Текст книги "Восстание против современного мира"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Но даже в качестве отголоска традиция еще сохраняется. При Гогенштауфенах мир видел ее последний проблеск. Затем на смену империям пришел «империализм», и больше не осталось ни одного государства, которое представляло бы собой нечто большее, нежели светскую, партикулярную, национальную и, наконец, общественную и плебейскую организацию.

ГЛАВА 5. ТАИНСТВО ОБРЯДА

В то время как средоточием традиционного государства являлся царь божественного происхождения, обряд и верность(fides) служили двойным элементом, связующим с ним отдельные части и всякого рода деятельность, а также обеспечивающим соучастие индивидов в трансцендентном влиянии, носителем которого являлся верховный правитель.

Обряд служил первичной, связующей основой всех, мелких или крупных, традиционных организаций, но не в натуралистическом, а в указанном ранее высшем смысле. Хранителем обряда был, в первую очередь, царь; затем это было исключительным правом аристократического или жреческого сословия, магистратов (в Греции их называли ог έν ιτέλε – «совершающие жертвоприношения»), [107][107]
  См. N. D. F. de Coulanges, La Cité antique, cit., p. 211.


[Закрыть] и, наконец, patres —глав рода. Обряды и жертвоприношения обусловливались детально разработанными и тщательно соблюдаемыми традиционными нормами, не допускающими ничего произвольного или субъективного. Они были императивами, jus strictum (строгим законом). Прерванные, совершенные профаном, либо выполненные с нарушением традиционных правил обряд или жертвоприношение могли привести к катастрофе, поскольку при этом высвобождались опасные силы как в моральном, так и материальном плане, как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. С другой стороны, в древнем мире считалось, что жрец священного огня, ежедневно совершая свой обряд, тем самым «спасает» город. [108][108]
  Пиндар, Немейские оды, XI, 1-5.


[Закрыть] Учреждение обрядов, согласно дальневосточной традиции, являлось одним из трех важнейших дел, совершаемых правителем Империи; [109][109]
  Чжун юн, ХХIX, 1.


[Закрыть] обряды считались «каналами, посредством которых можно было достичь небесных путей». [110][110]
  См. Ли-цзи, VII, iv, 6: «Именно поэтому мудрецы знали, что нельзя обходиться без правил церемоний: разрушение государств, распад семей и гибель людей всегда имеют предпосылкой отказ от ритуалов благочиния». Согласно индоарийской традиции, основами всех человеческих организаций являются не только истина, порядок и аскеза, но также и ритуальные формулы и жертвоприношения (см., например, Атхарваведа, ΧII, 1,1).


[Закрыть] В индуистской традиции «место совершения жертвоприношения» считалось местопребыванием самого «порядка», puma; [111][111]
  См., например, Ригведа, X, 124. 3.


[Закрыть] красноречиво, что само слово puma (у персов артха) появляется в связи с подобными понятиями, как корень аналогичного латинского слова ritus, то есть обрядовое действие. В древней традиционной жизни —как индивидуальной, так и коллективной, —не существовало ни одного действия, которое тем или иным образом не было бы связано с определенным обрядовым элементом, служащим как бы его опорой, проводником свыше и преображающим элементом. [112][112]
  О могуществе ритуальной традиции в Древнем Риме см. V. Macchioro, Roma Capta, Principato, Messina, 1928, pp. 15 и далее.


[Закрыть] Кроме этого, традиция обрядов и жертвоприношений, наряду с традицией законов, с которой она часто пересекалась —отсюда jus sacrum (священный закон) —была связана как в личной, так и в общественной жизни с нечеловеческим или ставшим нечеловеческим существом. Все это является terra incognita для профанического, современного мышления, согласно которому любой обряд —если он уже не стал «преодоленным» предрассудком —считается чем-то чисто внешним, некой церемонией, [113][113]
  Изначальный смысл слова «церемония» нельзя установить точно. Это слово происходит от корня сгео, тождественному санскритскому корню кри – «совершать», «действовать», «создавать»: он выражал не рутинное празднование, а созидательное действие. См. L. Preller, Römische Mythologie, Berlin, 1858, p. 70. В Средние века слово ceremoniae было особым термином для обозначения магических операций.


[Закрыть] приемлемой в лучшем случае лишь благодаря своему символическому, эстетическому или эмоциональному значению. Поэтому стоит несколько подробнее остановиться здесь на отдельных аспектах и прояснить смысл этого проявления традиционного духа, после чего мы вновь вернемся к нашей основной теме.

О «жертвоприношении» в тексте, древность которого не подлежит сомнению, сказано, что Брахман, «который в начале был всей вселенной», «создал более высокую и совершенную форму самого себя», от которой произошли «божества воинов», Индра, Митра и так далее [114][114]
  См. Шатанатха-брахмана, XTV, iv, 2, 23-27; Брихадараньяка-упанишада,1, iv, 11.


[Закрыть] .

Это самопреодоление первичной силы мира, порождающее существ, которые считаются небесными архетипами, выражающими победоносную, божественную царственность, тесно связано с сутью целого класса жертвоприношений. Подобную идею можно найти в ряде других мифов, которые передают сущностное тождество героев и богов, а также воплощений сил хаоса, побеждаемых ими в битве [115][115]
  См. H. Hubert, M. Mauss, Mélanges, cit., pp. 113-116. В Брихадаранъяка-упаниишде (I, ii, 7-8) изначальный принцип говорит: «Да будет мое тело пригодным для жертвоприношения. Благодаря этому я обрету существование». Это жертвоприношение (ашвамедха) связано с солнцем.


[Закрыть] . Это представление об изначальной силе, вступающей в схватку с самой собой, высвобождающейся и восходящей к высшему состоянию бытия, которое и определяет его собственно божественный аспект —согласно Упанишаде «высший и совершенный образ самого себя» —зачастую предстает как закон, принцип порядка: так, в универсальном плане халдейский Мардук, победитель демона хаоса Тиамат предстает как организатор космоса, а в индуистской космогонии именно путем аскезы (тапас тапиате) жизненная сила порождает «Единого» творения. В скандинавской традиции аналогичная идея выражается в самораспятии Одинана космическом дереве Иггдрасиле, благодаря чему он обретает трансцендентное знание, заключенное в рунах; [116][116]
  Речи Высокого, 139.


[Закрыть] кроме того, в частной редакции этого мифа Один как верховный правитель предстает в качестве того, кто своей жертвой указывает пути, ведущие в Валгаллу, то есть совершаемое им действие позволяет приобщиться к героическому, аристократическому и ураническому бессмертию [117][117]
  Сага об Инглингах, X. См. S. Bugge, Entstehung der nordischen Götter– und Heldensagen, München, 1889, pp. 317 и далее, 422-423, где указано, что имя эддического древа Иггдрасиль, «корни которого не может найти никто из смертных» (Речи Высокого, 139-140), возможно, обозначает инструмент, использованный для жертвоприношения Игга, «Ужасного», что является одним из имен Одина.


[Закрыть] .

Согласно своему изначальному смыслу рассматриваемый нами здесь тип жертвоприношения соответствует действию, подобному рождению «бога» или «героя» или повторению действия, связанного с традицией жертвоприношения бога или героя, что возобновляет действенную силу бога или воспроизводит и продляет ее на уровне данного общества. Этот смысл находит особое выражение в египетской традиции. Считается, что Осирис научил людей обрядам, а также священному и символическому искусству построения храмов. Но он является богом обрядов также потому, что сам первый среди богов прошел через жертву и познал «смерть». Его убийство и расчленение, совершенные Сетом, позволяют ему первым «проникнуть в неведомую "другую землю" и стать первым существом, познавшим великую тайну». [118][118]
  См. A. Moret, Du caractère, cit., p. 148.


[Закрыть] Этот миф находит свое продолжение в образе Гора, сына Осириса, который спасает своего отца. Он находит «подходящие обряды» —ху, которые позволяют Осирису, перешедшему в другой мир —собственно в сверхъестественное —вернуть тот облик, которым он обладал ранее. «Через смерть и обряды Осирис, первым среди всех существ, познал таинство и новую жизнь: это знание и эта жизнь теперь стали привилегией существ, называющихся божественными. Поэтому считалось, что Осирис посвятил богов и людей в священные обряды. Он открыл небесным и земным существам путь достижения божественного состояния». [119][119]
  A. Moret, Du caractère, cit., p. 149.


[Закрыть] С тех пор поклонение любому божественному или обожествленному существу состоит в повторении таинства Осириса. Прежде всего, это относится к фараонам: жертвенную мистерию Осириса воспроизводят не только обряд коронации и торжественный обряд сед, повторяемый каждые тридцать лет, но также и повседневный обряд, целью которого является возобновление в египетском фараоне трансцендентного влияния, связанного с его функцией. Фараон считается таковым и служит Осирису, «воссоздавая его», ритуально обновляя его переход и победу. Поэтому о фараонах сказано: «Гор, создавший Отца (Осириса)», а также «Податель жизни —анха —это тот, кто при помощи обряда постоянно, подобно солнцу порождает течение божественной жизни». [120][120]
  A. Moret, Du caractère, cit., pp. 149, 153-61, 182-83. См. также выражение Рамзеса II: «Я сын, который создает голову собственного отца и дает жизнь тому, кто породил его» (127). Вход царя в тронный зал (падуат) соответствовал вхождению в другой мир (дуат), а именно мир жертвенной смерти и превосхождения.


[Закрыть] Правитель становится «Гором», спасителем Осириса и спасенным Осирисом. По той же причине в мистериях неофитам часто давалось имя того бога, который был основателем этих мистерий, а инициация повторяла действие, определяющее сущность бога, и, следовательно, подобие ему по природе, что в некоторых случаях фигурально определяют понятиями «воплощения» или «родства».

То же самое можно сказать об обряде вообще: как о культе, посвященном «герою» или главе рода, которого традиционные патрицианские роды чтили в качестве своего духовного прародителя, положившего начало их положению и праву, так и о культе законодателей, основателей какого-либо учреждения или города, рассматриваемых как нечеловеческие существа. Здесь в основе также лежало действие, подобное жертвоприношению, наделявшее сверхъестественным качеством, сохранявшимся как потенциальная духовная наследственность в потомках, или же —во втором случае —как «душа», присущая этим учреждениям, законам или городам. Различные обряды и церемонии служили именно для актуализации и сохранения изначального влияния, которое по самой своей природе было источником здоровья, удачи и «счастья».

Это прояснение смысла определенного класса традиционных обрядов позволяет установить важный момент. В традициях цивилизаций или каст, имеющих ураническое узаконение, прослеживаются два элемента. Первый —материальный и натуралистический, т. е. передача того, что связно с кровью и расой, то есть жизненной силы, берущей свое начало из нижнего мира, с участием стихийных и коллективно-наследственных влияний. Второй элемент принадлежит высшему миру и обусловлен передачей и непрерывностью в совершении обрядов, в которых заключена тайна преображения и власти, реализующиеся в указанном жизненном субстрате. Таково высшее наследие, позволяющее утвердить и усилить свойство, которым обладают «божественные предки», которое или возобновляется ex novo, или же переходит с одного уровня на другой, с которого, собственно, и начинается как царская династия, так и государство, город или храм, также как каста, род (gens) или патрицианская семья, согласно сверхъестественному аспекту «формы», торжествующей над хаосом, что находит свое выражение в высших типах традиционного общества. Именно поэтому обряды, согласно дальневосточному выражению, можно назвать «олицетворением небесного закона» [121][121]
  Чжун юн, ΧΧVII, 6.


[Закрыть] .

Рассматривая ритуальное действие как таковое в высшей степени —жертвоприношение —в его наиболее завершенной форме (например, ведического типа), можно выделить в нем три стадии. Прежде всего, происходит ритуальное и духовное очищение того, кто приносит жертву, направленное как на то, чтобы помочь ему войти в реальный контакт с невидимыми силами, таки на усиление его способности к действенной связи с ними. За этим следует процесс заклинания, способствующий насыщению этими энергиями либо приносящего жертву, либо жертвы, либо и того, и другого; или же, наконец, некоего третьего элемента в зависимости от типа обряда. Наконец, действие, обуславливающее кризис (к примеру, убийство жертвы) и «актуализирующее» бога из субстанции определенных сил. [122][122]
  См. H. Hubert, M. Mauss, Mélanges, cit, pp. 9-130; Introduzione alla magia (1956).


[Закрыть] За исключением тех случаев, когда обряд служил созданию новой сущности, которая должна была стать «душой» или «гением» новой традиции, города, храма и так далее (поскольку постройка городов и храмов традиционно имела дополнительный сверхъестественный смысл), [123][123]
  Что касается нового города, то именно создание τύχη πόλεως в цивилизациях высшего типа отождествлялось с «царской удачей» (τύχη βαςίλεως). Рассматривать такие сущности только как «персонифицированные абстракции» означает принимать перспективу профанного знания. В Древнем Египте божественный царь руководил обрядами, связанными со строительством новых храмов; он даже символически и ритуально совершал первые шаги в процессе строительства. К обычным строительным материалам он добавлял золото и серебро, символизирующие божественный элемент, который он даровал (силой своего присутствия и обряда) видимому зданию в качестве его души. В этом отношении он действовал в качестве духа «вечного деяния», и в некоторых надписях присутствует фраза «Царь оплодотворил землю, которая станет обиталищем богов» (см. A. Moret, Du caractère, cit., pp. 132 и далее).


[Закрыть] происходил некий процесс, который можно определить как развязывание или размораживание. Иными словами, при помощи заклинаний восстанавливалась связь с низшими силами, составляющими субстрат изначального обожествления, а также воспроизводилось то насильственное действие, посредством которого эти силы отчуждались от самих себя и высвобождались в высшей форме. Теперь становится понятной опасность, которую представляет собой воспроизведение традиционного обряда, а также почему приносящего жертву называли «мужественным героем». [124][124]
  Ригведа, 1,40,3.


[Закрыть] Неудачный, прерванный или искаженный по сравнению с изначальным образцом обряд ранит и расчленяет «бога»: это кощунство (sacrilegium). Изменение закона приводит к тому, что печать сверхъестественного владычества оказывается сломанной, и темные, двусмысленные, опасные силы вырываются на свободу. Но и небрежно проведенный обряд приводит к тем же последствиям: он ослабляет присутствие «бога» в нарушителях обряда и, соответственно, усиливает те энергии, которые в самом «боге» представлены в укрощенном и преображенном виде: приоткрываются врата хаоса. Напротив, жертвоприношение, исполненное точно и правильно, рассматривается как действие, посредством которого люди поддерживают богов, а боги —людей, для высшего блага обоих. [125][125]
  Бхагават-гита, III, 11. В другом тексте сказано, что жертва —это пища для богов и «начало их жизни» (Шатапатха-брахмана, VIII, 1,2,10; XIV, 111,2,1).


[Закрыть] Того, кто не исполняет обрядов, ожидают «ады», [126][126]
  Бхагават-гита, I,44.


[Закрыть] поскольку они отрекаются от приобщения к сверхъестественному порядку, нисходя до состояния низшей природы. Утверждалось, что лишь жертвоприношение не создает «уз» [127][127]
  Бхагават-гита, III, 9.


[Закрыть] .

Олимпиодор[128][128]
  Олимпиодор Младший (495-570) —философ-неоплатоник, представитель Александрийской школы неоплатонизма, последний философ языческой традиции неоплатонизма в Александрии. —прим. перев.


[Закрыть] писал, что мир —это великий символ, поскольку он представляет в ощутимом виде невидимые силы. Согласно Плутарху, «между вещами высшего порядка, как и между естественными вещами, существуют тайные связи и соответствия, о которых невозможно судить при отсутствии опыта, традиций и согласия всех людей». [129][129]
  Плутарх, Моралии. Почему божество медлит с воздаянием, ХХVIII.


[Закрыть]Другое характерное выражение принадлежит еврейскому эзотеризму: «Для того чтобы нечто произошло в мире дольнем, необходимо, чтобы соответствующее событие свершилось в мире горнем, все происходящее в мире дольнем, является отражением мира горнего... Высший мир движим импульсом этого низшего мира и наоборот. Дым [от жертвоприношений], вздымающийся с земли зажигает небесные светильники, так что все огни сверкают в небе: тем освящаются все миры». [130][130]
  Зоар, 1,208а; II, 244а.


[Закрыть] Это можно назвать общим символом веры всех цивилизаций традиционного типа. Для современного человека причины и следствия располагаются на физическом плане, во времени и пространстве. Для традиционного человека физический уровень содержит лишь следствия, а все причины в посюстороннем мире являются свершившимися в потустороннем, невидимом мире. С этой точки зрения также становится понятно, почему обряд был непременным условием во всех делах, судьбах и типах традиционной жизни. Обеспечение при помощи обряда событий, отношений, победы, защиты, в общем —подготовка причин в невидимом, считалось действием в высшем смысле. В ином случае всякое материальное действие было изначально обречено на неудачу, а душа человека —недостаточно защищена от темных и неуловимых сил, действующих в страстях, мыслях и человеческих стремлениях, как в индивидуальном, так и в коллективном плане, за кулисами природы и истории.

После добавления этих соображений к выше изложенному совершенно перестает удивлять тот факт, что традиционно совершение обряда лежало в основе иерархического разделения и, вообще, было тесно связано со всякой властью как с точки зрения государства, так и рода, и семьи. Можно целиком отвергать традиционный мир, но невозможно отрицать глубинную, логическую связь всех его частей, если понятно, на какой основе он зиждился.

ГЛАВА 6. ИСКОННАЯ ПРИРОДА АРИСТОКРАТИИ

Примером одного из наиболее тщательных приложений вышеизложенных принципов служит индоарийская цивилизация. В этой цивилизации каста брахманов не была вершиной социальной иерархии в силу своего материального могущества, богатства, или даже из-за своей квазицерковной организации: ее верховный по отношению к прочим кастам статус определяли лишь священные обряды, являвшиеся ее привилегией. Наделяя тех, кто совершал их, некоторым внушавшим ужас, но благотворным психическим могуществом, обряды и священно служения позволяли брахманам иметь ту же природу, что и пробужденные ими силы. Это качество не только оставалось неизменным в человеке навечно, но и наделяло его превосходством, из-за которого он внушал другим почтение и страх, а также передавалось его потомкам. Проникнув в кровь как некий вид наследия, это качество становилось характерной чертой расы, активированной в индивидах благодаря обряду инициации. [131][131]
  Брахмана, которого сравнивали с солнцем, часто считали имевшим поддержку сияющей энергии или великолепия (теджас), которую он черпал из собственной жизненной силы посредством своего «духовного знания». См. Шатапатха-брахмана, ХIII, ii, 6, 10; Парикшита, II,.


[Закрыть]Достоинство касты определялось двумя признаками: сложностью и полезностью исполняемых функций. Исходя из вышеизложенных установок, в мире Традиции ничто не лелеялось больше, чем духовные влияния, которые могли активизироваться благодаря обряду. [132][132]
  В дальневосточной традиции тип истинного государя часто связывался с тем, для кого «нет ничего более очевидного, чем тайны сознания, нет ничего более проявленного, чем мельчайшее действие»; отсюда также те «обширные и глубокие силы неба и земли», которые «хотя тонки и незаметны, проявляются в телесной форме существ» (см. Чжун юн, I, 3; XVI, 1, 5). Это тот план, на котором работает ритуал.


[Закрыть] Ничто не представлялось более сложным, чем вступление в реальные и действующие отношения с невидимыми силами, готовыми сокрушить неосмотрительного человека, посмевшего столкнуться с ними без обладания достаточной квалификацией и знанием. По этой причине каста брахманов, вопреки тому факту, что она была разбросана по всей Индии, могла убедительно демонстрировать уважение масс и обладать престижем, каковым никогда не обладали тираны, сколь угодно могущественные [133][133]
  См. С Bougie, Essai sur le régime des castes, Paris, 1908, pp. 48-50, 80-81,173,191. Касательно оснований авторитета брахманов см. Законы Ману, IX, 314-317.


[Закрыть] .

В Китае, как и в Греции и в Древнем Риме, аристократия по своей сути характеризовалась обладанием и исполнением ритуалов, связанных с божественной силой, исходившей от основателя рода. В Китае только аристократы практиковали обряды (и-ли), в то время как у плебеев были лишь обычаи (су). Есть китайское выражение «Обряды не являются наследием простолюдинов», [134][134]
  Ли-цзи, I, 53. См. H. Maspéro, La Chine anique, cit., p. 108: «Религия в Древнем Китае была по своей сути аристократической; она принадлежала в некотором роде патрициям; она была больше других вещей их собственностью; только они имели право на культ, и даже, если смотреть шире, на sacra, при помощи добродетели —mе —их предков, в то время как у плебеев без предков не было никаких прав; только у них были личные связи с богами».


[Закрыть] отсылающее к известному высказыванию Аппия Клавдия «Предсказания авгуров являются прерогативой патрициев» (Auspicia sunt patrum). Одно латинское выражение характеризовало плебеев как gentem non habent —людей, не имевших ни обрядов, ни предков. Поэтому в Древнем Риме патриции рассматривали плебейский образ жизни и принцип выбора полового партнера как аналогичные процессам в животном мире (more ferarum). Таким образом, сверхъестественный элемент был основанием идеи традиционной аристократиии законной королевской власти: древнего аристократа характеризовало не просто биологическое наследие и расовый отбор, а скорее священная традиция. На самом деле даже животные могут иметь биологическую и расовую чистоту. В конце концов, в кастовой системе законы крови, наследования и эндогамных ограничений относились не только к брахманам, но и к другим кастам. Плебею недоставало предков не в этом смысле: истинный принцип различия между аристократом и плебеем состоял в том, что предки плебеев и рабов не были «божественными» (divi parentas), в отличие от предков аристократических родов. Никакое трансцендентное качество или «форма», связанные с острогой и тайной ритуальной традиций, не передавались им через кровь. Плебеям недоставало той силы, благодаря которой члены аристократии могли непосредственно отправлять собственные культы или быть членами жреческого класса (что имело место в античном мире, у древних скандинавов и германцев, на Дальнем Востоке и так далее). Плебеи не имели привилегии второго рождения, которое характеризовало арья (благородных), и даже «Законы Ману» [135][135]
  Законы Ману, II, 172; см. II, 157-158; II, 103; II, 39.


[Закрыть] не колеблясь говорят, что даже арья не обладает превосходством над шудрой, пока не родился заново. Плебеи не были очищены ни одним из трех небесных огней, которые, как считалось в Древнем Иране, являлись скрытыми душами трех высших каст империи. Плебеям также недоставало «солнечного» элемента, который характеризовал расу инков в Древнем Перу. Смешанность плебеев была безграничной, у них не было собственного культа, и у них не было отца-основателя в высшем смысле (patrem ciere non possunt) [136][136]
  В мифическом описании основания каст (в том виде, в каком оно передается у брахманов) каждой из трех высших каст соответствует группа божеств, в то время как у шудр нет никакого собственного бога, которому можно было возносить молитвы и приносить жертвоприношения (см. А. Weber, Indische Studien, Leipzig, 1868, vol. X, p. 8), они не могли использовать священные формулы —мантры —для своих браков (vol. X, р. 21).


[Закрыть] .По этой причине плебейская религия не могла не иметь коллективный и хтонический характер. В Индии их религия характеризовалась сумасбродными и экстатичными формами, в большей или меньшей степени связанными с до арийским расовым субстратом. В средиземноморских цивилизациях религия плебеев характеризовалась культом матерей и подземными силами вместо сияющих форм героической и олимпийской традиции. Плебеи, которых в Древнем Риме называли «детьми земли», имели религиозную приверженность женским божествам земли. Даже в Китае официальная аристократическая религия противопоставляла себя практикам тех, кого часто называли «одержимыми» (линбао), а также народным монгольским и шаманским культам.

Мы также обнаруживаем сверхъестественную концепцию аристократии в древнегерманской традиции —не только потому, что в этой традиции каждый вождь был одновременно верховным жрецом своих людей и земель, но и потому, что наличия в предках божественного существа было достаточно для отделения семьи от всех остальных: король избирался исключительно из числа членов этих привилегированных семей. По этой причине король обладал иным достоинством, чем, например, военачальник (dux или heritzogo), который временами назначался для военных действий благодаря признанию его личных воинских талантов. По всей видимости, древние норвежские короли проводили обряды сами, без помощи жреческого класса. [137][137]
  См. W. Golther, Hanbuch, cit., pp. 610, 619.


[Закрыть] Даже среди так называемых первобытных народов те, кто не прошел посвящения, имели низкий статус и лишались всех военных и политических привилегий своего клана. До испытания обрядами, предназначенными преобразить внутреннюю сущность человека и часто связанными с тяжелыми испытаниями и с периодом изоляции, индивид не считался истинным мужчиной, а рассматривался как существо той же категории, что и женщины, дети и животные. Он становился частью общности настоящих мужчин, управляющих обществом, лишь через новую жизнь, к которой он пробуждался посредством инициации, если он узнал «тайну» или присоединился к ордену. [138][138]
  См. H. Webster, Primitive Secret Societies.


[Закрыть] Когда индивид познавал эту новую жизнь, которая была практически «не связана с прошлой», он получал новое имя, новый язык и новые функции. Таким образом, такие авторы, как X. Шурц (H. Schurtz), небезосновательно видели в этом зачаток истинной политической общности; эта проницательность подтверждает наши слова, сказанные ранее относительно отличий уровня, свойственного любому традиционному государству, от уровня, типичного для объединений, построенных лишь на натуралистических предпосылках. Эти «мужские союзы» (Männerbunde), в которые вступали после перерождения, даровавшего подлинное возмужание и отличавшего личность от прочих членов сообщества, обладали властью (Imperium) и неоспоримым престижем [139][139]
  См. A. van Gennep, Les rites de passage, Paris, 1909. Касательно мужественности в возвышенном, а не в натуралистическом смысле можно сослаться на латинский термин vir как противоположность homo. Дж. Вико (Новая наука, Ш,41) уже отмечал, что этот термин определял особое достоинство, поскольку он указывал не только на человека, заключившего брак с женщиной патрицианского рода, но также и на аристократию; он относился к членам магистрата(duumviri, decemviri), жрецам (quindicemviri, vigintiviri), судьям (centemviri),поскольку «термин vir обозначал мудрость, священство, монархию; так как ранее уже было продемонстрировано, что это формировало определенное качество в представителе первых отцов в государстве, состоящем из семей».


[Закрыть] .

Только с недавних времен аристократия, как и королевские семьи, стала лишь светским и политическим явлением. Вначале же аристократия и королевское величие были основаны на характере, чистоте крови, чести, храбрости и верности, наnoblesse d'épée [140][140]
  Дословно «благородство шпаги» (франц.), также выражение означает дворянство, приобретенное военной службой. —прим. перев.


[Закрыть] и на noblesse de coeur. [141][141]
  Благородство сердца (франц.) —прим. перев.


[Закрыть] В более поздние времена возникло плебейское восприятие аристократии, которое отрицает даже привилегии крови и традиций.

Типичный пример этой второй точки зрения —так называемая культурная аристократия, или аристократия интеллектуалов, возникшая в качестве побочного продукта буржуазной цивилизации. В ходе переписи, проводившейся во времена Фридриха Великого, глава древней немецкой дворянской семьи остроумно ответил: «Analphabet wegen des höhen Adels», [142][142]
  Неграмотный в силу большой знатности (нем.) —прим. перев.


[Закрыть] сославшись на древнее представление о британских лордах, которые считались «сведущими в законах, даже если не умеют читать». В контексте нормального иерархического взгляда принцип, определявший точные онтологические и сущностные различия между людьми и лежащий в основе понятия аристократии и ее привилегий, носил не «интеллектуальный», а «духовный» характер. Эта традиция сохранилась, хотя и в ослабленной форме, до времен рыцарского дворянства, где она была воплощена в несколько аскетическом и сакральном аспекте в великих средневековых рыцарских орденах. В той точке дворянство еще имело свой ориентир в священном, но не внутри себя, а снаружи —в отдельном классе, а именно в духовенстве, хотя духовенство того времени и представляло духовность, сильно отличавшуюся от духовности изначальных элит.

Ритуальный и сакральный элемент был основой власти как высших каст, так и отца древней аристократической семьи. В западных арийских обществах, таких как Греция и Рим, pater familias обладал статусом, схожим со статусом короля-жреца. Термин pater являлся синонимом слова «король» (отсюда слова rex, άναξ, βασιλεύς), он передавал идею духовного авторитета, силы и величественного достоинства. [143][143]
  См. F. Funck-Benetano, La famiglia fa lo Stato, Roma, 1909, pp 4-5.


[Закрыть] Согласно некоторым воззрениям, с которыми мы всецело согласны, государство —это приложение в большем масштабе того же принципа, что лежит в основе аристократической семьи. Вследствие этого pater, хотя он был военачальником и владыкой справедливости своих родственников и рабов, in primes et ante omnia [144][144]
  В первую очередь (лат.) —прим. перев.


[Закрыть] был человеком, уполномоченным исполнять традиционные обряды и священнодействия, характерные для каждой семьи —обряды и священнодействия, составлявшие ее нечеловеческое наследие.

Это наследие, исходившее от отца-основателя, представлялось в виде огня (например, тридцать огней тридцати семей, окружавших центральный огонь Весты в Древнем Риме). Этот огонь, который поддерживался при помощи особых веществ и зажигался согласно особым обрядам и тайным нормам, должен был поддерживаться горящим во все времена, каждой семьей в качестве живого и осязаемого свидетельства ее божественного наследия. Отец был жрецом-мужчиной, ответственным за заботу о священном семейном огне, но также он был тем, кто должен был представать как «герой» перед своими детьми, родственниками и слугами; или как живой посредник всех действенных отношений со сверхъестественным; или как высший человек, оживляющий мистическую силу ритуала, представленную в субстанции огня; или как воплощение «порядка», каковым был Агни для индоариев; или как принцип, «приводящий к нам богов»; или как перворожденный от порядка; или как «сын силы»; [145][145]
  Ригведа, I,1, 7-8; I,13, 1; X, 5, 7; VII, 3, 8.


[Закрыть] или как «тот, что ведет нас прочь от этого мира, к высшим измерениям, в мир истинного действия». [146][146]
  Атхарваведа, VI, 120, 1. Выражение отсылает к гархапатья-агни, который, в числе трех огней, относится к pater или главе семьи.


[Закрыть] Главным долгом pater было предохранять «огонь от угасания», чтобы он мог продолжать воспроизводить, увековечивать и питать мистическую победу предка; [147][147]
  «Отец —это огонь семьи», Законы Ману, II, 231. Поддерживать горение священного огня —долг движъя, дваждырожденных, составляющих три высшие касты (II, 108). Сейчас невозможно подробнее разобрать эту краткую отсылку к традиционному культу огня. Позже мы более подробно остановимся на роли, которую выполняли мужчина и женщина в культе огня, семье и общественной жизни.


[Закрыть] эта ответственность перед огнем была воплощением «царственного» компонента его семьи, в которой pater исполнял роль «властелина копья и богослужения». Таким образом, pater действительно составлял центр семьи: весь строгий устав традиционных отеческих прав истекал из его центра в качестве естественного следствия, и он продолжал существовать, даже когда осведомленность о его исконном основании была утеряна. В Древнем Риме любой, кто, как и pater, имел ius quiritium (право нести копье и проводить жертвоприношения), также имел право на владение землей, и его привилегии никогда не могли быть отменены. Он говорил от имени богов и от имени власти. Так же, как и боги, он выражал себя через символизм и знаки. Он был «нематериальным». Первоначально не представлялось возможным (nulla auctoritas) законно привлекать аристократа к ответственности, так как он расценивался как наместник богов, как король в недавние времена. Если аристократ совершал преступление в своем mundus, [148][148]
  Мир (лат.) —прим. перев.


[Закрыть] суд лишь провозглашал его поступок дурным (improbe factum). Его права над собственными родственниками были абсолютными: ius vitae necisque. [149][149]
  Власть над жизнью и смертью (лат.) —прим. перев.


[Закрыть] Его сверхчеловеческая сущность делала естественным для него по собственному усмотрению продавать или даже предавать смерти своих детей. [150][150]
  Касательно вышеизложенных выражений см. M. Michelet, Histoire de la republique romaine, Paris, 1843, vol. I, pp. 138, 144-146. Схожие элементы можно найти даже в более поздних традициях. Британские лорды изначально рассматривались как полубоги, стоявшие на одной ступени с королем. Согласно закону, провозглашенному Эдуардом VI, они обладали привилегией простого убийства.


[Закрыть] В подобном духе определялись выражения того, что Вико верно назвал «естественными правами героя» или «божественными правами героических людей».

Согласно аристократической традиции, обряд, соответствовавший «ураническому» компоненту, обладал главенствующей ролью по сравнению с прочими элементами той же традиции, связанными с природой: это можно установить из нескольких аспектов древних греко-римских законов. Было верно сказано, что «то, что в древности объединяло членов семьи, было чем-то большим, нежели рождение, чувства и физическая сила; это был культ очага и предков. Этот культ делал семью единым организмом, в этом мире и в следующем. Древняя семья была больше религиозным, чем природным объединением» [151][151]
  N. D. Fustel de Coulanges, La Cité Antique, cit, p. 40; см. p. 105.


[Закрыть] .

Общий обряд составлял истинные узы семейного единства и часто даже сами родовые связи. Если постороннему было разрешено принять в нем участие, он таким образом становился приемным сыном, который обладал теми же привилегиями, которые могли быть отняты у изгнанного из семьи или пренебрегавшего семейными обрядами биологического сына. Это очевидно означает, что, согласно традиционной идее, обряд, а некровное родство, обладал силой объединять или разъединять людей. [152][152]
  В Риме существовало две разновидности брака: одна была связана с хтоническим, а другая —с «ураническим» компонентом римской цивилизации. Первый тип представлял собой светский и практический брак, в котором женщина рассматривалась как простая собственность, передававшаяся in manum viri (дословно «в руки мужа» —прим. перев.); второй тип являл собой ритуальный и священный брак, confarreatio, рассматриваемый как таинство, как священный союз —ίερόζ γάμοζ (Дионисий Галикарнасский, Римские древности, II, 25, 4-5).Насчет этого см. A. Piganiol, Essai sur les origines de Rome, Paris, 1917, pp. 164 и далее, где, однако, автор следует ложной идее, согласно которой ритуальный вид брака имел жреческий, а не аристократический характер. Эта идея, скорее всего, обусловлена приписыванием традиционной аристократии материалистической и исключительно воинской сути. Эллинистическим эквивалентом confarreatio является έγγύησιζ; сакральный элемент в агаnе (любовь —прим. перев.) считался настолько важным, что без него законность брака могла быть оспорена.


[Закрыть] В Индии, Греции, Риме женщина должна была мистически присоединиться к семье или роду будущего мужа при помощи участия в обряде: [153][153]
  См. Ригведа, Х,85,40.


[Закрыть] прежде чем стать невестой мужчины, она становилась невестой Агни или мистического огня. [154][154]
  См. N. D. Fustel de Coulanges, La Cité Antique, cit., p. 41.


[Закрыть] Те, кому было разрешено принимать участие в культе аристократического сословия, в связи с этим получали право на облагораживающее мистическое приобщение, дарующее им привилегии некоторого рода, которому в то же время они вверяли своих будущих отпрысков. Следовательно, можно понимать священный аспект феодального принципа как появившийся ранее в Древнем Египте, так как через «дар жизни», исходивший из него, король собирал вокруг себя круг преданных подданных, которые возвышались до жреческого достоинства. [155][155]
  Cm. A. Moret, Du caractère, cit., p. 206.


[Закрыть] Аналогичные идеи можно найти в Перу у инков, «детей солнца», и, в известной мере, даже среди японского феодального дворянства.

В Индии можно найти идею (которая сводится к доктрине «жертвоприношений» в целом) о фамильной линии отпрысков мужского пола (перворожденных), которая напрямую связана с вопросом бессмертия. Первенец —единственный, кто обладает правом пробудить Индру, небесного бога войны —рассматривался как тот, кто своим рождением освобождал отца от его долга перед предками; таким образом, сказано, что первенец «освобождает» и «спасает» (траяте) предков в другом мире. Первенец, стоящий на «поле брани», представленным земным существованием, подтверждает и продолжает линию влияния, составляющую сущность предков; он несет ее далее в крови в качестве очищающего огня. Здесь имеет значение то, что считалось, что первенец рождается в порядке исполнения долга перед этим обрядовым обязательством, которое не затрагивается влиянием человеческих чувств или связей [156][156]
  См. Законы Many, IX, 166-7, 126, 138-9.


[Закрыть] .

Следовательно, вполне возможно, что в некоторых случаях семья происходила посредством адаптации из союза высшего, чисто духовного типа, имевшегося в более древние времена. Например, Лао-цзы[157][157]
  Дао дэ цзин 18.


[Закрыть] намекал на то, что семья возникла в итоге прямых отношений, при помощи крови, с первоочередным духовным принципом. Похожая идея в качестве остатка все еще отдается эхом в приоритете духовного отцовства над биологическим или «второго рождения» над естественным, обнаруживаемом в некоторых традициях. В Древнем Риме, к примеру, мы можем сослаться на внутренний аспект достоинства, даруемого в момент «усыновления», которое понималось как нематериальное и сверхъестественное родство, и которое находилось, как считалось, под защитой олимпийских божеств; в какое-то время усыновление также было избрано в качестве основы для преемственности имперской функции. [158][158]
  См. J. J. Bahofen, Die Sage von Tanasquil, Basel, 1870, intr.


[Закрыть] Согласно древнему индийскому тексту, «то, что мать и отец произвели его в обоюдном желании и он был зарожден во чреве, он должен оценивать как простое начало существования. Но рождение, которое дает ему учитель... является реальным, свободным от старости и смерти» [159][159]
  Законы Ману, II, 147-148.


[Закрыть] .

Таким образом, естественные взаимоотношения не просто вторичны, но также могли быть обращены в свою противоположность; согласно тому же тексту «брахман, дающий ведическое рождение человеку старше и обучающий его собственным обязанностям, согласно закону, становится его отцом, даже если сам он ребенок». [160][160]
  Законы Maну, II, 150-153.


[Закрыть] Где бы закон patria potestas ни рассматривался с социальной или юридической точки зрения как абсолютный и почти что сверхчеловеческий, такой закон мог носить духовный характер, только если имел (или изначально имел) подобное оправдание в смысле духовного отцовства, а также если он относился к кровным узам так, как «душа» относится к «телу» в органическом единстве рода. Мы не будем останавливаться на этих концепциях, однако примечательно, что комплекс древних верований также обуславливает идею единства, имеющего не просто физиологический, но также и психически-духовный характер.