Текст книги "Восстание против современного мира"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 13. ДУША РЫЦАРСТВА

Как уже говорилось, изначально определяющим элементом не только для царского сана, но и для традиционной знати был элемент духовный. Как и в первом случае, можно представить себе ситуацию, при которой он является не врожденным, а, напротив, приобретенным. В этом случае мы имеем дело с тем же различием, которое существует между инициацией и инвеститурой. Инвеституре на Западе соответствует возведение в рыцарское звание и ритуальное посвящение, свойственное воинской касте; инициации —то есть глубокой, прямой и индивидуальной реализации собственной природы —соответствует героическое деяние в традиционном понимании, то есть священное деяние, соответствующее доктринам, подобным учению о «священной войне» и «триумфальной смерти» (mors triumphalis).

Об этой второй возможности мы еще поговорим отдельно. Здесь же речь пойдет исключительно о духе и тайне средневекового рыцарства, представляющего собой образец первой возможности.

Прежде всего следует отметить существовавшее в средневековой Европе различие между феодальной и рыцарской аристократией. Первая была связана с землей и верностью —fides —конкретному суверену. Рыцарство же представляло собой надтерриториальную и наднациональную общность, члены которой, посвятившие себя воинскому служению, не имели родины и приносили клятву верности не конкретной личности, а, во-первых, особой этике, основополагающим ценностями которой были честь, правдивость, мужество и преданность, [258][258]
  См. Hue Le Maine, «Quis plus craient mort que honte n'a droit en seigniorie» («Кто больше боится смерти, чем бесчестья, не имеет права быть господином» (ст.-фр.) —прим. перев.); Aye D'Avignon, «Mieux vauroie morir que a honte extre en vie» («Лучше умереть, чем жить в бесчестье» (ст.-фр.) —прим. перев.) (в L. Gautier, La chevalerie, Paris, 1884, p. 29). Что касается культа правды, то рыцарская клятва гласила: «Во имя Бога, который не лжет» —что непосредственно связано с арийским культом правды, в котором, например, Митра был одновременно богом клятвы, а иранская традиция утверждает, что царь Йима утратил мистическую «славу», как только солгал —точно так же в Законах Maну (IV, 237) написано, что сила жертвоприношения уничтожается ложью.


[Закрыть] и, во-вторых, духовной власти универсального типа, каковой была власть Империи. Рыцарство и великие рыцарские ордена христианского мира были для Империи тем же, что священство и монашество для церкви. Рыцарство не носило строго наследственного характера —рыцарем можно было стать. Для этого требовалось, чтобы претендент на рыцарское звание совершил определенные деяния, которые доказывали бы его героическое презрение к жизни и так называемую двойную верность. В древнейших формах рыцарского посвящения рыцарь напрямую возводился в рыцарское звание другим рыцарем, без участия священника, как если бы непосредственно в самом рыцаре наличествовала некая сила —можно сказать, «подобная флюиду», —способная порождать новых рыцарей путем прямой передачи. Следы подобных ритуалов прослеживаются также в индоарийской традиции – «воины, посвящающие воинов». [259][259]
  Gautier, La chevalerie, cit., p. 257; Шатапатха-Брахмана, ХII, viii, 3, 19.


[Закрыть] Позднее возник особый религиозный обряд рыцарского посвящения[260][260]
  См. Gautier, La chevalerie, cit., pp. 250-255.


[Закрыть] .

Но это не всё. Можно указать на еще один, более глубокий аспект европейского рыцарства. Начнем с того, что рыцари посвящали свои героические подвиги в том числе и женщине, и культ женщины в целом в европейском рыцарстве был развит настолько, что иногда обретал, казалось бы, абсурдные и даже болезненные формы, если воспринимать его буквально. Одним из самых распространенных мотивов среди рыцарей было принесение клятвы безоговорочной верности женщине, и, согласно «теологии замков», не было никаких сомнений в том, что рыцарю, погибшему во имя своей «дамы», уготована та же участь блаженного бессмертия, что и крестоносцу, павшему в битве за освобождение Храма Господня. По сути, верность Богу и верность женщине рассматривались как равноценные вещи. Можно также отметить, что в соответствии с некоторыми обрядами «дама» новообращенного рыцаря должна была разоблачить его и препроводить в купальню, чтобы он очистился перед посвящением в рыцарское звание. [261][261]
  Cm. Michaud, Histoire des Croisaders, Milano, 1909, p. 581.


[Закрыть] С другой стороны, герои довольно скабрезных приключений с участием «женщин», такие как Тристан и Ланселот, в то же время были рыцарями короля Артура, посвятившими себя поискам Грааля, членами того же ордена «небесных рыцарей», к которым принадлежал гиперборейский «рыцарь Лебедя».

На самом же деле во всем этом зачастую был скрыт эзотерический смысл, недоступный ни судьям инквизиции, ни простолюдинам, поскольку он был облачен в грубые одежды причудливых обычаев и любовных историй. Во многих случаях под «дамой» рыцаря подразумевалось то же, что и под «дамой», служившей предметом поклонения для членов известного гибеллинского общества «Верных Любви», что также связано с универсальным традиционным символизмом. «Дама», которой рыцарь приносил клятву безоговорочной верности, которой он посвящал свой крестовый поход, «дама», принимающая участие в обряде очищения, которое было для рыцаря наградой и обеспечивало его бессмертие в случае гибели ради нее, более или менее отчетливо воспринималась как олицетворение «Святой Мудрости», как воплощение «трансцендентной» или «божественной» женщины или преображающей духовной силы и вечной жизни. Сегодня появились исследования, посвященные деятельности «Верных Любви», где этот аспект средневекового рыцарства получил документальное подтверждение. [262][262]
  См. Е. Aroux, Les Mystères de la Chevalerie, Paris, 1858; L. Valli, Dante e il linguaggio segreto dei «Fideli d'Amore», Roma, 1928; A. Ricolfi, Studi sui Fideli d'Amore, Milano, 1933.


[Закрыть] Кроме того, этот сюжет встречается в традиционном корпусе мифов и саг, где «женщина» выступает именно в этой роли. От Гебы, воплощения вечной юности, ставшей супругой героя Геракла на Олимпе, от Идунн (чье имя означает обновление, омоложение) и Гуннлёд, хранительницы магического напитка Одрёрир, до Фрейи, богини света, которая является предметом постоянного и безуспешного вожделения «стихийных существ», [263][263]
  Имеются в виду Йотуны —прим. перев.


[Закрыть] и Сигрдривы-Брюнхильд, которую Вотан предназначает в земные супруги герою, которому удастся преодолеть огненную преграду; [264][264]
  См. в Эдде: Видение Гюльви, XXVI, 42; Речи Высокого, 105, Речи Сигрдривы, 4-8. Гуннлёд является хранительницей не только напитка богов, но изолотого яблока, как и Геспериды (см. один из подвигов Геракла, обеспечивших ему бессмертие). Сигрдрива по отношению к «пробуждающему» ее Си-гурду является носительницей мудрости, которая передает герою в том числе знание рун победы. Наконец, можно вспомнить в той же традиции «чудесную(волшебную) женщину», ожидающую на горе того, «кто сияет как солнце», кто навечно останется с ней (Речи Многомудрого, 35-36, 42, 48-50). Огненная преграда вокруг погруженной в сон «женщины» напоминает христианский образ той преграды, которая закрывает вход в рай после падения Адама (Быт. 3:24).


[Закрыть] от женщины «Земли Живых» и «Победоносного»(Boagad), которая очаровывает гэльского героя Коналла Кернаха, до египетских женщин, хранительниц «ключа жизни» и лотоса воскрешения и ацтекской Коатликуэ, сопровождающей павших героев к «Дому Солнца»; от «прекрасной и статной девы», проводящей души по небесному мосту Чинвад, [265][265]
  Видевдат, XIX, 30.


[Закрыть] до Ардвисуры Анахиты, «святой и могучей, ведущей свое происхождение от бога света», которую молят о даровании «славы, принадлежащей арийскому роду и святому Заратустре», то есть мудрости и победы; [266][266]
  Ясна, X, 7 и далее, 42, 85-86.


[Закрыть] от «супруги» Гесера, тибетского героя, эманации «Долмы Завоевательницы», титула, связанного с двойственным значением санскритского слова шакти, которое означает как «супругу», так и «силу», до фраваши, женских божеств, одновременно (подобно валькириям) являющихся как воплощением трансцендентной части человеческой души, так и теми, кто «дарует победу тем, кто взывает к ним; благо тем, кто их любит, исцеленье —больным», [267][267]
  Яшты, XII, 23-24.


[Закрыть] и так далее —повсюду мы имеем дело с одним и тем же сюжетом. Он позволяет нам проникнуть в эзотерическую сторону определенной части рыцарской литературы, посвященной женщине и ее культу. Индоарийская традиция гласит: «Поистине, не ради кшатры [в материальном смысле] дорога кшатра, но ради Атмана [«совершенно светлого и бессмертного» начала «Я»] дорога кшатра... Кшатра оставляет того, кто считает кшатру отличной от Атмана». [268][268]
  Брихадараньяка упанишада, II, iv, 5-6 (кшатра —воинское достоинство/качество —прим. перев.).


[Закрыть] Именно эта идея лежит в основе указанного «культа дамы» в средневековом рыцарстве.

Однако необходимо обратить внимание на то, что символизм «женщины» в отдельных случаях может приобретать отрицательное «гинекократическое» значение, о чем мы будем говорить более подробно в дальнейшем (см. гл. 27), отличное от того, каковым он обладал в рыцарской традиции, где он был связан с «духовным мужеством», о чем мы говорили ранее, рассматривая отношения между царем и священником. Постоянное, настойчивое использование женских образов, свойственное эпохам героического типа, на самом деле означает только одно —даже перед лицом силы, способной даровать рыцарю или герою просветление и вывести его на сверхчеловеческий уровень, образцовым поведением для него является активная и утверждающая позиция по отношению к женщине, каковая в любой нормальной культуре является естественной для настоящего мужчины. Именно эта «тайна» в более или менее скрытом виде присутствует в средневековой рыцарской литературе, что отчасти связано также с так называемыми «Судами Любви»; например, достаточно вспомнить тот глубочайший смысл, который вкладывался в одну из наиболее часто обсуждаемых тем относительно того, кому должна отдавать свое предпочтение «дама» – «монаху» или рыцарю. [269][269]
  См. A. Ricolfi (Studi sut Fideli d'Amore, cit., p. 30), который демонстрирует, что «в XIII веке божественный ум, как правило, является женским, а не мужским»; это Мудрость, знание или «наша мадонна Интеллигенция»; хотя в некоторых образах символ, связанный с активностью, относится к мужчине (стр. 50-51). Это отражает идеал, соответствующий как раз правде «воина», а не «монаха».


[Закрыть] Точно так же встречающиеся в некоторых рыцарских кодексах заявления о том, что рыцарь, выступающий в своем почти священническом качестве или непосредственно как «небесный рыцарь», имеет право на всех чужих женщин, включая даже женщину своего суверена —естественно, если сумеет доказать, что он сильнее, —что само обладание «дамой» автоматически вытекает из его победы, [270][270]
  См. Е. J. Délécluze, Roland ou de la chevalerie, Paris, 1845, vol. I, pp. 132-133.


[Закрыть] имеют эзотерический аспект. Здесь можно сослаться на то, что мы уже говорили ранее, рассматривая легенду о Немийском царе.

Здесь мы выходим на уровень реального жизненного опыта, так что не стоит думать, что речь идет исключительно об абстрактных символах, никак не связанных с практикой. В частности, в книге «Метафизика пола» мы уже касались тех случаев, когда в реальной женщине пробуждается «инициатическая женщина» или «тайная женщина», а эрос, любовь, секс понимаются и используются в соответствии с их реальными возможностями для достижения трансцендентности, на что указывают многие традиционные учения, что позволяет выделить их в качестве особого пути, ведущего к действенному снятию границ «Я» и достижению сопричастности к высшим формам бытия. На этом, пожалуй, можно остановиться.

Рассеянные и материализованные фрагменты древнего символизма встречаются и в других случаях. Социальный престиж рыцарства, тесный союз между рыцарем и его конем, который доходит до того, что первый поровну делит со вторым и опасности, и славу, и ритуально теряет свой статус, если позволяет выбить себя из седла —все эти моменты также выходят за рамки чисто материального аспекта и связаны с древним символизмом коня. [271][271]
  См. V. Е. Michelet, Le secret de la chevalerie, Paris, 1930, vol. I, pp. 8-12.


[Закрыть] Действительно, крылатый конь, возносящийся в небеса, которого в качестве испытания должны оседлать божественные герои, фигурирует в известных мифах о Персее и Беллерофонте. Этот символизм еще более прозрачен в платоновском мифе, где способность разрешить противоречие между белым и черным конем, в котором душа выступает в качестве возничего, решает ее посмертную судьбу; [272][272]
  Платон, Федр, 264b.


[Закрыть] можно вспомнить также миф о Фаэтоне, которого привела к гибели ретивость его скакуна, стремящегося достичь Гелиоса. Конь, традиционно связанный также с Посейдоном, богом водной стихии, в частности, является символом стихийной силы жизни; а его связь с Марсом —другим конным богом классической античности —делает его олицетворением той же силы, но уже в аспекте воинского начала. Это проясняет также смысл двух символических представлений, которые в данном контексте имеют особое значение. В первую очередь, речь идет о некоторых классических представлениях, в соответствии с которыми «героизированная», то есть преображенная душа, изображается как всадник или в сопровождении коня. [273][173]
  См. J. Evola, La Traditione ermetica, 1931. Несмотря на то, что царь мог зваться «сыном солнца» или «сыном небес», это не противоречит вышеизложенным воззрениям, так как подобные идеи не отсылают к идеям креационизма и дуализма. Скорее эти воззрения отсылают к идее происхождения (то есть «преемственности») того же влияния, духа или эманации. Агриппа заметил (De occulta philosophia, III, 36), что это похоже на «недвусмысленное порождение, в котором сын похож на отца во всех отношениях, и будучи порожден согласно человеческому роду; он таков же, как тот, кто породил его».


[Закрыть] Во-вторых, речь идет о так называемом Калки-аватаре, который, согласно индоарийской традиции, в образе белого коня станет олицетворением силы, должной положить конец «темному веку», уничтожив злодеев и, в частности, млеччхов, каковые являются никем иным, как выродившимися и отлученными от сакрального начала воинами; [274][274]
  Вишну-пурана, IV, 24; IV, 3.


[Закрыть] вопреки им, приход Калки-аватары приведет к восстановлению изначальной духовности. Развитие этих символических сюжетов можно без труда проследить в римском мире, и от него вплоть до рыцарского Средневековья.

С относительной и исторической точки зрения элемент европейской рыцарской аристократии формально институализировался обрядом возведения в рыцарское звание, окончательно закрепившимся к XII в. После двойного семилетнего срока служения господину, который длился от семи до четырнадцати и от четырнадцати до двадцати одного года, за время которого кандидат должен был доказать свою преданность, верность и отвагу, он проходил обряд посвящения, как правило, совершаемый на Пасху или на Троицу, [275][275]
  См. Gautier, La chevalerie, cit., p. 251. В праздник Пасхи —день, несомненно выбранный не произвольно, еще задолго до христианства, —многие народы праздновали обряд «нисхождения огня», что очевидным образом свидетельствует о его связи с различными традициями «солнечного» типа. Говоря о двух семилетних сроках, проходимых кандидатом на посвящение в рыцари, стоит напомнить, что тому же ритму следовали при воспитании в Греции (см. Платон, Алкивиад, I, 121e; Аксиох, 366d), что было не лишено глубоких оснований, так, согласно традиционному учению, число семь отражает ритмы развития сил, действующих в человеке и в природе.


[Закрыть] то есть в праздничные дни, прямо связанные с идеями воскрешения или «нисхождения Духа». Этому предшествовал период поста и покаяния, затем символического очищения в купальне, после которых —как пишет Реди – «для этих рыцарей... начиналась новая жизнь с новыми обычаями». За этим посвящением —или иногда после него —следовало «бдение с оружием»; посвящаемый проводил ночь в храме, стоя на ногах или на коленях (садиться хотя бы на мгновение было запрещено), моля Бога о помощи в обретении тех качеств, которых ему недоставало, чтобы стать полноценным рыцарем. Как бы то ни было, после ритуального омовения рыцарь, по примеру древних, посвящаемых в таинства, надевал белые одежды, символизирующие обновление и очищение его естества; [276][276]
  О символизме омовения уже говорилось, что в соответствии с некоторыми ритуалами именно «женщина» (дама» «раздевала» и препровождала рыцаря в купальню. В дальневосточной традиции надпись на царской купальне гласит: «Обновляйся полностью ежедневно —делай это снова и снова, всегда» (Да сюэ, II, 1).


[Закрыть] иногда к этому добавляли еще два предмета одежды: черный как напоминание о растворении смертной природы и красный в память о ждущих его подвигах, ради совершения которых он при необходимости должен быть готов пролить свою кровь. [277][277]
  Эти три цвета, иногда отраженные символизмом трех одежд (например, у Бернара Тревизанского), стоят в центре герметического Царского искусства и имеют то же значение, что и три стадии инициатического палингенезиса (возрождения): «красному» соответствуют «Огонь» и «Солнце».


[Закрыть] Наконец, освящалось положенное на алтарь оружие, что служило окончанием обряда: считалось, что неофит получил определенное духовное влияние, должное поддерживать «новую жизнь» в рыцаре, возведенном в сан и ставшем членом вселенского ордена. [278][278]
  См. L. Gautier, La chevalerie, cit., pp. 288-299; G. De Castro, Fratellanze segrete, cit., pp. 127-129; С. Menustrier, De la chevalerie ancienne et moderne, Paris, 1683, с 1, p. 21 и далее. Использовались также слова «пощечина» и «подзатыльник», и если термин adouber (φρ. «посвящение в рыцари», дословно «зачеканить», «заклепать» —прим. перев.) по отношению к рыцарскому посвящению происходит от англосаксонского dubban —«наносить удар», и связан с сильным ударом, который получал рыцарь от посвящающего его, то его можно рассматривать как ритуальное «умерщвление» —нередко описываемое также с точки зрения христианских моральных понятий (см. Е. J. Délécluze,Roland, cit., vol. I, pp. 77-78) —которое должна претерпеть человеческая природа рыцаря, чтобы достичь сопричастности высшей природе. На тайном языке «Верных Любви» говорили, соответственно, о «ране» или «почти смертельном ударе», нанесенном «Любовью» или созерцанием «Дамы».


[Закрыть] На Средневековье приходится расцвет литературы, в которой все оружие и все предметы рыцарского облачения трактуются как символы духовных или этических качеств, которые должны служить ему материальным напоминанием об этих добродетелях, связывая всякое совершенное им действие вовне с внутренним действием.

Легко найти соответствия этой мистике оружия в других традиционных культурах. Ограничимся ссылкой на японскую воинскую знать, для которой рыцарский меч был священен; его изготовляли в соответствии со строжайшими правилами —оружейники надевали ритуальные одежды и проводили обряд очищения печи. Техника закалки держалась в полной тайне и передавалась от мастера к ученику. Клинок меча считался символом души самурая, [279][279]
  См. P. Pascal, In morte di un Samurai, Roma, p. 151.


[Закрыть] а применение оружия также подчинялось строгим правилам, так что процесс обучения владения тем или иным видом оружия (например, луком) также мог иметь инициатическое измерение, например, в связи с дзеном.

В списке рыцарских добродетелей, который приводит Реди, на первом месте стоит мудрость, и лишь за ней следуют «верность, свобода, стойкость и т. п.». [280][280]
  См. G. De Castro, Fratellanze segrete, cit., p. 128.


[Закрыть] Точно также, согласно легенде, Роланд является в первую очередь победителем в теологии, и именно ею он занимается до того, как вступить в сражение со своим противником, Феррагусом. Современники называли Готфрида Бульонского lux monachorum, [281][281]
  Свет монархов (лат.) —прим. перев.


[Закрыть] а Ги де Табари в своем «Ordene de Chevalerie» называет рыцаря «вооруженным священником», который благодаря своему двойному качеству имеет право входить в церковь и наводить там порядок своим священным мечом. [282][282]
  Ε. J. Délécluze, Roland, cit., vol. I, pp. 17, 28, 84-85. Среди двенадцати паладинов был вооруженный священник, епископ Турпин, который придумал боевой клич «Слава нашему дворянству, монжуа!» (монжуа, montjoie —средневековый французский боевой клич —прим. перев.). См. также легендарное путешествие короля Артура через Монжуа перед тем, как он торжественно был коронован в Риме; весьма показательно то, что настоящая этимология слова montjoie —Mont Jovis, гора Олимп. Эта этимология была предложена Р. Геноном.


[Закрыть] Согласно индоарийской традиции, именно в мудрости состязаются представители воинской знати с брахманами, то есть с представителями жреческого сословия (например, Аяташатру с Гаргия Балаки, Правахана Джаивали с Аруни, Санаткумана с Нарадой, и так далее), и одерживают победу, сами становясь брахманами или изначально будучи «теми, кто хранит священный огонь». [283][283]
  Вишну-Пурана, IV, 2; IV, 19.


[Закрыть] Это подтверждает внутренний аспект рыцарства и воинской касты в целом в мире Традиции.

По мере заката рыцарства европейское дворянство также утратило свою духовную составляющую, некогда бывшую точкой отсчета для «верности», понимаемой в высшем смысле, став частью обычного политического организма —как это произошло с аристократией национальных государств, пришедших на смену средневековой цивилизации. Принципы чести и верности сохранялись даже тогда, когда дворянин превратился всего лишь в «слугу царя»; но такая верность, более несвязанная, даже косвенным образом, с надчеловеческим уровнем, лишилась света. Качества, сохранявшиеся в европейской знати благодаря наследственности, но не получавшие обновления в своем изначальном духе, претерпели роковое вырождение—за закатом царской духовности неотвратимо наступил закат самой аристократии и последовало наступление сил, относящихся к более низкому уровню.

Как уже отмечалось, рыцарство, как по своему духу, таки по этосу, в большей степени было органичной частью Империи, нежели церкви. Конечно, нельзя отрицать того, что защита веры была призванием рыцаря. Однако в этом в большей мере сказывалась общая склонность, свойственная воинскому сословию, посвящать себя служению надындивидуальному началу, а не какому-то конкретному вероисповеданию в узком, богословском смысле. Углубляясь в эту тему, легко заметить, что рыцарство достигало наиболее мощного расцвета именно тогда, когда было сущностно связано с теми орденами и движениями, которые церковь подозревала в «ереси» или даже подвергала преследованию. Если с традиционной точки зрения учение альбигойцев нельзя признать безупречным, тем не менее, точно так же нельзя отрицать (особенно принимая во внимание Фридриха II и арагонских королей) их связи с одним из течений в рыцарстве, которое отстаивало имперскую идею против претензий Римской курии, и в крестовых походах вполне преднамеренно продвигавшимся в сторону Иерусалима, который понимался как духовный центр, имеющий более высокий статус, нежели папский Рим [284][284]
  См. Е. Aroux, Les Mystères de la Chevalerie, cit., p. 93.


[Закрыть] .

Наиболее безупречным в этом плане был орден тамплиеров (храмовников) —воинов-аскетов, отринувших мирские удовольствия во имя суровой дисциплины, практиковавшейся не в монастырях, но на поле битвы, во имя веры, которую исповедали своей пролитой кровью и победами, а не молитвами. У храмовников существовал свой тайный обряд посвящения, детали которого, благодаря стараниям их обвинителей позднее приобретшие богохульный окрас, также имели особый смысл. Среди прочего, кандидаты на высшее посвящение должны были на первой ступени обряда отвергнуть символ креста и признать, что учение Христа не ведет к спасению. Вдобавок к этому храмовников обвиняли в тайном сговоре с «неверными», в отправлении нечестивых обрядов. Во время процесса над тамплиерами неоднократно, но тщетно заявлялось, что все эти вещи имели исключительно символический характер. По всей видимости, речь шла не о кощунственном святотатстве, а о признании того, что экзотерическая сторона христианства имеет более низкий статус, что, в свою очередь, было необходимо для восхождения к более высоким формам духовности. В общем, как некто правильно отмечал, уже само название «храмовники» подталкивает к мысли о не ком переходе на более высокую ступень. «Храм есть более величественное, более обширное, более объемлющее понятие, нежели Церковь. Храм властвует над Церковью... Церкви разрушаются, Храм стоит, [285][285]
  Cm. G. De Castro, Fratellanze segrete, cit., pp. 237-245; L. Cibrario, Descrizione storica degli Ordini cavallereschi Torino, 1850, vol. II, pp. 236 и далее. Что касается этоса тамплиеров, св. Бернар (De laude novae militiae, гл. IV) писал: «Они скромно живут в товариществе, без жен, без детей, не имея ничего своего, в том числе и воли... Обычно они не одевают яркой одежды, они покрыты пылью, их лица обожжены солнцем, а их взгляд горд и свиреп. Когда приближается битва, они вооружаются внутренне —верой, а внешне —сталью, а не украшаются и не используют роскошные седла на своих конях. Их единственное украшение —это их оружие, которое они храбро используют в великих опасностях, не боясь количества и силы врага. Они всецело полагаются на Господа, и так как они сражаются за Него, они ищут или решительной победы, или святой и почетной смерти на поле брани».


[Закрыть]как символ родства вер и вечности их духа» .

Другой характерной чертой рыцарства была их связь с Граалем. [286][286]
  См. нашу книгу Il mistero del Graal, cit., §§ 15, 24.


[Закрыть] Легенда о Граале является одной из тех легенд, в которой отражаются тайные чаяния гибеллинского рыцарства. Но и она отсылает нас к тайным корням, которые невозможно свести ни только к церкви, ни, в более широком смысле, только к христианству. Католическая традиция как таковая не знает Грааля. Более того, основные элементы легенды связаны с дохристианскими и даже скандинавско-гиперборейскими традициями. Достаточно указать здесь на то, что тот же Грааль в наиболее показательных вариантах легенды является не мистической чашей, но камнем, камнем света, светоносным, то есть люциферианским камнем; что почти все без исключения связанные с ним приключения носят в большей степени героический и инициатический, а не христианский и евхаристический характер; что Вольфрам фон Эшенбах для описания рыцарей Грааля использует слово Templeise, а тамплиерский герб —красный крест на белом поле —присутствует на одеждах рыцарей Грааля и на парусе корабля, на котором отплывает Perlesvaux (Парсифаль), чтобы уже никогда не вернуться назад, и так далее. Имеет смысл подчеркнуть то, что даже в наиболее христианизированных вариантах этой легенды сохраняются внеконфессиональные элементы. Предполагается, что Грааль, как светоносная чаша, само наличие которой вызывает некое волшебное воодушевление, предчувствие и предвкушение нечеловеческой жизни, после Последней вечери и смерти Христа была перенесена ангелами на небо, где она и останется до тех пор, пока на земле не появится племя героев, способных обеспечить ее сохранность. Вождь этого племени для этой цели должен создать орден «совершенных» или «небесных рыцарей». «Мифом» и высочайшим идеалом для средневекового рыцарства стали поиск этого земного местонахождения Грааля и присоединение к этому ордену, который часто путают с рыцарством короля Артура. Таким образом, учитывая прямую и непрерывную преемственность католической церкви от раннего христианства, тот факт, что христианизированный Грааль исчезает из мира до возникновения ордена, имеющего не священнический, но именно рыцарский характер, очевидно свидетельствует о зарождении некой новой традиции, отличной от апостольско-католической. Более того, почти во всех текстах о Граале происходит выход за рамки символики «Храма» —символа по сути своей также священнического. На смену ему приходит более ясный символ королевского двора или замка как загадочного, хорошо защищенного и труднодоступного места, где хранится Грааль. Основным мотивом как в легенде о «тайне» Грааля, так и о соединении половинок сломанного меча является возрождение царской власти —это ожидание рыцаря, который возродит павшее царство, отомстит или исцелит раненого, парализованного или только кажущегося живым короля. Косвенным образом эта тема связана также как с имперским мифом в целом, так и с идеей высшего, незримого и «полярного» центра мира. Понятно, что во всем этом цикле, столь близком средневековому рыцарскому миру, действовала традиция, имеющая мало общего с господствующей религией, даже если для того, чтобы ее передать —или скрыть —приходилось заимствовать те или иные элементы. На самом деле миф о Граале принадлежит «королевской религии» —в полном соответствии с тем, что было сказано о тайной душе рыцарства.

Если же говорить о более внешнем аспекте, затрагивающем область мировоззрения и этики, то необходимо признать ту положительную и очищающую роль, которую исполнило рыцарство по отношению к христианскому миру. Христианство смогло примириться с рыцарским этосом и сформулировать ту же идею «священной войны», лишь отказавшись от дуалистической и эскапистской духовности, которая противопоставляла его античному и традиционному миру. Ему пришлось забыть слова Августина Блаженного: «Тот, кто способен думать о войне, не испытывая глубочайшего страдания —тот воистину утратил человеческое чувство», [287][287]
  Августин, О Граде Божьем, XIX, 7.


[Закрыть] как и еще более резкие слова Тертуллиана: «Господь, приказав Петру убрать меч в ножны, обезоружил солдат»; [288][288]
  Тертуллиан, О венке (воина), XI.


[Закрыть] жертвенную смерть св. Максимилиана и св. Теогона, которые предпочли смерть воинской службе подобно св. Мартину, который накануне битвы заявил: «я воин Христов: мне сражаться не должно». Христианству пришлось признать рыцарский принцип чести наряду с христианским принципом любви, и, вопреки всему, согласится с отнюдь не евангельской, но язычески-героической моралью, которая не видела ничего еретического в словах, к примеру, Иоанна Солсберийского: «Воинское искусство, сколь необходимое, столь и достойное похвалы, создано самим Богом», дойдя до признания того, что война может представлять собой аскетический путь к бессмертию.

Благодаря этому отходу церкви от принципов, господствующих в раннем христианстве, средневековая Европа с различных точек зрения стала последним отблеском традиционного мира.