сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Люба вышла на работу, первую неделю она не брала дежурств, сразу после работы бежала домой к Маринке. Девочка имела нормальный для своих шести месяцев вес и развитие. Ее здоровье не вызывало сомнений. Она была веселым жизнерадостным ребенком. Марина Сергеевна — мать Саши, как ни странно, после нескольких курсов лечения в наркологии взялась за ум и совсем не пила, а может маленькая Маринка, так полюбилась бабушке, что Марина Сергеевна делала все, что бы ей разрешили сидеть с девочкой. А может Борисов пригрозил ей выселением на вольные хлеба. В общем, как только Маринке исполнилось, полгода Люба вышла на работу.
Саша был заместителем директора по клинической работе. Его кабинет находился рядом с кабинетом Корецкого. Два раза в неделю он делал обход всех отделений клиники с заведующими отделений, много консультировал, но больных почти не вел. Дежурил редко, один-два раза в месяц. Диссертацию по экономике защитил невероятно быстро.
Мой мужчина ходил на работу через день, а то еще реже. Он просто разваливался на глазах. Утром с трудом вставал с постели, через двадцать шагов останавливался и отдыхал. Все свое время он старался посвятить детям, внукам и мне. Он часто повторял мне: «Я так люблю тебя, Катя!» и моя душа обливалась кровью.
Почти каждую ночь он просыпался от боли в сердце и мы с большим трудом сбивали давление. Будучи всю свою жизнь достаточно крупным мужчиной, он похудел до почти полного истощения. Есть почти не мог, задыхался.
Люба в открытую выражала беспокойство. Она и подумать не могла, что отца может не стать. Да и как ей осознать такое, когда он для нее был всегда всем. Сашенька мой молчал, он все понимал, но не говорил о состоянии отца, сразу после школы шел к нему и все время проводил с ним, приводя к нам через день маленького Валерку.
Люба, очень волновалась за отца. Она все старалась с ним поговорить, заставить его обследоваться, лечится, но он не хотел. Люба пошла ко мне.
— Екатерина Семеновна, я не понимаю, что происходит с отцом. Он не хочет разговаривать со мной на эту тему. Саша, тоже отмалчивается. Может быть, Вы мне скажете правду?
— Какую правду Люба? Ты ее знаешь, но не хочешь признать. Ты хочешь услышать то, что тебя больше устроит. Любонька, я знаю, как ты его любишь, но ничего сделать нельзя. Он перенес три инфаркта, у него все время давление и ему восемьдесят лет.
— Но люди живут гораздо дольше, Екатерина Семеновна, может нужно сделать шунтирование? Он сильный, он выдержит.
— Люба, дай ему решать самому.
Но она не принимала действительность, выдумывая новые и новые варианты лечения отца.
Наконец мы переделали документы нашему сыну. Теперь он по праву был Корецким Александром Александровичем. Мой мужчина был несказанно рад. Люба тоже.
Борисов на правах зама и с одобрения Корецкого затеял реконструкцию клиники. Сделал ее научно исследовательским институтом, добился разрешения на расширение территории и услуг, а так же на строительство новых корпусов.
Ежедневно он докладывал обо всех изменениях Александру Валерьевичу.
Когда Александр Валерьевич получил из Штатов монографию Борисова, которую тот посвятил своему учителю и наставнику, он воспрял духом, даже ходить стал немного лучше. Попросил устроить семейный ужин. Был весел и даже не реагировал на ворчание моей мамы. С Сашкой Борисовым он проговорил почти до утра.
Прошла неделя. Наступил понедельник. Борисов проводил утреннюю планерку. Я отчитывалась по отделению. Все перешептывались, на безымянном пальце у меня было обручальное кольцо. Да сегодня я носила его открыто. Пусть видят, пусть знают. Не всю же жизнь мне его на цепочке на шее носить. В конце планерки Саша объявил, что в три часа состоится общее собрание института.
В двенадцать в институт приехал Александр Валерьевич с нашим сыном Сашей. Он провел его по всем подразделениям, познакомил со всеми сотрудниками, и каждый раз представлял мальчика:
— Мой сын — Александр Корецкий.
К обеду народ гудел. О визите Директора с сыном говорили все. Обсуждался возраст мальчика, на кого он похож, его полное внешнее несходство с Любой. Особенно всех поразило то, что у Корецкого тоже вдруг появилось обручальное кольцо. Народ не мог дождаться общего собрания. Повестка дня была неизвестна, но все понимали, что происходит смена руководства. Народ, от простого любопытства перешел в состояние паники. Если придет новый директор неизвестно, что будет с институтом, найти работу в Москве не так просто. Люди привыкли к нынешней работе к стабильному заработку, а, как известно, новая метла по-новому метет. К трем часам в зале были все. Никто не опаздывал, никто не старался пропустить собрание. Академик Корецкий взял слово.
— Дорогие мои коллеги. Сегодня наступил день, когда я прощаюсь с вами. Для меня это очень тяжелый день. Здесь прошла моя жизнь. В это здание я пришел на работу после окончания института и, на сегодняшний день, я являюсь самым старым сотрудником клиники, я проработал с вами почти шестьдесят лет. Всю свою жизнь я посвятил работе и нашему учреждению. У меня было много учеников, которые трудятся в разных клиниках и институтах страны. Я работал в зарубежных лабораториях. О нас знают во всем мире и с нами считаются. Четыре года назад я выкупил клинику у государства и сделал ее закрытым акционерным обществом. До прошлой недели я был единственным владельцем акций. Но я понял, что уже стар, я не могу продолжать руководить, и я ухожу. Сегодня я сообщаю вам, что акции я распределил между членами моей семьи, не в равной мере, а в соответствии со способностями к руководству данным учреждением. Мой сын — Корецкий Александр Александрович получает двадцать процентов акций, до его совершеннолетия в совете акционеров будет моя супруга, с которой я прожил последние двадцать лет — Замятина Екатерина Семеновна.
Зал загудел. Никто никогда не подозревал, что я жена Корецкого. Александр Валерьевич продолжал.
— Контрольный пакет — пятьдесят один процент я оставляю моей дочери, доценту Корецкой Любови Александровне. По ее работе и ее способностям, я думаю, что это моя достойная смена. Двадцать процентов акций я передаю моему лучшему ученику, который в свои тридцать три года уже превзошел меня как ученный и руководитель, это единственный не кровный родственник, которому я оставляю акции — профессор Борисов Александр Борисович. И последние девять процентов я оставляю моему внуку — Корецкому Валерию Александровичу. До его совершеннолетия распоряжаться ими будет его отец — Борисов Александр Борисович. Таким образом, Вне зависимости от того, кого в министерстве сочтут достойным должности директора. Реальная власть всегда будет у совета акционеров. Можете продолжать спокойно работать, смена руководства на вас не отразится. Большое спасибо за внимание. Особенное спасибо за совместную работу и прощайте господа.
Он ушел. Многие плакали. Все шептались, что-то обсуждали. Равнодушных не было. Корецкий покинул клинику, как и пришел, в сопровождении сына.
Я вернулась в свой отдел. Сотрудники провожали меня глазами, но молчали. Я была им признательна, что не лезут в душу со своими вопросами.
Мне и так было жутко тяжело. Я вызвала Романа.
— Рома, мне надо в отпуск.
— Надолго? Или до конца?
Я лишь кивнула головой.
— Ты на работе хоть отвлекаешься. Может хоть на пол дня останешься?
— Нет, я ему нужна. Я не прощу потом, ни себе ни тебе.
— Хорошо, я буду тебе сообщать что и как здесь, буду звонить.
— Заходи. Ты знаешь где мы живем.
Через два месяца Корецкий умер.
Он разбудил меня ночью, дотронувшись до руки. И его не стало.
Вот так закончилась история любви всей моей жизни. Мне было сорок шесть лет.
Казалось, что прощаться с ним пришла вся Москва, люди шли и шли. На похоронах произносили речи, громкие помпезные, приехали представители науки со всего мира, много говорили, выражали соболезнования, но ни я ни Люба, ни Сашенька их не слушали. Мы его семья очень хорошо знали, кем был Академик Корецкий для всех этих людей. Но никто из них не знал, кем он был для нас. Никто не догадывался каким необыкновенным мужем и отцом он был.
Его похоронили рядом с Тамарой. Поставили памятник из черного камня.
========== Часть 32 ==========
Через сорок дней я вышла на работу. Не поверите, я не надела траур. Я была в обычной одежде. С собой взяла фото в рамке, где мы вдвоем. Глубоко вздохнула перед дверью отделения и вошла. Поздоровалась с медсестрами, они ответили глаза в пол. Села в свое кресло, поставила на стол фото и взвыла. Вот просто взвыла и все. Я оказалась не готова вернуться к работе, не готова выслушивать соболезнования и не готова смотреть на фото, когда его больше нет!
Я рыдала уронив голову на руки и никак не могла остановиться. Я пыталась ругать себя за слабость, уговаривать, но слезы лились рекой.
— Катя, кофе? Двойной, как обычно? — услышала я Ромин голос. — Сейчас Аллочка принесет тебе пижаму и халат. Ты умоешься и у нас обход заведующей отделением. Затем я сдаю дела и ты начинаешь работать. Катя, Борисову нужна поддержка и если мы с тобой хотим видеть его нашим руководителем, то нужно собрать все что нужно для мыслительного процесса и думать, а дальше делать. Институт тебе не чужой, его надо сохранить, а то налетели тут всякие падальщики.
Я пила кофе и слушала все про последние события в институте. По словам Ромы, Борисов был в заднице.
— Катя, его просто травят. Методично, со вкусом. Он похож на приведение, от былого шарма ничего не осталось. Никто не считается с тем, что для него это личное горе. Я понимаю, что Александр Валерьевич был ему гораздо ближе отца. Катя, прости, если задеваю твои чувства, но не сказать не могу. Я уважаю Борисова и тебе он не чужой. Надо что-то делать.
— Рома все нормально. Ты прав. То, что происходит сейчас с Сашей гораздо важнее моих личных чувств. Я тебя внимательно слушаю.
— Ты знаешь, я говорил кое с кем из окружения министра. Они хотят поставить своего человека и отобрать институт. Это учреждение слишком лакомый кусочек. Еще шел разговор о каких-то разработках твоего мужа. Даже у меня пытались выведать, что ты мне говорила. Но ты мне ничего не говорила. Я сказал то, что ты его жена было для меня таким же откровением, как и для всех остальных. Катя, они безжалостные люди.
— Я понимаю. Теперь понимаю, он всегда пытался защитить нас с Сашенькой.
— А Люба? Она владеет контрольным пакетом. Тучи сгущаются вокруг нее тоже. Кстати, как она?
— Я не видела ее с похорон. Она не звонила, а я никого не хотела видеть и слышать кроме сына. Как же я не подумала! Рома, ты прав, я так ушла в себя, что забыла о людях которые так дороги были ему. Кто ж я после этого?
— Человек, Катя.
В кабинет заглянула Аллочка.
— Екатерина Семеновна, вот пижамы и халаты в шкаф вешаю. Вот пожалуйста, работай те на здоровье. Коллективу, что передать?
— Чтоб не задавали лишних вопросов, — ответил за меня Рома.
— Конечно, Роман Владимирович.
Мы сделали обход в отделениях, Рома ушел на кесарево, а я решила сегодня не оперировать, приняла роды в тазовом предлежании и пошла к Борисову.
Внешний вид Сашки поверг меня в шок. Нет он был чистый, в идеально отглаженной рубашке, но с красными глазами, обрюзгшим отечным лицом. Я даже слова приветствия сказать не смогла.
— Саша, ты пьешь? — это был первый вопрос пришедший ко мне в голову.
— Нет, с чего Вы взяли? — удивленно спросил он.
— Ты себя видел? И с такой внешностью, ты претендуешь на пост первого руководителя?
-Я просто устал.
— Ты спишь? Что у тебя творится? Не на работе, я понимаю, что здесь ничего хорошего происходить не может. Что у тебя дома? Как дети?
— Маринка не спит, весь день кричит, мать с ней не справляется, а ночью поспит часа два у меня на руках. Потом со мной играет. Не знаю, что делать. Люба больна. Вот, наконец, я произнес это. Ей нужна квалифицированная медицинская помощь. Я не знаю к кому обратиться.
— Может, мне попробовать?
— Можно, но, я не думаю, что она Вас увидит, или услышит.
Я задумалась. Неужели все так плохо! А я? Я опять в стороне… Да что ж я за женщина такая? Ведь я люблю ее, так почему всегда в стороне?
— Она сидит в кабинете отца и даже не выходит, сидит при закрытых шторах, от пищи отказывается, детей не видит. Я объяснил Валерке и Сереже, что это пройдет, но сам я не уверен. Она не говорит со мной. Насколько я помню психиатрию это ступор. Мариша кричит весь день. Ест только когда я кормлю. Мать с ней не справляется.
— Даже так. Саша, не суди жену, она гениальна. Но у каждого гения есть обратная сторона. Ее интеллект такое же отклонение от нормы, как и слабоумие. Да, ей нужна квалифицированная помощь. И наша задача ей ее предоставить. Сашенька, если все образуется с Любой, то ты сразу решишь все свои проблемы. Я за тебя, ты слишком много значил для моего мужа, я помогу тебе. И помогу Любе. Почему ты ждал и не рассказал мне сразу? Мой первый муж был психиатр, он прекрасный специалист и хороший человек. Мы остались друзьями. Давай обратимся к нему. Он не будет болтать, и я думаю, что он ей поможет.
— Он поможет? — в его глазах мелькнула мальчишеская надежда.
— Я думаю, да.
В свой кабинет я вернулась в раздумьях. Вот именно сейчас Глеб был человеком с которым я хотела бы общаться меньше всего. Но что теперь делать. Я достала справочник и нашла телефон его отделения. Набрала номер.
— Добрый день, — произнесла я, — я хотела бы переговорить с Глебом Ефимовичем.
Мне дали другой номер телефона, сказав, что Глеб заведует отделением. Я перезвонила, он сразу взял трубку.
— Глеб, добрый день. Тебя беспокоит Катя Замятина. Помнишь такую? Я хотела переговорить, мне нужна твоя профессиональная помощь, а в тебе как в профессионале я не сомневаюсь.
— Катя! Где ты? Почему так официально? Катя, что с тобой? Я приеду, только скажи куда.
— ты знаешь клинику Корецкого?
— Конечно, ты там работаешь?
— Заведую отделом акушерства гинекологии. Я жду тебя у себя в обед. Спросишь в приемном, тебя проводят.
— Я буду.
Он волновался, я слышала нотки в голосе, выдающие волнение. Я слишком хорошо его знала, но сейчас мне было все равно.
Ровно в час в мой кабинет вошла Аллочка. Мы с Ромой пили кофе.
— Екатерина Семеновна к Вам мужчина, такой, такой брутальный.
— Пригласите, пожалуйста.
Через минуту Глеб уже входил в мой кабинет.
— Катя.
Я представила их друг другу с Ромой, они осматривали друг друга, как два петуха перед боем. Рома вышел, и мы остались одни.
— Кофе будешь?
— Крутой у тебя кофе. Две ложки.
— И две сахара, я помню.
— Где кофе берешь?
— Муж привозил из командировок, друзья ему привозили, он любил хороший кофе. Присаживайся, что стоишь.
Я налила ему кофе, поставила конфеты, печенье.
— Катя, ты ничего не объяснила. Ты сказала, что тебе срочно нужна моя помощь. Я готов. Рассказывай.
— Глеб, я надеюсь на твою порядочность. Я прошу, тебя обещать, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах не разгласишь, эту информацию.
— Катя. Говори, я обещаю.
— Глеб, ты знаешь, что у меня есть сын?
— Да, мне говорили. Он в порядке?
— Да, с ним все хорошо. Полтора месяца назад умер его отец, мой муж академик Корецкий.
Повисла пауза. Он смотрел мне в глаза, а я понимала, что сейчас расплачусь. Но я не могла показать свою слабость при Глебе.
— Подожди, Катя, Корецкому было восемьдесят, да он великий ученный, но ты и он? Я даже подумать не мог. Ладно, это твое дело. Насколько я могу судить. Ты переживаешь, твой сын тоже, но вам не нужна моя помощь. Тогда кому?
— Любе, Любе Корецкой.
— Любе, интересно, я знаю ее… Отец приводил ее на консультацию, когда ей было четыре года. Ее поведение его беспокоило. Приводил он ее естественно не ко мне, а к моему руководителю, я только начал работать. Я запомнил ее потому, что у нее интеллект намного выше, чем у обычных людей. У девочки не простая судьба, она подвергалась негативному психологическому воздействию еще в утробе матери. Отец у нее тоже не подарок. Прости, но это факт… Мы ее тестировали, поняли, что ей нужно, и он смог решить проблему. Каждые полгода до двенадцати лет мы беседовали с ней. Она оставалась гениальной и была в порядке. Затем он отправил ее в Америку. Через четыре года он привез ее домой, она прошла курс психотерапии для лечения наркотической зависимости. Она достаточно легко отказалась от наркотиков, но не смогла бросить курить и уменьшить количество кофе. Как видишь, я хорошо знаю твою падчерицу. Больше мы ее не видели. Я как-то случайно встретил Корецкого в министерстве, он сказал, что у нее все хорошо, что она замужем, у нее ребенок, она защитилась. Что случилось с девочкой теперь?
— У нее умер отец.
— А до этого?
— Эклампсия, пришлось делать кесарево в тридцать недель. Ребенок выжил, но чего это стоило!
— Что она делает? В чем ее проблема?
— Она ушла в себя, ее не волнуют даже дети. Она нуждается в постороннем уходе.
— Кто ее муж? Он с ней?
