сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
Я теряю его! Сбываются самые жуткие страхи! В душе поселилась безысходность.
Все свободное время он проводит с сыном, а на работе с Сашкой Борисовым. Ой простите, с профессором Борисовым. Сашка, то есть профессор Борисов заканчивает какой-то экономический институт. У них планы! А у меня роды… Еще Люба беременна. Я говорила, что ей нужен отдых и они поехали в Питер. Теперь ждут второго. Она работает, пашет, как лошадь, несмотря на беременность. Пока все нормально. Мой мужчина переживает за дочь. И я переживаю. Она себя совсем не бережет.
Ромина жена, Ирочка, родила вторую дочку. Так из одного декретного отпуска ушла в отпуск по уходу за ребенком, а потом снова в декретный отпуск. Я согласна у нее роды принимать хоть каждый год, только бы она мне в отделении глаза не мозолила. Терпеть ее не могу! Она просто капризная баба и уже даже без накрашенных ресниц. Прибавила килограмм двадцать и потеряла весь свой шарм. Она стала обычной бабой. Но Рома любил детей, да и их мать наверно, тоже. Он приходил на работу не выспавшийся, и какой-то зачуханный. Ему даже Саша Борисов замечание сделал по внешнему виду. Рома обиделся, но исправился. Вообще Борисов который уже был заместителем директора имел репутацию, умного жесткого начальника. Он не был самодуром, но шкуру с любого мог спустить запросто. Его уважали, ценили и боялись одновременно.
Самое интересное, что и я уважала и боялась. И Любу уважала. Я даже втайне радовалась, что мы с Любой работаем в разных отделах. Вот она бы меня точно потеснила. Она была лучшим хирургом в лучшей клинике. Правда с некоторых пор беременным хирургом, но все равно лучшим. За пределами клиники мы были подругами, сестрами, могли болтать обо всем на свете и конечно в первую очередь о мужчинах. А мужчины у нас были очень не простые, очень даже особенные и требующие чуткого, нежного обращения. Они были похожи и совершенно разные. Но делали одно дело, одно на двоих.
Утро началось со скандала с мамой. Я не успела выйти из ванны, как услышала шум и мамины вопли.
— Что так тяжело за собой стол вытереть? Ходи за ним и подтирай все. Раньше хоть аккуратный был, а теперь — свинья свиньей!
-Ба! Замолчи! — услышала я голос сына — я вытру все. И вообще пока родители дома сиди в своей комнате!
— Мне что ходить по квартире нельзя?! — возопила мама, — не дорос еще, чтобы бабушке замечания делать и указывать!
— Я вот не понимаю, ба. Сколько можно донимать человека? За что? Что он тебе сделал плохого? Чем он тебе насолил? Крошками на столе? Так я вытру, а ты заткнись! Орешь каждое утро вместо радио. и отца не трожь, а то со мной дело иметь будешь!
-Катя!!! — заорала мама, — Катя!!! Твой сын хам.
— Хорошо. — я вышла на кухню, мой мужчина был бледен как полотно, руки дрожали. — Саша, — обратилась я к нему — Давление?
— Нет, Катя, зайди ко мне на работе.
— Обязательно.
— Катя, может в ту квартиру уйдем?
— К Любе? Так там мать Борисова проживает, тот еще подарок жизни.
Подожди пять минут. Я оденусь и с тобой пойду.
Мы шли пешком. Он часто останавливался. Задыхался.
— Прости меня, Катя. — вдруг произнес он.
— За что, Саша?
— Я тебе жизнь сломал.
— Нет. Даже не думай. Я счастлива только когда ты рядом. И это я сама тебя соблазнила. Увидела, влюбилась и украла, только для себя.
Он улыбался.
— У нас замечательный сын, Катюша.
Я прижалась к нему и мы целовались. Люди со стороны смотрели и дурели — тетка не первой молодости на улице целуется со стариком. Я почувствовала, как его душу отпустило, он расслабился, потом собрался с силами и мы пошли работать. В приемный покой мы входили вместе, намеревались попить чай с пирожными у него в кабинете. Но меня задержали. Там девочка лет семнадцати все никак родить не могла. Ну понимаете, без меня не могла. Ждала, когда это Екатерина Семеновна на работу заявится. Ну вот я заявилась с зашкаливающим уровнем адреналина, с обломом на счет чая с пирожными. Короче в боевом настроении. Халат накинула поверх уличной одежды. Перчатки надела и к девице.
— Раскрытие полное, не рожаешь почему? — возмущенно спросила я.
— Так больно, — ответила девочка с залитыми кровью глазами.
— Так тужиться в низ надо, а не в лицо.
— Не получается у меня.
Она не договорила и заорала. Показалась головка.
— А громче можешь?
— Могу!!! — заорала девица и так заголосила, что мне показалось, что стекла сейчас посыпятся. Вслед за ее воплем раздался детский плач.
— УУУ!!! Богатырь какой! Парень у тебя, слышишь орет.
Я перерезала пуповину и положила младенца на грудь матери.
— Где ж Вы раньше были? — услышала я голос девицы, уже выходя из род зала.
Где, где? Дома с семьей. -подумала я, а в слух сказала:
— Вы с последом без меня справитесь? — и ушла к себе в кабинет.
На лестничной клетке курила Люба. Захотелось стрельнуть сигарету.
— Поделишься?
— Сама стрельнула. Вы ж не курите.
— Нервы!
— Вот и у меня нервы!
-Свекровь?
-Мама?
Вот и поговорили. Всем все ясно, только сигарета одна.
В кабинете выпила пол флакона валерианы. Прям так не разбавляя. Потом поняла, что запах висит убийственный. Налила растворимого кофе, три ложки кофе две сахара и лимон, выпила. Вроде запах кофе перебил запах валерианы. В двери кабинета постучали.
— Войдите.
Передо мной был Рома. Под халатом белая рубашка не первой свежести и серый галстук надетый наоборот. Я расхохоталась.
— Ты с дежурства?
— Ага, отсыпался.
— А девочка в приемном почему меня ждала, сам роды принять не мог?
— Так Алла не сказала, а я не знал. В три прокесарил с третьей палаты с ожирением, ну с диабетом, помнишь?
— Рыжая?
— А черт ее знает, я на волосы не смотрел. Ну, а потом ее в реанимации в пять глянул и спал. Я так устал, Катя! Люся с Лелей орут наперебой. Ирка вопит, что ей все надоело, что никакой помощи. Так я то к ним встаю ночью, то дежурю. Кать, вот скажи, почему женишься на ангеле, а через год бежать от демона хочется.
— Значит плохо смотрел на цвет крыльев. Рома галстук сними. У тебя узел наоборот. И вообще надень чистую пижаму и халат. Вот пусть заботливая Аллочка тебе все и выдаст, а то я опять выслушаю от Борисова, но это я еще переживу, а вот от Корецкого мне выслушивать о твоем внешнем виде совсем неохота.
— Хорошо, сейчас. Катя, у тебя обручальное кольцо на цепочке висит?
— Да, откуда знаешь?
— Так ты из душа выходила, а я увидел. Я в соседней кабинке мылся.
— В женском душе?
— Ага, в сестринском, врачебный дальше, а меня околоплодными водами облило.
-ААААА!!! Почему опознавательных знаков не подал?
— Чтоб не подумала, что подсматриваю.
Мы уже просто ржали. Я продолжала:
— Рома, ты не подсматривал, ты смотрел, так?
— Ну чтоб не посмотреть на красивую женщину.
— Ну ты явно не совсем устал. Раз еще голых женщин видишь.
Настроение улучшилось. И раздражение прошло. Но меня тут же вызвали в операционную. Хорошо, хоть после разговора с Ромой, а то оперировать в плохом настроении гиблое дело.
Дома я опять сцепилась с мамой. Вот прямо с порога.
— Мама, я предупреждаю тебя последний раз, если ты еще заденешь моего мужа, будешь жить одна.
— Ну и катитесь к своей Любе, мне тут без вас хорошо будет. — встала она в позу.
— А почему ты решила, что покатимся мы? Нет, я сниму тебе квартиру где-нибудь на окраине, или попрошу Александра Валерьевича купить комнату в коммуналке.
— А жрать вы что будете?
— Уж как-нибудь. В кулинарке купим, приготовлю.
— Ты?
— Я.
— Так вы ж отравитесь! Ладно, старый козел, а сына тебе не жалко?
— Как ты достала!
— А меня твой так называемый муж достал!
— И давно?
— С первого дня, вернее ночи, когда ты меня из дома выгнала, чтобы переспать с ним.
— Завидуешь? Вот с той самой ночи завидуешь. Ты думаешь, я не понимаю, в чем он перед тобой виноват?! Да в том что спит со мной, а не с тобой. В том, что у меня есть муж, который меня любит, а у тебя нет. Завидуешь тому, что я счастлива. И отравляешь мне жизнь своим ядом, чтобы медом не казалась!
Мама остановилась, оторвалась от плиты с открытым ртом, а потом стала хватать воздух. Из ее глаз потекли слезы. Мой гнев потух, остались лишь тлеющие угли. Мне стало ее безумно жалко. Она же моя мама.
— Мама, ну что ты?
— Как же я без Сашеньки? Без тебя? Вот так пахала на вас, пахала. Сына вам вырастила и какая благодарность? И с чем я остаюсь? С комнатой в коммуналке?
— Прекратите ссориться! Катя, ну ты же здравомыслящий человек! Какая коммуналка? Да и Вы не плачьте, никто у Вас внука не отбирает, и мы с Катенькой Вам очень признательны, что Вы нам помогаете, что наш быт в Ваших руках. А меня потерпите еще немного, уж пожалуйста. Я буду вытирать крошки со стола.
— Вот уж пожалуйста вытирайте, — произнесла мама и удалилась в свою комнату.
Мы переглянулись с Сашей и рассмеялись. Он обнял меня и целовал лицо, шею и…
— Мама, папа, — услышали мы голос сына, — мы ужинать будем.
— Будем, сын. Бабушку зови. — произнес мой мужчина и подмигнул мне.
Целых две недели мне удалось провести в относительном спокойствии. Но потом случилось то, что полностью вывело нас из колеи. Меня срочно вызвали в операционную и Рому тоже. Я недоумевала, Роман тоже ничего не знал, экстренный вызов и все. Причем вызов в хирургию, в их оперблок. На столе в третьей лежала Люба. Я даже не сообразила сразу жива она или нет. С ней был анестезиолог.
— Екатерина Семеновна, судороги. Только лицевые мышцы, после реланиума не возобновлялись. Готовим к кесареву?
— Да, вызывайте детскую реанимацию и сообщите мужу. Рома моемся и работаем.
Рома молча следовал инструкциям. Что творилось у меня в голове словами в принципе передать невозможно. Я думала о ребенке, который может не выжить, срок маловат, думала о Любе, потому что не могла предположить чем закончится операция, о Борисове, который так ждал малыша, а теперь может потерять и жену тоже и о своем муже, который в случае неудачи не переживет. Значит я должна, я сделаю все, хотя я всегда делаю все. Они должны жить оба.
А дальше — скальпель, разрез, апоневроз, брюшина. И вот она матка с сосудами в палец толщиной. Ребенка мы достали на четвертой минуте. Тут же отдали детским реаниматологам, они интубировали девочку. Интересно там хоть килограмм есть? Что спасать будут, даже если нет килограмма, я не сомневалась, но шансов больше, если есть. «Кило триста» — услышала голос детского анестезиолога, — Как ее зовут? Александр Борисович, имя дайте!»
— Марина, — услышала я голос Сашки.
— Саша она будет жить, мы успели вовремя. Судороги были только лицевых мышц. Больше не повторяются. Давление зашкаливало, но теперь все позади.- я пыталась подбодрить его, но понимала, что матка не сокращается. Вроде все льем и кровь и плазму и окситоцин, а льет из матки, аж все вокруг заливает. Рома только переглядывается со мной, слова не говорит. Боится видно. При Борисове сказать об экстерпации, все равно, что прямиком на гильотину. Хорошо, что я его не вижу то, что происходит за моей спиной понимаю лишь по мимике Роминого лица в маске, да выражению его глаз. Только вот резко расширевшиеся зрачки и быстрое моргание сообщили мне о появлении в операционной моего мужа. Господи, будь на моей стороне! Я читала спаси и сохрани, а руки продолжали работать. Я сообщила Борисову о проблемах, он наорал. Хорошо тупицей не назвал. Господь помог, матка сократилась. Все! Шьем!
От стола я отходила на ватных ногах. Сняла перчатки, стащила халат. Господи, пижама вся в крови! Но там уже спокойно. Вдохнула, выдохнула, вдохнула, выдохнула… все. Все позади.
Подошла к моему мужчине, глазами сказала, что все хорошо, по крайней мере, она жива…
— Спасибо, Катя. — он прошептал беззвучно, одними губами.
На меня накатила усталость, такая, что до душа дойти без Роминой помощи я уже не могла. Аллочка принесла нам чистые пижамы. А потом как всегда — кофе, роды, еще одно кесарево, еще одни роды и в реанимацию к Любе и мужчинам.
========== Часть 31 ==========
Два месяца после выписки Любы, мы с Александром Валерьевичем жили с ней в одной квартире. Мы забирали Маришку к себе в спальню и я сама вставала к ней плачущей ночью и кормила смесями из бутылочки. Я стирала пеленки вместе с Сашкой Борисовым, я мыла с ним полы, во всей квартире потому, что домработницу выгнала Сашкина мать за некачественную работу, а другую не взяли, потому, что Сашкина мать считала, что Люба должна справляться сама. Любу надо было оградить от физической нагрузки. Дать ей восстановиться. И оградить от психической нагрузки, нахождения двадцать четыре часа вместе со свекровью и золовкой, которые сгорали от зависти. Они хотели все и много, не прикладывая никаких усилий. Они все время говорили о неблагодарности Сашки, которого она вырастила, выучила, за свой счет, а он про нее забыл. Как ни странно моя мама прониклась сложным положением в семье и решила оказывать посильную помощь. Она вместе с моим мальчиком ходили в магазины, приносили продукты и готовили на всю ораву. А еще она выслушивала Сашкину мать, до нашего прихода с работы. Дальше следовала коронная фраза: «Явились, все. Я смену сдала, теперь сами» и шепотом чтобы никто не слышал кроме меня, — «Катя, а оно не зря? Девочка нормальная будет?» и после моих уверений, что конечно нормальная, ведь растет, в весе прибавляет, головку держит, мама успокаивалась и произносила: «Ну дай Бог! Дай Бог!» Потом она шла домой, предупреждая, чтобы Сашенька поздно не засиживался с нами, чтобы не страшно возвращаться было.
Сашенька занимался с Валерой и Сережей. Надо было уроки их проверить, погулять с мальчишками, языками позаниматься. Вообще они просто обожали друг друга. Сашенька им был другом, старшим, умным и они его заваливали вопросами. Все были при деле, а мой муж кроме домашних дел натаскивал Сашку Борисова, он собирался передать ему клинику. Борисов защитил свой диплом экономиста и завершал диссертацию по экономике, а еще готовил к публикации монографию.
Люба была похожа на бледную спирохету. Кожа да кости, вот ни жиринки в теле, с синими кругами под глазами и ее качало в прямом смысле этого слова. Александру Валерьевичу прислали какие-то крутые препараты железа и мы их ей капали, потом она пила таблетки. Есть она не могла, в общем девочка совсем расклеилась. Казалось, что ее в этом мире держат только дети. Она выполняла все предписания и жила только ради своих детей. То, что ей говорила свекровь или золовка она просто не слушала.
Но время и мы совместными усилиями делали свое дело и постепенно жизнь налаживалась. В три месяца Маришка стала просто очаровашкой. Люба немного поправилась, помогала маме по кухне, сама справлялась с девочкой. Я посмотрела ее на кресле и поставила внутриматочную спираль, чтобы не дай бог она не забеременела в ближайшие годы.
Александр Валерьевич тяжело пережил это время. Сдал совсем. Давление регулярно подскакивало и не сбивалось. Ноги немели и были холодными. Сосудистые хирурги предлагали оперировать бифуркацию аорты, но он отказался.
— Катя, я останусь на столе, у меня сердце. Все сосуды они мне не заменят, а вышли из строя все. Жалко оставлять тебя, но скоро придется. Катюша, тебе сына одной поднимать.
Я не дала ему договорить и так плакала… А он утешал, как мог. А мог только одним — не умирать. А так не бывает. И слезы мои не помогут, и ничего уже не поможет. А больно то как! Если бы кто знал, как больно понимать свою беспомощность перед лицом вечности!
— Кофе? — первое о чем спросил Рома, когда я вошла в его кабинет.
— Двойной. Ром, ты знаешь на кого похож?
— На кого?
— На кота мартовского.
— Глаза масляные?
— Нет, уж больно потрепанный. Ты сам можешь следить за своим внешним видом? Ты же до женитьбы был супер мальчик.
— Мне соседка стирала и гладила, я ей платил. А теперь у меня жена, дети. Три бабы в доме, стираем только пеленки, постель и детское, Ирка с их колготками мои рубашки засовывает.
— Вот и ходишь в колготках вместо рубашек. Позвоню я твоей Ирке.
— Катя, она и так тебя просто обожает! А ты еще указывать ей будешь. Не усложняй мне жизнь.
— А тебе кроме тебя самого никто жизнь не осложняет. Я как-то так думаю.
— У нас двое детей! Все! Я не хочу слушать. Как там Люба? Она работоспособна?
— Восстановится. Девочка у них получилась хорошая! Глазки как пиалки и синие как у папы. Голову держит, переворачивается.
— Любишь ее? Вижу что любишь.
— Внучка моя. Конечно люблю.
— Катя, я спрошу, только не сердись. Твой мальчик понимает реальное состояние отца?
— Да он все понимает, а что недопонимает, так ему мой муж объясняет. Я не сержусь, Рома. Просто говорить об этом не хочу.
Дни шли за днями, недели за неделями, так еще два месяца миновало.
