Текст книги "Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии"

ГЛАВА XV. Завоевание Азии

Завоевание персидской монархии, о каком мечтал Филипп, казалось в середине IV века сравнительно легким предприятием. Персы уже двести лет властвовали над Азией, но и теперь они были не менее чужды своим подданным, чем в первый день своего господства; они ничего не сделали, чтобы сплотить тот конгломерат народов, который повиновался скипетру персидского царя, в единое государство, и только грубая сила теперь, как и вначале, не давала распасться обширной державе. А сама господствующая народность осталась тем же, чем она была во времена Кира, и под лоском вавилонской полуобразованности, усвоенным к этому времени руководящими классами, старое варварство казалось тем более отвратительным. Особенно отталкивающее впечатление производило оно в области уголовного права; осужденного преступника калечили, или с него сдирали кожу, или его закапывали живым, не говоря уже о других утонченных изобретениях персидских палачей. При этом жизнь и имущество подданных не были ничем обеспечены; все зависело от произвола царя и придворных сановников, в провинциях – от произвола правителей.

Правда, с течением времени персы не могли не убедиться в интеллектуальном и особенно военном превосходстве эллинов. В эпоху Пелопоннесской войны сатрапы приморских провинций начали принимать к себе на службу греческих наемников; поход Кира Младшего и его десяти тысяч наглядно доказал центральному правительству негодность восточной пехоты по сравнению с греческими гоплитами. С тех пор греческие наемники сделались постоянной частью персидской армии, и число их все более возрастало; над этими греческими отрядами приходилось ставить командирами, разумеется, греческих же генералов. Но с остальной армией эти отряды связывались совершенно механическим образом: персидские войска оставались тем же, чем они были раньше, и правительство не делало даже попыток преобразовать их по греческому образцу в смысле вооружения или тактической выучки. Притом, греческих офицеров всегда оставляли на второстепенных постах, где воля персидских полководцев, которым они были подчинены, постоянно стесняла свободу их действий; а персидские сановники, которым вручалось высшее начальство над царскими армиями, были почти все без исключения совершенно неспособны к военному делу, обыкновенно завидовали друг другу и еще более греческим офицерам, что очень часто делало невозможными плодотворные совместные действия различных частей армии. Естественным результатом этих условий было то, что персидские армии, несмотря на громадные средства, которыми располагал царь, большею частью или совсем ничего не достигали, или осуществляли намеченный план лишь после несоразмерно долгого времени.

Если при таких условиях держава не распадалась, то этим она была обязана вечному разладу среди эллинов и рабскому духу большинства подвластных ей племен, особенно семитов бассейна Евфрата и Тигра. Только Египет в конце V века нашел в себе силу свергнуть чужеземное иго, и с тех пор в береговых провинциях монархии почти не прекращались восстания против царя. Но так как почти все эти мятежи были делом рук сатрапов, народы же оставались безучастными, то центральное правительство рано или поздно подавляло все возникавшие смуты.

Гораздо большего напряжения требовала борьба с Египтом, где сопротивление против царя черпало силы в национальной идее и характер страны в значительной степени облегчал оборону. Поэтому все усилия, какие были употреблены для покорения Египта в течение долгого царствования Артаксеркса, остались бесплодными; мало того, египтяне даже сами сумели перейти в наступление против Сирии, впрочем, со столь же малым успехом, с каким персы действовали против Египта.

Когда затем царь Артаксеркс III Ох наследовал своему отцу и утвердился на престоле, он возобновил попытки к покорению Нильской долины. Сам царь стал во главе своей армии; но афинянин Диофант и спартанец Ламий так хорошо организовали оборону Египта, что ему пришлось вернуться ни с чем (около 351 г.).

Это поражение тем сильнее поколебало престиж Персии в пограничных с Египтом провинциях, что понес его сам царь. Вследствие этого против персидского владычества восстали финикийские города, и во главе их богатый Сидон со своим царем Тенном. Персидские чиновники были умерщвлены, заготовленные для египетской войны запасы сожжены, царские сады опустошены. Затем финикийцы заключили союз с царем Египта Нектанебом, и он тотчас прислал им вспомогательный отряд из четырех тыс. греческих наемников под начальством родосца Ментора, который после бегства своего шурина Артабаза из Фригии вступил в египетскую службу. Сатрапы Сирии и Киликии, прибывшие, чтобы подавить восстание, были разбиты Ментором и принуждены удалиться из Финикии.

После этого и Кипр примкнул к восстанию. Там Эвагор Саламинский был в 374/373 г. убит, кажется, по наущению своего собственного сына Никокла, который и унаследовал после него престол. Новый государь был, подобно отцу, очень образованным человеком (он поддерживал близкие отношения с Исократом), но вместе с тем жестоким и развратным деспотом. В конце концов и он пал от руки убийцы; престол занял его сын Эвагор, который затем был изгнан другим принцем из царского дома, Пнитагором. Эвагор бежал к персидскому царю, и, может быть, именно это обстоятельство побудило Пнитагора примкнуть к восстанию. Его примеру последовали мелкие государства, и вскоре весь Кипр был охвачен восстанием против персидского владычества.

Так как после отложения Финикии у царя не было собственного флота, то вернуть остров к покорности было поручено Идриею Карийскому. Он отправил к Кипру 40 триер и 8000 греческих наемников под командою афинянина Фокиона и изгнанного царя саламинского Эвагора; из Сирии и Киликии пришли подкрепления, и мелкие города скоро удалось покорить. Но осада Саламина оставалась безуспешной, и в конце концов царь принужден был признать Пнитагора властелином города. Так окончилось кипрское восстание (350 г.).

После этого сам Артаксеркс III Ох во главе большой армии выступил против Финикии. Благодаря измене своего царя Тенна и предводителя наемников Ментора Сидон был взят; когда неприятель уже ворвался в город и надежды на спасение больше не было, граждане сами подожгли свои дома и большею частью побросались в огонь. Царя Тенна Артаксеркс в награду за измену велел казнить, а Ментора принял в свою службу и вверил ему высокий пост. Страшная кара, постигшая Сидон, заставила остальные города Финикии изъявить покорность (около 345 г.). Таким образом, царь развязал себе руки для нового похода против Египта.

Артаксеркс III еще до падения Сидона обратился к дружественным ему греческим государствам с просьбою о присылке вспомогательных войск; теперь Фивы прислали тысячу, Аргос три тыс. гоплитов, а Афины и Спарта обещали по крайней мере соблюдать нейтралитет. Подкрепленное этими отрядами, персидское войско двинулось в Египет. Страна была отлично укреплена и 100 тыс. человек стояли наготове для обороны, в том числе 20 тыс. греческих наемников; но вместо того, чтобы поручить руководство военными действиями какому-нибудь способному греческому полководцу, царь Нектанеб II сам принял на себя верховное начальство, что было ему совершенно не по силам. Первое нападение фиванцев на пограничную крепость Пелусий у устья восточного рукава Нила было, правда, отражено благодаря храбрости греческого гарнизона. Но вскоре аргосскому стратегу Никострату удалось провести в реку царскую эскадру из восьмидесяти триер и высадить свои войска на берег в тылу врага. Полководец Нектанеба, Клиний из Коса, поспешивший с 7 тыс. человек навстречу неприятелю, был разбит Никостратом, причем и сам пал вместе с большею частью своего войска. После этого царь Нектанеб счел необходимым покинуть свою позицию на восточном берегу Дельты и с ядром своего войска вернулся в свою столицу Мемфис, последствием чего была сдача Пелусия фиванцам. Тем временем Ментор и царский евнух Багой с главной персидской армией беспрепятственно подвигались вверх по течению Нила. От имени Артаксеркса они провозглашали амнистию всем, кто добровольно покорится, и этим побудили важную крепость Бубастис сдаться; примеру ее тотчас последовали многие другие города. Ввиду повсеместных отложений Нектанеб не решился довести дело до осады Мемфиса; собрав свои сокровища, он сел на корабль и бежал в Эфиопию. Царь Артаксеркс беспрепятственно вступил в Мемфис, и вскоре весь Египет лежал у его ног (приблизительно весною 344 г.). Старое царство фараонов было уничтожено навсегда. С тех пор и до наших дней на берегах Нила властвовали чужеземцы.

Покоренная страна, конечно, тяжко поплатилась. Важнейшие города были лишены стен, многие богатые святилища ограблены, да и вообще религиозные чувства побежденных подверглись разного рода оскорблениям. Греческие союзники царя, которым он главным образом и был обязан своей победою, были щедро награждены и отпущены на родину. Оба главнокомандующих царской армии, Багой и Ментор, были осыпаны всевозможными почестями. Багой был назначен начальником царской гвардии, хилиархом, как говорили греки; занимая этот пост, он являлся по рангу первым лицом после царя и, пока жил Артаксеркс, да и после его смерти он фактически был властелином монархии. Ментор, который во время похода вступил в неразрывную дружбу с Багоем, был назначен главнокомандующим в приморских провинциях. Его брат Мемнон и шурин Артабаз были по его просьбе прощены и получили разрешение вернуться из изгнания; однако своей старой сатрапии Артабаз уже не получил.

Эти события сразу изменили политическое положение. Персидская монархия, которая до сих пор употребляла все свои силы на то, чтобы вернуть себе свои собственные владения, теперь снова получила возможность действовать вовне; а главное, благодаря покорению Финикии, Кипра и Египта, она снова сделалась великой морской державой. Если Филипп после Филократова мира серьезно замышлял освободительную войну против Персии, и именно с этой целью добивался соглашения с Афинами, то осуществление этого плана приходилось теперь отложить до лучших времен. Напротив, теперь надо было позаботиться о том, чтобы Персия не вмешалась в греческие дела. Ввиду этого Филипп постарался сблизиться с персидским царем, в чем ему помогли его дружественные отношения с Артабазом, шурином Ментора, и с братом последнего Мемноном. В конце концов между Македонией и Персией был заключен мирный и союзный договор. Филиппу была предоставлена в Европе полная свобода действий, взамен чего он порвал с мятежными династами Малой Азии, особенно с Гермием, тираном Атарнея и Асса в Эолии. Покинутый союзниками, Гермий должен был теперь искать мира с царем; он принял предложение Ментора – на личном свидании уладить существующие разногласия, но был при этом изменнически взят в плен и отправлен к царю, который велел распять его. После этого принадлежавшие ему укрепления сдались Ментору. Остальные князьки, которые еще сопротивлялись персидскому владычеству, также один за другим были приведены к покорности, и вскоре авторитет персидского царя был восстановлен на всем полуострове, за исключением горных округов Тавра, мисийского Олимпа и части черноморского побережья. Никогда со времен Дария и Ксеркса персидская монархия не была столь могущественна.

Артаксеркс был доволен этими успехами и, не желая рисковать плодами своих побед, не имел в виду предпринимать похода против европейских греков, как ни были благоприятны для такого предприятия политические условия. Когда Филипп явился на Геллеспонте и осадил Перинф, малоазиатские сатрапы, правда, прислали подкрепления осажденным, и персидские отряды вторглись даже в македонские владения во Фракии; но это было сделано против воли персидского царя, и с тех пор Персия соблюдала по отношению к войнам, происходившим в Греции, строжайший нейтралитет. Византия не получила помощи и просьба афинян о поддержке против Филиппа была резко отвергнута. Таким образом, македонский царь мог без помехи со стороны Персии довести до конца объединение европейской Греции.

Теперь, наконец, Филипп мог снова подумать об осуществлении своего великого плана завоевания Персии. В Коринфе был созван конгресс союзных греческих государств и здесь решено предпринять национальную войну против варваров для освобождения азиатских братьев (осенью 337 г.). Ближайшей весною (336 г.) в Малую Азию отправилось войско из десяти тыс. человек под начальством Пармениона и Аттала, чтобы прежде всего склонить греческие города к отложению; за ним по окончании приготовлений должен был последовать сам царь с главной армией.

Нашествие застало Персию совершенно неподготовленной. Ибо около того самого времени, когда Филипп в Коринфе провозглашал национальную войну, Артаксеркс III умер, как говорили – от отравы, подосланной ему его всемогущим министром Багоем (337 г.). Багой казнил и старших сыновей царя и возвел на престол его младшего сына Арса. Теперь Багой еще полновластнее царил в стране, чем раньше, и когда Аре сделал попытку избавиться от этой опеки, Багой устранил с пути и его вместе с его детьми (335 г.) и возвел на престол одного принца из побочной линии дома Ахеменидов – Кодомана, принявшего при воцарении имя Дария. Некогда юношей он отличился в войне Артаксеркса против кадусиев и получил награду за храбрость; в общем же он ничем не возвышался над средним уровнем восточных царей. Однако, если Багой надеялся найти в Дарии III послушное орудие, то он жестоко ошибся. Первым действием нового царя было избавиться от человека, которому он был обязан престолом; Багою пришлось самому выпить тот яд, который он, по преданию, предназначил для Дария III.

При таких условиях центральное правительство страны могло уделять малоазиатским событиям лишь немного внимания. Малоазиатским сатрапам приходилось самим думать о том, как спасти свою шкуру; и так как Ментор, главнокомандующий в приморских провинциях, именно около этого времени умер, то энергичная оборона против врага на первых порах была невозможна. Те из греческих городов, у которых руки не были связаны персидскими гарнизонами, приветствовали македонские войска как освободителей, —

особенно Кизик, могущественный торговый центр на Пропонтиде, и Эфес, величайший из всех греческих городов Малой Азии. Владетель Карии, Пиксодар, последний из братьев Мавсола, остававшийся в живых, также надеялся с помощью Филиппа свергнуть верховенство персидского царя. Несколько лет назад (340 г.) он сверг с престола свою сестру Аду, которая наследовала власть после смерти (344 г.) своего брата и мужа Идриея; теперь он предложил свою дочь в жены сыну Филиппа Арридею. Но тем временем в Македонии произошли события, совершенно изменившие все положение вещей.

При дворе Филиппа господствовал тон, немногим отличный от того, какой можно было наблюдать, например, в главной квартире какого-нибудь наемного войска. Царь любил шумные пиршества в кругу своих соратников, – пиршества, до которых македоняне искони были охотники и которые сплошь и рядом превращались в дикие оргии, где дым стоял коромыслом; хуже не вели себя даже кентавры и лестригоны, говорит один современный историк. Филипп был очень падок и до женских прелестей; он держал при себе немалое число наложниц, к глубокому огорчению царицы Олимпиады, гордой и властолюбивой женщины, которая не могла заставить себя смотреть сквозь пальцы на грешки мужа. Единственным связующим звеном между супругами был наследник престола Александр, к которому и отец был искренно привязан. По его желанию Аристотель дал Александру отличное образование; затем, отправляясь в Геллеспонт, Филипп поручил шестнадцатилетнему юноше управление Македонией, а спустя два года при Херонее предоставил ему начальство над наступательным крылом и вместе с тем честь решить исход битвы. Таким образом, Филипп приложил все старания, чтобы подготовить Александра к тому высокому положению, которое ему со временем суждено было занять.

До сих пор удавалось избегнуть открытого разрыва в царской семье. Но по возвращении из своего греческого похода Филипп влюбился в одну девушку из очень знатной македонской фамилии, Клеопатру, дядя которой, Аттал, занимал один из высших постов в государстве. Ввиду ее высокого общественного положения царь не мог сделать ее своей любовницей, – и вот он сделал ее своей законной женой. Вследствие этого Олимпиада и Александр покинули страну; царица вернулась в свое отечество – Эпир, а наследник ушел даже к исконным врагам Македонии, иллирийцам. Филипп решил уступить, и состоялось соглашение, в силу которого по крайней мере Александр вернулся ко двору; брата Олимпиады, Александра Эпирского, Филипп склонил к миру, обещав выдать за него свою дочь Клеопатру. Свадьбу справляли с большой пышностью летом 336 г. в древней столице Эгах; вслед затем Филипп хотел выступить в поход против персов. Но во время торжественной процессии он был убит одним из своих телохранителей Павсанием. В суматохе убийца едва не успел спастись, но в конце концов был настигнут и изрублен погонею.

По преданию, Павсания побудили к убийству мотивы личного свойства; будучи тяжело оскорблен Атталом, дядею молодой жены Филиппа, Клеопатры, он будто бы не сумел добиться правосудия от Филиппа и поэтому решил выместить на нем свою обиду. Но в таком случае почему он не отомстил самому Атталу? Очевидно, что убийство Филиппа было обусловлено политическими причинами. Действительно, тотчас после смерти Филиппа распространился слух, что убийца был подослан Олимпиадой и что дело не обошлось без участия Александра; и, принимая во внимание глубокий разлад, господствовавший в царском доме и улаженный лишь формально, надо признать это подозрение вполне естественным. Притом, Олимпиада действительно имела полное основание опасаться устранения Александра от престолонаследия, так как Клеопатра только что родила сына[11]11
  По другим данным, у Клеопатры родилась дочь, которая была названа Ееропой. См., например: Шахермайер Ф. Александр Македонский. М., 1984. С.62– 63. (Ред. 2008).


[Закрыть], и можно было с большой вероятностью предполагать, что влияние молодой супруги окажется достаточно сильным, чтобы впоследствии доставить ее сыну корону Македонии.

Как бы то ни было, плоды преступления пожал Александр. Он был признанным наследником престола; притом, из сыновей Филиппа он один успел обнаружить на деле свои военные способности. Только под его скипетром Македония могла благополучно перенести тот кризис, который по всем признакам должна была повлечь за собою внезапная смерть Филиппа. Ввиду этого большинство старых полководцев Филиппа немедленно признали Александра царем – впереди всех Антипатр, который был наиболее близок к Филиппу. Благодаря их поддержке смена на престоле совершилась без затруднений. Юный сын Клеопатры был убит и тем предотвращена опасность какого-либо восстания в его пользу. Точно так же были казнены Геромен и Аррабей, сыновья Аэропа из низвергнутой линкестидской династии, побочной линии македонского царского дома, которые могли стать опасными в качестве претендентов; предлогом к казни послужило их мнимое участие в заговоре Павсания против Филиппа. Их брат Александр уцелел, так как он был зятем Антипатра и так как он тотчас после убийства Филиппа изъявил покорность новому царю.

Таким образом, в Македонии Александр утвердил свою власть; тем не менее положение дел было очень серьезно. В Азии командовал Аттал, дядя Клеопатры и, следовательно, смертельный враг Александра. Кроме того, покоренные народы поднялись повсюду, готовясь свергнуть иго, под которое согнула их головы железная рука Филиппа. В Амбракии вспыхнуло восстание, и македонский гарнизон был изгнан; то же готовились сделать и Фивы; в Этолии и Пелопоннесе также началось брожение.

Все эти стремления нашли себе естественный центр в Афинах. Здесь за энтузиазмом в пользу мира, вызванным неожиданной снисходительностью, которую обнаружил после своей победы Филипп, вскоре последовала реакция. Сторонники союза с Македонией тщетно пытались вытеснить Демосфена из его руководящего положения; из всех возбужденных против него процессов он вышел победителем. Так же безуспешны оказались все нападения на политического друга Демосфена, Гиперида. Его декрет о поголовном вооружении народа, изданный после битвы при Херонее, был явно противен конституции и привел бы Афины к анархии, если бы был осуществлен; несмотря на это, Гиперид был оправдан, когда Аристогитон, самый даровитый из ораторов противной партии, привлек его к суду за этот проступок. А когда затем осенью наступил в Афинах праздник поминовения мертвых и возник вопрос, кому поручить произнесение надгробной речи в честь павших при Херонее, – эта почетная обязанность, несмотря на все усилия противников, была возложена на Демосфена. Этим было торжественно засвидетельствовано, что большинство граждан и теперь продолжало видеть в Демосфене своего руководителя, несмотря на все бедствия, какие постигли государство в период его правления.

Тем временем друзья Демосфена употребляли все усилия, чтобы свалить ответственность за поражение на полководцев, командовавших при Херонее. Харес занимал слишком высокое положение, чтобы обвинение против него могло обещать успех, а главное – он находился в хороших отношениях с ведущими ораторами. Ввиду этого козлом отпущения явился Лисикл. Обвинителем выступил Ликург из Бутад, человек уже пожилых лет, который, однако, лишь теперь достиг руководящего положения. Он принадлежал к одной из сравнительно немногочисленных старых аристократических фамилий, которые сумели сохранить свое богатство, а следовательно, и влияние; сам он видел свою главную задачу в том, чтобы воскресить в своих согражданах добродетели доброго старого времени. Как и подобало, он начал с самого себя; босой и без рубахи, в одном шерстяном плаще ходил он по улицам мирового города. Его политическим идеалом была Спарта, а новое просвещение было ему омерзительно, что, впрочем, не помешало ему получить риторическое образование. Охотнее всего он употребил бы силу, чтобы наставить людей на путь истинный; телесное наказание, говорил он, – весьма полезная вещь; но так как в Афинах того времени это средство было неприменимо, то он старался достигнуть своей цели при помощи суда, с истинной страстью исполняя обязанности прокурора. Тут он не брезгал никаким средством; в извращении истины и грубых преувеличениях он смело мог выдержать сравнение с любым сикофантом. При этом он, как все фанатики, не знал пощады относительно своих жертв; он удовлетворялся одной карой – смертью; в Афинах говорили, что его речи писаны кровью, как некогда законы Дракона. И он сплошь и рядом достигал своей цели: это был один из лучших ораторов своего времени, человек безупречной личной честности; притом, старосветская набожность, которую он выставлял напоказ, и усвоенный им назидательный, проповеднический тон сильно импонировали массе. С таким обвинителем Лисикл не мог справиться; несчастный полководец был осужден на смерть и казнен, согласно требованию Ликурга.