Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Глава четвертая

Ак остан – Белый канал – начинается от реки Каш. У самой запруды выросло множество юрт и шатров, всюду кони у коновязей. Нескончаемой вереницей движутся к лагерю подводы, груженные лесом. Немного в стороне кипит в казанах мясо. На строительство прибыли дехкане из близлежащих сел. Если бы можно было взглянуть на стройку сверху, люди напомнили б хлопотливых муравьев, спешащих то туда, то сюда. Работа кипит вовсю. Идет хашар[12]12
  Хашар – сходка для совместной работы.


[Закрыть]. Каждому селению отведен свой участок. И люди стараются управиться быстрее соседей, чтобы заслужить славу самых трудолюбивых и умелых. Особенно быстро и весело работает молодежь. С песнями и шутками парни валят стволы деревьев, разгребают камни, хвастаясь друг перед другом силой. Их подгонять не нужно, хотя песня-то как раз об этом.

 
Дно канала словно камень,
Не берет его кетмень.
За плечами плети баев,
Так и свищут целый день…
 

Но не к такому случаю сложена песня.

Мирабы и кокбеши[13]13
  Кокбеши – распорядитель посевов.


[Закрыть], собрав вокруг себя доверенных лиц, ходят по строительству, кого-то похваливая, кого-то поругивая, указывая что где делать. У неугомонной реки Каш есть одна скверная привычка. Каждый год норовит она прорваться через плотину, разрушить за-пруду высотою в рост человека. И потому ежегодно аксакалы собирают хашар, на который съезжаются все, кто пользуется водою канала, чтобы до того, как река успеет разрушить плотину и осушить канал, провести ремонтные работы. Ак остан – самый большой канал на Или. Собственно, он и дает жизнь всей этой долине – для дехкан-таранчи без воды жизнь невозможна. И нет на Или ни одного дехканина, который не участвовал бы в работах на Ак оста не. Может быть, поэтому самыми любимыми и популярными в народе являются «Песни остана», то есть песни, сложенные во время работ на канале.

У одной группы работников остановился всадник в вельветовом бешмете, подпоясанном черным поясом:

– Да поможет вам аллах, сельчане! – громко произнес он.

– Спасибо, спасибо!..

– Ну что, почти все готово, значит, сегодня и будем закрывать плотину? – спросил всадник.

– Даст бог, может, и успеем к вечеру, господин мираб, – ответил один из аксакалов.

– А что за парень у вас, вон тот, что поднял огромный камень?

– Да это же Гани! У него силы – на пятерых!

– Как же, знаю… А вместо кого он пришел? Он же сам водой канала не пользуется?

– Этот джигит никогда не отстает от работы. Каждый год, как услышит про хашар на Ак остане, тут как тут.

– Это хорошо, молодец, – проговорил мираб и, не оглядываясь на кокбеши, который хотел что-то сказать ему, направил коня в сторону Гани. Касым-мираб, человек прямой и справедливый, пользовался в народе доброй славой. Он самый главный, ему подчиняются все мирабы и кокбеши на всем протяжении трассы канала. Сам он из Аростана. Еще со времен Элахана башмирабами всегда были аростанцы. Связано это с тем, что когда-то в далеком прошлом аростанцы помогли Элахану скинуть с престола злобного и жестокого султана Махмуда, и за это Элахан навечно дал им право управлять водой.

– Эй, джигит! – издали крикнул Касым-мираб. – Когда таскаешь тяжести – знай меру, иначе надорвешься!

– Да что ее жалеть, дурную силу, – ответил Гани, вытирая пот со лба и здороваясь с мирабом.

– Мне сказали, что ты приходишь сюда не по нужде, а по доброй воле, чтоб помочь землякам. Это хорошее дело, сынок.

– Воду Ак остана пьют повсюду в нашем крае. Уж если больше ничего я не могу для своего народа сделать, так хоть здесь поработаю, вот как я думаю, мираб-ака!

– Ну и отлично, Гани, спасибо тебе за славную душу твою. Если все у нас будут такими, как ты, мы никогда без воды не останемся, а значит, вечно будем жить! – сказал мираб, с еще большим вниманием глядя на Гани.

– Ак остан, – негромко проговорил дед Нусрат, стоявший вместе с другими стариками, он тоже никогда не пропускал хашара на канале, – подобен венам, что несут кровь к сердцу. Начинаясь в Аралтопе, он проходит до самого Алмутияра и Куре, если ехать по нему – двух суток не хватит на дорогу. Сколько сил было вложено в его сооружение, сколько жизней он отнял! – Нусрат оглянулся, чтобы узнать, слушают ли его. Оказалось, что все поблизости опустили кетмени, ловя слова аксакала. Он продолжал:

– Ак остан начали строить во времена Муса-гуна, строили во времена Оранзипа, Маликизата, а закончили при правлении Чорук-хакима. Здесь пролилась кровь сотен и сотен наших братьев. Теперь канал кормит нас, мало того, он кормит и тех, кто нынче сидит на нашей шее… – Люди зашумели, и Нусрат умолк. Но, кроме одобрения, он ничего не уловил в этом шуме и, когда слушатели немного успокоились, продолжил:

– Не зря столько песен сложено об Ак остане. В этих песнях стоны и слезы наших предков, в них надежда и вера, в них зов к борьбе! – Нусрат сделал паузу и возвысил голос. – Ак остан – канал жизни! Он опора дехкан Или!

– Ак остан – наш канал! – крикнул Гани, к его голосу присоединились голоса еще нескольких джигитов. Их возгласы эхом отозвались в сердцах людей. И словно продолжением слов Нусрата зазвенела песня «Остан», когда снова взялись за работу дехкане:

 
Дно канала – рыхло. Может, утрамбуем?
Нет, пожалуй, лучше подождать!
Как придет захватчик со своим холуем —
Их дадим трясине засосать!..
 

* * *

Ближе к вечеру погода испортилась, с гор подул холодный осенний ветер. Ясное с утра небо теперь заволокло тучами. Вскоре полил мелкий, противный осенний дождик.

– Как бы не перешел он в долгий обложной дождь, – с опаской сказал какой-то кокбеши.

– Нет, – уверенно ответил один из аксакалов, посмотрев на запад. – С заката идет ветер, к утру ничего от этих туч не останется.

Стало холодно. Легко, по-летнему одетые дехкане спустились в канал, прячась от пронизывающего ветра. Но одна кучка дехкан-бедняков еще продолжала трудиться. Гани подошел к ним.

– А вы чего тут дрожите на холоде? У вас что, так много земли, что боитесь без воды остаться, или огромные ваши сады высохнут?

– Хашар он и есть хашар, – ответил один из бедняков.

– А сам ты что здесь потерял? – вонзил взгляд в Гани сын крупного землевладельца, возглавлявший своих односельчан.

Гани не сразу смог ответить. Его ведь вправду сюда никто не звал. Да и люди его селения не пользуются водой из Ак остана, – так далеко от них канал. Зачем же он пришел, силой своей похвастаться, что ли? Нет! Нет! Он пришел сюда, чтобы помочь вот этим дехканам. Потом он знает, что после хашара предстоит большой той, на котором будут и скачки, и игры, и борьба… Что же плохого в том, что он пришел? Он всегда идет туда, где народ, всегда старается помочь, чем может. Он Касыму правду сказал: хотя бы так хочет он сделать что-то для своего народа. Ему радостно знать, что он приносит пользу своим землякам!

– Я-то? – переспросил Гани и резко ответил: – Пришел посмотреть на байских сынков, вроде тебя, что в такой холод заставляют работать людей.

– Эй, что ты несешь?!

– Ладно, хватит, – остановил Касым-мираб вскочившего кокбеши. – Парень не хотел тебя обидеть. Так, к слову пришлось. Не делай из мухи слона.

Если бы не вмешался Касым-мираб, дело могло бы кончиться дракой – такое раньше бывало. Все знали, что Гани никому не дает спуску и не обращает внимания на знатность или богатство противника.

Но сейчас на сторону Гани встал сам Касым-мираб. Кокбеши сразу сориентировался и начал показывать на небо:

– Дождь усиливается, мираб-бегим.

– Сворачивайте работы, – приказал Касым. Подъехав к шатру, он громко произнес – чтобы слышали все: – Зарежьте двух коров!..

Запах мяса, доносившийся от казанов, дразнил дехкан. У крепко поработавших людей разыгрался зверский аппетит. Они сидели тут и там, сгрудясь возле костров – осенний ветер проникал до костей – и пытались отогнать голод беседой. У многих костров говорили о смелости Гани, который любому правду режет в лицо… Вот, наконец, мясо разложили на огромные блюда, похлебку разлили по ведрам. Повара принялись раздавать дехканам еду. Снова поднялся веселый и шумный гомон.

– Ну что, братцы! Говорят, для бедняка сытно поесть – все равно что стать наполовину богатым! – приговаривал старший повар, разливая похлебку и раздавая мясо. – Налетайте!

– А если я не наемся этим? – громко спросил Гани. – Что тогда будешь делать? Знаешь, прошу: зарежь мне тогда вон того кокбеши, что стоит у казана, выпятив пузо!

Все захохотали с набитыми ртами. Повар не без подобострастия ответил батуру:

– А ты ешь сколько хочешь, Гани. Ты у нас самый здоровый, да потом ты все-таки гость.

– Ты не обо мне, а вот о них побеспокойся. Это у них животы подвело от голода, это они раз в году сытно едят и тому рады. Смотри, корми их как следует!..

Когда все, наевшись, блаженно развалились у полупотухших костров, Гани раздумчиво сказал:

– Одному я удивляюсь. Неужели же мы так и проживем всю жизнь – работая с утра до ночи и радуясь, что раз в день нас досыта покормили?

– Эх, братишка, – протянул один из дехкан, худыми жесткими пальцами доставая из костра головешку и прикуривая от нее, – все, что ты говорил тому кокбеши и что говоришь сейчас, все это верно, мы понимаем, но что сделаешь-то? Уж видно судьба нам такая выпала на долю…

– Наверно, как ты на судьбу жалуешься, твоя родня не раз слышала. Судьба, судьба… Проще простого на нее все сваливать, – ответил Гани.

– Так это же правда; одного судьба сделала баем, другого бедняком, одного владыкой, другого рабом…

– Значит, все мы как волы с ярмом на шее? Куда погонят, туда и пойдем?

– А что же нам остается делать? Попробуй скажи что-нибудь баю, так он тебе земли не даст в надел. Не заплатишь налога – изобьют до полусмерти, а то в ямул запрячут…

– Вы разве-не слышали, как, не выдержав гнета, поднялись кумульцы? А они ведь такие же люди, как мы с тобой! Не о двух головах! – Гани давно хотелось сказать именно об этом. Он упорно подводил собеседника к этой мысли.

– Слышали, как же. Они поднялись на газават. Но вопрос, чем это у них кончится, – ответил худой дехканин. Судя по всему, он пользовался у односельчан авторитетом. Остальные до сих пор молчали, не вмешиваясь в спор. Но тут кто-то подал реплику:

– А чем газават может кончиться! Победят правоверные!

– Твоими бы устами мед пить… – продолжал сомневаться худой.

– Ну что ты, Нурахун-ага! – возмутился тот. – Всегда правая вера побеждала! Ислам же непобедим!

Гани тоже задели слова худого дехканина, хотя, честно говоря, он не очень-то разбирался в сути ислама и шариата, и даже движения кумульцев. Думалось ему, что богом и пророком всех людей должна быть одна правда. Но когда он пытался яснее понять такие сложные вещи, у него просто голова шла кругом. Однако в словах собеседника было что-то, возбуждавшее в нем неприязнь. «Мало ему, что сам всем подчиняется, так еще хочет, чтоб и другие дехкане по его думали!» Гани чувствовал, что думать и действовать нужно иначе. Но как? Как начать борьбу за свободу? Гани с болью осознавал, что у него нет ни знаний, ни опыта, чтобы поднять людей за собой. Он мог только спрашивать, спрашивать без конца: «Почему мы молчим, терпим, покоряемся, не восстаем?!»

Он резко встал и пошел к реке. И всегда-то бурная, сейчас под напором ветра вода реки буквально кипела. Гани остановился на берегу. Дехкане не удерживали его у костра – пусть походит, подумает…

В то же время в белой юрте сидели за пышным столом баи селений, жители которых пришли на хашар. После сытной еды и крепкого горячего чая они вели неторопливую беседу, то и дело звучно рыгая. Разговор шел о Гани.

– Если б не наш башмираб, я бы показал этому вору с длинным грязным языком, которым он бесчестит порядочных людей, – произнес жирный кокбеши, обиженный сегодня Гани.

– Я изумился: даже в присутствии нашего башмираба он не может пристойно вести себя, болтает что придет на ум! Невежа! – добавил какой-то шанъё.

– На что он рассчитывает, этот разбойник!? Куда бы ни попал, всюду первым делом начинает издеваться над достойными людьми! Никому прохода не дает. А что у него самого-то есть? Дурная силища, только и всего…

– И не говорите, Хемит-бай! Да его ни в коем случае нельзя подпускать к подобным сборищам народа, он всех тут у нас перемутит…

– Чего он только не говорит!..

Многие шанъё и кокбеши готовы были хоть сейчас расправиться с Гани, однако их удивляло, что мираб Касым молча пьет чай, очевидно, не одобряя всех этих разговоров. Более того, он стал даже оправдывать Гани:

– Ну что вы на него набросились? Он в одиночку поднимает камень, с которым пятеро дюжих парней не могут справиться. Он за день столько наработает, сколько другие за неделю. Разве это нам плохо?! Ну, пусть сила у него дурная, так почему нам ее не использовать…

Тут Касым-мираб с досадой заметил, что, защищая Гани, он тоже начал говорить о нем нехорошо, и оборвал речь.

В беседу снова ввязался жирный кокбеши:

– Какой раз слышишь: «Гани арестовали». А назавтра глядишь – он снова мчит на коне. Что за напасть такая, почему на него нет управы?

– Ничего не делает! Носится верхом целыми днями.

– Ворует! Ясное дело, ворует! – отрезал Хемит-бай, отдуваясь и вращая выпученными глазами.

– Ну да, он вор! Но он какой-то особенный вор! Так сказать, справедливый вор! Он грабит только тех, кто сам ворует и на других наживается. И себе ничего не берет – он же гол как сокол, – а раздает сиротам да беднякам. А помогать бедным – это святое дело, так ведь кажется, тахсир? – Касым-мираб обратился к имаму, который помалкивал, продолжая уплетать за обе щеки.

– Хм… хм… Аллах знает… – двусмысленно ответил имам. – Гани еще молод, я думаю, поумнеет…

– Ну, ладно, оставим это… Скажите мне лучше, кто из вас сейчас готов померяться силами с Гани? – Касым посмотрел на Хемита, сына бая, молодого человека могучего сложения, который до сих пор не знал поражений в борьбе. Хемит молчал, наклонив голову, проклиная в душе и Гани, и Касыма. Молчали и остальные…

– Если кто-нибудь из вас, – повысил голос Касым, – вот ты, например, Хемит, победит в борьбе Гани, то я отдам победителю своего коня вместе с серебряной упряжью!

Хемит представил себе богатыря Гани, ворочающего на виду у всех огромные валуны, и почувствовал, как его прошибает холодный пот.

– А если выиграет Гани? – спросил он.

– Тогда ты отдашь ему своего коня! Нужно же чем-то рисковать в споре – какой без этого интерес! Ну так как?

– А правда, что Гани побеждал и казахских и калмыцких палванов?

– Конечно, правда! Правда, и что он трехлетнего быка перенес на себе через канал!

– Ну тогда это шайтан и человеку с ним не справиться. На него надо какого-нибудь другого шайтана напустить, – воскликнул толстый кокбеши.

– Да ладно выдумывать, не такой уж он непобедимый силач… – мрачно произнес Хемит.

– Не веришь? Тогда давай спорить, – сказал Касым. – Только не жалуйся потом, когда получишь как следует от отца за потерю коня…

– У моего отца сын, а не баба! – ударил себя в грудь Хемит.

– Ну вот, это другое дело! Молодец, Хемит-бай! – похвалил его Касым.

– Если он сможет поднять моего скакуна и пронести на плечах десять шагов – пусть забирает…

– Молодец! Правильно, Хемит-бай!

– Ну что, проверим после окончания хашара на тое?

– Нет! Прямо сейчас!

– Так ведь темно уже?..

– Ничего, разожжем костер, соберем всех, расчистим площадку, отмерим расстояние…

– А зачем так торопиться, мираб-бегим? – спросил кто-то из сидящих.

– Гани – вольный беркут. Днем здесь, а к ночи может уйти, его не остановишь…

– Да куда он пойдет в такую погоду? И коня он, я слышал, оставил в Снияре…

– Что, ему мало здесь коней? Может, он на твоем гнедом давно умчался. С него станет… Может, давно уже переплыл Каш и несется себе по горам…

– Нет уж, мой конь не для такого всадника, не справится он с ним, – мрачно пробормотал Хемит, но все же не смог удержаться, чтоб не проверить, и направился на улицу. Но у входа путь ему заслонил Гани:

– А ты что, думаешь – твой жеребенок подо мной не подломится?

Все замерли от неожиданности, Хемит – так даже с раскрытым ртом. Лишь Касым обрадованно поднялся навстречу Гани, улыбаясь и покручивая усы:

– А мы только что говорили о тебе. Садись, выпей чаю, – и показал на место около себя.

– Я, когда подходил к юрте, услышал конец разговора. Ведь голос у вашего кокбеши, словно у нашего быка.

Кокбеши отвернулся, надувшись, но возразить не осмелился. Хемит смотрел на Гани, будто хотел тут же, на месте, растерзать его.

– Да садись, садись, Гани!

– Спасибо, мираб-бегим, я зашел попрощаться, – не присаживаясь, ответил Гани.

– Что ты так? Уж не обиделся ли на что? Нет, брат, поедешь утром, куда же на ночь глядя! – Касыму-мирабу очень не хотелось отпускать батура.

– Да мне все равно – ночь или день…

– Куда ты торопишься? Или важное дело какое ждет тебя? – расспрашивал Касым-мираб. Он знал, что Гани в любой момент способен ввязаться в какое-нибудь рискованное предприятие.

– Приснилось мне вчера, что черные кабаны на селение наше напали. Жрут все, что подвернется им. Хочу теперь быстрее домой попасть…

Касым понял – Гани не удержишь. Но оставить свою затею он был не в силах.

– Ну хорошо, тогда хоть послушай. Мы тут поспорили. Я – и все остальные. И этот спор должен разрешить ты!

– Я?

– Да, ты!

– Ничего не понимаю…

– Сейчас поймешь, – сказал Касым и сделал знак своим людям, те тотчас вышли.

– Вы случайно не хотите ли меня лозунам сдать, а, мираб-ака? – полушутя, полусерьезно спросил Гани.

Касым рассмеялся, а потом укоризненно произнес:

– Неужели ты мог так подумать?

– Да, знаете, в наше время трудно кому-нибудь верить, особенно баям да бекам. В лицо тебе улыбаются, а ведь видишь – так бы заживо и сожрали…

– Ладно, думай обо мне, что хочешь… Но я должен дать тебе один совет. Аллах не обделил тебя силой, да, кажется, и умом. Так вот, подчиняй силу своему разуму.

Дружеский совет Касыма, теплый, благожелательный тон его слов взволновали Гани. Он не ожидал их. Другое дело, если б это сказал Нусрат или Рахимджан. В их добрых чувствах к себе он был уверен. А тут?.. Все же Касым – мираб, даже башмираб. Он свободно входит и к дотяю[14]14
  Дотяй – губернатор.


[Закрыть], и к беку, и во дворец к ходже. Чем он отличается от Ходжака, Рози-имама, Хашим-бая, которые дважды сдавали его в руки властей? И можно ли верить хоть кому-нибудь из тех, кто правит народом? Но, с другой стороны, Гани с первого взгляда почувствовал к Касыму расположение. Нельзя было поверить, что такой человек может предать его…

– Что ты молчишь? Не по нраву пришлись мои слова? – обиделся Касым. – Дело твое, а я сказал тебе то, что думаю, считал – мой совет пойдет тебе на пользу. Не веришь мне – можешь ехать… – проговорив это, Касым направился из юрты.

Гани почувствовал обиду Касыма, понял, что зря сомневался в его искренности, и бросился за ним. Он хотел, догнав мираба, крикнуть ему: «Я верю вам, верю, не сердитесь на меня», но, выйдя на воздух, остановился от удивления.

На площадке перед белой юртой уже успели собрать всех, кто работал на хашаре. Дехкане, выстроившись полукругом, стояли полусонные, зевающие, не понимая, зачем их созвали. Площадку уже расчистили, разложили на ней огромный костер. Дождь прошел, земля была сырой, но не скользкой – песчаная почва вобрала в себя всю влагу. Наспех одевшиеся дехкане ежились от холода и сырости, многие уже стали покашливать. Настроение у них было мрачное. Так, не считаясь с поздним часом, народ собирали обычно, если кто-нибудь бежал с хашара, а его поймали, или кто ослушался начальства. Наказывали провинившихся обязательно принародно, будили всех – чтоб знали, что ждет каждого при неповиновении. Вот такой процедуры ждали и теперь.

– Хватит держать людей на холоде, начинайте! – приказал Касым-мираб.

– Люди! – изо всех сил крикнул жирный кокбеши с бычьим голосом. – Сейчас вот этот Гани… – взмахом руки он указал на батура и на мгновение замолк.

Люди решили, что Гани станут сейчас подвергать наказанию, и зашумели, заволновались. Но толстяк, выдержав паузу, проорал:

– Сейчас Гани… попробует поднять скакуна Хемит-бая!

После этих слов народ успокоился и настроение людей изменилось. Уже с интересом дехкане стали переговариваться между собой:

– Неужели поднимет?

– Подумаешь! Наш Гани не то что лошадь – и быка поднимет!..

– Хорошо, но зачем ночью-то?..

– Не говори… И куда они заспешили?

– Баям, видно, невтерпеж, так позабавиться захотелось…

– Эх, а вдруг не поднимет?..

Пока дехкане шумели, уже вывели коня и Хемит-бай подошел к своему скакуну, статному, поджарому выхоленному жеребцу с сильной и гордой шеей и стройными ногами. Он долго стоял возле него, поглаживая по холке, целуя в лоб, обняв за шею…

– Ну хватит, хватит, что ты словно с женой прощаешься, – прикрикнул мираб.

На середину площадки вышел Гани в одной рубашке, с засученными рукавами, мощно и спокойно ступая могучими ногами. Он почти вырвал поводья из рук Хемита. Погладил жеребца по холке, успокаивая, и обратился к людям:

– Сейчас я с помощью аллаха и вашей подниму этого коня!

Гани с левой стороны подступил к скакуну, обхватил крепкими толстыми руками его передние и задние ноги, стремительно поднырнул под брюхо и резко приподнялся. Все это было сделано так быстро, что жеребец даже не успел пошевелиться и лишь оказавшись в воздухе, тревожно встрепенулся, но, плотно сжатый мощными руками батура, снова затих. Когда скакун задергался в руках Гани, батур слегка пошатнулся, но быстро выровнялся и сделал первый шаг. Толпа выдохнула единый облегченный вздох и напряглась в одном порыве, словно на плечах каждого человека лежал сейчас этот конь.

– Молодец, Гани!

– Слава Гани! Ура!

Пройдя десять шагов, батур осторожно, словно маленького ребенка, поставил скакуна на землю. Дехкане бросились к Гани и подняли его на руках!

– Молодец, Гани! Ох, молодец!

– Слава, слава Гани! Слава нашему богатырю!

– Не подвел ты нас, Гани!

Возгласы и гомон долго не утихали, возбужденные люди поздравляли друг друга, обнимались, смеялись…

– Ты весь в поту, смотри не простудись, – с нежной заботливостью сказал Касым, набрасывая на плечи Гани свой халат: лицо башмираба светилось гордостью за молодого батура. Баи, кокбеши, шанъё отвернулись и отошли подальше – смотреть на это они были не в силах.

– Носи на здоровье, Гани!

– Спасибо, Касым-ака!

И снова раздались возгласы радости – дехкане шумели так, будто это каждому из них накинул на плечи свой роскошный халат сам Касым-мираб.

– Ну что, конь теперь тоже мой?

– Конечно, ведь ты его выиграл, – ответил мираб.

Люди взволновались еще больше.

– Да как еще выиграл, такое не каждому дано. А?..

– Такого я еще не видывал…

– А конь-то, конь-то какой – как раз для Гани…

– Смотрите, какая стать, шея, ноги!..

– Ну хватит, хватит вам! – заорал вдруг Хемит.

– Эй, бай, надо уметь проигрывать.

– Не умеешь проигрывать – не спорь.

– Смотрите, не упустите скакуна, он испугался шума.

– Такому коню никакой шум не страшен…

Волны веселого возбуждения прокатывались по толпе.

– Садык-ака здесь? – спросил Гани, когда гомон немного стих.

– Здесь я, здесь, сынок… За тебя аллаху молился и, слава ему, ты победил.

– Иди сюда.

Через толпу пробрался к Гани старик Садык в оборванной одежде.

– Я знаю, всю твою жизнь у тебя не было собственного коня. Вот тебе мой подарок, поезди на старости лет на этом скакуне.

– Ты что выдумал? – воскликнул пораженный Садык.

– Держи, тебе говорят! – Гани передал поводья старику.

– Вот это да!

– Ну и молодец Гани, таких мало на белом свете!..

Снова поднялся шум.

– Постой, постой! – сквозь толпу к своему победителю протискивался Хемит. – Сколько хочешь денег возьми, а коня верни! Прошу-тебя!

– Теперь это не мой конь, хозяин его Садык-ака, у него спрашивай.

Байский сын повернулся к Садыку.

– Этот конь для меня священный. Это подарок моего Гани. Пусть хоть сам жанжун[15]15
  Жанжун – генерал-губернатор (китайск.).


[Закрыть] за ним придет – не отдам, – выпрямляя сгорбленную спину, произнес старик, по-молодому вскочил на коня и погнал его вперед:

– А ну, дорогу! Дорогу!..

Люди молча расступались перед оборванцем Садыком…