулла, – вмешался словоохотливый чайханщик, – если купец Тохсун мерит свой материал кривым аршином.

– А ты, дорогой, собрал наконец десять тилла[52]52
  Тилла – золотая монета.


[Закрыть], чтобы отправиться в Мекку? – обратился Аскар к худощавому человеку в длинном заплатанном переднике. Лицо его было желтым, как шафран.

– Э, мулла, видно, я никогда не дождусь, чтобы мне улыбнулось счастье, – ответил тот мрачно, почесывая переносицу черными от копоти пальцами.

– Сначала найди, Семят, охотников до фальшивого золота… – заговорил кто-то, но не кончил – со всех сторон послышался едва сдерживаемый смех.

– Вот оно что, бурадар… Понятно, – сказал Аскар, сочувственно улыбаясь. – Так ты, Семят, попался в когти ворону… Тому самому ворону, что разрывает могилы китайцев, крадет фальшивое золото и потом сбывает простакам вроде тебя… Хотя это золото пригодилось бы самим китайцам, чтобы было чем в аду откупаться от дьявола… Бедняга Семят, не видать тебе Мекки, как собственных ушей!..

Смех налился новой силой: единственной мечтой богобоязненного ювелира было посетить Мекку и стать хаджи…

– Ну, а ты, дружок? – обратился мулла Аскар к своему любимцу – молодому сапожнику. Тонок и строен был он станом, как звонкий длинногорлый кувшин, и голова его высоко и прямо сидела на гордой шее, одно только портило юношу – бельмо на правом глазу.

– Вся кожа, которую продал ему кожевник Давут, оказалась гнилой, – ответил вместо юноши Салим.

– Ай-яй-яй… Что же теперь, прощай свадьба с Хавахан, так выходит?.. – Шутке Аскара первым рассмеялся сам юноша. Но невесело рассмеялся.

– Не печалься, мой милый… Из всякого положения найдется выход. Как ты смотришь на то, чтобы с самого обманщика Давута содрать кожу и наделать из нее чувяков?.. Пожалуй, денег хватит не только на свадьбу!

Так, вникая в дела своих друзей и рассыпая веселые шутки, беседовал мулла Аскар, находя для каждого ласковое слово. И прояснялись хмурые липа, пропадала усталая горечь, являлась надежда, и люди уже смеялись над своими бедами. Как иссохшая земля жаждет дождя, так сердца их жаждали все новых и новых речей Аскара, муллу не отпускали долго, до самых сумерек, а еще точнее – до той самой минуты, пока в чайхану не заглянул мальчуган с наголо обритой головой. Он тихонько прокрался к мулле Аскару и шепнул на ухо так, что расслышал и понял один Аскар:

– Ахтам бежал!..

2

Всякому, кто взглянул бы в эту сторону с высоты крепостных стен Кульджи, кишлак Дадамту показался бы просто рощицей из зеленых вязов. Он и вправду не отличался размерами, кишлак Дадамту самый маленький из окрестных селений, но зато все в нем цвело и благоухало с весны до осени, и воздух в густой тени деревьев был, как нигде, чист и прохладен, и потом – чье название могло сравниться с его гордым именем: Дадамту! Если разобраться доподлинно, то первого человека, заложившего здесь дом, звали Дара, и по его имени кишлак тоже называли Дара-ту, однако Дара-ту вскоре заменилось более звучным Дадамту и в таком виде закрепилось навсегда. Но все-таки, если жители кишлака заводили разговор о давних временах, память им обязательно подсказывала имя Дара.

Внук Дара, дядюшка Сетак, какие бы ни приходилось ему терпеть лишения, свято берег дом, в котором, казалось, еще витал дух его предка. И дом этот, самый высокий в кишлаке, полностью сохранил прежний вид, годы почти не оставили на нем следов. Но если когда-то просторный двор не вмещал всего скота, то теперь поборы и налоги оставили дядюшке Сетаку только лошадь с коровой и ничего больше. С каждым днем жизнь в Дадамту становилась все тяжелее, с каждым днем все ниже клонилась голова дядюшки Сетака от горьких дум. «О аллах, – говорил он, обращаясь к всевышнему, – неужели ты допустишь, чтобы я лишился дома своего деда?.. Нет больше ничего доброго в этом мире…»

Вот и сегодня, раньше обычного возвращаясь с поля, дядюшка Сетак шел, повесив голову и размышляя о неизбывных своих заботах: «Только бы вывести в люди обеих дочерей, свет очей моих, а потом и умереть можно спокойно». Но такой далекой, такой недостижимой казалась ему заветная мечта, что он предпочел бы сейчас и дальше оставаться на пересохшем поле под жгучим солнцем, – там, за работой, по крайней мере, не одолевают печальные мысли. Не было дня, когда бы дядюшка Сетак не трудился, не было молитвы, которую бы он пропустил, но к пятидесяти годам он поседел и сгорбился, как старик, и лишь в глазах его, светлых и прозрачных, будто родниковая вода, еще порой зажигались живые огоньки. Так случалось, когда он приходил к себе в дом и встречал во дворе дочерей, похожих на два юных кипариса, когда слышал их переливчатые голоса – только тут покидала его усталость, легчало на душе.

Вот и теперь: едва появился он во дворе с кетменем на плече и тыквяной бутылкой для чая, как старшая дочь увидела его, вскрикнула: «Отец, отец!» – и бросилась навстречу.

– Ой, отец, что с тобой?.. Ты устал?.. Хочешь, я налью тебе холодного чая?.. – Не дожидаясь ответа, она отобрала у отца кетмень и тыквянку, стряхнула пыль с одежды и тонкими нежными пальцами принялась расчесывать бороду, слипшуюся от пота.

– Тише, тише, шалунья, – говорил Сетак, а лицо его расцветало от удовольствия. – Или ты, Маимхан, решила оставить мою бороду без волос?

Оба – отец и дочь – весело смеялись. Тем временем младшая сестра Маимхан – ей не исполнилось еще и десяти – принесла в тыквяном ковше холодного аткенчая, взобралась на большой камень и тонкой струйкой стала лить чай прямо в рот отцу. Сетак, приученный к этой забаве, только разевал рот пошире, ловя подрагивающую струйку.

– Ну вот, – проговорил он, допив все до последней капли и вытирая губы, – ну вот, кажется, я уже и отдохнул…

Потом дядюшка Сетак умылся – одна из дочерей принесла воду, другая – полотенце – и, вымывшись, взобрался на супу[53]53
  Супа – возвышение, сложенное из глины.


[Закрыть], застланную кошмой. Дочери уже успели накрошить хлеб в отцовскую чашку.

– Подлей-ка еще, Азнихан, сегодня твоя лапша удалась на славу, боюсь проглотить язык, – сказал Сетак, опорожнив чашку, и, утирая пот со лба, протянул ее своей жене.

– Э, быстр же я на ногу – подоспел прямо к обеду! – раздалось у калитки. Все обернулись и увидели муллу Аскара, входящего во двор.

– Балли, балли[54]54
  Балли – радостное восклицание.


[Закрыть], прошу вас, мулла! – поднялся ему навстречу обрадованный дядюшка Сетак.

Пока длился обмен взаимными приветствиями, Маимхан принесла для своего наставника тазик с водой, заскочила в дом, вернулась с корпачой и подстелила ее мулле Аскару.

– Кушайте, кушайте, мой мулла, пока не остыло, – приговаривала тетушка Азнихан, протягивая Аскару чашку с горячей лапшой.

– Пах-пах… Верно говорится, что дурная голова не дает покоя ногам, а хорошие ноги накормят даже дурную голову… – сказал Аскар, приступая к еде.

Весь обед неистощимый на шутки Аскар веселил хозяев и посмеивался сам, когда же была убрана грязная посуда и произнесена дуга[55]55
  Дуга – молитва после еды.


[Закрыть], мулла сказал:

– А теперь приступим к серьезному разговору, – и обратился к Маимхан: – Расскажи нам, дочка, понравилось ли тебе во дворце?

– Никогда я не видела такой красоты, – призналась чистосердечная Маимхан, – мне вспоминались там сказки, которые я слышала от вас, учитель. Сколько мастеров трудилось, чтобы сотворить на земле такое чудо! Но там… Там нечем дышать, в этом дворце! Да, да!.. Там даже воздух не такой, как у нас – он давит на душу!.. И люди… Одни проводят свою жизнь в пьянстве и роскоши, другие – в слезах и горе…