Текст книги "Кто, если не ты?"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

Все здесь было перекошено, смещено, сдвинуто с обычного места: бросилась в глаза полуоторванная, повисшая подбитой птицей гардина, разворошенная кровать, вываленная прямо на пол перед гардеробом одежда... Всюду на паркетном полу валялись обрывки бумаги, окурки, и воздух был пропитан застоявшимся табачным смрадом.

Что-то случилось... Что-то случилось... Ведь не может же быть здесь так всегда...– мелькнуло в голове у Клима; он вспомнил лихорадочный блеск глаз Шутова-младшего и почувствовал, как у него самого холодной струйкой растекаются под лопатками мелкие мурашки.

Комната, в которую привел его капитан, ничем не отличалась от остальных. Алая бархатная скатерть валялась на диване; на облезлом оголенном столе стоял большой графин с отбитой ручкой. Стенные часы с безжизненно повисшим маятником неподвижным оком взирали на весь разгром. Особенно поразила Клима огромная, явно не по размерам комнаты, картина в тяжелой позолоченной раме, единственная в своем нетронутом, непоколебленном спокойствии – «Девятый вал». Под ногой Клима хрустнули осколки разбитого стакана, но он не заметил этого, невольно остановившись перед картиной. Над людьми, которые изо всех сил цеплялись за жалкий плотик, нависла сокрушаюшая, неотвратимая, как рок, волна – нависла и застыла. И самое страшное было не то, что произойдет через мгновение, а – ужас перед неминуемым...

Какое-то неясное воспоминание о лучезарном Сорренто мелькнуло в голове у Клима и сейчас же стерлось. Он оглянулся. Капитан стоял у двери, не спуская с рук черного кота, и с напряженным, почти лукавым любопытством смотрел на Клима. Возле дивана, на полу, валялись две пустые бутылки из-под водки, в одной из них белело несколько окурков.

– Где же Виктор?..

– Где Виктор? Да, где?..– капитан потер заросшую щеку и дурашливо задергал головой, шаря глазами по потолку.– Где же Виктор? Да вот он! – он улыбнулся серыми, потрескавшимися губами.

– Где?..

Только теперь Клим заметил на столе фотографию, приставленную к графину: молодая женщина с тихим, кротким лицом и мальчик, лет десяти, в котором он не сразу узнал Виктора.

Клим не знал, чем ответить. Капитан продолжал все с тем же лукавым, испытующим любопытством наблюдать за ним, покачиваясь, переступая с пятки на носок. Кот жмурился и довольно мурлыкал. Климу вдруг показалось: зря он сюда пришел. Но ведь капитан сам поманил его... Зачем?..

– Мне не до шуток,– сказал он грубо, не представляя, что стоит перед тем самым человеком, который недавно вызывал в нем трепет.– Если вы не знаете, где ваш сын...

Он не успел договорить. Кот метнулся вверх и в сторону – капитан схватил Клима за плечи толкнул на диван и прижал к спинке. Его желтые, в красных прожилках глаза были безумны.

– Где мой сын?.. Это ты знаешь, где мой сын! Ты, ты, ты!..

Клим растерялся.

– Я видел его часа три-четыре назад;—заговорил он и вспомнил: – да, тогда пробило одиннадцать, он еще спросил меня, сколько времени...

Клим коротко рассказал о появлении Шутова и попытался возможно точнее передать его туманные слова. Капитан сосредоточенно курил, отряхивая пепел прямо перед собой на стол и не глядя на Клима. Слышал ли его капитан?.. Лицо Шутова было таким неподвижным и отчужденным, что иногда Климу казалось, что он не говорит, а только беззвучно шевелит губами, и он начинал говорить громче, но капитан все так же безучастно молчал и смотрел в одну точку. Только когда Клим произнес:

– Не знаю, что он хочет сделать, но теперь ничего такого не надо делать, потому что ребята...

Капитан, будто очнувшись, оборвал его:

– Так-так... Значит, сделает, говоришь? Ну-ну...– и с какой-то смесью гордости и страдальческого злорадства посмотрел на Клима и подмигнул ему: – Сделает! Витька... С-с-сукин сын... Он для тебя родного отца зарежет...

Климу вспомнилась рассеченная губа Шутова. Что здесь произошло между ними, отцом и сыном?..

Капитан потянулся к фотографии, медленно поднял ее, подержал на вытянутой руке и со вздохом положил перед собой.

– Дурак он, твой Витька. Увидишь его – так и передай... Дурак. Что толку?.. Мертвых – не подымешь, а живых – не спасешь...

Он вылил остатки из графина себе в стакан. Руки его дрожали, горлышко частой дробью вызванивало по стеклу. Водку он выпил не спеша, схлебывая короткими глотками, как пьют горячий чай. Потом вытер ладонью рот, еще раз взглянул на донышко и осторожно поставил стакан на стол.

– Кончено,– тихо и четко сказал он, как будто отвечая самому себе на какой-то вопрос.– Ванин прав: от себя не уйти. Кончено...

– Что кончено? ^;—спросил Клим.

– Жизнь кончена,– сказал капитан. И взгляд у него стал ясным и трезвым.

О чем он говорит? О какой жизни? Ванин... Кто такой Ванин? И перед этим... О мертвых... Клим мучительно пытался понять, какое, отношение все это имеет к Виктору, к нему, к самому капитану – и только ощущал здесь какую-то тайную связь, но в чем она?

В чем?..

Капитан сидел, тоскливо горбясь, закрыв лицо руками. Он бы не. заметил, если бы Клим вышел из комнаты...

Но Клим не уходил. Он уже смутно предчувствовал, что узнает, должен узнать что-то сегодня, сейчас, от капитана... И снова в его голове вихрились те же непонятные вопросы.

Внезапно он ощутил, что за ним. наблюдают, и увидел – сквозь прижатые к лицу Шутова пальцы – безжизненные, похожие на осенние листья глаза. Они смотрели прямо на него, смотрели в упор.

– Ты в самом деле ничего не знаешь? – глухо спросил капитан.

О чем это он? Клим, не сразу сообразил, что это относится и к Виктору, и к тому, о чем тот собирался говорить завтра.

– Нет.

– Не знаешь?..

– И тогда... когда я вызывал... тоже не знал?

– Я не знаю, о чем вы...

– Не знал... Я знал, что ты не знаешь... Знал! – со странным торжеством проговорил капитан, отнимая руки. Правая щека его конвульсивно подергивалась, он улыбался, весь просветлев, но Климу стало жутко от этой улыбки.

– Я знал, что ты не знаешь!– крикнул капитан, поднимаясь из-за стола и роняя с тяжелым грохотом стул.– Знал! Щенки!.. Если бы вы знали... Вы бы еще в люльке поседели от страха! Чего вы хотите доказать? Кому доказать? Пропадете! Все! Или подохнете, как капитан Шутов, и будет вам вечное проклятье от ваших же детей! Если бы вы знали!..

Он вцепился пальцами в край стола и наклонился вперед. Губы его корчились.

Клим тупо смотрел на него, понимая только, что все, о чем говорит капитан, враждебно ему и направлено прямо в сердце. Шутов же, провыв последние слова, прислушался к своему голосу, склонил голову – и вдруг опять встрепенулся и грохнул по столу кулаком. Графин, стоявший на краю, подпрыгнул и свалился. Клим бросился подбирать осколки, но капитан остановил его.

– Не сметь! – дико заорал он.– Пусть бьется, всё бьется к чертовой матери! Вы должны знать, все знать —и тогда забейтесь под стол, за печку, запритесь на все ключи – и не дышите! Слышишь – не дышать!

«Он пьян... Он не понимает, что говорит»,– думал Клим, в душе понимая, что Шутов и пьян и трезв в одно и то же время. И капитан, как будто подслушав его мысли, сбавил голос:

– Нет, я не пьян, ты напрасно так полагаешь,– заговорил он, заглядывая ему в глаза: – Когда человек говорит правду, всегда считается, что он пьян... Или сумасшедший... И его надо... Сейчас же!..

А я не пьян. Это весь мир пьян и на ногах не стоит, а на карачках ползает... И хорошо... Учись ползать, Бугров, пока не поздно!.. Слышишь? Я тебя научу ползать, я! Сегодня научу! Слушай, Бугров, одна такая ночь бывает у человека в жизни – одна только...

Он схватил Клима за плечи, толкнул на диван и сам опустился рядом. Клим попытался вывернуться, но острые пальцы капитана клешнями впились в его плечи, прижали к спинке.

– Думаешь, ты знаешь, куда идешь, на что идёшь?.. Ты еще зелен и глуп, чтобы знать!.. Были! Сотни... Тысячи людей! Каких людей! Ради правды не жалели себя, ни крови своей, ни жизни!.. А их – за правду, за кровь, за все – в порошок, в пепел!.. И твой отец... Он был из них, из тех – и с ним сделали то же... Понимаешь?.. Нет?.. Тогда слушай. Слушай и запоминай. Кроме капитана Шутова тебе никто такого не расскажет!..

В эту ночь Клим впервые услышал правду о своем отце. Правду жестокую, страшную и неопровержимую, как неопровержимо было то, что рядом с ним сидел сам капитан Шутов и на расстоянии двух ладоней от себя Клим видел его гнилые желтые зубы.

Вначале он верил и не верил его словам.

Верил и не верил.

Верил, потому что капитан не мог сейчас лгать, в такие минуты люди не лгут, в таком – не лгут... И не верил – потому что Шутов был пьян. Потому что он только что болтал черт знает о чем – люди, на карачках...

И не мог не верить...

И была библиотека, книжка с карикатурами, генерал Франко, и маленький кулачок – по роже, фашиста, по роже!.. «Ты будешь настоящим коммунистом, сынок»... И смех... Т-с-с, чтобы не мешать – в библиотеке должно быть тихо... И кабинет, кресло... Проснуться и увидеть его, за лампой, с пером в руке... Мерцали золоченые корешки книг... Тех книг, его книг...

Ширма с павлинами. Всю жизнь – ширма с павлинами... Что там, за ширмой?..– Нельзя, Клим... Я скоро вернусь, Таня...– Будь спокоен, милый... Есть же правда на свете!.. Черный фургон фыркнул, пропал в темноте... Куда его, мама? – Он скоро, он же сказал, ты слышал... И слезы... Мама!.. Кровать, спина трясется... Не надо, мама! Разорванные фотокарточки.– Что ты наделал... Он был... Нам в школе. Дрянь! Он был твой отец! Слова, как жесть... Колокол... Колокола лили из меди... Медная труба, в ней горит солнце, трубач играет «к бою!» – ошметки земли брызнули из-под копыт.,.. Он – впереди, трубач Первой конной!.. Ширма... Ширма с павлинами... Есть же правда на свете, милый!..

Он ничего больше не слышал. Он молчал. Он не знал, что плачет, что рыдания, которые из него хлынули неудержимо, давно уже заставили капитана смолкнуть и отойти к окну. Он не знал, сколько прошло времени – подняв голову от диванного валика, он увидел прямую спину с косо срезанными плечами и легкую струйку дыма. Он почувствовал, как напряглись все его мышцы,– как в тот момент, когда человек заносит топор, чтобы с одного маху расколоть суковатое бревно – и с радостью ощутил, как хрустнет, тонкая шея капитана под его пальцами.

Капитан обернулся. Лицо у него было мёртвое, усталое. С минуту они смотрели друг на друга, потом капитан, неторопливо перекатив из одного угла губ в другой папиросу, бросил на стол маленький блестящий браунинг.– Он заряжен,—сказал капитан и снова отвернулся к окну. Над его головой опять повисла струйка дыма. Стрелять в него было все равно, что стрелять в труп.

– Как же вы... Так... Могли?—вырвалось у Клима.

– Нас не спрашивали...

– Но ведь вы же... человек!

Капитан нехотя повернулся, как будто каждое движение давалось ему с трудом и причиняло лишнюю боль.

– А ты – ты человек?.. Ну, докажи, что ты чело-век!..—с циничной усмешкой проговорил он.

Потом лицо его стало вдруг серьезным и озабоченным. Что-то вспомнив, он подошел к тумбочке, на которой лежали учебники и тетрадки, вырвал листок и что-то быстро написал.

– Возьми,– почти строго приказал он Климу, вкладывая ему в одну руку бумажку, в другую – браунинг.– Ну, теперь все. Давай,– прибавил он, будто уговаривая и подбодряя,– Ты знаешь, как обращаться с этой штучкой? Бери. Ты ведь говорил: если из десяти один не виновен, ты бы прикончил всех... Именем революции... Никто не знает, кто виновный... Может быть, когда-нибудь разберешься... Ну?

Он снова занял свое место у окна.

В записке стояло:

«В смерти своей виновен я один.

Шутов».

Клим вздрогнул, скомкал записку и, швырнув браунинг на диван, бросился из комнаты.

27

Еще молчали птицы, еще не встрепенулась сонная листва на деревьях и на пустынном асфальте не было видно ни души.

Но бесформенные глыбы домов уже проступали из темноты, обретая строгие линии; небо раздалось ввысь и вширь; в холодной глубине его еще плавали бледные звезды, но все оно уже расцвело ровными синими тонами; ночь нехотя уползала на запад, и небо дышало чистотой, свежестью и ожиданием.

Странно и чуждо врезался в эту тишину короткий, похожий на выстрел звук. Наверное, лопнула шина...

Клим прислушался – и не уловил урчания мотора... Но он тотчас забыл об этом странном звуке.

Он шел, все убыстряя шаги, не зная, куда и чувствуя, что должен спешить.

Новое утро... Первое утро...

Когда-то уже было такое утро, и степь, и запах полыни, и перестук в теплушке, и голос, который донесся до него сквозь дремоту:

– Вот мы и встретимся, Сережа...

Вот мы и встретились, отец!

Что же дальше, отец?

Как жить? Во что верить?

– На карачки, человек...

Но ведь ты не ползал на карачках!

– Он поплатился за это...

Неправда, такие, как ты, не знают поражений. Для тебя жизнь – это борьба...

– А знамя? Честное, гордое знамя? Ему место у солнца. Смотри, его край волочится в грязи, его топчут и рвут...

Разве оно виновато, знамя?.. Надо вырвать его из нечистых рук, и поднять – высоко, надо всем миром!..

Но если...

Что дальше, отец?

Как жить? Во что верить?..

Хоть слово, отец! Хоть слово!..

Багряные полотнища зари уже простерлись в небе, и огромный, налитый пламенем шар, вздрагивая, поднимался над горизонтом.

Кто сказал, что от солнца слепнут?!

Он смотрел на него, широко открыв измученные, сияющие глаза и жадно дышал, дышал всей грудью, и ему казалось – он вдыхает вместе с холодным воздухом солнечные лучи.

Вот оно – завтра. Оно пришло. Оно наступило. Отныне уже нет завтра – есть сегодня. Только сегодня. И сегодня начинается бой, которому нет конца.

Кто, если не ты, и когда, если не теперь?..

Это твои слова, отец.

Я – слышу!

КАЗАХСКОЕ

Государственное Издательство

Художественной Литературы

Алма-Ата – 1964

Сдано в набор 30/Х 1-1963 г. Изд. № 54. Подп. к печати 4/1-1964 г. Формат 84X108 ¹/ ₃₂—17,5 п. л. -29,4 усл. п. л. (Уч.-изд. л. 28,07). Тираж 210000 экз.

гор. Алма-Ата. Полиграфкомбинат Главполиграфпрома Государетвенного комитета Совета Министров КазССР по печати. Заказ № 2404» • УГ00909 .

notes

1

Я очень люблю вас. Я думаю о вас в тишине ночей. Поцелуй меня, моя девочка. Не сходите ли вы со мной в кино сегодня вечером?