Текст книги "Чёрный полдень (СИ)"

Автор книги: Юля Тихая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

xlvi.

– Ты… что ты здесь делаешь?

– Не твоё дело, – гордо огрызнулась Алика.

Уши у неё горели ярче любого городского семафора. Настаивать было неудобно и незачем, но Алику распирало самыми противоречивыми эмоциями, от запаха которых свербело в носу, – а ещё чувством собственной важности.

– У меня миссия, – заявила она. – Очень секретная!

Не то чтобы я разбиралась в секретных миссиях, но в детективах о них определённо старались не трепаться на всех углах. В романах всякие агенты под прикрытием старались обычно слиться с пейзажем и не привлекать внимания, а Алика вся блестела, как начищенный медяк.

– Ты же в ОТК перешла, – вспомнила я. Алике, с её безудержной тягой к вселенской справедливости, самое место было в техконтроле.

– В профсоюз, – поправила она. – Мне дали место инструктора по технике безопасности! Ты знаешь, что в последние четыре года в Кланах наблюдается рост производственного травматизма на предприятиях текстильной промышленности?

– Какой ужас, – неискренне протянула я.

Алика всегда была за всё хорошее и против всего плохого: бойкая и пробивная девица, она когда-то сумела добиться для цеха правильных стульев к швейным машинкам, за что её терпеть не могла руководительница снабжения. А швеи, казалось бы, должны были ценить её и любить, но характер у Алики был невыносимый, и дружить с ней было невозможно.

Вот только что ей, инструктору из профсоюза на швейной фабрике Марпери, делать в Огице?..

– Ты на какую-нибудь конференцию приехала? – запоздало сообразила я. – Или, как там это у вас называется, слёт? По предотвращению травматизма. Производственного. Который растёт.

Алика снова задрала нос к потолку и фыркнула. У неё был невероятно таинственный вид. Я машинально провела расчёской по волосам, больно дёрнула себя за колтун, ойкнула и села обратно на лавку, распутывать и заплетать.

Алика пожевала губу, вылезла из своего угла и плюхнулась рядом со мной.

– Вообще-то, это ужасная тайна, – доверительно сказала она. – И я не должна никому о ней говорить!

Я кивнула и прикусила губу.

– Тебе ведь можно доверять?

Я неопределённо пожала плечами.

– Ладно, – решилась Алика. Похоже, она и правда боялась нечаянно лопнуть от своих новостей. – Тем более, ты должна мне помочь! Это очень важно. Вопрос национальной безопасности!

– Алика, – я с сомнением глянула на неё и замолчала, подбирая слова, – я…

Но тут она выпалила:

– Олта, я привезла деньги! Ну, понимаешь, деньги. Такие, особенные деньги. Те самые деньги.

Я вздрогнула и выронила расчёску.

Алика болтала, не умолкая, всё то время, что я наскоро заплетала косу и одевалась, и потом тоже, на платформе и в вагоне. Энтузиазм выплёскивался из неё и лился через край, она то переходила на загадочный шёпот, то, наоборот, говорила так громко, что на нас оборачивались люди.

Речь выходила путаная и примерно на четверть состояла из восклицательных знаков. Слушать было сложно, понимать – ещё сложнее, тем более что Алика перескакивала с денег на производственный травматизм, с травматизма на новый государственный стандарт, регулирующий параметры приводного ремня прямострочной машины, а оттуда – обратно на деньги.

И всё-таки к тому моменту, как мы вышли на городском вокзале, картинка в моей голове сложилась.

Алику вырастили бабушка и дедушка, секретарь садового товарищества и дорожный патрульный. Лопоухая, худая и нескладная, в свои двадцать четыре Алика всё ещё носила старомодные юбки, которые совершенно ей не шли, и разговаривала лозунгами.

Конечно же, Алика была очень, очень законопослушная. И, когда напуганная проклятием Дарша отдала нам серебряные деньги, Алика одна решилась на немыслимо странный поступок: пошла не в банк и не в антикварную лавку, а в полицию.

– Здравствуйте, – жизнерадостно заявила она Темишу, цинику и заядлому курильщику, который не стеснялся брать у горожан благодарность крупными домашними яйцами, парной курятиной и бензином. – Я пришла заявить! Как положено по закону! Что обнаружила клад!

Темиш посмотрел на неё, как на дурочку.

Потом Алика продемонстрировала ему клад: серебряную монету, начищенную Царбиком до блеска. Монета была большая, красивая. Номиналом двести; глаза Большого Волка пробиты шилом так, что светятся, если смотреть на монету против солнца.

– Вы должны передать её историкам, – так же воодушевлённо продолжала Алика и наверняка посыпала эту реплику сверху номерами каких-нибудь норм. – А мне полагается вознаграждение в размере четверти стоимости!

О чём в точности думал в этот момент Темиш, Алика не знала. И заплатил ли он ей из своего кармана или всё-таки из кассы, не знала тоже: ей выдали квиток, и она только дома заметила, что в нём не было номера.

Кто-то другой, наверное, махнул бы на это рукой. Но Алика была оскорблена: это что же выходит – Темиш просто присвоил себе монету? Это же должностное преступление! Патрульный должен быть образцом честности и неподкупности!

Этого никак нельзя было оставить без внимания, а тут ещё и так сложилось, что Алика ездила по делам фабрики в Биц, выкупать купоны ткани на образцы. И на обратном пути она зашла в представительство Волчьей Службы, где рассказала об этом ужасном правонарушении.

Сперва её слушали без особого интереса, хотя и предложили написать заявление и изложить в нём все свои подозрения. Но когда Алика описала монету, всё изменилось.

– Потом умерла Троленка, – с восторгом выпалила Алика, – и я сразу поняла: это всё из-за денег! И у вас у всех украли деньги! Ты представляешь? Страшно даже подумать, это же настоящий криминал!

А спустя какое-то время к Алике домой зашла представительница Службы, таинственная и странная, задавала много-много вопросов и велела молчать. И Алика молчала, хотя молчать было очень трудно, даже в интересах государственной безопасности.

И вот в начале марта ей позвонили по междугородней связи, велели забрать монеты из тайника, привезти их в Огиц и ждать, пока кто-то из Службы их заберёт. Будут новые вопросы и исследование. А, может быть, даже новые задания. Алика жила в Огице уже третью неделю и через день ездила в лес: в Марпери она привыкла обращаться часто.

– Я выясняла, – похвасталась она, – и это оказались вовсе не простые деньги! Олта, это крысиные деньги. Деньги Крысиного Короля. И там год стоял, на монетах, они новые совсем, им не больше семнадцати лет! Ты понимаешь, что это значит? Это ведь доказывает, что в Марпери…

Что трагедия в Марпери могла быть не случайной. Что были какие-то загадочные силы, которым было в нём что-то нужно. Что были крысиные хвосты, и молния…

Молния, наверное, тоже была.

Она сверкнула тогда во всё небо. Мне кажется, она отпечаталась у меня на сетчатке так ярко, что даже теперь, пятнадцать лет спустя, я помнила в точности каждое её разветвление.

Наверное, поэтому в моём видении о мёртвой воде сияющий меч раскалывал небо такой же точно трещиной.

– Этот тайник, – медленно сказала я, глядя куда-то мимо, на оранжевые крыши, убегающие по склонам вниз, – это был почтовый ящик? У синего дома с рыбьей головой.

Алика посмотрела на меня странно и немного обиженно.

– Ты тоже работаешь на Службу, да? Ты поэтому уехала?

– Нет, я… по другой причине. Ты теперь передашь им деньги? В Службу?

– Да, сегодня. И ты пойдёшь со мной!

– Я?..

– Ты тоже держала в руках деньги, – важно сказала Алика. – На нас посветят артефактом, чтобы найти следы. Это очень важно! Если бы не это, я бы, конечно, ничего тебе не сказала. Всё это очень секретно. Я и сейчас сказала тебе совсем не всё, что я знаю.

В Долгую Ночь Алика поймала собаку, смешную мелкую псину с рыжеватой шерстью и хитрой мордой, – но сейчас она надулась от гордости, как настоящая лягушка.

Над Огицем уже сгустились сумерки. Колдуны считали приличными только визиты в солнечное время, и я не хотела проверять, насколько далеко простирается их церемониальная вежливость – и распространится ли она на новую попытку вломиться в чужой дом в ночное время. День уже был так или иначе потерян.

И молния. Молния могла быть связана с Усекновителем. Что, если крысиные деньги тоже как-то с ним связаны?

– Ладно, – решилась я, – пошли.

– Правильно говорить: «пойдём», – попеняла мне Алика. – И идти никуда не надо. За мной машину пришлют сюда, на вокзал. К восьми.

Я кивнула, и мы с ней одновременно посмотрели на вокзальные часы.

xlvii.

Может быть, Алика ждала, что за ней пришлют блестящую лаковую Змеицу с белыми шторками и кожаными сидениями, но её ждало глубокое разочарование: приехал старенький автомобиль с проржавевшими крыльями, весь заляпанный весенней грязью.

Водил его очень неприветливый бык, который смерил меня таким взглядом, будто мысленно подбирал подходящую канаву для моего бездыханного тела.

– Это со мной, – храбро сказала Алика и полезла в машину.

Наверное, я совсем сошла с ума со всеми этими лунными делами, – и кто бы стал меня винить? – но во мне, честное слово, ничего даже не ёкнуло. Посвежевшее после прогулки тело казалось теперь хорошо смазанным механизмом, шарнирной куколкой, покорной воле заклинателя и безразличной к своей собственной судьбе.

С вокзала автомобиль вырулил на бульвар, потом скатился по склону и принялся кружить по набережным и переулкам между каналами. Здание службы пряталось в мрачных дворах и делило территорию с Тишиной, угрюмой старой тюрьмой; бетонный забор был обвит кольцами колючей проволоки, а на углах высились оскаленные пулемётами башни. Машину пропустили за лязгнувшие ворота, а с подземной стоянки нас провели пустыми безликими коридорами в затхлый кабинет, в который зачем-то впихнули вдвое больше вещей, чем он был способен в себя вместить.

Я отстранённо разглядывала металлические шкафы для документов с ящиками, подписанными по алфавиту, и думала, что здесь наверняка никто не знает лунных знаков. Но эта мысль снова ничего не тронула внутри.

Алика немного робела, но на стуле сидела гордо, с прямой спиной и задрав нос. Бык стоял в дверях и следил за нами, не мигая.

– …она больная? – донеслось из коридора, а следом стали слышны и частые шаги, как будто любительница звонких металлических набоек очень торопилась, а её канючащий спутник, слов которого нельзя было разобрать, еле за ней поспевал. – Я же просила без самодеятельности! Сверни это дерьмо в трубочку и засунь ей в…

Дальше она очень грязно выругалась, а затем лязгнула дверь, и она ввалилась в кабинет, машинально щёлкнув выключателем.

Свет потух, а затем тут же загорелся снова.

Если Луна и хранила меня, то сегодня – не иначе как в честь звериного выгула, – она взяла выходной, а Полуночь поспешила разбить мою дорогу внезапными встречами. Я моргнула и выдохнула:

– Меленея?..

– Нет, – рявкнула девушка, цыкнула на водителя, заперла дверь и плюхнулась задницей прямо на рабочий стол, безжалостно смяв бумаги.

Я рассматривала её, кусая губы и почти не дыша.

Теперь я видела её куда лучше. Короткая вспышка света высветила гротескно хищное лицо, а без неё легко понять: конечно, это не Меленея. Лунной девочке, забытой на мёртвых склонах Марпери, среди пустоты и ковыля, на вид было от силы пятнадцать лет, у неё была ещё угловатая подростковая фигура и немного обиженное лицо, и улыбалась она так, что уголки губ смотрели вниз. Ещё у лунной были полупрозрачные сияющие крылья, а двоедушнице их, конечно, не полагалось.

Это была не Меленея. Вместе с тем сходство между ними было по-настоящему пугающим.

Такое же округлое лицо с острым подбородком, такие же крутые арки бровей, те же веснушки вокруг носа, и сам нос, чуть сморщенный, будто она чует что-то неприятное, тоже тот же самый. Незнакомка носила какое-то дурацкое платье в крупную клетку и полосатые гетры разной длины, на руке – десяток фенечек, а на голове две торчащие в стороны косички, перевязанные лентами с бантами.

Банты были – один оранжевый, а другой голубой.

Наверное, если бы лунные старели, Меленея могла бы вырасти такой. Возраст двоедушницы был совершенно нечитаемый, ей могло быть от восемнадцати до тридцати пяти; на лбу у неё уже пролегли недовольные, хмурые морщины.

– Так, – девушка дала нам на себя налюбоваться и хлопнула ладонью по бумагам. – Ты – Алика Бидерена из Марпери, которая не умеет вовремя заткнуться. Тебя я знаю. А ты кто такая?

– Это я её позвала, – вставила Алика, прослушав фразу про «заткнуться». – Она тоже держала в руках деньги, и на неё тоже надо посветить артефа…

– Меня зовут Олта, – перебила я, – Олта Тардаш из Марпери.

– Ааааа, – протянула девушка, болтая под столом ногами и иногда попинывая пустую мусорную корзину. – Ну вот, даже отправлять к тебе никого не придётся. А то я уж подумала, Службу расформировали, а нас всех перевели в цирк. Только дела о гробокопательнице мне для счастья-то и не хватало!

– Я ничего не копаю, – нахмурилась я. – Если вы про склепы, то я только…

Алика посмотрела на меня с таким возмущением, что мне и правда стало неловко.

– Ладно, забыли. Сядь вон куда-нибудь. Меня зовут Става.

– Става? Это… сокращение?

Она рассмеялась:

– Это что за имена, по-твоему, так сокращаются?

– Я не… то есть, может быть… Оставленная?

Става глянула на меня остро, а потом махнула рукой:

– Глупости какие!..

Но я уже знала: это не были глупости.

Я нащупала рукой спинку стула и то ли села в него, то ли упала. Става потребовала у Алики отдать ей деньги, и та расстегнула платье чуть ли не до пупка, чтобы вынуть из-под белья тряпичный свёрток с серебром. Монеты зазвенели по столешнице, сверкнули боками в ярком свете настольной лампы.

Я смотрела на всё это как-то остранённо, будто из толщи воды, как утопленницы глядят по зиме на рыбаков, придумывая, какого бы из них утащить в своё мрачное царство. По коже волной прошёлся холод, и голова стала пустая и ясная, а на ней мерцали таинственными бликами лунные знаки.

Долгие годы в Подножье, у самого перевала лунных гор, стоял городок Марпери. Он цвёл холодной северной красотой, пах морошкой и золотарником, громоздился вокруг кривых улочек домами из красного кирпича и радовался, что наследует не Гажьему Углу, а птичьим кланам. В частном секторе там принято было вырезать крышам фигурные коньки со зверями, а многие засыпали двор песком, чтобы сворачиваться в нём и греться на солнце.

Потом, спустя десятилетие масштабной стройки, здесь запустили переправу. Технологическое чудо Кланов, вершина прогресса, сбывшаяся мечта – огромные стальные колёса вращались на склоне, поднимая платформы всё выше и выше. Вокзал разросся до десятка платформ, грузовые машины разбили в хлам старую бетонную дорогу, и вместо неё построили новую и широкую, а Марпери рос с каждым месяцем и сотнями специалистов, приезжающих сюда на работы.

И всё было хорошо, и должно было становиться только лучше, но…

Нам говорили многие годы: не было никакой молнии. Не было и быть не могло, ведь не было никакой грозы. Трагическая случайность; ужасное стечение обстоятельств; авария на подстанции привела к катастрофическим разрушениям.

Мы не знаем до сих пор, сколько точно погибло тогда людей, и сколько дорог сломалось. Не всех удалось похоронить, как положено; на общем памятнике у братской могилы недостаёт имён; а от кого-то и вовсе ничего не осталось, кроме разможжёного пятна или горелого следа. Марпери пропах страхом, и болью, и горем.

Свет здесь померк, – сказали лунные высокомерным голосом глаз жрицы Ллинорис.

Столько лет прошло, столько воды утекло. Лес погустел и спрятал в себе руины, уже и морочки забыли о прошлом, а шрамы заросли живой травой. Только в годовщину в церкви сотнями горят свечи – ярче даже, чем в Долгую Ночь.

Мы и сами остались – следы старой трагедии, недосмытые пока временем. Лежачая тётка Сати, повторявшая имена перед портретом, заросший мхом мраморный рыцарь, забытая в ковыле лунная девочка.

А ещё крысиные деньги, за которые снова кто-то умирает.

И золотые знаки лунных жрецов, которые не желали, чтобы Усекновитель проснулся когда-нибудь снова, – даже если он делает что-то «правильное».

И молния, намертво отпечатавшаяся на сетчатке, выжженная в глазах калёным железом. Молния, которую я узнаю снова и снова, в видениях про мёртвую воду и горящий меч.

Там не хотят, чтобы люди знали, – говорил Царбик, и его все считали городским сумасшедшим, двинувшемся после смерти детей. – Крысиный Король зачерпнул в Бездне магию, продал свою суть болотным огням, и за ним пошла армия морочек и сама старуха-смерть. Радио тебе голову промыло, если веришь, что нет Крысиного Короля!

Меленея узнала тот дом, синий с рыбой и старым грушевым деревом, и тот почтовый ящик. Кто-то из Волчьей Службы спрятал в нём крысиные деньги, и их привезли странной двоедушнице, так похожей на лунную девочку и знакомой с её именами. Привезли в Огиц, где в каком-то склепе, в саркофаге из бронзы и золота, должен открыть глаза Усекновитель.

– Скажите… – я шумно сглотнула, и Става подняла на меня голову. Я не заметила, когда она надела тонкие химические перчатки, и когда подцепила монету пинцетом – тоже. – Эти деньги. Они проклятые?

Става усмехнулась криво и бросила:

– Ну, конечно же, нет.

xlviii.

Става разложила монеты на чистом листе бумаги, посветила на них сперва обычной лампой, а потом каким-то странным синим фонариком, чему-то фыркнула и велела коридорному позвать артефактора.

Его звали мастер Ламба, и он оказался очень сухим лысым мужчиной без бровей, смуглым и одетым в выпачканный маслом комбинезон. С собой у него были костяное пенсне с дополнительными линзами, защитный щиток, что-то вроде фиолетового увеличительного стекла, целая россыпь камней и крупная жестяная банка вроде тех, в которых хранят крупы. Ворон по зверю, повадки он имел какие-то журавлиные, при ходьбе высоко поднимал колени, а в кабинете первым делом погасил верхний свет и лампу, оставив только тот самый синий фонарик.

– Не шевелимся, – причмокнув, велел он Алике. – Рукой не дёргаем, ничего не напрягаем. Чуть-чуть пощиплет.

С этими словами он взял Алику за ладонь и запихнул её в банку.

Алика ойкнула. Мастер досчитал до пяти, вытащил руку и принялся разглядывать её через свои линзы и камни, что-то негромко бормоча себе под нос и чёркая в бумагах. Потом он проделал всё то же самое со второй рукой Алики, а затем взялся за меня.

В банке оказалось что-то вроде желе, холодное и довольно-таки противное. Мне оно напоминало содержимое саркофагов, и от этого лоб покрывался испариной.

– Прелюбопытнейший случай, – воодушевлённо объявил мастер, закончив свой странный осмотр. Весь он занял никак не меньше получаса, и всё это время Става лежала на столе, свесив голову вниз и мурлыча что-то себе под нос. – Необычайно интересный для всей артефакторной науки! Мы должны всесторонне…

– То есть ничего внятного ты сказать не можешь, умник?

Мастер поправил пенсне:

– Наука, юная леди, требует времени и упорства.

– Ясно, – поморщилась Става. – Пустая трата времени. Заберите эти свои финтифлюшки, и с болтливой девицы пусть возьмут подписку и отвезут её куда скажет. А ты…

Става глядела на меня в упор, не следя, как обиженный мастер собирает инструменты, а Алика лихорадочно придумывает что-нибудь, чем она может быть полезной.

– А ты, Олта Тардаш из Марпери, сейчас расскажешь мне абсолютно всё.

– Мне… нечего вам рассказывать, – сказала я, облизнув губы.

В кабинете мы были теперь одни, и Става даже милостиво предложила мне графин с водой и полотенце, чтобы я отмыла руки от артефакторного желе, пока пальцы не слиплись в ласты.

– Ну не стесняйся, – хмыкнула она. – Я вся внимание! Смотрю на тебя одну, такую гадину. Хочешь, буду раскачиваться, как под гипнозом?

Я вспыхнула. Сама Става пахла как-то странно: я всё принюхивалась и дёргала носом так и эдак, но не могла понять, что у неё за зверь. А она, конечно же, сразу узнала во мне змею и посчитала нормальным шутить про это невежливые шутки.

Времена Крысиного Короля давно позади. Гажий Угол называется Гажьим Углом просто по привычке, и живут там совсем не только гады. И сейчас нет ничего плохого в том, чтобы быть змеёй или лягушкой, ящерицей или рыбой; это звери ничуть не хуже прочих, и только дурачки верят в глупые россказни, будто всё, что шипят змеи – одна лишь ядовитая ложь.

– Эй, эй, – Става примирительно подняла руки, – я вообще прекрасно отношусь к змеям! Никаких предрассудков, и я совсем не думаю, что ты станешь мне врать! Ты же не станешь, правда? Ты же знаешь, что я не просто так спрашиваю?

У меня вспотели ладони. Про Волчью Службу болтали едва ли не больше, чем про змей.

– Н-нет. То есть… да? То есть… что вам рассказать?

– Вот про склепы, например. Что тебе понадобилось от дохлых колдунов?

– Я голос жреца, – послушно сказала я заученные наизусть слова. – По поручению лунного господина…

– Нет, давай без этой всей херни, это будешь впаривать кому-нибудь другому. Давай с начала начнём: где простушка со швейной фабрики вообще встретила лунного?

– Ну, лунные… они…

Става зря намекала на мою змеиную природу: врать я так и не научилась.

В Долгую Ночь мы ловим за хвост своего зверя – и свою судьбу; так мы обретаем новую жизнь, и смысл, и свою дорогу. Она известна теперь во всём многообразии своих поворотов, от Охоты и до самого неизбежного финала.

Дорога – это и есть ты. И зверь, которого ты ловишь – в каком-то смысле отражение того, что ты есть.

В книгах каждому зверю подбирали ключевые слова, и все они были по-своему хороши. Но змеиные, как-то уж так вышло, все были… с подтекстом. Про мою гадючку и вовсе говорят, что она глядит злобно, хотя змеиная морда не слишком богата на мимику, а узкие зрачки и нависающие надглазные щитки мне подарила природа.

Ещё говорят, будто гадюка безжалостна, не останавливается ни перед чем и идёт к цели, пока не добьётся своего. И что, по первой пугливая, вгрызается в агрессора и травит его насмерть, даже если это стоит ей жизни. И что живёт в одиночестве и ревностно оберегает свою территорию, принимая только таких же, как она, и то по большой нужде.

Гажий Угол был к Марпери близко, и гадов у нас ловили многие, так что меня никогда никто не дразнил. Но и себя в книжных описаниях я никогда не узнавала. В художественных книгах персонажи-змеи были всё больше властные, гордые, частенько – злодеи. А я, если пытаюсь соврать, так краснею, что по мне сразу всё ясно.

Става смотрела на меня с каким-то даже умилением, и я сдалась, сказала почти правду:

– Это случайно вышло. Я сидела у памятника, а он туда… заглянул. Глазами.

– А потом что?

– Нууу, мы общались, и он попросил…

Става умело направляла разговор и, как оказалось, и так многое знала: вероятно, обо мне говорили колдуны, и это привлекло внимание Службы. Она знала и про поезда, и про голову, и про то, что я приходила к оракулу.

– Он забыл своё тело, – объясняла я, выбрав самую близкую к истине версию. – Я его ищу. Оракул сказала, в склепе, в саркофаге из бронзы и золота…

– Почему не обратиться во дворец?

– Не знаю точно, – быстро сказала я. – Он не велел, он с кем-то там не ладит. Я про политику не очень понимаю…

Я помялась и снова накрутила кончик косы на палец.

Так я, сама толком этого не заметив, рассказала Ставе почти всё.

– А зовут его, говоришь, как?

Я ничего об этом не говорила.

– Не знаю, – упрямилась я. – Он не представился…

Става побарабанила пальцами по столу. Может быть, она понимала, что про личность лунного мне всё-таки что-то известно, – но решила не настаивать.

– Ладно, змеючка, – милостиво сказала она. – Искать в склепах забытые тела лунных законом не возбраняется. Если, конечно, ты приходишь по приглашению, а ты ведь не лазаешь по ночам через заборы?

В голосе её звучала ирония, и я предпочла промолчать.

– Мы присмотримся тоже, – твёрдо заявила она. Спорить было бесполезно. – И вот, возьми визиточку. Как найдёшь тело, сообщишь мне, ясно? Мы в Службе позаботимся, чтобы больше никто не потерялся.

Она криво усмехнулась и продолжила:

– Про крысиные деньги особо не болтай. Тебя проводят, подпишешь там что-нибудь про секретность. И если по твоей голове ходят какие-нибудь мысли про какую-нибудь мировую справедливость, всех из скомкай в шарик и кинь воооон туда.

– Куда?..

– Далеко, – мило улыбнулась Става. – Давай, свободна, спасибо за содействие делам Службы и всё такое.

Я послушно встала. Пожевала губу. Мыслей про справедливость в моей голове было много, и выкидывать их было жалко. Става задумчиво постукивала карандашом о палец и казалась пусть и стервой с дурацкими косичками, но всё-таки почти человеком.

И я не вытерпела.

– Я знакома с одной Меленеей, – сказала я. – Это лунная девочка, юная и очень вредная. Люди зовут её Оставленной, она живёт на перевале у Марпери, любит детективы и говорит, что не может никуда отлучиться, потому что ждёт, пока «она приедет». И она очень… очень похожа на вас.

Става хмыкнула и глянула на меня с иронией:

– И что теперь?

– Ну… она, и вы… в смысле… вы с ней связаны как-то? Это вас она… ждёт?

Става ответила невозмутимо:

– Не твоё собачье дело.

– Не моё, ага… да. Только, вы знаете…

– Ты всё ещё здесь?

– Она очень ждёт, – выпалила я. – И обижается, что ей не пишут. Вы, если поехать не можете, вы хотя бы…

– Проваливай, змейка, пока я добрая.

– Хотя бы письмо ей отправьте! Хотя бы открытку! Ей очень это надо, правда. Она…

– Выход, – Става ткнула пальцем в дверь, – вон там.