Текст книги "Чёрный полдень (СИ)"
Автор книги: Юля Тихая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
xxii.
В самую долгую ночь небо зажигается тысячей цветных огней, – они сияют размытыми переливами от искрящегося голубого к цветочному жёлтому, от глухой рыбьей зелени до весенней сирени, а поверх них мерцают точками звёзды. Тогда с запада на восток раскатывается через весь небосклон серебряная дорога, сложенная из искр лунного света, и по этой дороге бегут, приближая рассвет, воздушные призраки-звери.
Однажды каждый из нас кланяется святыням Храма, поднимается босым на крыльцо и отпивает из чаши Принцессы Полуночи. Тогда ты-человек тоже становишься невесом, и потустороннее пожирает половину всего, что есть в тебе людского, и даёт заместо неё шанс.
Ты бежишь через небо, отталкиваясь от пружинящей под ногами пустоты, среди тысяч и тысяч серебряных фигур, и ловишь за хвост своего зверя – и свою судьбу. Так мы становимся двоедушниками и обретаем дорогу, ясную от первого до последнего шага: ту самую, что приведёт однажды и к паре, и к исполненному предназначению, и к смерти.
И потом, уже взрослым, в Долгую Ночь хорошо бежать со всеми: зверь рвётся туда, в небо, на волю, будто мечтает хоть на несколько часов вернуться в свой родной призрачный мир. Оборот тогда ощущается совсем иначе, чем обычно, и тело становится лёгкое-лёгкое, и небо несёт тебя с запада на восток в свите Полуночи, а потом возвращает – туда же, откуда ты и взлетел.
Я знаю: многие встречают свою пару именно так. В мистическом гоне Охоты все мешаются со всеми, и нет больше разницы, в Марпери ты живёшь или в самой столице. Каждый год накануне Охоты я долго молюсь, а потом оборачиваюсь на крыльце – и позволяю небу забрать меня.
А когда оно, прожевав меня и перемолов безжалостными жерновами всего неслучившегося, выплёвывает обратно – сижу на снегу, слабо комкая его леденеющими пальцами, и стараюсь не плакать.
– Нет? – глухо спросила тётка, а затем снова зашлась в лающем кашле.
– Нет.
И, как следует растеревшись полотенцем и разогнав по мышцам кровь, натянула двое рейтуз, шерстяное платье, кофту, платок и ещё шубу, а на ноги тяжёлые отцовские валенки.
– Пройдусь немного, – неловко сказала я и постаралась улыбнуться.
– Расстроилась?
– Расстроилась, – я вздохнула и сморгнула слёзы. – Погуляю.
Танцы в Бице почему-то не трогали меня так сильно, как Охота. Танцы – это было что-то как будто… ненастоящее, слишком человечье, слишком простое. Люди придумали, люди сделали, и не стоит, вроде как, пропускать, но и надеяться на что-то особо и незачем. А Долгая Ночь… я всем телом чувствую, какая она другая. Иначе пахнет, иначе дышится, и сама ты лёгкая-лёгкая, а вокруг – будто кисель. И Полуночь смотрит на меня с улыбкой, но эта улыбка кажется мне кривой. И каждый раз я слишком… обыкновенная на фоне чего-то величественного.
Небо отгорало, а рассвет только намекнул на себя узкой полосой над горами: выцветший розовый, бледный жёлтый, вялый зелёный и безграничная, топящая в себе иссиня-мёртвая чернота. Смотреть туда неприятно, как будто восток смотрит в ответ на тебя, а воздух нажимает на плечи невидимыми руками.
Зато шагать – хорошо. Снег скрипел под ногами, укатанная машинами колея обнимала со всех сторон, движение бодрило тело, а морозный воздух заполнял лёгкие и вычищал из них дымную горечь. Трезвела голова, вставало солнце, я запыхалась, в ногах появилась усталость, а у верхней лестницы пришлось карабкаться, цепляясь руками за остатки перил; зато вместе со мной вверх поднималось и настроение.
Да и вид не разочаровал. Обласканный рассветом туман казался светящимся, и опоры ЛЭП вставали из него, как сказочные воины. Лёгкие облака летели высоко-высоко, по карандашным наброскам деревьев зима разбросала пушистые снежные шапки, рыцарь стоял среди серебряного снега величественный и бесстрастный, а из сугроба чуть поодаль торчала обтянутая фиолетовым задница.
– …позволил это? Я рождён Луной не просто так.
– Ха! Ну, не притворяйся, что не понимаешь. Конечно, они тебя терпеть не могут!
– Я что-то им сделал? – озадаченно спросил лунный.
Девочка выпрямилась и картинно почесала в затылке. Она была босиком и без шапки, только в тонком мерцающем комбинезоне, скорее подчёркивающем, чем скрывающем; в снегу она копалась голыми руками.
– Дай-ка подумать, – издевательски протянула Меленея и сдула волосы с лица. – Как насчёт того, что ты не умер?
– А должен был?
– Ну, разумеется.
– Я не помню.
– Это пройдёт, – безмятежно отмахнулась она.
И, подтянув ткань на бёдрах, закопалась обратно в снег. Она рылась в нём, как собака, разбрасывая ладонями комья и крошку. Вся площадка была порядком истоптана, а у ног рыцаря девочка прорыла, должно быть, до самой земли. Смотреть на Меленею было холодно.
– Здрасьте, – сказала я, решившись, и выбралась на площадку.
– Олта! – синие глаза просияли. – Как здорово! Вы знакомы с…
– Не произноси это имя вслух, – недовольно прошипела девочка.
– С… ней?
– О, мы знакомы, – лунная продолжала увлечённо копаться в снегу. – Это моя бывшая подруга, которой не интересны даже самые свежие детективы! Госпожа иди-ты-нахер-Меленея, также известная как мне-даже-чужой-монетки-для-тебя-жалко. Она и есть твоя ручная зверушка? И что, она уже близка к успеху?
– К какому ещё успеху? – оторопело спросила я.
– Как это? К тому, чтобы назваться его хме, разумеется! О чём ещё мечтать зверушке рядом с таким мужчиной. Или он уже однажды любил, и тебе нечего с ним ловить?
Я беспомощно обернулась к Дезире. Меленея несла какую-то невероятную чушь, но, даже будучи совершенно непонятной, эта чушь звучала почему-то ужасно оскорбительно. Лунную очень хотелось стукнуть, но в её рту мне опять мерещились острые зубы.
– Не ссорьтесь, пожалуйста, – вздохнул Дезире. – Вы обе мои друзья, и мы все вместе застряли в Марпери. Давайте как-то нормально всё обсудим?
Меленея вздёрнула нос:
– Мне нечего с ней обсуждать.
Я глянула на Дезире и развела руками, а тот – закатил глаза.
– Мне уйти? – тихонько спросила его я.
– Что? Нет! Ни в коем случае! Мы сейчас всё решим. Мел, хватит копаться в снегу и верни на место бревно! Олта, ты принесла новую книгу? Ты хотела показать, как раскладываются картинки.
Девочка снова сдула волосы с лица, недовольно фыркнула, а потом одним движением подняла бревно и небрежно уронила в снег у статуи, – только снежная крошка взвилась в воздух. Я могла этот ствол только тащить, да и то с трудом.
– Извини, я без книг… Сегодня ведь среда, а из-за праздников библиотека закрыта с субботы, я не успела ничего взять. Хочешь, расскажу ещё про Тощего Кияка? Я вспомнила хорошую историю, про то, как он ходил в горы, чтобы украсть сокровища Великой Ящерицы. Однажды Тощий Кияк проснулся от стука, хотя никто не стучал, и увидел тень, которую никто не отбрасывал…
В этот момент Меленея с оглушительным треском выломала мои вилы изо льда, потом переломила рукоять через колено и отбросила обломки в куст.
– Извини, а… что она делает?
– Копает, – рассеянно отозвался Дезире. – Тень без владельца – это ведь дурная примета?
– Очень дурная. Говорят, сама старуха-смерть облачается в накидку, сплетённую из погребальных песен, и становится невидима, но свет… – Снежные комью стучали об утоптанный снег. – А что она копает?
– О, знаки.
– Знаки? Какие знаки?
– Она считает, что её жрецы меня здесь заперли. Но если так, они должны были оставить здесь знаки. Заклинания и призмы, которые всё описывают. Это непростая магия, особенно, если именем Луны…
Меленея копала почти у самого края площадки. То здесь, то там были видны глубокие ямы, будто девочка и вправду искала под снегом клад.
– Знаки? – я прикусила губу. – Я видела знаки.
__________
История о призрачных зверях, дорогах, истинных парах – а также о травме, вине и, конечно, любви – рассказана в романе «Долгая ночь».
xxiii.
Найти их оказалось не так и сложно: я помнила, что влетела в металл вилами, а след от вил был хорошо виден во льду. А вот откопать было куда как сложнее. Снег доходил мне до середины бедра, но под верхним рассыпчатым слоем скрывался плотный ледяной панцирь.
Я нашла в руинах фрагмент шифера и копала им, а Меленея – как и раньше, голыми руками, перекидывая снег назад через плечо. Лёд я пробивала вилами, а лунная резала огнём, будто ножом. Это было ручное, оранжево-жёлтое пламя, горящее прямо в ладонях девочки. Смотреть на него было больно, как на солнце.
– «Боль или покой или», – вспомнила я. – Так написано вокруг меча. А здесь…
Здесь была полоса жёлтого металла, чуть притопленная в землю, но всё ещё отчётливо видимая. Шириной примерно в полтора пальца, она обводила рыцаря широким кругом, испещрённым насечками-знаками.
– «…и остаться и молчать и…» – перевела лунная, с интересом проведя пальцами по символам. – Эй, каменный! Они реально это сделали!
И, почти уткнувшись носом в полосу, поползла через снег, очищая знаки руками и бормоча слова себе под нос.
Заклинание было длинным, и я не могла даже представить, сколько ещё в нём такого – про «покоиться», «забыть» и «закрыть глаза». То, что читала Меленея, было совсем не похоже на заклинания, которые мы в школе заучивали наизусть, скорее – на что-то вроде странной молитвы.
– Жесть, – резюмировала лунная, пропахав носом всё кольцо. – Неудивительно, что тебе память отшибло! Странно, что ты вообще проснулся…
– Я почувствовал, – неохотно отозвался Дезире. – Меня звали. Очень настойчиво, с прошлой весны… может, и раньше.
– И ты?
Рыцарь вздохнул. Потом скосил взгляд на меня – и всё-таки рассказал.
Лунные живут долго, – говорят, почти бесконечно, – но, по правде, это сложно назвать настоящей жизнью. Они не нуждаются во сне, вместо этого закрывают глаза и сливаются с космосом. Тогда та искра сознания, которую дети Луны и назвают «я», становится частью вселенной и танцует в пустоте, как пылинки в столпе света.
Это может длиться… годами. Говорят, те лунные, что надолго останавливаются в Кланах, со временем учатся быть похожими на людей. Ещё говорят, что иногда лунные теряются в своём свете. Остаются в нём так надолго, что не могут больше найти путь ни в своё тело, ни в глаза рисунков и статуй. Тогда забытое тело кладут в ящик и увозят на острова.
Обычно же лунные уходят в свет сами по себе, по своей воле, и возвращаются тогда, когда того пожелают. Их можно позвать, – так же, как можно разбудить спящего человека.
Но Усекновитель – не совсем обычный лунный.
Он появился… морочки его знают, когда: даже в историях Леса он известен ещё по меньшей мере тысячу лет назад. В тех историях он приходит, вооружённый огромный мечом, чтобы наказать виновных; он знает откуда-то точно, кого именно карать, и безжалостный белый свет обращает их пеплом.
– Я чувствую, – вздохнул рыцарь. – Это нельзя объяснить.
Он чувствует, и это чувство похоже то на едва заметное покалывание, то на зуд, то на боль. И единственный способ избавиться от него – выполнить то, для чего и предназначен Усекновитель; и после этого можно будет уснуть вновь.
– Жрецы терпеть его не могут, – доверительно сказала Меленея и хихикнула.
А потом вспомнила, что ужасно на меня обижена, фыркнула и отвернулась.
– Но… почему? Ты ведь говорил, что делаешь… что-то правильное. И наказываешь только виновных.
Меленея в ответ засмеялась, а Дезире отозвался:
– Я ничего о них не помню.
Он вообще мало что помнил, – одни только бессвязные картинки.
…он идёт через мёртвое поле, глухое, страшное. И травы рассыпаются трухой от каждого шага, и с неба медленно падает сизо-серый пепел, крупными хлопьями – будто птичьи перья. Деревья стекают на землю смолой, и каждая тень на стволе – пасть, искажённая воплем ужаса. Тягучая маслянистая грязь цвета крови чавкает под ногами, и в этой грязи друзья навечно смешались с врагами.
И всё вокруг серое, или чёрное, или красное, или мёртвое. И ничто не дышит. И нет ни звука, и небо немое и низкое, и всё, что есть под ним белого – сияющий меч.
Тогда он поднимает его.
Дезире рассказывал всё это неуверенно, с извиняющейся полуулыбкой и взглядом снизу вверх, – словно сам сомневался, что говорит что-то разумное. А я только и могла, что кивать и хмуриться.
– Как это? Почему?..
Меленея пожала плечами и снова засмеялась. И сказала раньше, чем Дезире успел вставить хоть слово:
– Такие зверушечьи вопросы!..
– Какие?..
– Тупые, – она растянула губы в улыбке. – Ты ищешь смысл и справедливость. Нет их под светом Луны!
Я беспомощно глянула на Дезире. Но рыцарь молчал. И я, отряхнув рукавицы от снега, присела на своё место у меча и запрокинула голову.
Утро вступило в свои права, но ещё не успело раскрасить небо синевой, – оно стояло над нами белое и пустое, будто кто-то забыл налить на него краски.
– Вы же не были знакомы, – сообразила я. – Ты же велел никому не говорить, что ты проснулся. А ты… ты же не спускаешься с перевала. Как же так?
– Долгая Ночь, – недовольно бросила лунная. – Сегодня она не придёт. Сегодня всё по-другому.
– «Она» – это… зверушка?
– Что бы ты понимала в зверях!
– Не ссорьтесь, – снова попросил Дезире. – Мел никому не скажет.
– Не скажу, – проворчала девочка. – Я терпеть не могу жрецов. Пусть утрутся соплями…
Всё это как-то плохо укладывалось в голове. Чёрная молния, разбившая Марпери. Крысиные деньги, из-за которых… что уж теперь: из-за которых убили Троленку. Лунная девочка, которая пятнадцать лет ждёт на закрытом перевале двоедушницу. Жрецы Луны, окружившие Усекновителя заклинаниями. Усекновитель, который всё-таки проснулся, но помнит только, как шагал через мёртвое поле, пепел и кровь…
И я. Я-то зачем во всём этом?
Я легонько стукнулась головой о меч, а потом села поудобнее и задумчиво тронула знаки у меча.
– Они тёплые почему-то.
– Я нагрела, чтобы лёд снимался легче.
– Это… медь такая?
– Золото.
– Золото?..
Меленея смерила меня надменным взглядом и снова вздёрнула нос.
Я цокнула по металлу ногтём и попыталась ковырнуть, но не преуспела. Даже серебро в таких количествах стоило бы больше, чем любые деньги, которые я когда-либо в своей жизни держала в руках. А золото… но что за дело лунным до человеческих денег.
– Я не помню, – повторил Дезире, глядя на меня напряжённо. – Олта, я действительно не помню. Но, может быть, я…
…тогда он поднимает его.
Всё замирает, как в последнюю страшную секунду перед дождём, и в воздухе искрит сила, и безумные глаза напротив глядят с укоризной.
Пахнет озоном. Озоном и горелой плотью. Пахнет смертью, мучением, болью, застывшим в воздухе криком, пеплом, слепящим горем, жгущей вены ртутью, неминуемым будущим и треском, с которым раскалывается мир. Пахнет кровью, и этот запах стоит в воздухе, осязаемый, зримый, живой, и глядит в ответ, глядит пустыми глазницами, в которых нет больше ничего человеческого.
Свет бьёт в макушку нестерпимо горячим лучом. Он прожигает наскозь, наполняет тело, распирает до боли. Меч загорается белым пламенем.
Клинок рассекает пространство, и глаза напротив гаснут.
– Это что-то важное, – повторил Дезире со странной мукой. – Это всегда что-то важное, что-то правильное, что-то… нужное. Я завершаю вещи, которые должны были закончиться. Я освобождаю место для…
– Для десерта, – подхватила Меленея и дружелюбно похлопала рыцаря по спине. – Так, кажется, говорят? Нужно оставить место для десерта! Ох, и сожрала бы я что-нибудь!.. Ну, чего вы так на меня смотрите? Что опять-то не так?
Дезире вздохнул. А потом повторил твёрдо, глядя прямо на меня:
– Это должно быть правильно. Но я ничего не помню.
xxiv.
– Надо вытаскивать его отсюда.
Я всё ещё переваривала «десерт»: Меленея в своих неуклюжих попытках перевести тему дошла до того, что протянула руку, прорвала ногтями воздух и достала из сияющего разреза стопку листов с машинописным текстом. Обслюнявив палец и перебрав бумаги, она выбрала один из листов и принялась без выражения зачитывать описание какого-то сногсшибательного торта, приготовленного для свадьбы колдуна Кале и его невесты, будущей покойницы. Торт был описан весьма вкусно, и я и впрямь отвлеклась, – поэтому новая фраза лунной выбила меня из колеи.
– Вытаскивать, – деловито повторила Меленея. – А то так и тронуться недолго. Эй, рыцырь! Ты же не хочешь тронуться?
– Ты знаешь, как снять это заклинание?
– Понятия не имею. У тебя не найдётся ножовки?
Я моргнула, а девочка принялась ощупывать мою шубу, всерьёз, похоже, надеясь, что я не покидаю дома без пилы.
– С собой?.. С собой нет. А заче…
Она была быстрая, эта лунная, – такая быстрая, будто двигалась не как человек, а как свет. Вот только что стояла рядом со мной, безо всякого стеснения шарясь по карманам холодными руками и засовывая острый нос под мой шарф, – мгновение, – и она уже в снежной борозде, ладонями выглаживает металлическую полосу.
Сверкнуло, и в её ладонях зажглось пламя, только не ласково-рыжее, как раньше, а слепяще-белое. Лунная провела им, как лезвием, по металлу, – искры во все стороны, проплавленные дыры в снегу, будто какой-то сумасшедший расстрелял сугроб дробью, – и несколько секунд спустя Меленея вынула из земли тяжёлый золотой прямоугольник, весь выпачканный вязким чёрным.
– Круг разомкнут, – гордо объявила она, отшвырнула золотой брусок куда-то в кусты и брезгливо отряхнула руки. – Ну?
– Ну?.. – растерянно переспросил лунный.
– Ты что-нибудь можешь?
Дезире удивлённо моргнул.
– Зажмурься, – раздражённо велела девочка, и рыцарь послушался. – Что ты видишь?
– Н-ничего? Черноту.
– Черноту? А глаза? Ты не видишь глаз?
– Ни единого.
– Хм, – Меленея почесала подбородок грязными руками. – Ладно, сейчас ещё что-нибудь попробуем.
И она, действительно, попробовала.
Лунного нельзя запереть, – так же, как нельзя пленить свет в кастрюле, или поймать звук руками. Мы, объяснял Дезире, бестелесные потоки света, мы везде и нигде одновременно, мы видим всё и ничего и сливаемся с потоком, который и составляет вселенную; мы – искра сознания, чистое впечатление; как можно посадить под замок сияние звёзд, как можно вырвать из мира взмах птичьего крыла?
Вместе с тем любой лунный знает: в мире нет ничего подлинно невозможного.
– Это… запретная магия?
Дезире отвёл взгляд.
Словом, лунного нельзя запереть, – но иногда, как видно, всё-таки можно. И, наверное, по-настоящему опытный мастер, какой-нибудь жрец Луны, сумел бы найти в заклинании вокруг Усекновителя внутреннюю логику и понять, как можно его разрушить, но Меленея была всего лишь лунной девочкой.
Она перепахала всю площадку и, презрительно отказавшись от моей помощи, разобрала металлическое кольцо на множество оплавленных звеньев. Потом надела на голову рыцаря какую-то корону из стекляшек и долго висела на дереве и мычала. Затем разложила обломки в новом порядке и вставила между ними разноцветные призмы. Она окурила статую какими-то благовониями, зачитала что-то вроде псалмов и ткнула в синие глаза подожжённой веткой можжевельника.
– Ну как? – с надеждой спрашивала она после очередной попытки.
– А теперь? – не сдавалась Меленея.
– Мне кажется, ты плохо стараешься, – ворчала она, когда Дезире признавался: он всё ещё не видит никаких глаз.
Наконец, она рухнула на моё бревно, и я ласково погладила её по холодному плечу.
– Я не знаю, – угрюмо сказала лунная, сразу став обратно маленькой. – Не получается…
Девочка шумно хлюпнула носом. Потом ещё раз, и ещё. И громко, с чувством, расплакалась.
– Ну что ты, – уговаривала я, мягко обнимая тонкую фигурку и гладя её по голове, пока Дезире ошарашенно моргал, – мы обязательно что-нибудь придумаем…
– Я тупааая, – ныла лунная, – я ничего не умееею…
– Ну что ты, солнышко. Ты уже столько всего придумала, а ведь это такая сложная формула!.. Ещё несколько попыток и…
Меленея с чувством высморкалась в ладонь и обтёрла сопли о снег.
– Я вижу только одно решение, – твёрдо сказала она. – Тебе, рыцарь, нужен кто-то получше меня. Олта отвезёт тебя в друзы!
– Я?!
– Куда?!
Девочка фыркнула и закатила глаза.
– Нет-нет-нет, – торопливо сказала я, пока Меленея не придумала что-нибудь ещё, такое же замечательное. – Я не поеду в друзы! И как я его повезу?! Он же… мраморный! И я никого там не знаю!.. И у меня здесь работа, родня, и я никак не могу…
– Друзы? Почему именно друзы? Должны быть какие-нибудь идеи получше!
– И вообще, вези его сама, если так надо!.. У тебя вон есть практически свой личный перевал, и ты можешь…
– Интересно. Можно ли найти тех самых жрецов, которые…
И Меленея неожиданно согласилась:
– Н-да. Друзы – это плохая идея.
К сожалению, во всём остальном она продолжала настаивать на своём восхитительном плане, а её слова упали в благодатную почву: Дезире, как обычно, не понимал никаких возражений, – зато живо вдохновлялся возможностями.
– Можно взять его, – жёлтые глаза Меленеи горели, – как-нибудь не целиком. Тогда даже отдельный билет покупать не надо! Сдать золото на лом, и на красивом-красивом поезде… как в «Убийстве в третьем купе»! Чай с лимоном и подстаканники! Занавесочки! И стук колёс, ммм… как жаль, что я не могу поехать с вами.
– У меня есть одна подруга, – подхватил Дезире. – Я помню, как она… не важно. Лунная, но живёт в Кланах. Она наверняка сможет…
– В Кланах? Замечательно! А ещё Олта может отвезти письмо. Для моей зверушки!
Я моргала и смотрела то на одного, то на другую, – между горящими взглядами лунных будто прыгал солнечный зайчик.
– Подождите, – робко сказала я. – Но как же я поеду, если…
– Я сплету тебе фенечку на память, – пообещала Меленея с широкой улыбкой.
– Но у меня работа! И новая партия, а Мадя руку сломала, и кроить будет не…
– Найдут кого-нибудь, – отмахнулась Меленея.
– Наверняка в цеху есть другие закройщицы, – поддакнул Дезире.
– Но я брала отпуск в начале осени! А если уволиться, то я останусь совсем без денег, и как то…
– Это не единственная швейная фабрика в мире, – фыркнула лунная.
– Ты же давно хотела работать в ателье, – удивился Дезире. – В большом городе больше возможностей. Будут индивидуальные заказы, как ты и хотела. Профессиональный рост!
– Но танцы!.. В марте будут танцы, я должна быть в Старом Бице, чтобы встретить па…
Меленея снова высморкалась, а потом засмеялась.
– Ты извини меня, – она покровительственно похлопала меня по плечу, – но это всё дурь. Следи за руками: тебе лет сколько?
– Двадцать семь, – растерянно ответила я, глядя на её руки. Лунная пыталась слепить из снега какую-то ерунду, но он был совсем сухой и не держал формы. – С половиной.
– И на танцы ты ездишь с?..
– Двадцати пяти.
– И провинций в Кланах сколько?
– Тридцать девять. При чём здесь?..
– Арифметика! Если твой мужик катается по этим танцам, его шансы приехать весной именно в Биц – меньше трёх процентов, а объезд всех провинций займёт у него без малого десять лет. А ты, зверушка, так-то не молодеешь!
Я вспыхнула и подавилась воздухом.
– Он найдёт меня, – твёрдо сказала я. – Мы обязательно встретимся. Так сказала оракул.
– Так не всё ли равно, будешь ли ты на танцах?
– Но…
– Ты увидишь большой мир, – сказал Дезире нараспев, и было в его голосе что-то… странное. Что-то, что пахло дорогой, и ветром, и солнцем. – Огромный мир, в котором ты сможешь быть кем угодно, в котором открыт каждый путь, и нет жестокой судьбы, и нет платы за ошибки, и нет боли, и нет…
Его слова были по вкусу похожи на мёд, сладковатые и немного пряные, щиплющие язык, щекочущие нёбо и пропитывающие собой лёгкие. Они проникали в кровь, пьянящие, пузырящиеся, они били в голову, и моё лицо само собой расслабилось и пустило на себя улыбку.
Не этого ли я хотела, и не об этом ли мечтала? Огромный мир, в котором я буду свободна. Где я найду новое место, где я встречу свою пару, где я стану расшивать кружево бисером и придумывать платья, в которых не стыдно выйти в свет Волчьей Советнице или самой Принцессе Полуночи. Синие глаза горели ярче неба в Долгую Ночь, и я улыбалась им, тянулась навстречу, тянулась всем своим существом…
…но потом я вспомнила.
– Нет, – с трудом выдавила я, и это «нет» резало язык и рвало душу. – Тётка Сати!.. Я не могу от неё уехать. Я не могу. Нет.
– Это твой выбор, – певучие слова хрустели битым стеклом.
Слёзы катились по щекам и замерзали. Я задыхалась, горела и каменела, а тело осело мешком:
– Нет.
