Текст книги "Чёрный полдень (СИ)"
Автор книги: Юля Тихая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
lv.
– У каждого своя судьба. Всё предопределено, ты знаешь? Всё за нас написано…
Она была – такая важная. И такая потерянная, как рыба, выпущенная из аквариума в дивный бескрайний океан. Мы сидели на лавке у дороги, чуть в стороне от огромного мусорного контейнера и туалетов, и вокруг шептал влажный от недавнего дождя лес, и танцевали в ветре ленты.
– Ты думаешь, я хотела? Вот этого? Могущество, ха! Я бы скорее хотела, чтобы… чтобы…
Лира на мгновение спрятала лицо в ладонях, глянула на водителя, застывшего немым истуканом у самого выхода из кладбищенского леса, и сказала ровно:
– Хорошо, что ты двоедушница. Даже если расскажешь, тебе всё равно никто не поверит.
Наверное, я могла бы обидеться на это. Как это – не поверят? Я не умею врать и вообще почти никогда этого и не делаю! К тому же, это и нехорошо – обманывать; так учат и Писание, и обычная жизнь. С чего бы мне теперь – не поверить?
Я могла бы обидеться, но это совсем не звучало обидно. Лунные сказали бы, что в Лире запутался свет. А я чувствовала, как моё тело болезненно напрягается вместе с ней, и что внутри у неё, как у ребёнка, что-то безнадёжно, безвыходно плачет.
Сколько ей лет вообще, этой колдунье? Двадцать, двадцать два? Чуть больше? И сколько страха ей отмерено её богами?
– Это всё пройдёт, – сказала я мягко и погладила её по полной спине, перетянутой под рубашкой зверски тугими лямками бюстгалтера. – Всё пройдёт, и всё будет хорошо.
Я не спрашивала про её горе. Мало ли бывает такой боли, о которой невозможно говорить вслух? Но Лира вдруг успехнулась криво – и заговорила.
– Мой Род, – сказала Лира глухо и немного протяжно, как слова из заученной наизусть книги, – берёт начало из старого мира. Там, под зелёным небом, среди вечных трав, мы были великими.
Те далёкие, неназываемые предки ходили по зеркалам. Они могли превратить что угодно в зеркало, а зеркала показывали им всё, что только можно было захотеть увидеть. Некоторые из них умели доставать из зеркала предметы, а самые могущественные – входить в зазеркалье и возвращаться оттуда другими.
Потом в том, старом, мире всё пошло не так, и колдунов жгли и гнали с севера на юг и с юга на север. Тогда колдуны вошли в чёрное озеро, а вышли – в новом мире, каменном и пустом.
Они пролили кровь, много, много крови, чтобы вдохнуть в него жизнь. Они изменили мёртвый камень и изменились сами. Потом они встретили детей Луны, потом пришли Лес и звери, потом Полуночь сломала законы рождения, парности и смерти, потом… словом, много всего было. А Род Маркелава всё нёс в своей крови умение обращать немой металл волшебными зеркалами и видеть в нём будущее.
– Время – это река, сплетённая из потоков наших жизней. Время идёт, и мы…
Однажды им захотелось большего. И один колдун, старой оракулу отец, ушёл из родового дома и посвятил себя изысканиям. Он заменил свои глаза зеркалами и научился видеть мириады вариантов будущего много чётче, чем человека перед собой.
Он передал свой дар дочери, чтобы она передала его своим детям, а те своим детям, чтобы Род Маркелава стал великим и могущественным, даже если пока не все понимают, что к этому стоит стремиться. Он мечтал чувствовать себя на материке хозяином, а не гостем, и чтобы сами волки шли к нему на поклон.
Он назвал себя оракулом. И, умирая, сделал оракулом свою дочь. Вот только на этом их линия оборвалась, когда её единственный сын сошёл в могилу от нелепой случайности.
– Могущество, – сказала Лира медленно. – Великая сила всё знать, какой никогда не видел новый мир…
Этот дар не должен был пропасть, и, похоронив сына, оракул год за годом всматривалась в хитросплетения будущего, чтобы найти в нём хоть единую искру, хоть тень, хоть самую робкую из надежд, что она может не быть последней.
Всё предопределено, всё написано, и у каждого своя судьба. Вот только предопределено – кем, и написано – где?
Будущее – роскошное полотно из тысяч связанных нитей, бурная река из многих ручьёв, поток света, состоящий из одиноких танцующих искр. На какую ни посмотри, все они определены.
Вот ты, двоедушница, не знаешь разве, что твоя дорога известна до последнего поворота? Она просто есть, от неё никуда не деться. Твоё будущее создано из твоего прошлого: из всех тех мест, где ты уже был, из всех тех лестниц, на которых ты оступился, из сбитых ног, из пыли в лёгких, из отпечатанного в нёбе запаха вереска.
Твоё будущее сделано из твоей крови: из тех, кто был до тебя, из слов, сказанных тебе в младенчестве, из долга, из того, каким тебя видят, из впитанных чужих надежд.
Твоё будущее сделано из твоей сути: из крошечной искры чего-то нового, что ты посмел принести в мир жёстких законов и ясных взаимосвязей.
Если знать всё это – разве нельзя сказать до совершенства точно, каким будет будущее? И как же вышло, что оракул видит не его одно, но бесконечное множество вариантов?
– Мы выбираем? – робко предположила я.
Я почти потеряла нить того, о чём она говорила.
– Выбираем? Мы?..
Лира покачала головой и рассмеялась.
Случайности! Великое множество ничего не значащих случайностей, каждая из которых одновременно известна заранее и хаотична. Может быть, мы свободны даже меньше, чем каменные горгульи в особняке Бишигов, но то, что мы можем – о, это капли, вылепляющие новый мир.
Это почти абсурдно: то, какая мелочь может…
– Она нашла возможное будущее, – горько сказала Лира, – и она помогла ему сбыться.
Что может сделать уродливая старуха с даром, который до странного похож на проклятие, чтобы молодая, талантливая колдунья из хорошей семьи захотела жить её жизнью? О, она кое-что может.
Достаточно сказать озлобленному подростку, будто бы он чего-то стоит. Ради этого он убьёт один раз, другой и третий. Смерть породит страх, а страх породит боль, уродство и запретную магию, и эта магия станет так заметна и ясна, что волчьи слуги из тех, что одержимы Крысиным Королём, не смогут пройти мимо; тогда мальчик из Маркелава, верный сын своей семьи, умрёт; тогда сам родовой дом посыпется, как карточный; тогда молодая колдунья узнает, чего стоит свобода, и чёрная вода отравит её кровь.
Вся эта ахинея сплелась в моей голове в комок, непонятный и горький, но я смогла спросить только:
– Это всё… о ком-то?
А Лира рассмеялась:
– Тебе всё равно никто не поверит.
И теперь она будет – оракулом! Если не высмотрит в вариантах будущего чего-то совершенно иного, чего-то невозможного, чего-то, что не смогла за много-много лет увидеть и предотвратить сумасшедшая старуха, третий глаз которой смотрел яснее обычных двух.
Жить в Кланах и предсказывать двоедушникам. Продолжать дело больной ведьмы, окончательно потерявшей границу между хорошим и плохим. Держать в руках клубок из тысяч нитей, видеть смерти близких в десятках и сотнях сценариев и знать, что в руках – одновременно великая сила, и вместе с тем никакой власти.
– Два дня, – сухо усмехнулась Лира, величественно поправив растрёпанную чёлку. Глаз, нарисованный на лбу, был открыт, и из него на меня смотрел космос. – Прошло всего два дня с тех пор, как оно… хлынуло. И посмотри, посмотри! Я уже дошла до того, что реву на плече у двоедушницы!
Она казалась сама себе безумной и смертельно больной. Она стала вдруг зрячей – и слепой. В ушах звучал шелест мёртвой воды, собранной из битого стекла, и сама Тьма-прародительница…
– Что за вода? – перебила я. – Вода из стекла. Что это?
– Так звучит Бездна, когда зовёт своих детей.
– Детей… Бездны? Как Луны, только Бездны?
Лира безразлично пожала плечами. Кажется, даже она, оракул, одарённый невозможным могуществом знать ответ на любой вопрос, не понимала, что такое Бездна.
Может быть, никому из людей не положено знать, что она такое.
– Ты только не умирай, – сказала Лира. – Мне почему-то не хочется, чтобы ты умирала.
У твоей смерти голубые глаза, – шелестела вода внутри меня.
Не знаю, слышала ли её Лира.
– Госпожа, – это водитель подошёл подчёркнуто медленно и шумно, чтобы ничего не подслушать, – вы просили напомнить вам про…
– Да, – властно сказала Лира, неуловимо выпрямив спину и как-то умудряясь глядеть со скамьи на него, стоящего, сверху вниз. – Подожди нас в машине.
Она дождалась, чтобы он отошёл на десяток шагов, и только затем закашлялась.
Лира кашляла долго, надрывно, всё пытаясь из вежливости прикрывать рот ладонью; она задыхалась и краснела, глаза слезились, и я пыталась даже похлопать её по спине, но Лира только отмахнулась.
Потом она умолкла. Вдохнула. Расправила плечи.
На влажной коже руки расплывалось пятно чернильной, металлически блестящей тьмы.
lvi.
– Ты была права.
Я так удивилась этим словам, что не сразу нашла в них другую странность: они раздались изнутри комнаты, которую я только-только отпирала ключом.
Я слишком сильно толкнула дверь, и она громко треснула ручкой о платяной шкаф.
Става сидела на моём столе, болтая ногами. На ней был очень короткий сарафан из фиолетового вельвета, жёлто-зелёная полосатая рубашка и малиновые колготки, а волосы она заплела в три тугих, торчащих в стороны косички. На руках – ряды широких фенечек, на шее – бусы из бисера, в ушах – крупные ярко-розовые серьги. Всё вместе это создавало образ придурковатой девочки-подростка, у которой нет ни матери, ни старшей сестры, чтобы привить хоть чуть-чуть вкуса и сдержанности.
Только лицо, несмотря на широкую улыбку, было слишком взрослое. И в уголках глаз уже толпились морщинки-лапки, подсказывая: этой девице давно не пятнадцать.
– Что вы здесь делаете?
Я хотела спросить строго, но вышло – неуверенно. Разговор с Лирой осел внутри душной сонной тяжестью, и теперь я хотела только умыться, сесть поудобнее и скользнуть сознанием в тёплый, пушистый свет, сквозь который от меня тянулась вдаль золотая связь.
– Он просыпается, – сказала Става.
– Просыпается? – я глупо моргнула. – Кто?..
Става закатила глаза и картинно покрутила кистью в воздухе:
– Ну этот твой. Как там его.
– Дезире?!
– Этот твой лунный, – снисходительно продолжила Става. – Так что можешь кончать эту свою ерунду со склепами.
Я плотно затворила дверь, ногой подтащила к себе стул и села.
Просыпается. Он – просыпается.
– Он… в порядке? – хрипло спросила я.
– Да что ему сделается? Или, думаешь, лунным господам снятся кошмары?
Я была уверена, что лунным снятся кошмары, даже если они не спят. А если уж спят, так, наверное, и подавно! Я хорошо помнила, как Дезире говорил о чёрной воде и мёртвых деревьях; в его голосе звучали, дрожь, тоска и боль, с какими люди пересказывают страшные сны, если в них кто-то умер.
В чём я не была уверена, так это в том, что странной девице из Волчьей Службы следовало об этом знать.
– Лежит там себе, – продолжала Става с кривой улыбкой, – реально кусок света, просто отвал башки!
– Где?
– Да какая тебе разница.
– Но я…
– Нечего тебе там делать.
– Но…
Става осклабилась.
– Видишь ли, змейка, возрождение лунного – это вроде как до жопы личный процесс. Типа того, интимный. И волшебный прямо отсюда и до обеда.
Я наморщила лоб, а потом сообразила:
– Вас что, тоже не пустили?
И Става разулыбалась:
– Вот видишь? А на первый взгляд – дура дурой.
Я глянула на неё хмуро и едва удержала рвущееся из зверя шипение. Я так и не могла понять, в кого превращается сама Става, но моя змея оценивала наши с ней шансы на победу в драке как сомнительные и предлагала поскорее ввинтиться под какой-нибудь симпатичный камень и шипеть оттуда. А если мерзкая гостья нападёт сама, кусать в шею, чтобы она сдохла хотя бы от яда!
Он просыпается, – напомнила себе я, с трудом сбрасывая с себя воинственное оцепенение и расслабляя руки. Он просыпается. Лежит, как кусок света… получается, теперь он просыпается совсем? Вместе с телом?
У него будет тело. И – почему-то это я знала совершенно точно, – меч тоже будет. Белый рыцарь с крыльями, безразличный и пугающий. Он приходит за теми, кто спутался с запретной магией, и обрушивает на них всю ярость грозового неба.
Юта знала его, как Филиппа Спящего. В человеческих текстах его называли десятком разных имён, но всё больше – Усекновителем. И его пробуждение никогда не означало ничего хорошего.
Что это значит… для меня?
Я хотела видеть его – до дрожи в пальцах, почти до слёз. Что-то во мне ужасно к нему тянулось. Дезире был моим другом, нас связывали пустая болтовня и сложные ночные разговоры, много пустых суббот на склонах Марпери среди газет и учебников по радиотехнике, долгая дорога в Огиц, непонятное тепло, потерянность, разбитый привычный мир, пустота неизвестного вместо будущего, кошмары, идеи, десяток придуманных платьев и золотая нить, тянущаяся через свет. Всё это было так много, что в моей жизни не осталось никого ближе и важнее.
Но это всё – мне.
А я, как милостиво напомнила когда-то Юта, всего лишь двоедушница. И пока я искала его, пока боялась и плакала… что делал он в своём где-то там? И каким он проснётся?
Царственным лунным, чей покой охраняют так старательно, что не пустили даже какую-то важную сотрудницу Службы?
Эти мысли отдавали горечью и чем-то кислым, несвежим. Я смяла ладонью юбку, потом опомнилась и расправила ткань, разгладила её ладонью. И только потом заметила, что Става так и сидела на столе, болтая ногами и чуть склонив голову.
– Чего вам? – хмуро спросила я.
Она широко улыбнулась и фыркнула:
– А я уж думала, ты и не спросишь! Видишь ли, змейка, какое дело… мне пригодилась бы твоя помощь.
– Моя?..
Я с трудом могла придумать, зачем понадобилась Волчьей Службе. Разве что снова посветить на руки этими их артефактами, но для этого вовсе не обязательно было заявляться ко мне домой. Да и вещей никаких при Ставе как будто не было: единственный карман сарафана был декоративным, с вышивкой, располагался на груди и казался пустым.
– Твоя, – серьёзно кивнула Става. И тряхнула головой: – Ты не дуйся, мне все говорят, что у меня шутки дурацкие. Это всё имидж, знаешь, что это такое?
Я оглядела Ставу с ног до головы. В колледже нам преподавали индивидуальный стиль, но очень модную, всегда с иголочки одетую преподавательницу схватил бы кондратий, если бы она увидела такое применение своей науки.
– Мне очень нужно поговорить с ним, – сказала Става, и дурашливость и правда слетела с неё, как шелуха. Теперь фиолетовый сарафан казался будто снятым с чужого плеча. – С твоим лунным. Это важно для Кланов, а, может быть, и для всего мира.
– Поговори, – тускло сказала я и пожала плечами. Во рту было сухо и неприятно.
– Это может быть непросто, – мрачно возразила она.
– И я, по-вашему, могу что-то с этим сделать?
Она усмехнулась:
– По-моему, никто не помешает ему заявиться сюда, как только у клубка света отрастут ноги.
Сердце подскочило в груди так, что казалось: в соседнем квартале слышно, как оно бьётся. Часто-часто, громко, встревоженно. Оно надеялось на что-то, глупое.
– Я не его… как там это… хме, что бы это ни значило. Мне говорили, что…
– Глупости говорили, – отмахнулась Става. – Я кое-что знаю о лунных, змейка. Не сомневайся, он появится.
– И… что?
– И ты сделаешь так, чтобы он со мной встретился.
Я нахмурилась. Что-то воздушное и сладкое, как облако сахарной ваты, в моей голове застряло на первой фразе: он появится. Он придёт, потому что я что-то для него значу, хме я там или не хме. Даже совершенно посторонняя двоедушница заметила, что между нами что-то…
К счастью, помимо девичьей глупости в моей голове водилось кое-что ещё. И это что-то заметило встревоженно: разве могу я что-то обещать? Разве могу я заставить своего друга встретиться с морочки знают кем, которые занимаются какими-то ужасно таинственными делами и светят на крысиные деньги лампочкой?
«Ты сделаешь так, чтобы он…» – я могла бы рассказать, или попросить, в конце концов. Но она ведь другое сказала.
– А если он… не захочет?
– Тогда ты его убедишь, конечно же.
– Но… Става, я не могу его убедить. Я не очень убедительная. А он во всём себе на уме, у него всё время безумные идеи, он, может быть, совсем не захочет…
– Ну, во-первых, ты скажешь, что ему самому это будет полезно. Можно сказать, это предложение о сотрудничестве.
Я поглядела на неё со скепсисом. У меня в голове очень плохо складывалось, как Дезире может захотеть сотрудничать с Волчьей Службой или вообще хоть с кем-нибудь. Если я понимала о нём хоть что-то, так это то, что он ненавидел свой меч и предпочитал как можно дольше делать вид, что его вовсе не существует.
– Во-вторых, – вздохнув, продолжила Става, – ты скажешь, что я хочу всего лишь поболтать о наших общих проблемах. А если мне не дать поболтать, то очень страшная я могу очень расстроиться, и тогда всем станет грустно.
– Это… угроза?
– Ну что ты!.. Угрозы – это только в-третьих. Понимаешь, я могла бы в целом запереть тебя в подвале Службы и подождать, пока он прямо туда и придёт. Но это как-то некрасиво, правда? И разговор начнётся ну совсем не с той ноты!..
Я вздохнула. Сложно даже сказать, какая Става была хуже, дурашливая или серьёзная. Потому что про подвал она говорила как бы в шутку, но с совершенно мёртвыми глазами.
– Нет, – твёрдо сказала я, – это всё не годится. Дезире никогда… я не буду его шантажировать, ясно? Ты с ума сошла, шантажировать лунного? Он же… ну… лунный!
– О, мы на «ты», – без всякой эмоции отметила Става.
– Никакого шантажа! – повторила я, остро почувствовав себя учительницей начальных классов в школе для очень злых девочек. – Давай сделаем… по-хорошему. Объясни, зачем тебе…
Става смотрела на меня грустно. Было вполне ясно, что она сама давно перестала верить в хорошее.
– Нет, – повторила я. – Объясни мне, что происходит, и я постараюсь тебе помочь. А если не объяснишь, вообще ничего делать не буду. А если ты меня запрёшь, то Дезире, он… этим мечом своим…
– Две минуты назад ты сомневалась, что он вообще появится, – с иронией сказала Става. – Впрочем… как знаешь. В конце концов, в этом-то… Может, ты и права.
lvii.
Вряд ли в Кланах можно было найти хоть одного человека, который любил бы Комиссию по запретной магии.
Их уважали, да. И боялись – если было, что скрывать. У Комиссии было здание в столице, всё обшитое стеклом и металлом на лунный манер, в ней состояли видные учёные, а самые важные лица в Комиссии должны были как-то особо показать чистоту своих намерений и искреннее желание оберегать мир от чернокнижия.
Всё это было где-то там, далеко. На практике с ними больше всего сталкивались артефакторы и заклинатели, когда получали разрешения на свои разработки: им нужно было доказать, что придуманная формулировка не допускает двучтений, совершенно безопасна и работает по законам, правилам и принципам, а не на обращении к хаотичной воле Бездны.
Обычные люди вроде меня могли вообще никогда в жизни не столкнуться с Комиссией. Да и я-то видела их всего один раз: когда Юта начертила у себя на полу что-то ужасное, но отделалась ничего не значащей беседой.
Словом, Комиссия делала своё дело, но была довольно крупной, бюрократизированной и неповоротливой организацией. И, пожалуй, она защищала нас от многих бед, рождённых запретной магией, – но странно думать, будто запретной магии из-за этого и правда не было.
– …эти учёные! – закатывала глаза Става. – Нет ни одного артефактора, кто бы никогда ничего не нарушил. Я недавно участвовала в деле, где девчонка в четырнадцать лет наворотила такого, что никто так и не понял, что это было! А заклинатели!.. Эти же вообще больные люди, такой как ляпнет – не отмоешься. Они иногда говорят по-людски, а мысли у них на изначальном языке, и тогда совершенно случайно начинает происходить всякое. И им, бедолагам, приходится всё время молчать. И что думаешь, что Комиссия каждого из них…
Комиссии было, чем заняться. Но при Волчьей Службе была отдельная структура, которая занималась не столько даже запретной магией, сколько той её частью, что несла в себе что-то по-настоящему страшное.
Так вышло, что в Лесу для этого страшного есть имя. Мы знаем его с детства, из глупых сказок и страшилок, и так привыкли к ним, что перестали видеть за ними историю. Был Крысиный Король на самом деле или не было, он сгинул очень, очень давно, и все хвосты вместе с ним.
Тот, настоящий, Крысиный Король – так говорят сказки, – убит и сгнил в земле, стал юной травой. И хвосты его, наверное, все давно умерли тоже, и все их последователи, и всех их ученики.
Что осталось от Крысиного Короля, так это идея. Страшная мысль, будто ты знаешь, каким нужно сделать мир, и можешь изменить его по своему разумению.
Когда-то Крысиный Король зачерпнул из Бездны силу и навёл в Кланах свой жуткий порядок. Тогда и другим пришлось искать Бездны тоже, и она едва не сожрала нас всех, дурных, и едва не смыла нас навсегда.
Потом было много других, кто пытался идти по тем следам; ради них и собрали Комиссию. И в Волчьей Службе тоже были люди, готовые встретиться с любым последователем Крысиного Короля.
А ещё нам благоволил сам свет. Потому что если ни Комиссия, ни Служба не могли остановить Бездну, и она выливалась в мир, из света приходил Усекновитель.
Крылатый рыцарь с огромным мечом, он умел закрыть разрыв, а ещё убивал всех, кто испачкал в чёрной воде свои руки.
– В Марпери, – тяжело сказала Става, – был один там, который обратился к Бездне. И зачерпнул из неё так много, что… и умирать он никак не хотел.
– И всех… горожан…
Става пожала плечами.
Там сложно было уже понять: кого убил преступник, кого покарал Усекновитель, а кто пал жертвой разрушающихся платформ. Бездна утихла тогда, ушла. Хотя цена оказалась высока.
– И крысиные деньги…
– Тоже оттуда, – уклончиво сказала Става.
Усекновитель проснулся, – и это значит, что Бездна будет открыта. Что погибнет много, может быть, очень много людей. А Огиц – большой город, и…
Да даже если бы был маленький.
– Мы расследуем это дело, – важно сказала Става, – по запретной магии. Есть много моментов…
Она посмотрела на меня с сомнением, будто взвешивая, что мне можно сказать – и всё-таки продолжила.
Нелегко понять, какие из обращений к Бездне по-настоящему страшны. В какой момент будет утрачен контроль, что приведёт к трагедиям, а где щепотка запретного – всего лишь безобидное баловство? Часто и сам заклинающий не знает этого наверняка.
Но в Огице вот уже год или чуть больше творилось что-то… нехорошее.
Пропадали молодые колдуньи. Пропадали в равноденствия и в солнцестояния – дни, отлично подходящие для ритуалов. Кого-то из них находили потом мёртвыми, а кто-то просто исчезал, будто их и не было.
Болтали, будто вот-вот вернётся то ли Большой Волк, то ли Крысиный Король. Будто в очередную Охоту его поймают, и он вернётся, и что не просто так здесь и там мелькают крысиные деньги.
Звенели чем-то новым чары. Приезжали лунные такие важные, что никто не понимал, как их принимать. В библиотеках стали популярны плохие книжки.
И вода пахла иначе.
Даже те, чьё участие удалось установить и кого удалось прижать к стене, молчали – в том числе под угрозой смерти.
И чем дальше, тем больше становилось ясно: здесь замешаны… да кто только не замешан. Потоптались двоедушники, наследили колдуны, и даже лунные…
Их звала к себе Бездна, какими бы ни были последствия.
– Усекновитель должен что-то чувствовать, – устало сказала Става. Она аккуратно подбирала слова и говорила абстрактно, широкими мазками, но картина выходила мрачная донельзя. – Может быть, вместе мы сможем что-то сделать, чтобы…
Честно сказать, мне не очень нравилась Става. Я вообще не была уверена, что Става кому-нибудь может нравиться, и говорила она всегда как-то так, что казалось, что она по меньшей мере что-то недоговаривает. Но здесь и сейчас – я почему-то ей верила.
А ещё чувствовала: во всём этом есть для неё что-то очень личное.
Когда к Юте пришла Комиссия, я сидела в шкафу, оглушённая и испуганная. У меня всё дрожало внутри, и я никак не могла разобраться, где верх и где низ, и не выцвела ли я сама до серой бесплотной тени, до безликого карандашного наброска.
К Юте пришло много людей: и тот увалень, что забыл в машине лампу, и тот, что говорил мягким голосом и уговаривал всех не волноваться, и мастер Вито, от которого во все стороны расходилось негодование и который посмел плюнуть лунной в лицо. И Юта сказала ему с этой своей отвратительной интонацией «я-всё-знаю-лучше» и «я-мудра-и-понимаю-твою-слабость»: сходите на кладбище.
Юта мне нравилась ещё меньше, чем Става, но сейчас мне очень хотелось повторить за ней.
– Ещё и кабан этот, – поморщилась Става, не подозревая, о чём я думаю. – Толстая скотина, ещё и курит, даром что не колдун! Кто только придумал, что ему место в полиции…
– Кабан? – встрепенулась я. – Курит? Погоди, ты что ли про… Темиша? Который патрульный, в Марпери? Который… у Алики деньги взял без документов?
Става зло рассмеялась и постучала пальцами по столу.
– Да если бы только! Ссскотина…
Алика была, может быть, невыносима и любила бороться с ветряными мельницами, но именно здесь, когда она поехала в Службу, она сделала по-настоящему важное дело. Правда, она сама не поняла, что именно в её словах оказалось значимым.
Крысиные деньги – да мало ли их, этих денег, утеряно на развалинах Марпери! Нашли и нашли; ещё и не то можно найти, если хорошо поискать. Другое дело, что в Марпери не могло работать полицейского, который уж совсем ничего не знал бы о крысиных деньгах.
Темиш должен был понимать, что, как и куда нужно сообщать, если крысиными деньгами интересуются жители. Но вот уже почти десять лет, как в Марпери – по его словам, – никто не упоминал крысиных денег.
– У Царбика их целый чемодан, – вспомнила я.
– О да, – оскалилась Става. – Мы уже знаем.
Темиш не сообщил о находке, хотя у него не могло быть на это никаких причин. Действительно так хотел нажить себе лишние полторы сотни, или было что-то другое?
Словом, в Марпери инкогнито приехала лиса. И там, где пёсий нюх успешно сбили хлоркой и временем, лиса установила однозначно: это Темиш забрал монеты и у меня, и у Абры. Лиса покрутилась ещё и вынюхала (правда, уже не носом), что Царбик получил от Темиша много письменных заверений, что все его находки известны управлению, хотя это не было правдой; и что весомую часть монет Царбик сдал Службе, вот только Служба никогда их не получила.
А ещё выяснилось, что у Темиша в сейфе стоит гипсовая голова, через какие предпочитают общаться с людьми лунные.
Лунные, вяло повторила про себя я. Те лунные, которые так хотели запереть Дезире на склонах Марпери. Но, как я ни старалась, лунный след волновал меня меньше другого.
– Троленка…
Става кивнула.
У машины, в которой разбился её мужчина, не нашли никаких следов. Не было ни посторонних запахов, ни признаков технических неполадок. Водитель не справился с управлением на влажной дороге; трагическая случайность, такие бывают.
А он любил её, Троленку, конечно, любил, – как можно не любить свою пару; и у руля крепил на зажиме фотографию дочки…
– Это лунный? – хрипло спросила я. – Кто-то из лунных? Заглянул в фотографию? Потому что Темиш сказал, что монета… и это было для них таким секретом, что…
– Это не доказано, – пожала плечами Става, почему-то хмуро глядя на свои руки, будто на них тоже отпечатался профиль волка с дырявыми глазами. – Это никак нельзя доказать.
Я механически кивнула.
Темиша не судили и даже не уволили. За ним наблюдали скрытно, чтобы понять, кто из лунных говорит из гипсовой головы. И деньги у него не забрали официально: Темиш прикопал монеты на заднем дворе, а лиса – тихонько выкопала и припрятала на всякий случай.
– Ты подумай, – тяжело сказала Става, – ещё пара-тройка дней, наверное, есть.
– Пара дней?..
– До того, как он проснётся. Твой лунный. Подумай, что ты ему скажешь, чтобы он со мной связался. Чтобы мы успели что-то сделать.
Я кивнула снова.
Пара дней. Всего несколько дней, – и он проснётся. Тогда гулкие страшные часы внутри меня… замолчат? Или они отсчитывают время до чего-то другого?
