Текст книги "Восстание против современного мира"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 15. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ И РЕМЕСЛА. РАБСТВО

Иерархия, при рассмотрении ее как взаимоотношения между потенциальностью и действием, позволяла одному и тому же верховному мотиву воспроизводиться в действиях разных каст или общественных организмов в различных видах реализации —более или менее совершенных, более или менее погруженных в материю, но сохраняющих ориентацию на высшее. Поэтому в более полных традиционных формах «священное» было светом, проливавшимся не только на традиционные аналоги современных профанических профессий, наук и искусств, но и на ремесла и различные виды материальной деятельности. В силу существующих между различными планами соответствий по аналогии науки, виды деятельности и умения низшего плана в традиционном мировоззрении могут рассматриваться как символы соответствующих им высших вещей и таким образом помогать раскрывать смысл, скрытый в последних, ибо он уже присутствует в первых, так сказать, в потенциальной форме[315][315]
  См. R. Guenon, La crise du monde moderne, cit., pp. 108-115.


[Закрыть] .

В области знания система наук в своих посылках и методах была фундаментально иной по сравнению с современностью. Любая современная, профаническая наука соответствует в мире Традиции «священной» науке, имевшей органический и качественный характер и рассматривавшей природу как целое в иерархии степеней реальности и форм существования, в которой форма, связанные с физическими чувствами, является лишь одной среди многих. Именно поэтому почти во всех областях была возможной система транспозиций и символически-ритуального соучастия. Таков был случай космологии и родственных ей дисциплин: например, древняя алхимия вовсе не была химией в ее младенческой состоянии, а древняя астрология была вовсе не суеверным обожествлением небесных тел и их движений (как сегодня ошибочно считается), а знанием об этих вещах, организованным так, чтобы составлять науку о чисто духовных и метафизических реальностях, выраженную в символической форме. Таким же образом мир Традиции знал физиологию, части которой все еще сохранились на Востоке (например, знание анатомии и физиологии, предполагаемое китайской акупунктурой, японское джу-джитсу и некоторые аспекты индийской хатха-йоги). В этой физиологии рассмотрение материального аспекта человеческого организма представляло собой только частную область, становясь частью общей науки соответствий между макрокосмом и микрокосмом, миром людей и миром стихий. Древняя медицина как «священная наука» исходила из таких же посылок: в ней «здоровье» представлялось символом «добродетели»; добродетель, в свою очередь, рассматривалась в качестве высшей формы здоровья, и, из-за двусмысленности слова σωτήρ, «спаситель» соответствовал на высшем плане «врачу».

Развитие физического и практического аспекта знания в этих традиционных науках должно, естественно, казаться ограниченным по сравнению с современными науками. Причиной этого, однако, являлась правильная и здоровая иерархия интересов традиционного человека. Иными словами, он не придавал знанию внешней, физической реальности больше важности, чем она того заслуживала, или чем это было необходимо. [316][316]
  О. Шпанн весьма подходяще определяет современное знание как «науку о вещах, которые не заслуживают того, чтобы о них знали» (Religionsphilosophie, Wien, 1948, p. 44).


[Закрыть] В традиционной науке наибольшую важность имел элемент аналогии, то есть способность «вести на высший план», который предположительно присутствовал в знании, связанном с данной областью реальности. Этот элемент совершенно отсутствует сегодня в современных профанических науках, которые на самом деле имеют совершенно противоположную ориентацию: мировоззрение, из которого они исходят и на котором они основаны, направлено на влияние на внутренний мир человека с отрицательной целью, целью растворения —иными словами, они ведут вниз[317][317]
  Об иллюзиях, питаемых некоторыми в отношении современной науки, см. J. Evola, Cavalcare la tigre, 1961, capp. 20, 21.


[Закрыть] .

Рассмотрения по аналогии можно расширить на сферу искусств, а также ремесел, то есть на деятельность ремесленников, мастеров. Что касается первого, то только в периоды упадка мир Традиции знал эмансипацию чистой «эстетики» —субъективного и человеческого элемента, типичного для современного искусства. В изобразительном искусстве даже доисторические находки (цивилизации кроманьонцев или охотников на оленей) демонстрируют нераздельность натуралистического элемента и магически-символического намерения. Аналогическое измерение присутствовало также и в более поздних, более развитых цивилизациях. «Театр» соответствовал мистериальным постановкам, «священным драмам» и —отчасти —играм классической античности, о которых мы еще поговорим. Древняя поэзия была тесно связана с прорицанием и священным вдохновением, а поэтические строки —с заклинаниями (см. древнее значение слова carmen) [318][318]
  Латинское слово carmen имеет значения «песня», «стихотворение», а также «заклинание», «магия», «ритуал» —прим. перев.


[Закрыть] . Что касается литературы, то символический и инициатический элемент (происходивший из сознательного намерения, а также из подсознательных влияний, оказанных на творческую спонтанность отдельных индивидов и различных групп) в Средние века в Европе часто влиял не только на мифы, саги и традиционные сказки, но и на эпос и рыцарскую и даже эротическую литературу. То же самое касается музыки, танца и ритма; Лукиан сообщает, что танцоры, уподобленные жрецам, имели знание «священных мистерий египтян», [319][319]
  Лукиан, О пляске, LIX. «Танец семи покрывал», которые отбрасываются танцующей женщиной по очереди, пока она не останется обнаженной, на своем плане точно повторяет план посвящения. См. J. Evola, Metafisica del Sesso, 1958, cap. 6.


[Закрыть] —таким же образом и наука о мудрах —символико-магических жестах, играющих важную роль в индийских ритуалах и аскетических практиках, влияла также на танец, миму и пантомиму этой цивилизации. Все это является различным выражением одного и того же намерения: «храм, изваянный в лесу храмов».

Что касается профессиональной и ремесленнической деятельности, в качестве типичного примера можно привести искусство строительства (его моральные интерпретации в Евангелиях хорошо известны), которое иногда получало интерпретации высшего, инициатического порядка. В древнеегипетской традиции строительство считалось царским искусством —до такой степени, что при строительстве храмов фараон сам символически совершал первые действия в духе «вечного дела». [320][320]
  См. A. Moret, Du caractère, cit., pp. 132 и далее.


[Закрыть] С одной стороны, попытки объяснить, как в древности были возможны достижения, требующие глубокого знания математики и современного инженерного искусства, сталкиваются с трудностями; с другой стороны, в ориентации, месторасположении и других аспектах древних строений, особенно храмов и, позднее, соборов выявляются неоспоримые знаки жреческого искусства. Символизм искусства каменщиков устанавливал аналогичные связи между «малым искусством» с одной стороны и «великим искусством» и «великим делом» с другой при помощи тайных обществ, в своем источнике связанных с соответствующими средневековыми профессиональными корпорациями. Это также частично верно и для искусства кузнецов, ткачей, мореплавателей и земледельцев. О последних скажем следующее: как Египет знал ритуал царского строительства, так Дальний Восток знал ритуал пахоты, [321][321]
  См. Ли цзи, IV, 1,13; XVII, III, 20.


[Закрыть] и в символической интерпретации искусства земледелия сам человек рассматривался как поле, которое нужно возделать, а инициат как возделыватель поля в высшем смысле. [322][322]
  См. J. Evola, La Tradizione ermetica, cit., I, § 22.


[Закрыть] Отголосок этого сохранился в происхождении современного слова «культура» в его редуцированном, интеллектуализированном и буржуазном смысле.

Наконец, древние искусства традиционно были «священными» и связанными с конкретными божествами и героями, всегда в силу основанных на аналогии причин. Они представлялись как потенциально способные «ритуально» реализовать разнообразие материальной деятельности, то есть преобразовать ее в символические действия, облеченные трансцендентным смыслом.

В реальности в кастовой системе не только всякая профессия или занятие соответствовала призванию (отсюда двойной смысл, сохранившийся в английском слове calling); [323][323]
  В особом языке так называемых «компаньонажей», где сохранились эти традиции, слово «призвание» всегда употреблялось в смысле «занятия»: спрашивали не о занятии человека, а о его призвании.


[Закрыть] не только в каждом изделии имелось что-то вроде «кристаллизованной традиции», приводимой в действие свободной личной активностью и несравненным умением; не только существовали склонности, развиваемые в процессе исполнения ремесла и признаваемые организмом, передаваемые через кровь в качестве врожденных и глубинных способностей —но присутствовало что-то еще, а именно передача (если не настоящая инициация) по меньшей мере «внутренней традиции» искусства, сохранявшейся как священная и тайная вещь (arcanum magisterium) —хотя она была частично заметна во многих деталях и правилах, богатых символическими и религиозными элементами, которые демонстрировали произведения традиционных мастеров (восточных, мексиканских, арабских, римских, средневековых и так далее). [324][324]
  С. Bougie, Essai, cit., pp. 43, 47, 226; G. De Castro, Fratellanze Secrete, cit., pp. 370 и далее. В сохранившихся средневековых «инструкциях» нередко говорится о таинственных практиках, связанных с процессом строительства; также в легендах говорится о мастерах, убитых за нарушение ими клятвы хранить тайну (см. Fratellanze Secrete, cit., pp. 275-276).


[Закрыть] Посвящение в секреты искусства не означало просто эмпирического или рационального обучения, как в современности: в этой сфере определенные знания считались имеющими нечеловеческое происхождение —эта идея выражалась в символической форме традициями в образах богов, демонов или героев (Бальдр, Гермес, Вулкан, Прометей), которые изначально посвятили людей в эти искусства. Немаловажно, что Янус, который также был богом посвящения, в Риме являлся богом Collegia Fabrorum; [325][325]
  Профессиональная корпорация архитекторов —прим. перев.


[Закрыть] с этим связана та мысль, что таинственные объединения кузнецов, пришедшие в Европу с Востока, также принесли с собой новую цивилизацию. Более того, важно, что в местах, где были построены древнейшие храмы Геры, Купры, Афродиты-Венеры, Геракла-Геркулеса и Энея, весьма часто возможно найти археологические свидетельства работы с медью и бронзой. Наконец, орфические и дионисийские мистерии были связаны с искусством ткачества и вязания. [326][326]
  См. Р. Perali, La logica del lavoro nell'antichita, Genova, 1933, pp. 18, 28.Также можно вспомнить ту роль, которую в масонстве играет загадочный образ Тувалкаина, связанный с искусством обработки металлов.


[Закрыть] Это нашло свое наиболее полное выражение в примерах, обнаруживаемых в первую очередь на Дальнем Востоке, где достижение настоящего мастерства в данном искусстве было просто символом, отражением, знаком; на самом деле это было иной стороной параллельной внутренней реализации.

Даже в тех областях, где кастовая система не имела той строгости и определенности, примером которых была арийская Индия, что-то напоминающее ее развивалось спонтанным образом по отношению к низшим видам деятельности. Можно вспомнить о древних корпорациях или ремесленных гильдиях, которые были вездесущими в традиционном мире: в Древнем Риме они восходили к доисторическим временам, воспроизводя на собственном плане строение патрицианского рода и семьи. Именно ремесло, общая деятельность обеспечивала узы и порядок, замещавший то, что в высших кастах обеспечивалось аристократической традицией крови и ритуала. При этом у объединений (collegium) и корпораций присутствовал религиозный характер и полувоенная структура мужественного типа. В Спарте культ «героя» представлял собой идеальную связь между людьми одной профессии, даже если она была низшей. [327][327]
  Геродот, История, VI, 60.


[Закрыть] Как и у каждого города и рода, в Риме у каждой корпорации (изначально состоявшей из свободных людей) был свой демон или лар; у нее был свой храм, посвященный этому демону, и соответствующий общий культ мертвых, определявший единство в жизни и смерти; у нее были собственные культы жертвоприношения, совершаемые главой (magister) от имени всего сообщества (sodales или collegiae), члены которого устраивали совместные праздники, трапезы и игры в честь определенных событий. Тот факт, что годовщина объединения или корпорации (natalis collegi) совпадала с датой ежегодного праздника в честь покровительствующего божества (natalis dei) и годовщиной даты открытия или освящения храма (natalis templi), указывает на то, что в глазах sodales священный элемент составлял тот центр, из которого происходила внутренняя жизнь корпорации [328][328]
  См. J. P. Waltzing, Les corporations professionelles chez les Romains, Lou-vain, 1895, vol. I, pp. 62, 192, 208 и далее, 231, 256. Согласно преданию Нума, учредивший корпорации, хотел, чтобы «у каждого занятия был свой культ» (Плутарх, Нума, XVII и далее). Также и в Индии все занятия низших каст часто соответствовали особому культу божественных или легендарных покровителей; эта практика также обнаруживается в Греции, среди скандинавских народов, у ацтеков, в исламе, и так далее.


[Закрыть] .

Хорошим примером мужского и органического аспекта, в традиционных институтах часто сопутствующего священному измерению, является римская корпорация: она была иерархически построена ad exemplum republicae[329][329]
  По образцу государства (лат.) —прим. перев.


[Закрыть] и одушевлена воинским духом. Корпус sodales назывался populus или ordo, и, как армия или люди на торжественных собраниях, был поделен на центурии и декурии. У каждой центурии был свой начальник (центурион) и лейтенант (опцион), как в легионах. Членов корпорации, не являвшихся мастерами, называли plebs, а также caligati или milites caligati как простых солдат. И magister, помимо того, что он был мастером искусств и жрецом корпорации, ответственным за ее «огонь», контролировал правовые вопросы и надзирал за поведением членов группы [330][330]
  J. P. Waltzing, Les corporations, cit., vol. I, pp. 257 и далее.


[Закрыть] .

Аналогичные характеристики можно найти в средневековых профессиональных сообществах, особенно в германских странах: как и сообщества деятелей искусств, членов гильдий и цехов (Zünften) связывал религиозный и этический элемент. Члены этих корпоративных организаций были связаны «на всю жизнь» больше при помощи общих обрядов, нежели на основе лишь экономических интересов и целей производства; и следствия глубокой солидарности, влиявшей на человека как целое, а не на его частный аспект как на ремесленника, пропитывали ежедневную жизнь во всех ее формах. Как у римских профессиональных объединений был свой лар или демон, так и у немецких гильдий, созданных по образцу городов, также был свой «святой покровитель» или «патрон», алтарь, общий погребальный культ, символические знаки различия, ритуальные празднования, правила поведения и начальники (Vollgenossen), которые регулировали ремесло и гарантировали соответствие его общим нормам и обязанностям, регулировавшим жизни членов корпорации. Чтобы быть принятым в гильдию, необходимо было иметь безупречное имя и благородное рождение; несвободные люди и инородцы не допускались. [331][331]
  О. Gierke, Rechtgeschichte der deutschen Genossenschaften, cit., vol. I,pp. 20, 226,228, 362-365, 284.


[Закрыть] Типичными для этих профессиональных объединений были чувство чести, чистоты и безличного характера своей работы, почти что в соответствии с арийскими канонами бхакти и нишакана-карма: все выполняли свою работу тихо, отставив свою личность в сторону, в то же время оставаясь активными и свободными людьми: таков был аспект великой анонимности, типичной для Средних веков и всякой великой традиционной цивилизации. Избегали всего того, что могло бы создать неправомерную конкуренцию или монополию, таким образом загрязнив чистоту искусства экономическими соображениями; честь гильдии и гордость за ее деятельность составляли твердую, нематериальную основу этих организаций. [332][332]
  О. Gierke, Rechtgeschichte, cit., vol. I, pp. 262-265, 390-391.


[Закрыть] Хотя и формально и не наследственные, они часто становились таковыми, таким образом демонстрируя силу и естественность принципов, производящих касты[333][333]
  В Риме профессиональные корпорации приобрели наследственный характер в III в. н. э. С этого времени каждый член корпорации передавал своим наследникам не только биологическое наследие, но и свое занятие и свое имущество —при условии, что они следовали по его стопам (см. J. P. Waltzing, Les corporations, cit., vol. II, pp. 4-5, 260, 265). Однако это наследование обеспечивалось государством, и, таким образом, мы больше не можем говорить о подлинном соответствии каст традиционному духу.


[Закрыть] .

Таким образом, даже в области низших занятий, связанных с материей и материальными условиями жизни, отражался способ существования очищенного и свободного действия, наделенного собственной fides и живой душой, освобождавшими его от пут эгоизма и обыденных интересов. В корпорациях существовала естественная и органичная связь между кастами вайшьев (говоря по-современному, работодателей) и шудр (рабочего класса). Ощущался дух почти воинской солидарности, и его добивались сознательно, чтобы в общем предприятии вайшья являлся эквивалентом командира, а шудра —солдата: марксово противоречие между трудом и капиталом, работодателями и рабочими в то время было немыслимо. Каждый выполнял свою функцию, каждый находился на своем месте. Верность нижестоящих соответствовала той гордости, которую вышестоящие испытывали за усердие и работоспособность своих подчиненных—особенно в немецких гильдиях. Здесь, как и в прочих областях, анархия «прав» и «требований» возникла только после того, как вымерла внутренняя духовная ориентация, и действие, совершаемое в чистоте, сменилось мотивированным материалистическими и индивидуалистическими соображениями, а также многообразной и тщетной лихорадкой, принесенной современным духом и цивилизацией, превратившей экономику в направляющий принцип (демон) и свою судьбу.

Когда внутренняя сила fides утрачена, то всякая деятельность определяется согласно ее чисто материальному аспекту; равноценные части сменяются дифференциацией, основанной на следствиях, продиктованной типом исполняемой деятельности. Отсюда можно извлечь смысл промежуточных форм общественной организации —таких, как древнее рабство. Каким бы парадоксальным это ни казалось с первого взгляда в контексте тех цивилизаций, которые широко использовали институт рабства, именно работа характеризовала условия раба, а не наоборот. Иными словами, когда деятельность в низшем слое общественной иерархии более не поддерживается духовным смыслом, а вместо «действия» существует только «работа», то материальному критерию суждено возгосподствовать, а типам деятельности, относящимся к материи и связанным с материальными жизненными потребностями, суждено казаться упадочными и недостойными свободного человека. Поэтому «работа» (πόνος) стала рассматриваться как то, чем занимаются только рабы, и стала почти что заключением; таким образом, работа осталась единственной дхармой раба. Древний мир не презирал труд из-за того, что использовал рабство и из-за того, что работали только рабы; напротив, из-за того, что он презирал труд, он презирал рабов. Так как те, кто «работал», не могли быть никем иным, как рабами, традиционный мир признавал рабство и выделял, организовывал и регулировал как отдельный общественный класс массу людей, чей способ существования мог быть выражен только через работу. [334][334]
  Аристотель (Политика, I, iv и далее) основывал рабство на предположении, что некоторые люди приспособлены только для физического труда, и, следовательно, другие люди должны господствовать над ними и направлять их. В соответствии с подобными идеями проводилось различие между «варварами» и «эллинами». Таким же образом индийская каста шудр (слуг) изначально соответствовала слою черной аборигенной расы, «расы врагов», над которой господствовали арии; у этой расы не было иного выбора, кроме как служить «дваждырожденным».


[Закрыть] Труд как πόνος, как продиктованные лишь нуждой сумрачные усилия, был противоположностью действия: первое представляло собой материальный, тяжелый, темный полюс человеческих возможностей, а последнее —полюс духовный, свободный, независимый от нужды. Свободные люди и рабы по своей сути представляли собой социальную кристаллизацию этих двух способов совершения действия —или согласно материи, или ритуального; ненужно искать где-то в другом месте, чтобы найти основу презрения к работе и концепции иерархии, отражающих определенные традиционные ценности и свойственных структурам промежуточного типа, о которых здесь идет речь и которые можно найти прежде всего в античном мире. В таком мире умозрительное действие, аскетизм, созерцание (иногда даже «игра» и война) характеризовали полюс действия, противопоставленный рабскому полюсу работы.

В эзотерическом смысле ограничения, накладывавшиеся рабством на возможности родившегося в этом состоянии индивида, соответствуют природе его «судьбы», исходя из которой рабство иногда стоит рассматривать как естественное следствие. На уровне мифологических интерпретаций иудейская традиция не очень далека от такого взгляда, когда она рассматривает труд как следствие падения Адама и в то же время как «искупление» этого трансцендентного проступка, происходящее в человеческом существовании. На этом основании, когда католицизм попытался превратить труд в инструмент очищения, он частично отразил общую идею ритуальной жертвы действием, соответствующей природе человека (в этом контексте—природе «падшего человека» в соответствии с иудеохристианской точкой зрения) как пути освобождения.

В древности покоренных часто обращали в рабов. Было ли это варварским материализмом? И да, и нет. Опять же, ненужно забывать истину, пронизывающую традиционный мир: все, что происходит на земле, является символом и параллельным следствием духовных событий, так как между духом и реальностью (следовательно, и властью) существует тесная связь. Частным следствием этой истины является тот факт, что победа или поражение никогда не считались просто случайностями —мы об этом уже говорили. До сих пор среди первобытных народов существует поверье, что личность, подверженная неудачам, всегда является виновной; [335][335]
  См. L. Lévy-Bruhl, La mentalité primitive, cit., pp. 316-331.


[Закрыть] исход всякой борьбы и войны —это всегда мистический знак, результат «божьего суда», и, следовательно, он может раскрыть или исполнить человеческую судьбу. Исходя из этой предпосылки, можно пойти далее и установить трансцендентальное сходство смыслов между традиционным взглядом на «покоренных» и иудейским взглядом на «грешника», так как они оба наследуют судьбу, соответствующую дхарме раба —а именно труд. Это сходство исходит из того факта, что «вина» Адама связана с поражением, которое он испытал в символическом событии (попытке завладеть плодом «Древа»), которое могло бы иметь и иной, победоносный исход. Известны мифы, в которых овладевание плодами дерева или символически эквивалентными им вещами («женщиной», «золотым руном» и так далее) достигается другими героями (Гераклом, Ясоном, Зигфридом) и ведет их не к проклятию, как в иудеохристианском мифе, а к бессмертию или трансцендентному знанию[336][336]
  См. J. Evola, La Tradizione ermetica, cit., Introduzione.


[Закрыть] .

Если современный мир разоблачил «несправедливость» кастовой системы, то гораздо сильнее он заклеймил те древние цивилизации, что практиковали рабство; недавние времена хвалятся тем, что выдвинули на передний план понятие «человеческого достоинства». Это тоже всего лишь демагогия. Не будем обращать внимания на тот факт, что европейцы в своих заморских колониях заново внедрили рабство и поддерживали его вплоть до ХIХ в. в таких отвратительных формах, которые редко встречались в древнем мире. [337][337]
  Нужно подчеркнуть, что подлинные несчастья негров в Америке начались тогда, когда их освободили и превратили в пролетариев без корней в индустриализированном обществе. Будучи «рабами» при патерналистическом режиме, они обладали в общем более высоким уровнем экономической безопасности и защиты по сравнению со «свободным» белым европейским рабочим того времени (см., например, R. Bastide, Les religions africanes au Brésil, Paris, 1949).


[Закрыть] Но нужно подчеркнуть, что если когда-либо и существовала цивилизация рабов в массовом порядке, то это именно та, в которой мы живем. Никакая традиционная цивилизация не была свидетелем того, как огромные массы людей обречены выполнять мелкую, безличную, автоматическую работу; в современной рабской системе уже не найти противоположность рабов —господ или повелителей. Это рабство овладевает нами едва уловимо при помощи тирании экономического фактора и абсурдных структур более или менее коллективизированного общества. И поскольку современный взгляд на жизнь в своем материализме отнял у отдельного человека любую возможность придать своей судьбе преобразующий элемент и видеть в ней знак и символ, современное «рабство» нужно считать одним из самых мрачных и отчаянных видов рабства во все времена. Неудивительно, что в недалеких массах современных рабов темные силы мирового упадка нашли удобный инструмент для осуществления своих целей; в то время как в местах, где они уже восторжествовали, обширные «рабочие лагеря» демонстрируют, как по-дьявольски методично применяется физическое и моральное подчинение человека целям коллективизации и выкорчевывание всякой ценности личности.

В дополнение к предыдущему рассмотрению касательно труда как искусства в мире Традиции кратко упомянем органическое, функциональное и устойчивое качество производимых объектов, достижимое благодаря тому, что красота не мыслилась как нечто отдельное от некоторой привилегированной категории объектов искусства, а объектов чисто утилитарного и меркантильного характера не существовало. Каждый объект обладал собственной красотой и качественной ценностью, как и своей полезной функцией. Что касается искусства в традиционном мире, можно сказать следующее: с одной стороны «то, что случалось, было чудом объединения противоположностей,<...> совершенным соответствием установленным правилам, в котором всякий личный порыв кажется принесенным в жертву и подавленным, и подлинное проявление духовности в настоящем, личном создании»; с другой стороны, можно верно отметить, что «ни на одном объекте не лежал отпечаток личности, как это происходит сейчас с так называемыми произведениями искусства; тем не менее, открывая «хоральный» вкус, делающий объект одним из многих, бесконечных, выражений, объект нес на себе печать духовной гениальности, не допускавшей называния его копией». [338][338]
  G. Villa, Lafilosofia del mito secondo G. В. Vico, Milano, 1949, pp. 98-99.


[Закрыть] Такие произведения несли свидетельство одной стилистической личности, чья творческая активность разворачивается через века; даже когда имя —настоящее, фальшивое или символическое —было известно, оно считалось неважным. Таким образом, поддерживалась анонимность не субличностного, а надличностного характера; [339][339]
  Cm. G. Villa, La filosofia del mito, cit., p. 102.


[Закрыть] на этой почве рождались и процветали во всех областях жизни произведения ремесленников, далекие как от мелкого, плебейского смысла полезности, так и от эксцентричной, нефункциональной, «искусственной» красоты —и это деление отражает тотально неорганический характер современной цивилизации.