Текст книги "Кто, если не ты?"
Автор книги: Юрий Герт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
– Ша, головастик... Мы не на комсомольском собрании...
Он стоял перед Климом – в распахнутой канадской куртке с отброшенным назад капюшоном и улыбался. На расстоянии в ширину ладони Клим видел перед собой его узкое, удлиненное лицо с низким лбом, перечеркнутым косой челкой. Все тело Клима пронизала зябкая дрожь. Он сказал:
– Чего вам от нас надо?
– Поучить вас... немного... захотелось...– с расстановочкой, по слогам, процедил Шутов.—То вы других учите, а сегодня... наш черед...
Клим посмотрел на Игоря, на Мишку, который молчал, уткнув нос в воротник, и в своих очках с толстой оправой походил на унылого филина; посмотрел на обступившую их шайку – и почувствовал, что положение безнадежно, что терять уже нечего, и от этой мысли ему сделалось не страшно, а даже почти весело.
– Что ж, начинайте,– сказал он,– учите. Вас тут собралась целая академия.
– А ты не очень...– сказал Шутов.– Ты не очень радуйся, Бугров. Как бы плакать не пришлось, когда вас отсюда понесут в белых тапочках.
– Ну нет,– сказал Клим.– Этого ты напрасно боишься. Плакать мы не будем, и белые тапочки вам оставим: все-таки – обувь, товар дефицитный...
К нему сунулся вертлявый парень с накрученным вокруг шеи толстым шарфом.
– Ну Шутик,– взмолился он, приплясывая, как на горячих углях,– ну, друг ты мне или портянка? Ну, дай я ему хоть разок смажу по рылу!..
– Цыц! – крикнул Шутов.– Кто здесь председатель?
Вертлявый отскочил.
«Чего он тянет?» – подумал Клим,
Казалось, все только и ждали знака Шутова, но Шутов не спешил. Сунув руки в карманы, он отступил от Клима на шаг и уперся в него неподвижным тяжелым взглядом, как бы что-то соображая и примериваясь.
С ветки развесистого дерева – граба или молодой акации,– под которым они стояли, сорвался ком снега, упал Климу на грудь, зацепив щеку. Клим чувствовал, как на щеке, под виском, щекотно тает снежинка, ему хотелось растереть ее рукой, но он не мог шевельнуться.
Вот сейчас... Вот сейчас он ударит...– Клим напрягся и стиснул потные кулаки.
Шутов сказал, медленно выжимая слова:
– Интересно мне знать, Бугров, чего ты добиваешься?
– Чего... добиваюсь?
– Да, чего? Чего ты везде суешься, куда тебя не просят? Или ты славы ищешь?.. Героем заделаться?.. Чего ты добиваешься, Бугров?..
– Куда уж мне героем,– сказал Клим, несколько удивленный и даже польщенный вопросами Шутова, – Куда уж мне героем... А добиваюсь я, чтобы подлецов поменьше на свете было. Только и всего.
– Та-ак,– протянул Шутов, помолчав.– А ты каких же подлецов имеешь в виду?
– Да хотя бы вроде тебя,– сказал Клим.
Он услышал, как в зловещей тишине под ногами Шутова заскрипел снег.
– Ты что же, один думаешь со всеми сладить?..
– Не один.
– А кто еще с тобой – эти, что ли? – Шутов мотнул головой туда, где стояли Турбинин и Гольцман.– Втроем вы весь свет переделать на свой лад хотите?
– Нет,– сказал Клим.– Нас много.
– Много?.. Не вижу...– Шутов просыпал сквозь зубы короткий смешок.– Или я слепой, может, как ты считаешь?..
Клим промолчал. И снова подумал, что Мишка оказался прав, надо было прихватить с собой ребят, а теперь на каждого приходится двое, двое и еще какая-то дробь.
– Кончай, Шут! – зашумели вокруг. – Что с ними, до утра волынить?
– Ша, подонки,– цыкнул Шутов.– Мне, может, не с вами, а с умным человеком поговорить приятно!
И, повернувшись к Климу, снова с головы до носков ботинок окинул его насмешливым, оценивающим взглядом.
– А что, Бугров, ты хоть раз в жизни дрался?
– Нет,– сказал Клим, разворачивая грудь и выпрямляясь.– Но это неважно.
– Как же неважно,– сказал Шутов – Как же так – неважно. Ты ведь с подлецами воевать собрался?.. Или ты им лекции про мораль читать станешь, головастик?
– Лекции не лекции,– сказал Клим, – а кулаком новую душу не вставишь.
– А ты что про душу заговорил? – сказал-Шутов.– Или ты в бога веришь?
– Я в человека верю, – сказал Клим.
– В человека? – сказал Шутов. —Ишь ты, головастик, слов каких нахватался...
Клим и сам почувствовал, как смешно тянуть дальше эту канитель, но не успел ответить, чтобы разом положить ей конец – его слух резанул громкий, какой-то захлебывающийся смех Шутова, неожиданно прозвучавший в оцепенелом воздухе. Его сначала поддержали несколько голосов, но потом они смолкли, а Шутов все смеялся – одиноким, безудержным, похожим на всхлипы смехом, и Клим с изумлением и испугом смотрел на его странно раскачивающуюся, хохочущую фигуру.
Новая, невероятная мысль замерцала вдруг в мозгу Клима, даже не мысль еще, а нечто вроде неясного сострадания шевельнулось в нем, в самой глубине, под камнем гнетущей ненависти к Шутову...
Но смех оборвался так же неожиданно, как и возник.
– Веселый ты человек,—сказал Шутов, распрямляясь, и Клим увидел даже в сумраке, как заблестели у него глаза. —Веселый ты человек, Бугров...
Он вразвалочку подошел к Климу и, оглянувшись на свою банду, задержался, улыбаясь, на Мишке и Игоре, а потом потянулся к Климу, снова обдав его запахом водки,– потянулся с таким видом, словно хотел по секрету шепнуть что-то ему на ухо, и крикнул, во всю силу легких:
– А вы как с Чернышевой!.. Все вместе, или в порядке очереди?..
Прошло секунды три, прежде чем Клим опомнился. Да, не умел он драться. Шутов только слегка откинулся всем корпусом назад – и Клим неуклюже болтнул рукой в пустом пространстве.
– Неплохо для начала! – с каким-то радостным азартом рассмеялся Шутов.
Он быстро присел на корточки и, коротко всхрапнув, ударил Клима теменем в живот.
Перед глазами плеснуло пронзительно-яркое пламя – и погасло. Клим очнулся уже на снегу, скрюченный тупой, охватившей все тело болью. Шутов сидел у него на груди с широкой, неподвижной, будто приклееной улыбкой, методично размахивался и хлестал его по щекам.
Рядом барахтался Мишка; он перекатывался с кем-то в обнимку. Краем глаза Клим заметил Игоря– тому на секунду удалось вынырнуть из месива кишащих, извивающихся тел. Они еще сражались, а он лежал, раздавленный, прижатый к земле стыдом и болью.
Он собрал все силы и попытался скинуть с себя Шутова, но его кто-то крепко держал за ноги, а Шутов только еще тяжелее насел на него задом.
– Ну, как, головастик, веришь в человека? – сказал Шутов, на миг задержав занесенную над его головой руку.
– Верю! – прохрипел Клим, в бессильной ярости царапая пальцами плотно утрамбованный снег.
– Ну-ка...—сказал Шутов и наотмашь ударил его по лицу.
– А с подлецами воевать будешь?..– расслышал он, когда снова опомнился.
– Буду! – выкрикнул он, едва расцепив разбухшие деревянные губы.
Он увидел, как метнулась вверх рука Шутова, но прежде, чем она успела обрушить на него новый удар, Клим, спеша и боясь, что не успеет, сгреб языком всю соленую, горькую слюну, которая наполняла рот, и вытолкнул Шутову прямо в его улыбающееся, торжествующее лицо.
31
И потом, когда все уже кончилось и в отдалении замерли хруст шагов и гнусная победная брань, он еще лежал посредине разворошенного сугроба, и ему сквозь густое сито ветвей насмешливо подмаргивали голубоватые звезды.
Куранты старинного кремля, вдоль стен которого тянулся городской сад, не спеша пробили три четверти одиннадцатого.
Вчера в это время его взметнул вверх, на самый гребень, гордый шквал славы; и Шутов, уничтоженный, поверженный, уходил из школьного зала, и от него шарахались, как от покрытого паршой пса.
Вчера...
Клим застонал от бессильной злости, приподнял голову—ледяные струйки просочились за шиворот и растеклись по спине.
Нет, самое страшное было – не боль, и даже не позор, – самое страшное заключалось в том, что со вчерашнего вечера он чувствовал себя налитым властной, повелительной, всесокрушающей силой,– и все-таки Шутов сидел у него на груди и хлестал его по лицу. Самое страшное заключалось в том, что за ним, Климом, была огромная, непобедимая правда,– и все-таки Шутов подмял ее, эту правду, своим задом и безнаказанно и нагло выстегал ее по щекам...
– Ты живой? – долетел до него голос Игоря.
– Живой,– ответил он, с трудом разжимая челюсти.
Ему хотелось умереть.
И самым терзающим, пожалуй, было воспоминание о том, как в какое-то мгновение, пораженный захлебнувшимся, похожим на всхлипы смехом Шутова, он посмел ощутить к нему нечто вроде сострадания – к нему!.. Нет, мало, мало тебе еще досталось, Клим Бугров, дряблый хлюпик, слюнтяй, жалкий головастик!..
Он привстал, осторожно, как будто боясь, чтобы не рассыпаться; но руки, ноги, голова – все оказалось на месте, только в животе – ноющая, тошнотная боль.
Мишка, хромая, расшвыривал сапогом снег; он искал шапку. Турбинин сидел, опершись плечом о столбик газетной витрины. Игорь прижимал к уху ладонь и внимательно разглядывал ее, поднося к глазам.
– Здорово тебя?—сказал Клим, опускаясь рядом.
– Пустяки. Особенно если учесть, что мы с Гольцмаиом были свидетелями исторической дискуссии...
С мочки уха у него капало – на воротник, на пальто, с которого кое-где клочьями свисала вата.
– Ты снег приложи,– посоветовал Клим,
Он и сам набрал полную горсть и уткнулся в нее носом и губами.
– Вот обормоты,– сказал Мишка.– Чего вы уселись? Я шапку никак не найду, потому что и очки потерял.
Он ползал на коленях, просеивая снег через пальцы.
– Пустяки,– отозвался Игорь.– Изучай азбуку для слепых – есть такая азбука, я забыл, как называется. Но вообще порядочные люди очки перед дракой прячут в карман.
– Я спрятал,– грустно огрызнулся Мишка,– что я, виноват, что они выпали?..
Они говорили о шапке, об очках – как будто ничего не случилось. Значит, они в самом деле еще не разгромлены окончательно! Клим засмеялся. Ему вторил Игорь. И глядя на них, Мишка поскреб мерзнущий затылок и тоже рассмеялся – досадливо и немножко обиженно – не оттого, что ему так уж было весело – никому из них не было весело – а просто потому, что никогда не мог бы утерпеть, чтобы не посмеяться за компанию, хотя бы и над самим собой.
– Ладно,– сжалился Клим,—Сейчас мы тебе поможем...
Но не успели приступить к розыскам, как где-то поблизости за деревьями раздались голоса и треск веток. Все трое затаили дыхание.
– Снова они...– прошептал Клим.
– К черту! – Мишка, забыв о подбитой коленке, в два прыжка очутился у дерева и принялся яростно выламывать нижний сук. —Живым я больше не дамся!
– К бою! – скомандовал Клим, которому передалось Мишкино ожесточение.
Увидев меж кустов полузаметенную снегом табличку «Травы не мять – штраф!» – он бросился к ней и, вырвав из земли, вцепился руками в железный прут.
Но Игорь, вглядевшись туда, откуда доносились шаги, тихо сказал:
– Кажется, это не они...
Действительно, теперь уже ясно слышались высокие женские голоса. Мишка отшвырнул сук в сторону:
– А, чтоб вы провалились со своими «поклонницами»!
По аллейке во весь опор мчалась девушка. Полы ее пальто разлетались на бегу, как тугие крылья.
Кира!..
Клим растерянно выпустил из рук табличку «Травы не мять», и она ткнулась в сугроб.
Да, это была Кира, она самая, вся запорошенная снегом, в задорном, съехавшем на бок беретике.
– Ну вот, я так и знала!
Она остановилась, часто и жадно глотая воздух, окинула ребят обрадованным взглядом, выпалила:
– Какая чушь! Какая чушь! – и, обернувшись назад, закричала.– Майка, сюда-а-а!
Голос ее – грудной, вибрирующий, несильный – сорвался, но Кира не смутилась, а, наоборот, нахмурилась, поправила беретик и строгим тоном обратилась к Игорю, который находился к ней ближе остальных:
– Вы что тут делаете?
– Лунные ванны принимаем,– помолчав, сказал Игорь.
– Они были здесь?..
– Кто?..– переспросил Игорь.– Я что-то никого не заметил...
– Не притворяйтесь! Вы прекрасно знаете, о ком я говорю!..
Следом за Кирой прибежала Майя. Увидев снежное месиво, она всплеснула руками, попятилась:
– Да тут было целое Мамаево побоище!
Ребята безмолвствовали. У всех был такой угрюмый, истерзанный вид, что Майя посмотрела – посмотрела на них – и вдруг закатилась звонким, переливчатым смехом.
«Этого только еще не хватало... Уж лучше бы вернулся Шутов»,– подумал Клим.
– Спектакль окончен,– заявил Игорь.
Он отвернулся и стал застегивать пальто на несуществующие пуговицы.
– Нет, не окончен! – резко, словно делая выговор, сказала Кира.– Если вам угодно устраивать свои глупые дуэли, так и устраивайте себе на здоровье, только не путайте меня! Мне никаких защитников не нужно! Очень жаль, что мы узнали так поздно...
В темноте Клим не увидел, а почувствовал, как гневно трепещут ноздри ее маленького дерзкого носа.
Нет, не такой он ждал встречи!..
– Да вы-то тут при чем? – сказал он грубо.– Вы нас интересуете меньше всего!
Он с удовлетворением заметил, как недоуменно опали, вытянулись ее брови.
– А что вас интересует?..
– Истина!
Она холодно прищурилась:
– Очень странно, когда доказывают истину таким способом!
– А вам известен другой способ?..
Он стоял против Киры, опустив голову, как будто собирался боднуть ее в грудь. Рот снова наполнился густой соленой жижей. Клим сплюнул. На снегу обозначилось темное пятно.
– Мальчики! – вскрикнула Майя.– Да у вас же в самом деле...– она подскочила к Климу, мягко поддела подбородок пальцами и с испугом уставилась в его лицо: – У вас же кровь!..
Потом она сказала Мишке:
– А где у вас шапка? Вы простудитесь!
И Кире:
– Помоги же ему найти шапку!
И, как ни упирался Клим, с хлопотливой настойчивостью, почти насильно, усадила его на ближайшую скамейку и принялась платочком, как маленькому, вытирать подбородок, щеки, лоб.
– Вам же не видно, дайте я сама... И как же вы так – нашли с кем связаться! С Шутовым! Да ведь это самый настоящий негодяй! От него даже все директора отказываются! Вот и перекидывают, как мячик, из одной школы в другую... Наверное, он во всех школах уже перебывал! А насовсем не исключают, у него – папаша... Подождите, вот еще – я и сама плохо вижу... Эх, вы, как же вы это!..
Пока остальные занимались поисками шапки, она все ворковала над ним, а руки ее, после варежек, бы-ли такие теплые, и глаза светились такой тревожной, доброй заботой, что в Климе шелохнулась жалость к самому себе. Хотя, конечно, со стороны это выглядело, наверное, довольно курьезно: Дон Бугров Ламанческий после сражения со стадом свиней и прекрасная дама, изливающая бальзам утешения на его раны... Отличная тема для Игоря!.. Но ему были приятны ее бережные прикосновения, он вспомнил, как восхищенно смотрела она вчера на него после пьесы, и решил, что Майя – очень хорошая девушка, может быть, даже лучше Киры...
Клим спросил:
– Так, значит, с ним никто до сих пор не справился?
– Еще бы! – сказала Майя.– Это просто невозможно!..
...И вдруг что-то взорвалось, вспыхнуло у него внутри, и в этой мгновенной вспышке совершенно четко представилось: лица, лица, лица озаренных смехом людей, и смех – веселый, разящий, беспощадный,– и Шутов, раздавленный, расстрелянный этим смехом...
Он окаменел на секунду, как бы пытаясь удержать в себе внезапно мелькнувшее видение – потом сорвался со скамейки, уронил Майин платочек, поднял, схватил ее за руку, расхохотался прямо в ее изумленные, расширенные глаза:
– Сорок бочек арестантов! Сорок бочек подлецов! Сорок бочек идиотов! – завопил он, не в силах отыскать более осмысленные слова, чтобы передать нахлынувший на него восторг.– Слышите, Майя, мы были глупы, как сорок бочек идиотов! То есть не вы, а мы, то есть я сам! Вы мне подсказали одну штуку!.. Не понимаете? Поймете! Вы поймите только одно: смех для любой пошлости страшнее пули!..
Майя смеялась. Она не отнимала рук. Она ничего не понимала. Она смотрела на него с участливым сочувствием. Он вскочил на скамейку и неистово заорал:
– Ко мне, сорок тысяч дьяволов!..
Вовсе не надо было ему так орать. Шапка наконец отыскалась, Игорь, Кира и Мишка находились от них не дальше десяти шагов. Но пока они бежали,
Клим от нетерпения выплясывал на скамейке какой-то невероятный танец.
– Внимание,– сказал он. – Я – гений. Не верите? Слушайте. Мы напишем колоссальную комедию. Мы сделаем ее главным героем Шутова. Мы заставим его скрежетать зубами. Вы поняли?.. Тогда кричите «ура», черт меня побери!
Мишка опомнился первым.
– Ура,– сказал он.– Я всегда говорил, что ты гений.
– Да здравствует Гольцман,– сказал Игорь,– Но это действительно мысль. Спустись со своего пьедестала, чтобы я мог пожать твою руку.
– Мы напишем комедию вместе! И вместе поставим! Согласен?..
Клим в бурном порыве радости ткнул Игоря в бок.
– Осторожно,—сказал Игорь.– Сегодня меня уже били.
– И великолепно! Сегодня кончился твой нейтралитет, старый скептик!.. А вы, что вы скажете? Вы против?..
– Я – за! – воскликнула Майя.– Конечно же, за! Это будет просто... просто здорово!
Но Кира молчала. Она вычерчивала перед собой носком туфли по снегу дугообразные линии и как будто не слышала вопроса. Прядь волос, выбившись из-под берета, падала ей на лоб, скрывая выражение опущенного вниз лица. Клим уже хотел повторить, когда Кира отозвалась:
– Мне кажется, все это слишком грязно, чтобы писать об этом...
– Грязно?.. Если Маяковский называл себя ассенизатором революции, так нам и подавно нечего бояться испачкать пальчики...
– Я знаю, почему она так говорит! – пылко, но словно желая оправдать подругу, заговорила Майя.– Ты думаешь, Кирка, это касается тебя, только тебя?.. Неправда! Это всех касается! Шутов не один, он собрал вокруг себя целую банду. У них откуда-то деньги, водка, они плюют на все и на всех, и хуже всего то, что он – герой, к нему тянутся другие!
– Верно,—сказал Клим.– Дело не только в Шутове...
На Киру набросились со всех сторон.
– Не знаю,– сказала она.– Мне кажется, вам придется задеть тогда слишком многих... Слишком многое и слишком многих...
– Кого же именно?
Кира помолчала, прочертила новую дугу, ответила уклончиво:
– Вы сами увидите, если доберетесь до самого главного.
Клим не стал допытываться, на что она намекала.
– Тем лучше! – воскликнул он.– Мы никого не боимся! Меня интересует в принципе ваше мнение: писать или не писать?
Ему почудилось – она подавила улыбку:
– А какое значение имеет для вас мое мнение?
– Если спрашиваю, значит, имеет...– он спохватился и поправился: – Нас тут всего пятеро, важно каждое мнение...
Теперь все смотрели на Киру, ожидая, что она скажет, и Клим подумал: слишком уж она ломается, как будто ему, в конце-то концов, не безразлично, одобрит она или не одобрит их замысел.
– Что ж, попробуйте... Я – как и все... Только... Только все это не так просто, как вы считаете...
Они двинулись по аллее к выходу из сада. Он шел рядом с Кирой, иногда осмеливаясь искоса взглянуть в ее сторону. Вблизи фонарей ее профиль казался обведенным тонким золотистым ободком. Он не обращал внимания на болтовню Мишки и Майи, на остроты Игоря – его неожиданно потрясла мысль: вдруг она– не она, вдруг Кира – вовсе не та девушка, чью душу он, как слепой, знал только на ощупь?
Уже, перед самыми воротами он сказал:
– Знаете, есть такие стихи:
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец...
– Да, знаю,– сказала она, удивленно повернув к нему голову..– Это Тютчев. А почему вы спрашиваете?
Теряясь и наглея от собственной лжи, он сказал:
– Так, случайно вспомнилось. Я забыл, как дальше?..
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,
Тот вырвал из рук их победный венец...
– подсказала она. Лицо ее немного потеплело. Он испугался: что, если она догадалась и спросит, откуда он взял эти стихи?.. Второй раз он не мог бы солгать!..
Но она спросила только:
– А вам они нравятся?
– Да,– ответил он, радостно и благодарно глядя в ее пристальные, странно заблестевшие глаза.– Да! Очень!
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
1
Было решено происхождение ссадин и кровоподтеков объяснить новым увлечением – боксом. Ребята им не очень-то поверили.
– На кой вы с такими связываетесь?..– сочувственно сказал Боря Лапочкин.
– С кем? – спросил Клим.
– Да с ними..,
– Чудак ты,– сказал Клим,– ни с кем мы не думали связываться...
Зато им поверили дома, особенно когда они провели несколько раундов, сокрушая при этом столы и стулья. И в самом деле, отчего бы им не заняться боксом по-настоящему? Тем более, что бокс им понадобится наверняка, если пьеса о Шутове будет написана. А что она будет написана, они не сомневались.
Мишка торопил. Он где-то вычитал, что знаменитый испанец Лопе де Вега сочинял свои комедии за три дня. После «Конца дяди Сэма» Гольцман считал, что Бугрову недалеко до Лопе де Веги. Кроме того, Лопе работал один, а Климу помогал еще Турбинин. Конечно, Мишка вполне понимал разницу между драматургом опытным и драматургом начинающим. Исходя из этой разницы, он и определил срок: две недели. Свежие страницы он переписывал набело своим корявым почерком, а в свободные минуты тренировался перед зеркалом, подражая Шутову в походке – левым плечом вперед,– в манере смотреть блуждающим взглядом и цыкать сквозь зубы.
Однажды за этим занятием его застала тетя Соня.
– Мишигенер! —закричала она.– Что ты плюешься, как верблюд? Ты же мне весь пол заплевал!
– Я вживаюсь в образ,– отвечал Мишка, нимало не растерявшись.
– Я тебе вживусь! Я тебе так вживусь!..– сказала тетя Соня.– Подумаешь, какой великий артист нашелся!
– Тетя Соня,– вмешался Клим,– если бы вы увидели своего сына на сцене, вы бы так не волновались. Он станет великим артистом, вы посмотрите.
– Подумаешь,—сказала тетя Соня.—Все артисты, все писатели... Скоро чихнуть некуда будет!
Тут она отобрала у .Клима тряпку, которой он принялся подтирать пол:
– Ладно, ладно, идите уж, сочинители...
А Мишка действительно имел успех. После нескольких представлений он совершенно вошел в роль и вел ее так свободно, будто по крайней мере половину своей жизни провел на Кэд Орсэ. В одной из школ ему прислали записочку:
«Товарищ Бидо! (Извините, что не знаем вашей фамилии). Вы очень хорошо играете. Приглашаем вас на вечер нашего класса.
Ученицы 5 «Б».
– Нет уж,– сказал Мишка, вероятно, вспомнив о встрече у фонтана,– с меня хватит...
Но записочку не порвал, а спрятал в карман.
Каникулы мчались в настоящем угаре успеха. Каждый день по улицам города деловито шествовала вся труппа, водрузив на головы поверх шапок бумажные цилиндры и зажав под мышками свертки с фраками, взятыми в театре напрокат. Смотр школьной самодеятельности, спектакль на областной учительской конференции..,. А лесотарный завод, где выступали прямо в цеху, на подмостках, сложенных из ящиков для консервных банок! Одна только мысль, что им аплодируют рабочие, делала Клима счастливым. Впрочем, «счастливым» – это не то слово. Он был несчастнейшим человеком, потому что теперь, полный новых замыслов, сознавал, как слаба его первая пьеса. Обыкновенный фельетон в диалогах – вот и все.
И когда в газете появилась короткая заметка «В гостях у шефов» – об их выступлении на лесотарном – и в ней перечислялись фамилии участников, Клим оказался единственным, кого не обрадовала, а, наоборот, раздосадовала эта заметка.
Однажды, когда они ставили «Дядю Сэма» в большом библиотечном зале, к ним подошел Мишурин.
– Привет собратьям по искусству! – сказал он, пожимая руки ребятам—Салют, маэстро!..—он щелкнул каблуками, широким жестом протягивая руку Бугрову.
Мишурина обступили. На этот раз артист держался совсем запросто, шутил, сыпал комплиментами, казалось, вовсе не он предрекал им еще недавно неизбежный провал. Клим заметил на его мизинце с заботливо отрощенным ногтем сверкающий перстень – слишком большой и сверкающий, чтобы не быть фальшивым.
Мишурин подхватил его под руку, потащил в сторонку.
– А вы оказались правы,—неожиданно сознался Клим,– получился балаган. И я сам во всем виноват...
Мишурин слушал его с улыбкой, потом перебил:
– Милый мой, публика глупа, ее обманывают, а она платит деньги, да еще аплодирует! Эта поговорка родилась много раньше, чем мы с вами!..
Клима покоробили его слова, но он не успел ничего возразить.
– У меня есть к вам деловое предложение... Вы мне нравитесь, юноша. У вас тут – он постучал пальцем по лбу – что-то есть... От бога! Да-да, вы не смущайтесь, я не имею привычки льстить... Так вот, я перешел в филармонию и весной уезжаю на гастроли. Мне хочется от вас получить несколько песенок в жанре Ильи Набатова... Как вы на это смотрите? Ваше имя прозвучит во многих городах, о вас услышат...
– А потом вы скажете, что публика глупа и надо всего лишь уметь ее обманывать?...
– Вы юморист! – рассмеялся Мишурин. Гладко выбритый, лощеный, он весь сиял, как его перстень,
– Я занят,– сказал Клим.
– Ах, да, еще бы! – Мишурин подмигнул,– Девушки, друзья, радости жизни... Но ведь для этого необходимы деньги. Не так ли? Моя обычная такса – сто рублей пять куплетов, но для вас... Хотите задаток?..
– Нет,– сказал Клим. Он осторожно высвободил свой локоть,– Я занят. Я пишу настоящую комедию.
– Вот как? О чем же?
– О человеческой пошлости.
– О пошлости? Милый мой юноша, но ее и так достаточно вокруг, зачем еще писать о ней?
– Именно поэтому, – сказал Клим.– Искусство должно не лгать и не развлекать. Оно должно говорить правду и раскалять совесть.
Мишурин по-птичьи наклонил голову набок и, сузив розовые, веки, задержал долгий взгляд на Климе.
– А вам не кажется, дорогой маэстро, что если вы изберете роль пророка, с вами поступят так же, как с Зощенко?
– Зощенко – клеветник и злопыхатель! – горячо возразил Клим.– Как вы можете!..
– Те-те-те...– насмешливо протянул Мишурин.– Вы еще очень мало знаете жизнь, милый юноша... Посмотрим, чему она вас научит. А пока вы все-таки напишите мне пару песенок...
– Приходите через месяц к нам на премьеру,– презрительно отрубил Клим.
2
Это был тот самый дом, который назвала Майя, когда Игорь сообщил ей, что пьеса готова и что лично им было бы удобно встретиться сегодня вечером, в семь, если для них такое время, конечно, подходит. Он известил ее об этом языком дипломатических нот– сухо, вежливо, с угнетающей корректностью, и Климу показалось, что Майя должна непременно обидеться и ответить, что «они лично» сегодня заняты, или как-нибудь еще в том же духе. Он вдруг даже почувствовал, что хочет именно такого ответа, несмотря на то, что все три недели, пока они писали свою пьесу, он думал о будущей встрече и, может быть, ради нее так торопился кончить. Ему не терпелось доказать Кире, как она была неправа, не поверив их замыслу, не терпелось вырвать хоть один-единственный восхищенный взгляд из ее глаз,– но на секунду представив себе эти синие, почти черные глаза – холодные, умные, насмешливые– он с полной отчетливостью ощутил, что ей снова что-то не понравится, и тогда вся пьеса – уже для него самого – окажется разом перечеркнутой крест-накрест.
И он ждал, что Майя скажет «нет», но после некоторого молчания – наверное, она не сразу распутала клубок придаточных предложений, из которых свил свою фразу Игорь,– в трубке раздалось: «Конечно!»– и потом: «Обязательно!»—и потом: «Знаете, где я живу? Аптечный переулок, пять, и квартира тоже пять, на втором этаже»... Игорь попытался пригласить их к себе, но Майя перебила: «Нет-нет, вы приходите, так удобнее»...
– Начинаются дамские штучки,—проворчал Игорь, вешая трубку.– «Так удобнее»... Если желают слушать, пусть сами бы и являлись... И за каким, собственно, чертом сдался нам этот Аптечный переулок?
– Вот именно,– буркнул Клим.– За каким чертом? Я и переулка такого не знаю!..
Их затея показалась ему теперь окончательно лишенной смысла. Они пока держали в секрете от ребят свою пьесу, но наверняка стоило им кликнуть клич – и отбою не будет от желающих играть в ней!
Мишка заявил, что ведь это совсем рядом – Аптечный переулок,– возле библиотеки, это во-первых, а во-вторых, раз обещали – теперь нечего крутить...
И вечером они отправились к Майе. По пути Клим напомнил, что идут они только потому, что обещали. Только поэтому. И еще потому, что им надо проконсультироваться по вопросу о женских персонажах, Девчонкам-то знакомей всякие тонкости женской психологии, пусть помогут, ведь даже Лев Толстой – и тот не обходился без советов своей жены, когда писал «Анну Каренину»..
Клим так пространно заговорил о роли женщины в развитии, мировой литературы, что Игорь сказал:
– Что ты нас уговариваешь? Ведь мы уже почти пришли.
Им не стоило никакого труда отыскать дом номер пять по Аптечному переулку. Тот самый дом, где жила
Майя и где сейчас находилась Кира. Если бы на нем реяли флаги или горела иллюминация, или вообще вместо дома они увидели бы дворец – Клим не удивился бы. Наоборот, самое удивительное заключалось в том, что в доме номер пять не было ничего удивительного. Он точь-в-точь напоминал своих соседей: такой же приземистый, прочно сложенный из красного кирпича, с пристройкой в виде застекленной террасы, на которой летом варили клубничное варенье, а зимой сушили белье. И как у каждого порядочного жэктовского дома, сбоку от парадного висел жестяной лист со списком жильцов. Клим даже потянулся, чтобы проверить, действительно ли среди них числилась фамилия Широковой, но сумерки, как жирные чернила, уже залили буквы, он ничего не разобрал.
Им открыла Майя, едва только Мишка дернул за проволочную ручку звонка, отворила так быстро, словно дожидалась за дверью. Клим не очень-то разбирался в туалетах, но ему сразу бросилось в глаза, что Майя принарядилась в синее платье с белым, кружевным воротничком, и вообще – вся так празднично, так торжественно выглядит, будто собирается в театр или на концерт.
– Вы уходите?..
– Нет, что вы! – она засуетилась у вешалки.– Сюда, сюда, не стесняйтесь!
– А Кира?..– вырвалось у Клима.
– И Кира здесь...
Он так долго вытирал ноги о вязаный половичок в прихожей, что Мишка, стыдливо посмотрев на свои сапоги, с которых снег стаивал прямо на чисто выскобленный пол, предостерегающе усмехнулся:
– Осторожней, дыру протрешь.
– Ничего,– сказала Майя,– я другой принесу.
И все рассмеялись так, будто были знакомы уже много лет.
Когда они вошли в комнату, небольшую, заставленную громоздкой старой мебелью, и от этого очень тесную и очень уютную, Кира сидела за столом, прикрытым бахромчатой скатертью, а сверху – газетой, и что-то писала в тетради, поглядывая в учебник с алгебраическими задачами. Еще на пороге Клим остановился и, не в силах сдержать глуповатую улыбку, сказал:
– Это мы.
– Привет,– сказала Кира сухо, как будто вместо «привет» произнесла «очень жаль».
Она захлопнула книгу и нахмурилась.
Клим растерялся. Он не ждал такого ледяного приема и почувствовал себя виноватым в чем-то. Однако сегодня глупость перла из него напролом. Прочитав заглавие «Сборник конкурсных задач по математике», он спросил снова:
– К приемным экзаменам готовитесь?
– Готовимся,– сказала Кира.– Мы ведь не гении.
Отвечала она отрывисто, небрежно роняя слова.
