Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Зато на западе и северо-западе дела повстанцев сложились не так удачно. Здесь их отряды, пройдя немного вперед от Трех ворот, были остановлены перед центральными улицами.

На вечернем совещании руководства восстания подводились итоги дня, ставились новые задачи.

– Наша главная победа в том, что мы подняли на борьбу массы. Восстание стало народным. Важнее этого нет ничего! – говорил Касымджан.

– Верно! Но теперь мы должны, не теряя инициативы, как можно скорее полностью освободить Кульджу! – добавил Сабири.

– Надо особо отметить мужество Гани-батура и его партизан. Они показывают всем, как нужно воевать. Там, где Гани, там победа! – отметил Аббасов.

– Да, действия отряда Гани-батура, который захватил три районных управления безопасности, освободил заключенных из тюрем, добыл много трофейного оружия и взял в плен более трехсот чериков, нанесли наибольший урон войскам гоминьдановцев, в этом нет сомнения. Ну, а мы, те, кто наступал с запада, не смогли пройти дальше Трех ворот. Отряды Патиха тоже не смогли разбить чериков и отступили в Турпанюзи. Что скрывать – это наши неудачи. Выходит, не все мы умеем воевать? – грустно сказал Махсум.

– Давно известно, что врага недооценивать нельзя! – начал выступление со своей любимой мысли Рахимджан. – Хотя мы и можем говорить о том, что основная часть Кульджи в наших руках, но нельзя забывать, что в городе еще полно вооруженных чериков. Такие важные объекты, как аэродром, крепость Харамбах, укрепление Лян-шань все еще в руках врага. Вскоре им может прийти подмога, и тогда наше положение осложнится. Поэтому необходимо сейчас же бросить все силы на захват этих объектов.

– Прежде всего нужно занять главное управление! Там в застенках томятся тысячи наших братьев. В первую очередь нужно их спасти от смерти! – категорическим тоном высказал свое мнение Аббасов.

– Да, это наш долг, но все же я думаю, что прежде всего необходимо отделить голову дракона от его туловища! – не менее твердо заявил Махсум.

Предложение Махсума являлось очень резонным. Оружия повстанцам не хватало. Пушек, в частности, у них не имелось совсем. Поэтому разумно было, не разбрасывая силы, прежде всего ликвидировать главный штаб противника.

– Я согласен, штаб надо захватить в первую очередь, – поддержал Махсума Рахимджан. – Но чтобы обеспечить его успешный штурм, мы должны освободить Алтунлук.

– Это здравая мысль, именно с этого и начнем! – согласился с Рахимджаном Елихан.

* * *

В этот вечер отряды Гани-батура, хотя и разбили чериков, окопавшихся на спичечной фабрике, расположенной к северу от главного штаба, все же не смогли овладеть Алтунлукским укреплением.

Вокруг холма Алтунлук противник вырыл несколько рядов траншей, в которых надежно укрылись черики. Пулеметы били из каждой бойницы каменной крепости на холме. Пройти сквозь этот град огня было невозможно.

Гани метался на своем командном пункте, видя, что атака захлебнулась. Но что было делать?! Батура окружали его старые друзья, люди бесстрашные, много видавшие на своем веку, готовые идти за своим Гани и в огонь, и в воду. Но одной храбрости, даже самой беззаветной, сейчас было мало.

– Слушай, давай я попробую пробиться к стене и взорвать ее. А вы броситесь в брешь, – вызвался Абдулла.

– Да ты же гранаты в руках не держал, как ты стену взорвать собираешься? Тебе жить надоело?

– Ну что ж, умирать так с толком. Сколько уже погибло наших товарищей…

– Нам не умирать надо, а жить, чтобы драться. Не торопись, брат, на таком безумном геройстве далеко не уедешь. Нынешний бой – это тебе не драка на кулаках…

В это время двое бойцов волоком втащили в комнату какого-то человека и бросили его на пол перед Гани.

– Кто это? – спросил Гани.

– Китаец!

– Китаец?

– Да, попался, гад. Хотел я его прямо там прикончить, но он вдруг заверещал, что должен непременно увидеть тебя…

Гани, не дослушав, нагнулся к человеку на полу, приподнял его и воскликнул:

– Сай Шансин!

Пришедший в себя Сай заговорил поспешно, кланяясь по-китайски.

– Моя знает, ты хороший человека…

Все в комнате с удивлением смотрели на него.

– Ладно, ладно, не надо передо мной, как перед Буддой, класть поклоны, Сай. – Гани помог старому другу подняться и усадил его в кресло, а потом, оглянувшись, объяснил:

– Это хороший китаец, наш товарищ.

– Фу ты, черт, а я его чуть не пристрелил! – сказал один из тех, кто привел Сая.

– Очень уж ты торопливый, – насмешливо заметил Гани.

– Дай тебя, брат, разглядеть, сколько моя тебя не видела, – Сай с любовью вглядывался в лицо батура.

– Ну что, друг, не будешь обижаться, если мы кое-кого из твоих сородичей на небо отправим? – спросил Гани. – Иначе нельзя.

– Кто несправедлив, злобен и жесток – пусть умирает.

– Смотри ты, китаец правду говорит, – зашумели вокруг.

– Поэтому-то мы с ним и друзья, – подытожил Гани и приказал приготовить для Сай Шансина крепкого чаю.

А в комнату вошли еще двое – Хаким-шанъё и Рози-кари. Вошли как кающиеся грешники, прижав руки к груди и низко склонив головы.

– А, «земляки», – гневно сказал Гани. – Ну, где же ваша опора, ваша защита, где Нияз-лозун, Давур-тунчи? Что же это вы с ними расстались?

– Прости нас, прости, – оба рыдали, словно бабы.

– Тьфу! Противно глядеть на вас! Да будьте же в конце концов мужчинами! Даже если смерть ждет, надо вести себя достойно. Что вы нюни распустили?

– Повинную голову меч не сечет, дорогой, мы пришли к тебе с покаянием, мы в твоих руках, делай с нами что хочешь…

– Я вспоминать старое и мстить за него не хочу. Не такой я человек! – суровым голосом сказал Гани. – Если вы на самом деле поняли свою вину и обещаете больше не делать людям зла – прощаю вас!

– Что ты делаешь! – вмешался Абдулла. – Разве эти кровопийцы когда-нибудь изменятся! Если у тебя рука не поднимается, отдай их мне, я их сейчас же к стенке!

– Ты что?! Не убил еще ни одного вражеского черика, а безоружных единоверцев губить собираешься? – гневно вскинул руку Гани. Посмотрев на непомнящих себя от страха Хакима и Рози, бросил им: – Убирайтесь! – показав на Сая, добавил: – Но помните, что вот этот китаец мне в сто раз дороже таких уйгуров, как вы!

Выходя со словами благодарности аллаху за спасение, Хаким и Рози столкнулись в дверях с партизанами, которые вели связанного Давура.

– О, мой друг Давур пожаловал, – приподнялся с места Гани. – Проходи, же, дорогой, проходи! – И когда пленного провели на середину комнаты, иронически спросил: – Ты что же, решил к нам примкнуть? Или выполняешь какое-нибудь секретное задание своих господ?

– Сила у тебя, делай что хочешь, – ответил Давур и протянул руки вперед. – Видишь, они связаны.

– Я ведь не приказывал отыскать тебя. Прости, забыл о тебе за делами. Но, видно, народ тебя так любит, что обошелся без моих приказаний…

– Значит, не ты велел притащить меня? – удивился Давур.

– Нет, в этом моей вины нет. Когда ты отдавал меня в руки гоминьдановцев, ты, помнишь, сказал мне, что я, мол, сам виноват в этом. Теперь моя очередь произнести эти слова.

Давур опустил голову. Напоминание о том, что он предал друга, было для него тягостнее самого страха смерти.

– Если уж быть откровенным, – продолжал Гани, – то, скажу тебе, там, в тюрьме, когда мне на кожу лили кипящее масло, я про себя поклялся тебя и хромого Хашима поймать и уничтожить своими руками, как гадин. Твое счастье, что нынче мне было некогда выполнить старые клятвы и искать тебя. А человека со связанными руками я убить не могу. Даже тебя.

– Что же, ты прощаешь меня?.. – с затаенной надеждой поднял голову Давур.

– Нет! Нет у меня права прощать тебя! Ты будешь отвечать перед судом народа, народ решит твою судьбу! – сказал Гани и жестом приказал вывести Давура. На минуту воцарилось молчание. Его прервал вихрем ворвавшийся Осман-батур (в последние дни к именам всех основателей «шестерки» стали прибавлять слово «батур») с автоматом на шее. Он с ходу разгоряченно закричал:

– Долго мы будем здесь прохлаждаться?! Гани! Если ты не можешь сам захватить укрепление, поручи это мне, я сделаю!

– Осман-батур! – Гани сделал ударение на слове «батур». – Ты прав, я не смог здесь ничего сделать. Что ж, может быть, у тебя получится…

– А что, я попробую! – Осман выскочил пулей. Этому бесстрашному джигиту была свойственна нерассуждающая торопливость и излишняя самоуверенность. А победы последних дней совсем вскружили ему голову. Он казался себе равным Гани по доблести. А сегодня он даже говорил с Гани несколько свысока, но тот сделал вид, что не заметил этого.

Осман добежал до передовых позиций партизан, на ходу кинул своему помощнику: «Укрепление возьмем мы!» – и, пока до того доходили его слова, громогласно скомандовал: «Вперед, братцы, вперед!» Подчиняясь его приказу, бойцы поднялись в атаку. Впереди всех с автоматом в руке бежал Осман.

Гани уже сожалел, что, поддавшись раздражению, не остановил Османа. Сколько ненужных жертв принесет эта поспешная атака. Но жалеть было поздно. Теперь оставалось только поддержать ее, иначе она захлебнется, и жертвы окажутся совсем бессмысленными. И Гани отдал команду к наступлению.

Джигиты во главе с Османом пробились уже к воротам штаба и сражались там врукопашную. Гани видел, как упал Осман, и на бегу подбодрил партизан зычным криком:

– Вперед, братья, вперед!

Не выдержав ураганного натиска, черики стали отступать. Гани и его джигиты ворвались в укрепление. Они закрепились у ворот и начали меткими выстрелами снимать пулеметчиков одного за другим. Огонь ослабел, и это позволило отрядам Патиха и Рахимджана начать атаку со стороны моста. Повстанцы прыгали в окопы врага, в рукопашной схватке уничтожали их защитников и переходили в новый ряд траншей. Вскоре бойцы достигли стен крепости и первые смельчаки перемахнули через них.

И снова крики «ура» разнеслись по всей округе, и враг бежал. Повстанцы гнали его до самой Харамбахской крепости.

В этом бою пал отважный Сеит, принявший командование отрядом после того, как выбыл из строя Осман, раненный в правую руку.

После боя Гани-батур отправился вместе с Бавдуном во временный госпиталь узнать о состоянии Османа. Госпиталь расположился в здании совсем неподалеку от места боя. Гани, спрыгнув с коня, отдал поводья Бавдуну и пошел в палату, где лежал Осман. В дверях он столкнулся с девушкой – сестрой милосердия с повязкой на рукаве. Они оба подняли глаза – и сердце Гани на миг остановилось. Всего два раза в жизни он видел эту девушку, и много воды утекло с поры тех свиданий, но она прочно и навсегда заняла место в сердце Гани-батура.

– Чолпан! – Встреча была такой неожиданной, что батур не находил слов. Он молча стоял перед молодой женщиной.

Чолпан бросила быстрый взгляд на батура. Поймав его, Гани спросил:

– Вы не обиделись на меня, Чолпан?

– За что? – словно испугавшись чего-то, спросила девушка.

– За то, что я не защитил вас, ничего не смог для вас сделать…

– Не говорите так, Гани-ака…

– Вы не забыли меня?

– Я вас никогда не забуду! – ответила девушка и легким движением выскользнула в коридор.

Гани хотел было выйти за ней, но на полшаге остановился. Он прошел в палату, подошел к кровати, на которой лежали улыбающийся Осман с перевязанной рукой, и поднял кровать с раненым на высоту груди:

– Нашел! Нашел! Я нашел ее! – едва не кричал от радости Гани.

* * *

Революционный штаб перенес свою резиденцию в здание бывшего штаба гоминьдановской дивизии. Теперь повстанцы, которые за последние недели и ели на ходу, и спали порой стоя, получили возможность отдохнуть в теплой казарме и пообедать в просторной столовой. Руководители работали в удобных офицерских кабинетах. Появились условия и для издания газеты. Под редакцией Хабиба Юнчи и Ахметджана Касыми стала выходить газета «Свободный Восточный Туркестан», В освобожденной части города восстанавливался порядок, начали работать предприятия, торговали магазины, но по городу проходила линия фронта. В здании главного управления безопасности еще было логово врага. До его ликвидации борьба, конечно, не могла считаться законченной.

Это дело было вновь поручено Гани. Руководители восстания верили его мужеству, его таланту военачальника. Батур дружил с победой. Повстанцы гордились своим героем, его имя слышалось повсюду, его сравнивали с самим Садыр-палваном, о нем слагали песни. Вот и сейчас на площади перед штабом, где всегда было людно, где толпились и горожане, и приехавшие в Кульджу сельские жители – все радостно возбужденные, празднующие рождение свободы, – какой-то человек, взобравшись на помост, читал, видимо, только что сочиненные стихи:

 
Шел на Нилку строй за строем.
Но разбился о гранит.
Среди доблестных героев
Самый доблестный – Гани.
 
 
Сам не ведающий страха
Он врагам внушает страх:
Петушились, но однако
Убежали в Харамбах!
 

Не очень складные строчки вызывают восторг:

– Молодец, парень! Здорово сочинил. Молодец!

– Да здравствует Гани! Слава Гани!

Как раз эту минуту батур выехал из двора штаба во главе сотни конников. Толпа зашумела еще пуще: «Вон наш герой, вот он наш Гани-батур!» Гани был одет, как обычно, скромно, зато оружием его можно было залюбоваться. Спокойную деловитую сосредоточенность выражало лицо батура. Спокойной уверенностью и силой веяло от колонны его всадников.

Гани остановил коня и поднял руку, призывая к тишине. Он всматривался в лица людей в толпе – радостные, счастливые лица – и горячая волна обнимала его сердце. Это был его народ, тот народ, ради которого он жил, страдал, боролся, шел в бою на смерть.

– Братья! – громко произнес он, когда установилась тишина. – Не для забавы взяли мы в руки оружие. Нет, мы взялись за него для того, чтобы победить – или умереть! Или будет жить на вольной земле свободный народ наш, или будут нас угнетать захватчики. Вот какой выбор стоит перед нами, и третьего пути нет! – Гани сделал паузу, собираясь с мыслями. – Впереди еще много жарких боев. Вот только что я дал в штабе слово освободить наших братьев, которые томятся сейчас в застенках, и иду против войск противника, укрывшихся в главном управлении! Кто хочет идти со мной – становитесь в строй!

– Мы для этого и пришли сюда!

– Веди нас, Гани-батур, мы с тобой!

Вперед вышли четыре джигита, один из них развернул и высоко поднял белое знамя с вышитым на нем полумесяцем.

– Вперед! – дал команду Гани-батур. Первыми тронулись всадники, за ними строем двинулось пополнение.

– Да здравствует свобода!

– Да здравствует революция!

Человеческая масса текла по улице, как мощный поток, как горная река, выплеснувшаяся из теснин на широкий простор. Кто бы смог остановить этот неудержимый поток…

Главное управление безопасности окружено со всех сторон высокой стеной, увитой поверху колючей проволокой в несколько рядов. В крепости кроме войск службы безопасности укрывался еще и целый батальон чериков. Вооружены осажденные были отлично, и Гау-жужан рассчитывал продержаться до прихода помощи из Урумчи. Он надеялся, что получит ее скоро. Солдатам внушали, что пробудут в окружении они совсем недолго, лишь несколько дней. Гау, отличавшийся большой самоуверенностью, и сам надеялся на это. Захват Кульджи повстанцами казался ему какой-то политической и военной нелепостью, которая, несомненно, должна скоро кончиться.

Гау-жужан только что обошел позиции защитников крепости, когда адъютант доложил ему:

– Воры прислали парламентера!

– Переговоры! – расхохотался Гау. – Наглецы! Они рассчитывают, что мы будем вести переговоры с ворами! Ну, что же, введите его.

Парламентер вошел и начал:

– Я представитель революционного комитета…

– Революционный комитет? – перебил его Гау. – Скажите правильнее: я представитель воров и грабителей, выступивших против законной власти. Я ведь знаю вас. Вы же сын крупного дунганского землевладельца. Как вы, забыв честь, оказались среди нищих воришек, грабителей-бутовщиков?

– Я – парламентер, и требую, чтобы меня выслушали!

– Да зачем мне тебя слушать? Я и так знаю, что ты скажешь. Вы, разумеется, требуете, чтобы я сложил оружие, сдался. Так?

– Да, так. Именно это я и пришел вам сказать. Думайте, Гау-жужан, думайте. Среди восставших не одни уйгуры, не одни чаньту, как вы их называете… У нас все народы, все национальности, порабощенные захватчиками на своей родной земле.

– Молчать! Я не нуждаюсь в твоих нравоучениях, предатель!

– Кто предатель, об этом знает народ! Да и вы знаете это, только боитесь думать…

– Что?! – разгневанный Гау вскочил, влепил пощечину парламентеру, да такую, что тот пошатнулся. Но все же он удержался на ногах и даже сохранил спокойствие.

– Возьмите себя в руки, Гау-жужан! Зачем понапрасну проливать кровь? Ведь у вас нет никаких надежд, вы в кольце. Если вы не сдадитесь, вас уничтожат!

– Сдаваться? Мне? Да я разорву твою поганую пасть, которой ты осмелился сказать мне это, – Гау вынул из кобуры пистолет и выстрелил парламентеру в лицо. Тот упал, обливаясь кровью. Он был без сознания, но еще жив. Гау приказал сбросить его со стены – пусть полюбуются! Он закурил сигарету. Когда адъютант вернулся и доложил, что приказание выполнено, Гау сделал новое распоряжение – уничтожить всех заключенных в тюрьме. Ни в какие списки заглядывать не надо, ликвидировать всех подряд.

…Главное управление безопасности гоминьдановцев было окружено с четырех сторон. В первых рядах стояли хорошо вооруженные повстанцы, уже организованные в отряды, а за ними – масса, только что примкнувшая к партизанам – горожане и дехкане с пиками, дубинами, вилами и топорами.

Стараясь избежать кровопролития, руководители повстанцев перед началом атаки отправили к Гау парламентера. Горе и гнев охватили всех, когда его окровавленное тело упало с крепостной стены на землю. Гани выхватил маузер и дал знак к выступлению.

– Вперед, братья, на врага! Никого не щадить!

Крепость ответила на атаку сильнейшим огнем. Через час лишь бойцам, наступавшим с запада, удалось пробиться к крепостной стене. Они оказались в сравнительной безопасности, в мертвой зоне. Но двигаться дальше было некуда.

– Придется взрывать эту дуру, иного выхода нет, – Гани-батур постучал по крепостной стене.

– Тола у нас хватит, – поддержал его Нур-батур.

– Наш славный предок Садыр-палван когда-то простым порохом подорвал огромную крепостную стену Баяндая. Если мы не сможем разрушить эту тоненькую перегородку, то грош нам цена. Как ты думаешь, Юсуп?

– Позволь мне заняться этим, батур.

– Давай, друг, я надеюсь на тебя…

Несмотря на то, что смерть подстерегала осаждавших на каждом шагу, близость победы поддерживала в них веселое возбуждение. Кто-то, вспомнив страсть Юсупа передавать новости, крикнул:

– Юсуп так привык слухи разносить, что стену разнести ему ничего не стоит!

Под общий хохот другой повстанец добавил:

– Разносить он мастер!

Отсмеявшись, перешли к серьезному обсуждению плана действий. В помощь Юсупу выделили Нура, Кувана, Бавдуна. Они начали работать у стены под охраной товарищей. Гани же с другими партизанами вернулся в один из соседних домов, стоявших в нескольких саженях от крепости.

– В заборах этих домов, – объяснил он, – нужно проделать достаточно широкие отверстия, чтобы сейчас же после взрыва можно было выскочить и броситься в пролом крепостной стены.

– Да ведь сколько дыр проделать придется…

– Подумаешь, сложности. Дайте-ка я покажу вам, как это делается. – Гани приказал принести ему лом и мощными ударами стал разбивать глинобитный забор. Через несколько минут получилось отверстие, в которое свободно мог пролезть человек. Гани оглянулся.

– Турди! Иди-ка сюда! – позвал он одного из партизан. – Помнится мне, что в детстве ты увлекался такой невинной забавой – крал кур, пролезая в курятник вот в такие дыры. Вспомни золотое детство и покажи, как это делается! Измерь расстояние от забора до стены крепости.

– Так ведь там стреляют?..

– Боишься, что не успеешь рассчитаться с Гау-жужаном? Не бойся. Если тебя сразит вражеская пуля, я распоряжусь, чтобы тебя похоронили в одной могиле с ним. Там ты с ним еще поговоришь.

Все засмеялись.

– Ладно, пойду, – вздохнув, кисло ответил Турди. – Но если погибну, хороните меня со своими, а не с этим вонючим Гау.

Невысокий ловкий боец и вправду, как мышь, проскользнул через дыру. Спустя пять минут он вернулся назад:

– Восемь широких шагов, – доложил он, отряхиваясь от пыли.

– Понятно.

Весь вечер и всю ночь повстанцы неустанно беспокоили чериков огнем и вылазками. На рассвете раздался мощный взрыв, разбудивший весь город. Одновременно с ним со всех сторон послышалось громовое «ура!», заставившее чериков в крепости забиться в смертельном ужасе.

Повстанцы, разбившись на две штурмовые группы, бросились на крепость. Одна группа устремилась в пролом в стене, бойцы другой приставили к уцелевшим ее участкам лестницы. Они карабкались на бастионы, как кошки, и сверху кидались на обезумевших чериков, в броске распарывая их пиками и штыками. Партизаны гонялись за солдатами по двору, добивая на ходу. Те поднимали руки, моля о пощаде. Избиение прекратилось, пленных загнали в конюшню и заперли.

Гау-жужан забился в свой кабинет и не выпускал из рук телефонной трубки, пытаясь дозвониться до Урумчи. Он совершенно потерял голову и заперся изнутри на ключ, как будто дверной замок мог остановить партизан, взметнувших в небо крепостные стены! Кто бы распознал в этой жалкой дрожащей фигурке грозного властителя человеческих судеб, еще вчера приказавшего казнить сотни беззащитных узников! Когда в его кабинет ворвались Гани, Нур, Бавдун, он по-животному завизжал от ужаса и упал на пол, пытаясь прикрыть лицо телефонной трубкой.

– Ни хау, Гау-жужан? Гани зиваза лайла![29]29
  Как поживаешь, Гау-жужан? Пришел вор Гани!


[Закрыть] – сказал батур по-китайски.

– Гани?! – Гау вскочил как ужаленный и, снова завизжав, бросился в ноги батуру, моля о пощаде.

– А что ты сделал с нашим парламентером?

– Пощади! Пощади!

Гани, скривив губы, поднял маузер и сунул дуло в раскрытый от ужаса рот жужана, но его остановил Нур:

– Не спеши! Этот подлец многое знает, надо сначала его хорошенько допросить.

– Что ж, ты прав…

Гани быстро вышел из комнаты. Здание управления ему было хорошо знакомо, не раз ему доводилось бывать здесь «в гостях». Он сразу же нашел путь в тюрьму-подвал и пошел вдоль дверей камер, срывая замки. Ему помогали товарищи. Узники, выходившие из камер, бросались на шеи своим освободителям. Заключенных насчитывалось совсем немного. А где же остальные?..

Не найдя среди живых того, кого он искал здесь, Гани сразу как-то потух. Опустив голову, пошел назад, не замечая ни повстанцев, ни освобожденных арестантов, ни пленных чериков. У него что-то спрашивали Нур, Бавдун, но ответа не получали. Гани не видел и не слышал их…

Перешагивая через трупы чериков, Гани вышел во внутренний двор и остановился, пораженный страшным зрелищем. Огромная яма для свалки мусора была переполнена изуродованными остатками человеческих тел, Гани и вышедшие за ним товарищи, онемевшие от ужаса, не могли даже сначала понять, что перед ними. Потом до них дошло. Узников не расстреливали. Их живыми рубили на куски.

– Это что?! – раздался чей-то потрясенный голос.

В углу двора был вырыт глубокий колодец. Он тоже до половины был заполнен трупами – узников сверху сбрасывали живыми, они умирали в медленных муках, разбившись при падении, задавленные телами упавших на них…

– Проклятые палачи! Проклятые! Смерть, смерть им всем!..

Партизаны начали вынимать трупы из колодца и из ямы. В это время кто-то закричал:

– Идите сюда, сюда!

Голос слышался из конюшни.

Подбежав, бойцы увидели: здесь лежали связанные попарно узники. Палачи собирались их рубить топорами, но начался штурм, и убийцам стало не до своих жертв: они бежали, спасая шкуры… Среди узников, оставшихся в живых, нашлись родственники и знакомые участников штурма. Их освобождали от пут, поднимали осторожно, выводили на воздух…

Тех, кого искал Гани, среди них не было. Неужели они где-то в глубине колодца? Сердце Гани сжалось от невыносимой боли…

– Гани-ака! – голос Бавдуна, полный слез и скорби, резанул батура по живому. Кого обнаружил там Бавдун? Кого он сейчас увидит мертвым и истерзанным? Братьев? Любимого друга Махаматджана? Или старого Нусрата? Кто из них?..

– Посмотри, Гани-ака…

Бавдун рыдал, не в силах больше сдерживаться. Гани увидел бездыханное тело Махаматджана и дико закричал. Столько горя было в его отчаянном крике, что все стоявшие вокруг почувствовали бездонную глубину страдания батура.

Родное лицо Махаматджана не было обезображено смертной мукой, на нем застыла его вечная улыбка. Казалось, что он вот-вот откроет мертвые глаза и скажет: «Это ты, Гани? Где же тебя черти носили? Не мог прийти раньше, всегда ты так… Пока поднимешь свой тяжелый зад…»

Но никогда больше ничего не скажет друг. Гани опустился на колени перед его телом. Он приподнял голову Махаматджана, погладил его спутанные волосы и поцеловал в лоб. «Прости, прости меня, Махаматджан, что я опоздал, не успел…» Не знавший, что такое слезы, Гани плакал, и слезы, стекая по его щекам, капали на мертвую улыбку Махаматджана…

Третий раз за последние дни он прощался с друзьями, близкими его сердцу. Первым ушел Хамит, совсем еще мальчишка, чье абсолютное бесстрашие покорило душу Гани и сделало этого юношу его младшим братом. Второй – казахский джигит Акбар, давний тамыр, спутник многих лет. И вот третий – друг с детства, самый близкий ему человек, его Махаматджан. И всех троих он лишился, за один месяц… Подняв тело друга на руки, как поднимает ребенка мать, Гани вынес его на воздух.

Двор был заполнен бойцами, освобожденными узниками, горожанами, пришедшими в крепость после ее падения. Батур встал перед ними с телом Махаматджана на руках.

– Сегодня мы прощаемся с нашими товарищами и братьями, загубленными палачами в застенках. Вот перед вами мой друг, он был и вашим товарищем… Во имя чего погибли они все?

Из толпы послышались голоса:

– Во имя народа! Во имя свободы!

– За независимость!

Гани немного помолчал.

– Мы ничего ни у кого не отнимаем. Это у нас отнимали – землю, свободу, жизнь. Мы боремся за то, чтобы самим быть хозяевами своей земли. И мы станем ими! Мы не сложим оружие, пока в нашем краю останется хоть один завоеватель! Вот за это и сложили головы наши братья!

И толпа загремела вновь:

– Да здравствуют герои восстания!

– Смерть врагам!