Текст книги "Чёрный полдень (СИ)"
Автор книги: Юля Тихая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
xl.
Однажды мы все умираем.
Так заведено от начала времён; таков порядок вещей. Говорят, когда-то смерть была устроена совсем иначе, и, дойдя свою дорогу до самого конца, мы сразу же рождались в начале новой; ещё говорят, будто когда-то мы были бессмертны, а в нашей крови звенела истинная сила.
Всё это сказки, конечно. Но даже в сказках за героем приходит однажды старуха с костяной иглой: она подцепляет ею узелок нити, которой человек привязан к своей тени, а душу комкает в ладони, бросает в жаровню и ждёт, пока та не обратится дождём. Тощий Кияк забрал однажды у старухи свою пару, выкрал её до того, как смерть успела зажечь огонь, и голыми руками сплёл из живой травы крапивную нить; так он спас её – но она, конечно, никогда не была прежней. Она полюбила смотреть на Луну и пела прекрасные грустные песни. А потом она улетела.
Словом, нам положено умирать, это все знают. В смерти нет ни смысла, ни справедливости, есть лишь она сама, и когда она приходит за тобой, для тебя всё просто… заканчивается.
Похоронные обряды – они не для мёртвых, нет; они для живых. Мёртвым всё равно, их путь окончен, они не видят, кто плакал на поминках, а кто вовсе на них не пришёл. Это нам, живым, нужно провести ночь с покойником, чтобы поверить, что он действительно умер. Это нам нужны цветы и песни, саван и шнурок, солёный хлеб и каша с орехами, ленты на ветках и чтобы собралась родня.
А мертвец – что с ним делать? Это просто плоть, которая будет теперь домом червям и новым деревьям. На юге покойника и вовсе отдают рыбам, а в какой-то глуши оставляют на корм диким зверям. Но чаще – всё-таки предают земле, позволяя Лесу решить самому, что делать с этим подарком.
Это понятный, простой, природный порядок.
Разумеется, колдунам всё простое было глубоко противно, – и они, уж конечно, развели вокруг смерти немыслимое количество дурацких церемоний. В школе этому посвящали целых три урока, и я не могу сказать, будто внимательно слушала. Но «склеп» и «саркофаг» – это было колдовское.
«Улитка», сказала оракул. «Побег папоротника». В учебнике были рисунки, и на всех из них склепы были похожи на лабиринт из перекрученных линий, паутину, сплетённую пьяным пауком; на островах склепы простирались вширь, на сколько хватало жадности. На материке склепы тоже были, кручёной спиралью уходя глубже и глубже под пышные колдовские резиденции.
Значит, Дезире – в одном из таких? Здесь, в Огице? Или в столице, или морочки знают где ещё.
И он там… проснётся. В саркофаге, среди чужих древних трупов и лампадок, совсем… один.
Что ему скажут? Что ему сделают? Что он будет помнить? Может быть, он откроет глаза лишь для того, чтобы взяться за меч, и тогда…
Я сглотнула, тряхнула головой, облизала искусанные губы. Сунула в сумку мерную ленту и затерявшуюся в кармане пальто пуговицу. Поправила новую шапку, – она понравилась Дезире, и я не сразу сообразила, что она немного мне велика и сползает набок, – зябко дёрнула плечами.
Кого обманывать – я ведь уже решила. И какая разница, как глубоко в пятки убежало сердце, если оно знает точно, как будет правильно?
Нечего было надеяться, что колдуны встретят меня с распростёртыми объятиями и предложат обзорную экскурсию в этот свой склад мертвецов.
Может быть, если бы я придумала какую-то убедительную ложь – про журналистское расследование, скажем, или про тайные службы, или про какой-нибудь религиозный обет, – меня бы и приняли. Но, так уж вышло, я совсем не умею врать, и производить впечатление тоже не умею.
Тощая злобная колдунья, – она водила огромный автомобиль с прицепом и носила вместо пальто что-то металлическое, – смотрела на меня, как на червяка, больного шизофренией.
«В склепе покоятся члены Рода Бишиг, – тихонько передразнила я, скорчив рожицу. – Мы все жесть какие благородные, а вы подите вон.»
Каменный монстр из-за забора глядел на меня с укоризной.
Особняк был – жуткая на вид кривая махина, теряющаяся в неухоженном старом саду. Территорию обводил высокий кованый забор, а по кирпичным опорам, по фонарным столбам, по крыше дома и просто по территории здесь и там были рассажены горгульи, в великом разнообразии.
Особняк казался захваченным ими: так по осени божьи коровки облепляют сотней мерзких тел тёплое стекло, или тля собирается в копошащийся ковёр на особенно вкусном листе. Как и жуки, издалека они казались чем-то художественным, как созданные ради красоты статуи. Но стоило присмотреться к сочленениям в лапах, или клёпкам на уродливой голове, или металлически блестящим зубам, как по спине маршем проходили мурашки.
Как люди спят вообще здесь, когда вокруг – эти кошмарные рожи? И как получилось, что все их дети поголовно не заикаются с младенчества?..
Хотя, если тех детей с нежного возраста водят в склеп глазеть на дохлых дедушек…
Неудивительно, что они все такие недружелюбные психи!
– Может, это вовсе и не тот склеп, – пробормотала я себе под нос и прикусила губу. – Мало ли в Кланах колдовских склепов? Их штук, наверное, сто. И в любом из них…
Я накрутила на палец прозрачную нить со стеклянными бликами, – новая привычка, которая почему-то очень нравилась лунному. Огромная горгулья за воротами так и смотрела на меня неподвижным каменным взглядом, и мне чудилось в её стеклянных глазах выражение, – хотя не во всякой статуе есть место искре сознания.
Говорят, колдуны умеют делать особых механических чудовищ, которых они поят своей кровью. Вливают её прямо в металлические глотки, и тогда монстр вдруг становится живым и делает всё, что ему велено. В Марпери не было ни колдунов, ни таких чудовищ, только у ратуши сидела пара уродцев с раскрошенными носами, самых обычных и совершенно неподвижных. А здесь, наверное, среди поголовья кошмарной выставки есть и такие горгульи. И владельцы дома могут при случае приказать им что-нибудь ужасное.
Даже смотреть на каменных тварей было неприятно, но я всё равно смотрела – то на них, то на звонок при калитке. Может быть, если я придумаю, что сказать…
Но можно ведь начать поиски и с другого какого-нибудь склепа. Не у всех ведь колдунов в саду такой парад чудищ?
Я снова куснула губу, заозиралась. На остановке через дорогу, чуть ниже по улице, висели бело-чёрно-красные плакаты оракула. Там вихрастый мальчишка подкидывал коленом мяч, а его портфель валялся рядом, утопая углом в луже.
Небо было чистое и яркое, солнце – слепящее, а луна казалась бледным отражением самой себя. Долгое мгновение я смотрела на выщербленный полукруг, а нити в волосах рассыпали по новому пальто цветные блики; потом я снова куснула губу и сказала с сомнением:
– Мне не помешал бы какой-нибудь знак.
Луна молчала. Оглушительно пахло весной, и водой, и надеждой на будущую зелень, – но в тени домов кривыми грязными кучами ещё высились сугробы, а капель собиралась в длинные клинки хрупких сосулек. В Марпери в марте ещё властвует зима, а здесь мне уже пару недель как стало жарко в шубе; правда, по радио говорили, что в город ещё придут весенние заморозки, и что ледоход ждут не раньше середины апреля.
Мимо прокатился, звякнув проводами, трамвай: яркий и короткий, весь какой-то округлый и большеглазый, он казался игрушечным. К нему торопилась, спускаясь откуда-то сверху, смешливая парочка. Девушка случайно толкнула меня плечом, но даже не извинилась, так и продолжала говорить, отчаянно жестикулируя:
– …лягу прям тут и тааак храпану, что вообще никто не разбудит! Проснусь старая и сразу помру. Чтоб я ещё хоть раз!..
– Не бери больше две подряд. Эй, эй! Погодите!
Он замахал руками, трамвай звякнул, и они побежали по тротуару вниз – брызги грязи усеяли пятнами низ белого халата, выглядывающего из-под стёганой куртки. Заскочили на заднюю площадку, девушка засмеялась, а трамвай почти сразу хлопнул дверями и покатился дальше.
Прямо тут, сказала девушка, имея в виду наверняка что-нибудь совсем другое. Она остро пахла спиртом и чужой болью. Никто не разбудит. Проснусь и сразу умру.
Луна была бледная и щербатая, будто дырявая тень.
– Это… знак? Или…
Луна молчала. Гигантская горгулья смотрела с осуждением, будто знала, что я замышляю.
– Я не воровка, – сказала ей я, зачем-то оправдываясь. – Мне нужно только…
Звякнул встречный трамвай, тяжело взбирающийся в гору. Я крепко зажмурилась, шумно выдохнула и зашагала вниз.
xli.
В темноте и неровном свете редких фонарей особняк казался ещё больше и ещё страшнее. Неподвижные статуи высились над забором чудовищами: блики в стеклянных глазах, длинные острые когти, оскаленные морды.
Я оглядывалась всякий раз, когда боковому зрению мерещилось движение. Но они всё сидели – такие же мёртвые и безразличные к моему страху.
Я, должно быть, пропахла им вся.
Верное и неверное, возможное и невозможное – всё смешалось и спуталось так, что не отличить больше одного от другого. Я ведь ждала чего угодно, но не того, что в банке нам просто возьмут и выдадут деньги; я ведь надеялась, что Юта захочет и сможет помочь. Вместо этого происходили вещи, не предсказанные ни одним из гороскопов, – так что толку гадать, что у меня получится?
– Только посмотреть, – сказала я, твёрдо глядя в глаза горгулье у калитки.
И, перекинув косу за спину, полезла на забор.
Зависла на несколько секунд на самом верху, ловя дыхание. Вцепилась руками в заострённые штыри, покачалась немного, едва не свалилась вниз. Переступила на другую сторону, зацепилась юбкой, чуть не свалилась ещё раз. Приклеилась к столбу, выругалась и торопливо забормотала молитву.
Собралась с духом, перекинула вторую ногу и спрыгнула вниз, больно ударившись пятками.
С этой стороны особняк выглядел почему-то ещё более жутким, – как будто забор ограждал прохожих от гиблого, тяжёлого местного духа. Горела только пара окон, и от них тянулись длинные светлые пятна, перерезанные затем кустарником. Дорожка обходила старые кряжистые деревья, всё ещё утопающие в грязном, стаявшем до мокрых куч снегу.
– Извините, – тихо сказала я горгулье. – Извините.
Горгулья в ответ моргнула, и долгое мгновение я, омертвев, верила, что мне показалось.
Потом она приоткрыла пасть и переступила лапами.
Полуночь!..
Я облизнула губы и беспомощно огляделась.
Их были десятки – десятки хищных уродливых силуэтов, невесть как собравшихся вокруг меня. Огромная тварь с львиным телом и птичьей головой, тонконогая металлическая «собака», дюжина одинаковых колобков с тряпичными крыльями, длинная многоногая колбаса с рядом шипов на спине…
Из распахнутой пасти очередного урода на меня смотрело дуло.
– Х-хороший пёсик, – слабо сказала я.
Я отступила на полшага, и монстры подошли ближе.
Они глядели на меня, не мигая. На крыше загорелись гирляндой сотни жёлтых глаз. Из снега и с голых деревьев, с забора и сторожки на меня щерились пасти, и их обладателей никак нельзя было больше назвать простой скульптурой.
– Я… пойду?
Покрытая перьями тварь издала протестующий клёкот, и я так и замерла, балансируя на одной ноге. А потом, решившись, со всей дури пнула ближайшее чудище в челюсть и рванула к забору.
Мир перевернулся, ещё раз и ещё, будто сорванный с орбиты. Всё-это-не-со-мной, но на сетчатке отпечатались мои пальцы на штырях забора, потом – слепящий фонарь, а затем – кинущийся в лицо снег. Этого-не-может-быть, всё-не-по-настоящему, я-моргну-и-всё-станет-как-было, – дёрнуло с такой силой, что боль взорвалась в плечах динамитом. На спину рухнуло что-то тяжёлое, вышибив из меня дух. Огромные зубы стащили с головы шапку и вцепились в косу.
Нет. Нет! Я не могу просто…
Твари оглушительно, надрывно верещали. В ушах звенело, откушенная нога онемела, в лёгких горячо, рот жадко хватал воздух, но протолкнуть его внутрь всё никак не удавалось. Пинок под рёбра, треск ткани, – нет-нет-нет, так-просто-не-может-быть, – меня переворачивает в снегу, в нос бьёт запах крови и смерти, огромная пасть у самого лица…
Потом что-то хлопнуло, и сад расцветило чарами.
– …в дом Бишигов! Ночью! А если бы тебя сожрали, что бы я сказала полиции?! У тебя что, совсем нет мозгов? Как вообще даже в самую пустую голову может прийти мысль, что…
Звуки доносились до меня словно сквозь вату, а я понимала только: если она ругается, значит, я всё ещё жива.
Я сидела на снегу, прижимая к груди выпачканную в снегу и грязи меховую шапку, и слёзы лились из меня сплошным потоком. Всё никак не получалось вдохнуть, в груди пекло, и всхлипы выходили истерические, с подвыванием; что-то внутри меня тряслось; желудок совершил кульбит и подскочил к горлу, а мочевой пузырь так сжался, что стало больно.
Нога, которая показалась мне откушенной, была на месте. Я всё мяла её ладонью так и эдак, пока колдунья отзывала своих чудовищ.
– Я… просто… – жалобно пробормотала я.
Слова застряли в горле, я снова истерически вдохнула, хлюпнула носом и закашлялась.
– …быть, ты ещё и не умеешь читать? Для кого здесь написано – «частная территория»? Даже если у вас допустимо лазать через заборы, вы должны хотя бы в теории знать, что в приличном обществе принятно входить в чужой дом только по приглашению! Или я должна, по-твоему, как в вонючей деревне повесить плакаты «злая собака»? Тьфу!
Вдали что-то снова грохнуло, щёлкнуло. Чьи-то шаги. У меня опухло лицо, и картинка расплывалась перед глазами, а хищные тени тянули ко мне когтистые лапы.
На хозяйке дома были тапки и пижамные штаны. Байковые, мягкие на вид. Меня всё ещё трясло, и я смотрела на эти штаны, отчаянно мечтая то ли просто вцепиться в них и просить о защите, то ли оглушительно в них высморкаться.
Я утёрла лицо рукавом и с удивлением поняла, что светлое пятно перед глазами – это раскрытая ладонь.
– Милостивая госпожа, – учтиво сказал её обладатель, – позвольте…
Рука была мозолистая, крепкая. Она продолжалась мятой кофтой в катышках и болезненно-бледным лицом с глубокими тенями под глазами.
– Вы позволите?
Я неуверенно схватилась за ладонь, и мужчина рывком поднял меня на ноги.
Только теперь я смогла толком их разглядеть. Колдуны, разумеется; от женщины густо пахло куревом, от мужчины – потом, кисловатой виной, предательством и магией. В темноте сада они казались парой сказочных упырей, злобный скелет и проклятое умертвие.
– Я прошу прощения, – церемонно сказало умертвие, склонив голову и изобразив руками какое-то балетное па, – за несдержанность моей супруги, прекрасная госпожа. Она не признала тебя. Как может этот дом помочь уважаемому жрецу Луны, от имени которого ты говоришь?
Голос у него был скрипучий, высокий и неприятный. Может, поэтому я не могла понять сказанных слов. Женщине, похоже, приходилось не легче, потому что она за рукав отвела его в сторону, и они принялись шипеть друг на друга, изредка поглядывая в мою сторону.
Я обняла себя руками. Зубы начали стучать, и их пришлось с усилием стиснуть, чтобы хоть как-то разогнать поселившуюся в теле дрожь. Всё тело болело, в голове сделалось пусто и холодно, зверь плотно зажмурился и сделал вид, что всё ещё спит мёртвым зимним сном. Новое фиолетовое пальто, которому я так радовалась совсем недавно и в котором крутилась перед Дезире, смеясь и пританцовывая, было теперь безнадёжно испорчено. Я неловко стряхнула с задницы снег, потёрла ногтём уродливое пятно на рукаве, всхлипнула.
Женщина шумно выдохнула, закатила глаза и, хлопнув себя по бедру, двинулась к дому размашистым шагом.
– Милостивая госпожа, – снова склонил голову мужчина, – могу я предложить вам?..
Я не совсем понимала, что именно он предлагает, – слова путались в ушах и не достигали сознания. В голове всё ещё звучал уродливым эхом оглушительный визг горгулий, переходящий в надрывный, чудовищный вой.
– Идёмте? – он глядел на меня, не мигая.
В этом взгляде мне чудилась угроза. Я облизнула губы, снова обняла себя руками. Коротко кивнула, а странный колдун пропустил меня вперёд на дорожке.
Так мы и шли: я, зябко подрагивая и озираясь, и он, напустив на себя почтенный вид. В доме горел теперь десяток окон, а на крыльце, скрючившись в поклоне, стоял глиняный голем, разряженный зачем-то в пышную зелёную ливрею.
Голем отворил нам двери. Коврика, чтобы вытереть ноги, здесь почему-то не было. Свет больно ударил в лицо, я покачнулась и схватилась рукой за что-то шершавое – это оказалась каменная морда очередного чудовища.
– Мне бы, – мой голос дрожал, – умыться…
Он как будто растерялся, а колдунья отклеилась от стены и бросила недовольно:
– Я покажу вам гостевую уборную.
В гостевой уборной оказалось целых два окна, закрытых витражными стёклами и завешанных шторами, почему-то разными. Она включила верхний свет – в рожковой люстре было шесть белых электрических ламп, – и торшер под бархатным абажуром, открыла шкафчик, в котором ровной стопкой лежали полотенца, поставила на столик невскрытую пачку салфеток.
– Четырнадцатый проводит вас в зелёную гостиную, – сказал она, на мгновение задержавшись в дверях.
Я щёлкнула замком.
Потом рухнула на колени, обхватила руками начищенный до блеска унитаз и вывернула в него полупереваренный ужин и горькую, отвратительно пахнущую желчь.
xlii.
Неприветливую владелицу сотни чудовищ звали Пенелопа Бишиг. Мастер Пенелопа Бишиг, как она подчеркнула; в фамилии ударение на первый слог.
Она была довольно молода – наверняка до тридцати – и сидела в глубоком кресле с идеально прямой спиной и очень недовольным лицом. Вся какая-то жёсткая на вид и болезненно худая, колдунья носила тяжёлую кольчугу и плотную рубашку под ней, пропахшую косметическим средством. Она до странного коротко стриглась и всё время машинально гладила уродливую голову мелкой горгульи, похожей на покрытую чешуёй тумбочку.
Бледный почтительный мужчина оказался её мужем, имел странное имя Ёши и надел на себя конструкцию из трёх слоёв цветастых халатов. Все они были пошиты из гладких, блестящих на свету тканей, которые я не смогла с ходу определить, а верхний был богато украшен россыпью золотистого бисера.
Голем в ливрее прошаркал босыми ногами по паркету, подал чай. Тоненько звякнул поднос. Расписной фарфоровый сервиз, толстостенный заварник, дышащий гречихой и травами, высокий графин с кипятком, молочник и креманка с мёдом, – всё это великолепие расставляли по столу глиняные пальцы.
У голема выходили точные, экономные, совершенно нечеловеческие – и оттого жутковатые движения.
– Меня… – я пригубила чай и облизнула кубы. – Меня зовут Олта, Олта Тардаш из Марпери, это Северное Подножье. Я… прошу прощения, что… побеспокоила вас.
Пенелопа раздражённо фыркнула, а Ёши кивнул и произнёс:
– Неверный свет причинил всем нам огорчение.
Ну, или что-то в этом роде.
Я моргнула и спряталась в чай. Примерно так – наборами пафосных бессвязных слов, – кажется, изъяснялись лунные; по крайней мере, нормальные лунные, не те, что водятся в Марпери.
Ещё его халаты, летящие неудобные тряпки. Неужели этот человек как-то связан с друзами и с теми жрецами, которые выбили вокруг мраморного рыцаря золотые знаки? Он ведь… колдун. У колдунов какие-то свои, колдовские дела.
Хотя что я знаю об отношениях колдунов и детей Луны?
Ёши улыбался светски, но глаза у него были холодные.
– Я лишь хочу подчеркнуть, – почтительно сказал он, – что вы желанная гостья в нашем доме, госпожа Олта. Моя супруга не знает символики Луны и оттого не признала в знаках на вашей голове мендабелё, и лишь это в корне этого скорбного недопонимания, которое…
Я механически кивнула. Мендабелё, надо же. Вот как называется эта штука. И что же – он может что-то в ней прочесть? И он упоминал жрецов…
– Чем мы можем помочь вам, прекрасная госпожа?
– Я… мне нужно увидеть склеп. Ничего больше. Я ищу… друга. По поручению. Он лежит в склепе. Так мне сказали.
Хозяева обменялись взглядами: Ёши смотрел с укоризной, Пенелопа снова закатила глаза и раздражённо дёрнула плечами. По-видимому, так они пришли к какому-то согласию, потому что она встала и мотнула головой в сторону двери:
– Пойдёмте.
Я отставила чай, который так и не успела распробовать, и встала тоже.
– Род Бишиг, – сухо говорила Пенелопа, отпирая тяжёлые двери, а следом за ними ещё одни, – берёт начало на материнской земле, и Кодекс сохранил однозначные указания на то, что наш дар был известен ещё во времена мёртвого камня. Имя рода не имеет значения в изначальном языке, что подчёркивает его иномирное происхождение. Благодаря жертве страстноисточной Ликасты Бишиг мы по сей день черпаем…
В коридорах пахло затхлостью и тараканьей отравой. Может быть, это и к лучшему, что горгульи остановили меня у забора. С улицы особняк не казался таким огромным, и я не могла даже предположить, что внутри обнаружится такое хитросплетение ходов.
– Возьмите фонарь и держитесь за перила.
Лестница была крутая и старая, и в центре каждой и без того узкой ступени многие тысячи шагов оставили глубокие вытертые следы более светлого камня. Я вцепилась в поручень и старалась идти по внешнему краю, а хозяйка, кажется, даже не смотрела под ноги. Огонёк лампы трепетал и давал бледный, неверный свет, в котором трудно было разглядеть выщербленные ступени.
– Первые представители рода Бишиг вернулись на материк двести сорок четыре года назад, и уже пятнадцать лет спустя на этой земле был заложен… Здесь нужно немного пригнуться. И прошу вас соблюдать приличия. Это усыпальница нашего рода.
Пенелопа оглядела меня сверху вниз, поджала губы и отвела в сторону нити деревянных бус.
Ох, если бы я была лунным – даже самым оптимистичным на свете лунным, который во всём видит исключительно новые возможности, – я не хотела бы проснуться в таком месте. Даже смотреть сутками на туманный склон и ЛЭП было бы много, много приятнее, чем лежать здесь, потому что лежать здесь… нет, всё же есть великое счастье в том, чтобы быть двоедушницей, упокоиться в земле и стать однажды весенней травой.
В склепе пахло чем-то отвратительно химозным, формалином, спиртом и тошнотворными благовониями, но больше всего – мертвечиной. Слабый запах разлагающейся плоти мешался с запахами горя, страха и слёз.
И они придумали – жить рядом с этим кошмаром!.. От одного этого можно, кажется, заболеть. А ведь кто-то каждый день зажигает в этих лампадках огоньки и ставит цветы, которые вянут куда быстрее, чем если бы рядом было хоть немного жизни.
Я поёжилась и подняла воротник пальто.
– Здесь покоится мой троюродный прапрапрадедушка, – невозмутимо сообщила Пенелопа, положив ладонь на мраморную плиту. – Мастер Гиппокоонт Бишиг, изобретатель человекоподобных големов. Всего до наших времён сохранилось восемь его созданий. Их лица созданы по посмертной маске Дорцея Бишига, старшего сына Гиппокоонта, убитого в юном возрасте из кровной мести. Саркофаги выстроены в хронологическом порядке. Когда умер ваш друг?
Она спрашивала что-то ещё, про имя, возраст и особые приметы, и, поджав губы, выговаривала: в склепе покоятся десятки мертвецов.
Я смотрела на банку.
Стеклянная банка вроде тех, в которых рачительные хозяйки закрывают на зиму брусничное варенье. Только внутри – не варенье: желтоватая жидкость, а в ней застыла пара уродливых распухших червей. Что-то такое делала в заброшенном ателье оракул.
– Что это за…
– Уши, – бесстрастно сказала Пенелопа.
– Уши?!
– Разумеется. Ваш друг был взрослым мужчиной, верно я понимаю?
Я сглотнула и против воли попятилась.
Они больные все, они просто больные, совершенно сумасшедшие люди. Нет, не люди, нет: нелюди. Живут на кладбище, среди трупов и чудовищ…
– М-мужчина, да, – наконец, сказала я. – Средних лет… примерно. Точно сложно сказать…
Пенелопа смотрела на меня с тяжёлым неприятным скепсисом.
Их было много, этих саркофагов, расставленных вдоль каменной стены. Между ними стояли то вазы с цветами, то уродливые големы в каких-то древних тряпках, то скульптуры; на каждой крышке – посмертная маска и уши. Кое-где висели портреты, медали, какие-то личные вещи. Лампадки горели тускло, и мы шли в кривом круге света от ручных фонарей, а коридор заворачивал всё дальше и дальше, сворачиваясь, будто папоротниковый лист.
Довольно часто Пенелопа останавливалась, называла покойников по именам, зачитывала их годы жизни, перечисляла их прижизненные достижения и демонстрировала маски. Я кивала вяло.
Золото и бронза, сказала оракул. Он лежит в саркофаге из бронзы и золота. Но в склепе не было таких саркофагов: чаще всего Бишиги консервировали своих мёртвых за каменными стенками. Нам встретилась одна гробница из бронзы и серебра, рядом с которой лежал почему-то череп коня, и женский саркофаг из розоватого мрамора, обильно украшенный позолотой. Но бронза и золото вместе – такого почему-то не было.
– Это последний, – объявила Пенелопа, – на данный момент.
Она стояла, касаясь пальцами саркофага, – только не последнего, а предпоследнего. Ещё чуть дальше, перед пустым участком тоннеля, заканчивавшегося арочным сводом и белёной стеной, стояло открытым бронзовое ложе с золотой чашей и каменьями.
– Это… чьё-то? – шёпотом спросила я.
Чаша была начищена до блеска. Блики от фонаря били в глаза. Саркофаг стоял на массивном постаменте из тёмного камня, в котором были вырезаны корчащиеся в ужасе звериные морды.
– Моей бабушки, – безразлично сказала Пенелопа.
Я смешалась.
– О. Извините… Мои соболезнования.
Она пожала плечами.
Я прошла до конца тоннеля, коснулась легонько стены. Свод был заложен кирпичом, и не было похоже, будто хоть где-то здесь было место каким-нибудь тайным дверям. А саркофаг – единственный саркофаг, подходящий под описание оракула, – был пуст.
Но ведь… был знак? Знак от самой Луны. Неужели…
Голова гудела, щипало глаза. Разбитая ладонь отчаянно чесалась, плечи ныли, синяк на груди отзывался болью на каждое движение. Но саркофаг был пуст. И открывать глаза в нём было некому.
– Наверное… вы знаете…
Я тряхнула головой и улыбнулась вымученно:
– Наверное, это не тот склеп.
__________
История о колдунье Пенелопе Бишиг – а также о вынужденном браке, долге перед Родом, силе крови и, конечно, любви, – рассказана в романе «Хищное утро».
