Текст книги "Восстание против современного мира"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 37. ПЕРИОД ЗАВЕРШАЕТСЯ

а) Россия

В большевистской революции проявились типичные черты, заслуживающие особого внимания. Романтические, хаотичные и иррациональные моменты, присущие другим революционным движениям и, в первую очередь, Французской революции, сыграли в ней гораздо менее значительную роль. Напротив, большевизм характеризует расчетливость, хорошо продуманный план и совершенная техника. Сам Ленин от начала до конца подходил к проблеме пролетарской революции как математик, решающий задачу высших исчислений, холодно и беспристрастно анализируя мельчайшие ее детали. Согласно его словам, «мученики и герои не нужны нашей революции: нам требуется логика и железная рука. Наша задача состоит не в том, чтобы низвести революцию до уровня дилетантов, а в том, чтобы поднять дилетанта до революционного уровня». Это высказывание прекрасно дополняла деятельность Троцкого, для которого проблема восстания и государственного переворота была не столько проблемой организации народных масс, сколько чисто технической задачей, требующей применения специализированных и хорошо организованных отрядов[872][872]
  См. С. Malaparte, La technique du coup d'etat, Paris, 1931, pp. 13 и далее.


[Закрыть] .

Большевистские вожди безжалостно следовали своим идеям. Им были безразличны те последствия, те невиданные бедствия, к которым ведет практическое применение абстрактных принципов. Человека для них не существовало. В большевизме почти что стихийные силы воплотились в группе людей, соединявших в себе зловещую устремленность фанатика с точной логикой, методом и мировоззрением, свойственном технику, взгляд которого устремлен исключительно на орудие, наиболее пригодное для достижения цели. Лишь на второй стадии, ими же вызванной и во многом удерживаемой в предустановленных рамках, высвободились скрывавшиеся в недрах древней Российской империи силы и установился режим массового террора, направленный на разрушение и неистовое искоренение всего, связанного с бывшим господствующим классом и русско-боярской цивилизации в целом.

С этим связана и другая отличительная черта, состоящая в том, что если предшествующие революции в своей дьявольской одержимости практически всегда ускользали из рук своих творцов, пожирая своих детей, то в России это произошло лишь в незначительной степени: установилась преемственность власти и режима террора. Неумолимая логика красной революции не останавливалась перед уничтожением и безжалостной критикой тех большевиков, которые пытались уклониться от ортодоксальной линии, невзирая на личности и безо всяких угрызений совести по поводу используемых средств. Однако значительных кризисов или колебаний в целом практически не наблюдалось. Это сколь показательная, столь и зловещая черта. Она явилась предвестницей эпохи, в которой темные силы уже не скрываются, как прежде, под личиной, но сливаются с человеческим миром, находя приемлемое для себя пристанище в тех людях, у которых одержимость уживается с блестящим интеллектом, методом, совершенным умением властвовать. Это одна из наиболее отличительных черт конечной фазы каждого периода.

Что до самой коммунистической идеи, то, во избежание иллюзий, следует постоянно помнить о сосуществовании в коммунизме двух истин. Одна, так сказать, внутренняя, имеет догматический и незыблемый характер, соответствует принципиальным основам революции и сформулирована в трудах и директивах первого большевистского периода. Вторая же является изменчивой, «реалистической» истиной, которая время от времени подвергается различным поправкам. Довольно часто она даже прямо противоречит первой, допуская временный компромисс с «буржуазными» идеями (патриотизм, смягчение идеи коллективной собственности, славянский миф и так далее). Однако как только достигнута поставленная тактическая задача, многообразие этой второй истины отбрасывается в сторону. Все эти мнимые уступки служат лишь средством для окончательного торжества первой истины. Поэтому крайне наивны те, кто позволяет обмануть себя и в определенные моменты решает, что большевизм «преодолен», что он «эволюционировал» и приближается к установлению нормальных форм правления и международных отношений.

Относительно первой истины необходимо сказать следующее. Не стоит заблуждаться: в ее основе лежит отнюдь немарксистский экономический миф, а отрицание всех ценностей духовного и трансцендентного порядка. Философия и социология исторического материализма представляют собой лишь крайнее выражение подобного отрицания, его следствие, а не наоборот. Равным образом соответствующая коммунистическая практика является лишь средством последовательного осуществления этого отрицания. Однако имеют значения следствия, которые влечет за собой подобная направленность: интеграция или, точнее говоря, растворение отдельного человека в так называемом «коллективе», наделенном верховным правом. В коммунистическом мире завершается процесс искоренения в человеке всего того, что имеет в нем ценность независимой личности; того, что может представлять в нем отличный от коллективного интерес. Средствами достижения этой цели становятся, в частности, механизация, деинтеллектуализация и рационализация любых видов деятельности во всех областях. Эти явления уже не считают нежелательными последствиями, порожденными роковыми процессами, как их еще недавно воспринимало европейское общество. Вследствие сужения всех горизонтов до чисто экономического место ожидаемого мессии занимает машина, и рационализация становится одним из способов ликвидации «пережитков» и «индивидуалистических случайностей» «буржуазной эпохи».

С этой точки зрения основополагающая идея коммунистического учения —отмена частной собственности и частной инициативы —оказывается лишь эпизодом и средством достижения определенной цели. В зависимости от конкретной исторической ситуации в различные периоды существования СССР это положение подвергалось разнообразным изменениям. Однако неизменной целью остается практическое воплощение массового человека и торжество абсолютного материализма во всех сферах жизни, несмотря на то, что это явно противоречит тем следствиям, которые могут вытекать из чисто экономического мифа. В системе коммунистических воззрений такие понятия как «Я», «душа» и «миф» представляют собой чистую иллюзию и буржуазные предрассудки, навязчивые идеи, истоки всякого зла и беспорядка, от которых человека нового марксистско-ленинского общества следует избавить при помощи соответствующей реалистической культуры и особой системы воспитания. Естественным следствием подобных воззрений становится уничтожение всех индивидуалистических, либеральных, романтических и гуманистических злоупотреблений, свойственных фазе, названной нами западным ирреализмом. Известны слова Зиновьева: «В каждом интеллектуале я вижу врага советской власти». Столь же примечательно известное стремление сделать искусство массовым, вынуждая его отказаться от всякой «психологии» и исследования проблем, волнующих отдельного человека, что с большевистской точки зрения служит лишь средством развлечения высших паразитических слоев. Искусство перестает быть индивидуальным творчеством и обезличивается, превращаясь в «могучий молот, побуждающий рабочий класс к действию». Как опасное «контрреволюционное» заблуждение отрицается и то, что сама наука может быть «объективной» и стоять вне политики, то есть в некоммунистической идеи как силы, преобразующей общество. Показателен в этом плане случай с Васильевым и другими биологами, сосланными в Сибирь. Выдвинутая ими генетическая теория не соответствовала главной идее коммунизма, поскольку признавала фактор «наследственности» и «врожденной предрасположенности» и представляла человека не как бесформенную субстанцию, обретающую облик исключительно под воздействием окружающих условий, как того хочет марксизм. Все, что имеется наиболее продвинутого в западной мысли с точки зрения эволюционистского материализма и социологического сциентизма, незамедлительно берется на вооружение в качестве догмы и «государственной мысли», чтобы «промыть мозги» новым поколениям и сформировать соответствующее мышление. Что же касается антирелигиозной кампании, то общеизвестно, что в данном случае она имеет характер не просто атеизма, но самой настоящей контррелигии. В этом проявляется подлинная сущность большевизма, который подобным образом использует наиболее подходящие средства для устранения великой болезни западного человека – «веры» и потребности «верить», которые подменили собой возможность реальной связи с высшим миром.

«Воспитание чувств» также понимается в подобном ключе: ставится задача по устранению всех сложностей «буржуазного человека» —сентиментализма и одержимостью эротикой и страстью. Уравнивая классы, считаясь при этом исключительно с теми различиями, которые нуждаются в сохранении с точки зрения технократии и тоталитарного аппарата, устраняют и половые различия. Законодательно устанавливается полное равенство женщин и мужчин во всех областях, и идеалом становится окончательное стирание различий между ними: нет больше мужчин и женщин, остаются лишь «товарищи». Точно так же как нечто отрицательное рассматривают и семейные отношения, и не только согласно тому представлению о семье, которое царило в «век героического права», но с точки зрения того, что еще сохранялось от этого представления в традиционном буржуазном семейном укладе, с присущими ему сантиментами и условностями. С этой точки зрения более чем показательно наличие такого учреждения, как ЗАГС. Общеизвестно и то, что в СССР стремятся сделать воспитание исключительно делом государства, чтобы люди с детства предпочитали «общественную» жизнь жизни семейной.

Согласно первой советской конституции каждый иностранец, являющийся рабочим-пролетарием, в обязательном порядке автоматически становился гражданином Советского Союза, тогда как русский, не принадлежавший к рабочему классу, лишался гражданства и становился парией, лишенным юридического статуса. [873][873]
  См. Costituzione russa del 1918, §§ 20-22; M. Sertoli, La costituzione russa, Firenze,1928, pp. 67-85. Таким образом, все парадоксально переворачивалось с ног на голову. Парии, объединившись во всемогущую организацию, обрекали на положение парии того, кто каким-либо образом был связан с теми ценностями и сохранял верность тем сословным принципам, которые традиционно определяли не-парию.


[Закрыть] С ортодоксальной сектантской коммунистической точки зрения Россия имела значение исключительно как территория, на которой восторжествовала мировая революция четвертого сословия и пригодная для подготовки дальнейшего ее распространения по всему миру. Русскому народу, наряду с мистикой общины, всегда было присуще смутное стремление к мессианству: он считал себя народом-богоносцем, на который возложено дело всемирного спасения. Взяв эту идею, большевики извратили ее и переложили на язык марксистской терминологии. Бога сменил земной коллективизированный человек, а «народ-богоносец» превратился в орудие всемирной победы пролетарской революции. Позднейшее смягчение крайней формы подобных тезисов после осуждения троцкизма не помешало тому, что и по сей день СССР считает не только своим правом, но и обязанностью вмешиваться по всему миру в дела других стран с целью поддержки коммунистических режимов.

С исторической точки зрения, к сталинскому периоду миф «революции» в прежнем его понимании —как чего-то обязательно связанного с хаосом и отсутствием порядка —казалось бы, исчез: установилась новая форма порядка и единства, опирающаяся на тоталитаризм. Общество превратилось в механизм, приводимый в действие единым двигателем, коммунистическим государством. Человек был низведен на уровень рычага или винтика этого механизма, а если пытался воспротивиться этому, то немедленно оказывался затянутым и перемолотым вращающимися шестернями, для которых ценность человеческой жизни представляла собой ничто и в отношении которой была дозволена любая подлость. Материя и дух были поставлены на службу общего дела, и СССР стал единым монолитом, который не оставляет вне себя ничего, одновременно являясь государством, церковью и трестом: политической, идеологической и промышленно-экономической системой. Это идеал сверхгосударства, представляющий собой зловещее искажение традиционного органичного идеала.

Впрочем, в целом в советско-коммунистическом идеале имеются аспекты, представляющие для нас особый интерес. Речь идет о попытках достижения некого состояния типа индивидуальной аскезы или катарсиса во имя радикального преодоления индивидуалистического и гуманистического элемента и возвращения к принципу абсолютной реальности и безличности. Однако это стремление предстает в перевернутом виде, так как направлено не ввысь, к сверхчеловеческому, но вниз к субличностному, не к органическому, но к механическому единству, не к освобождению, но к абсолютному социальному приспособленчеству.

В практическом плане не имеет особого значения то, что примитивизм огромной, причудливой массы, из которой состоит сегодня СССР —где после массовых убийств были уничтожены практически все высшие в расовом отношении элементы—надолго отсрочит эффективное создание «нового человека», «советского человека». Направление задано. Миф мира четвертого сословия обрел свой окончательный облик и получил в свое распоряжение один из величайших мировых центров власти, который одновременно стал центром организации как подпольных, так и открытых действий, направленных на подстрекательство интернациональных масс и цветных народов.

б) Америка

Хотя, по словам Ленина, романо-германский мир представляет для большевизма «величайшее препятствие на пути пришествия нового человека», а использовав к своей выгоде ослепление демократических наций, подвигнувшее их на «крестовый поход», большевики сумели практически уничтожить тот мир, с которым была связана судьба европейских народов, в Америке (Соединенных Штатах) они увидели своего рода землю обетованную с идеологической точки зрения. Старые боги умерли, и воспевание технико-механистического идеала привело к своеобразному «культу Америки». «Революционная буря советской России должна соединиться с ритмом американской жизни». «Интенсифицировать процесс механизации, уже начавшийся сегодня в Америке, и распространить его на все области —вот задача новой пролетарской России» —таковы почти что официальные директивы. Так, некто Гастев провозгласил «суперамериканизм», а поэт Маяковский посвятил Чикаго, «электро-динамо-механической метрополии», свой коллективистский гимн. [874][874]
  R. Fülöp-Мillег, Mind and face of Bolshevism, London-New York, 1927. Сам Сталин в работе «Об основах ленинизма» (Principi del Leninismo, Roma, 1949, p.126-128) провозгласил, что союз революционного духа и американизма определяет «стиль ленинизма... в партийной и государственной работе», а также «законченный тип работника-ленинца».


[Закрыть] Совершенно очевидно, что в этом вопросе образ Америки как ненавистного оплота «империалистического капитализма» отходит на второй план по сравнению с Америкой, представляющей собой цивилизацию машин, количества и технократии. Подтверждение этому душевному родству, явно не внешнего, а внутреннего характера, можно найти в самых разнообразных областях.

Не имеет смысла перечислять общеизвестные различия, существующие между Россией и Северной Америкой с этнической, исторической и других точек зрения. Эти различия стираются перед лицом следующего факта: СССР и США представляют собой две стороны одного «идеала», который в большевизме существует пока лишь как «мечта» или утверждается насильственными мерами, тогда как в Америке он воплощается в жизнь практически спонтанно, обретая характер почти что естественного и очевидного процесса. Так на гораздо более обширном пространстве, нежели мог вообразить себе Энгельс, осуществилось его пророчество о том, что именно капиталистический мир расчистит путь четвертому сословию.

С мировоззренческой точки зрения в Америке также сложилась «цивилизация», представляющая собой полную противоположность миру древней европейской традиции. В ней окончательно восторжествовала религия практичности и выгоды, которая ставит материальный интерес, промышленное производство в больших объемах, чисто механическую, количественную реализацию превыше всякого иного интереса. Она расчистила место для величия чисто технико-коллективистской природы, лишенному души и всякой трансцендентной опоры, внутреннего света чистой духовности. Как и в СССР, здесь пониманию человека как качества и личности в органичной системе противопоставляется представление о нем как о простом орудии производства и средстве извлечения материальной выгоды в конформистском социальном конгломерате.

Если в процессе формирования советско-коммунистической ментальности массовый человек сыграл значительную роль, поскольку эта мысль издавна мистическим образом присутствовала в недрах славянских народов, и современным было лишь ее рациональное воплощение во всемогущей политической структуре, то в Америке это явление связано с беспощадным детерминизмом, из-за которого человек в процессе отрыва от духовного и стремления к преходящему мирскому величию вне всяких индивидуалистических иллюзий перестает принадлежать самому себе, чтобы стать частью, зависимой от общества, над которым он в конце концов утрачивает контроль и каковое обуславливает его самыми различными способами. Преобразования, которые Америка претерпела, придя в итоге к тому недоразумению, которое она представляет собой сегодня, обусловлены торжеством идеала материального завоевания, который почти сразу был приравнен к физическому благополучию и процветанию (prosperity). Правильно было сказано, что «в своем неудержимом беге к богатству и могуществу Америка сумела преодолеть барьер свободы, но споткнулась о выгоду... Все силы, включая идеальную и даже религиозную, устремлены исключительно на производственную цель: мы наблюдаем общество выгоды, почти теократию выгоды, которое стремится к производству скорее вещей, нежели людей», либо людей исключительно как наиболее эффективных производителей вещей. «В США высшие права общества освящены своего рода мистикой. Человек, ставший скорее средством, нежели целью, соглашается играть роль колесика в гигантском механизме, ни на секунду не задумываясь о том, что это умаляет его», «следствием чего становится фактический коллективизм, желаемый элитами и бездумно принимаемый массами, который обманом подрывает независимость человека и настолько ограничивает его действия, что даже не страдая от этого и практически об этом не догадываясь, он добровольно подписывает акт самоотречения». Исходя из этого, «нет никакого протеста, никакой реакции со стороны американских масс против тирании коллектива. Они добровольно принимают такое положение дел как само собой разумеющееся и даже как нечто должное» [875][875]
  См. А. А. Siegfried, L'États-Unis d'aujourd'hui, Paris, 1927, pp. 346, 349,350. Кроме того, стоит обратить внимание на сравнительно новое оппозиционное направление, представленное так называемыми битниками и хиппи, в котором экзистенциальный бунт определенной части молодежи против американского общества имел исключительно анархический и разрушительный характер и истощил самое себя, не имея «знамени» и высших ценностных ориентиров. См. J. Evola, L'arco е la clava, cit., cap. XIV.


[Закрыть] .

На этой основе мы вновь сталкиваемся с теми же мотивами, поскольку и в более общей области культуры неизбежно и стихийно выявляется сходство с теми началами, на которых строится новый советский мир.

Например, хотя Америка не стремится наложить запретна все виды интеллектуальной деятельности, тем не менее, она явно питает инстинктивное недоверие к тем ее областям, которые не связаны с чисто прагматическим применением интеллектуальных разработок, полагая это излишней роскошью, которой не стоит слишком увлекаться тому, кто занят серьезным делом (таким как быстрое обогащение, сервис, кампания во имя того или иного общественного предрассудка, и так далее). В общем, пока мужчины в Америке работают, «духовными» вопросами заняты прежде всего женщины: отсюда их высокий процент в бесчисленных сектах и обществах, в которых спиритизм, психоанализ и суррогаты восточных учений смешиваются с филантропией, феминизмом и сентиментализмом, не говоря уже о переведенном на общественный уровень пуританстве и не слишком от него отличающемся сциентизме. Таков уровень американской «духовности». И если Америка скупает на свои доллары мастеров и произведения древней европейской культуры, охотно используемыми для расслабления «господами» из третьего сословия, подлинный центр всегда находится в другом месте. В Америке открыватель или изобретатель какого-либо нового приспособления, увеличивающего прибыль, всегда ценится более высоко, чем традиционный тип мыслителя; все, имеющее отношение к прибыли, действительности и деятельности в материальном смысле на шкале ценностей всегда стоит выше аристократического достоинства. Поэтому если даже в Америке древняя философия не запрещена официально, как при коммунистических режимах, тем не менее в этом смысле дело обстоит еще хуже: устами Уильяма Джеймса было заявлено, что критерием истины является польза и что ценность любой концепции, даже метафизической, должна оцениваться исходя из ее практической эффективности, которая, в свою очередь, в рамках американской ментальности почти всегда ограничена общественно-экономической областью. Одним из наиболее отличительных признаков всей американской цивилизации является так называемый прагматизм. В этом отношении примечательны и теория Дьюи, и так называемый бихевиоризм: в СССР им прямо соответствует теория Павлова об условных рефлексах, которая также совершенно исключает «Я» и сознание как сущностные начала. Следствием этой типично «демократической» теории является то, что при помощи определенного обучения и воспитания каждый может стать кем угодно —то есть человек как таковой мыслится как бесформенная, поддающаяся любым изменениям субстанция, как того желает и коммунизм, считающий генетическую теорию о врожденных свойствах антимарксистской и антиреволюционной. Могущество, которым обладает в Америке реклама, в конечном счете объясняется внутренней бессодержательностью и пассивностью американской души, которая с различных точек зрения демонстрирует двумерные черты, говорящие даже не о молодом возрасте, а об инфантилизме.

Советский коммунизм официально исповедует атеизм. Америка до этого еще не дошла, однако, даже не замечая того, и, как правило, убежденная в обратном, катится по наклонной плоскости, на которой не остается ничего из того, что хотя бы в рамках того же католичества означало религию. Мы уже видели, к чему сводится религия при протестантстве: отрицая всякий принцип авторитета и иерархии, освобождаясь от всякого метафизического интереса, догм, обрядов, символов и таинств, она вырождается в чистый морализм, который в пуританских англосаксонских странах и прежде всего в Америке стоит на службе конформистского коллективизма.

Зигфрид[876][876]
  L'États-Unis d'aujourd'hui, cit., pp. 35-36, 40, 51.


[Закрыть] правильно показал, что «единственно подлинной американской религией является кальвинизм как концепция, согласно которой истинной основой общественного организма является не отдельный человек, но группа», в которой то же богатство, как с личной точки зрения, так и в глазах окружающих, считается знаком божественного избранничества, так что «сложно отличить религиозное стремление от погони за богатством...Таким образом, моральным и желательным считается то, что религиозный дух становится фактором социального прогресса и экономического развития». Соответственно, качества, необходимые для достижения сверхъестественных целей, оказываются бесполезными и даже вредными. В глазах настоящего американца аскеза представляется чистой потерей времени, а сам аскет —паразитом на теле общества; герой в древнем смысле этого слова—всего лишь опасный безумец, от которого необходимо избавиться при помощи соответствующего воспитания в духе пацифизма и гуманизма, между тем как фанатичный моралист-пуританин окружается сияющим ореолом.

Разве это столь уж далеко от убеждений Ленина, который подвергал остракизму «всякое сверхъестественное и чуждое классовым интересам представление», и стремился уничтожить как заразную болезнь все остатки независимой духовности? Разве не один и тот же идеал приземленного и всемогущего человека принимает форму технократической идеологии как в Америке, так и в СССР[877][877]
  Красноречиво недавнее появление в Америке «атеистического христианства» и так называемых «теологов смерти Бога» (например, таковы Т. Альтицер, Пол ван Бьюрен, Джон А. Т. Робинсон и др.) Для этого движения идея Бога с ее характерными чертами трансцендентности и сверхъестественности должна быть упразднена, так как она более не действенна и неприемлема для современного человека; по их мнению, не стоит даже говорить о самом «Боге» в традиционном понимании этого слова. Они готовы сохранить лишь «демифологизированное» и секуляризированное «христианство» в тех его аспектах, которые связаны с моральным, социальным и гуманистическим спасением человека.


[Закрыть] ?

Необходимо принять во внимание и следующие соображения. В период НЭПа в России отмена частного капитализма привела к подмене его капитализмом государственным: возникла система централизованного капитализма без явных капиталистов, которая является, так сказать, гигантским предприятием, изначально обреченным на провал. Теоретически каждый советский гражданин одновременно является служащим и акционером всемогущего и всеобъемлющего треста социалистического государства. На практике же он является акционером, не получающим дивидендов: за исключением того, что выдается ему для проживания, вся прибыль от его труда идет партии, беспрерывно вкладывающей эти средства в другие сферы производства, не только не допуская накопления капитала в руках отдельного человека, но стремясь исключительно к увеличению производительности коллективного человека в тесной связи с планами мировой революции и подрывной деятельности. Это вполне соответствует сказанному нами относительно аскезы в капитализме —чисто американском явлении, когда богатство, вместо того чтобы быть конечной целью труда и средством достижения внеэкономического величия или хотя бы свободного удовольствия отдельного человека, становится средством для выпуска новых товаров, получения новых доходов и так без конца, подобно конвейерному производству, непрекращающемуся ни на минуту в своем безостановочном бегстве вперед. Это служит еще одним подтверждением того, что в Америке при «свободном» режиме повсюду естественным образом торжествует тот же стиль, который в коммунистическом государстве стремятся утвердить насильственно при помощи централизованных государственных структур. Более того, в величии американских мегаполисов, где отдельный человек —«кочевник асфальта» —превращенный в ничто перед бескрайним царством количества, перед различными группами, трестами и всесильными стандартами, затерянный в полных соблазнов чащобах небоскребов и заводов, сами владельцы которых намертво прикованы к тем вещам, которыми они владеют,—во всем этом массовый человек проявляется гораздо более явственно, в еще более безликой форме, нежели при тирании советского режима, направленной во многом против примитивных и лишенных воли элементов.

Хотя интеллектуальная стандартизация, конформизм и принудительная нормализация, организованная в больших масштабах представляют собой типично американские явления, они, тем не менее, совпадают с советским идеалом «государственной мысли», единой для всего коллектива. Было справедливо замечено, что каждый американец —будь то Вильсон, Рузвельт, Брайан или Рокфеллер —подобен евангелисту, которой не может оставить в покое себе подобных, постоянно испытывая необходимость проповедовать и стремясь обратить, очистить, возвысить каждого до уровня морального стандарта Соединенных Штатов, который он без малейших сомнений считает высшим. Это началось со времен отмены рабства во время гражданской войны и закончилось двумя демократическими «крестовыми походами» против Европы, организованных в первом случае Вильсоном, а во втором —Рузвельтом. Но и в малом, о чем бы ни шла речь (будь то сухой закон, пропаганда феминизма, пацифизма или «возвращения к природе», вплоть до евгенической проповеди и так далее), виден все тот же дух, та же воля к стандартизации, грубое вторжение коллективного и общественного в индивидуальную сферу. Нет ничего более лживого, чем утверждение об «открытости» американской души, лишенной предрассудков: не существует ни одного другого народа, обладающего столькими табу. Но американцы даже не замечают этого.

Уже указывалось на то, что одной из причин интереса, питаемого большевистской идеологией к Америке является то, что она поняла, насколько успешно при данном типе цивилизации техницизм способствует идеалу обезличивания. Моральный стандарт соответствует стандарту американской практики. Общедоступный комфорт и перепроизводство в обществе потребления как отличительные черты Америки оплачиваются ценой миллионов людей, низведенных до роли рабочих автоматов, воспитанных в духе доведенной до крайности специализации, сужающей умственные горизонты и притупляющей всякую восприимчивость. Место древнего ремесленника, для которого любое ремесло было искусством, вследствие чего каждое изготовляемое им изделие несло на себе печать своего творца и всегда являлось делом собственных рук, что предполагало личное, непосредственное, качественное знание своего ремесла, занимает орда париев, служащих бездумными придатками механизма, вследствие чего и сами рабочие (за исключением тех, кто занимается починкой машин и знает их секреты)становятся всего лишь одними из таких механизмов, работающих в автоматическом и однообразном режиме. В этом вопросе Сталин и Форд протягивают друг другу руки и круг замыкается: стандартизация, присущая всякому механическому и количественному продукту, требует стандартизации его потребителя, однообразия вкусов, прогрессирующего сведения разнообразия человеческих типов к небольшому числу, что неизбежно приводит и к стандартизации мышления. Все в Америке способствует этой цели: конформизм, выражающийся в терминах «реальности» (matter-of-fact) и единомыслия (likemindedness), становится паролем на всех уровнях существования. Поэтому, если удается устоять заслонам, возведенным для удержания волны организованной преступности и других диких форм «сверхкомпенсации» (мы уже говорили в этом отношении о битниках), американская душа, всячески облегчаемая от груза раздумий о смысле жизни, катящаяся по накатанным, ясным и надежным рельсам, становится простой и естественной подобно овощу, защищаемая ото всякого столкновения с трансцендентным прочными заслонами «животного идеала» и спортивно-оптимистическим видением мира.

Таким образом, можно сказать, что большинство американцев по большому счету опровергают картезианский принцип «Cogito, ergo sum»: [878][878]
  «Мыслю, следовательно, существую» (лат.) —одно из основных положений философии Декарта —прим. перев.


[Закрыть] они «не мыслят, но существуют», и более того, представляют собой опасных существ, так как в некоторых случаях их примитивизм значительно превышает примитивизм «советского человека», в которого пытаются превратить славян.

Естественно, общая уравниловка затрагивает и взаимоотношения полов. Советской эмансипации женщины в Америке соответствует феминистская дурость, являющаяся логическим следствием торжества «демократии», сопровождающейся материалистическим и прагматическим вырождением мужчины. Распад американской семьи с уже ставшими привычными бесконечными разводами происходит в том же стремительном темпе, как и в обществе, где вместо мужчин и женщин остались только «товарищи». Женщины, отрекшиеся от самих себя, с верой в свое возвышение за счет исполнения различных мужских функций; женщины, кажущиеся невинными в своем бесстыдстве и всего лишь заурядными в своих самых диких извращениях, в алкоголе пытаются найти разрядку своим подавленным и извращенным природным влечениям. [879][879]
  Согласно исследованиям «Антиалкогольной американской лиги», уже в 1948 г. в США насчитывалось более восьмисот тысяч женщин-алкоголиков.


[Закрыть] Юноши и девушки, постоянно смешивающиеся в товарищеском и спортивном общении, похоже, более не способны воспринимать полярность и стихийную притягательность противоположного пола. Эти явления отмечены чисто американской печатью, хотя их заразное распространение по всему миру почти не позволяет распознать их истоки. В настоящее время если в этом отношении и существуют какие-то отличия от того, что творится в этой области в коммунистическом мире, то они свидетельствуют о куда худшем положении дел в Америке —по сути торжеству гинекократии: в Америке и других англосаксонских странах любая женщина и девушка считают совершенно естественным то, что за ними признается право на своего рода моральное превосходство и неприкосновенность [880][880]
  Это находит свое отражение и в суровых уголовных наказаниях (вплоть до смертной казни), принятых в некоторых североамериканских штатах за «сексуальные посягательства» на женщин.


[Закрыть] .