Текст книги "Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии"
Автор книги: Юлиус Белох
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
В гораздо более благоприятном положении находились Афины. Правда, известие о поражении при Херонее и здесь вызвало панику, и здесь многие, считая все потерянным, бежали с семьями за границу. Но огромное большинство граждан, и в особенности вожди, не потеряли присутствия духа. После битвы при Херонее, разумеется, уже нельзя было думать о продолжении войны на суше, ни даже об обороне Аттики, исключая укрепленные пункты. Но морское владычество Афин еще не было поколеблено, и, опираясь на него, можно было, в случае надобности, решиться вынести осаду. Два года назад Филипп не сумел взять даже Византии и Перинфа, так как оказался не в состоянии отрезать им сообщение с морем; итак, можно ли было ожидать, что нападением со стороны суши удастся одолеть такую первоклассную крепость, как Афины? Ввиду этого город был приведен в оборонительное состояние, сельское население с его наиболее ценным имуществом перевезено для безопасности в город, все граждане до 60 лет призваны к оружию; мало того: по предложению Гиперида было решено даровать всем союзникам, которые будут сражаться за Афины, право гражданства, всем рабам свободу, призвать обратно изгнанников, вернуть права тем, кто по приговору суда был лишен политических прав. Руководство обороною предположено было вручить старому вождю наемников Харидему, непримиримому врагу Филиппа, который не мог простить царю, что он сверг с престола его шурина Керсоблепта Фракийского.
Но когда минули первые минуты ужаса, афиняне начали приходить в сознание. Они были готовы, если бы это понадобилось, продолжать войну до последней капли крови; но действительно ли Филипп был намерен довести дело до крайности? Было очень вероятно, что Афины устоят против атаки Филиппа: но открытую страну во всяком случае пришлось бы оставить на произвол врага, а что это значило – афиняне хорошо знали по рассказам отцов и дедов. Сюда присоединился страх за участь двух тыс. афинян, взятых в плен при Херонее, – все людей из среднего сословия, отчасти из высших кругов столицы. Вследствие этого партия мира снова взяла верх; осуществление мер, предложенных Гиперидом, было отсрочено, избрание Харидема в главнокомандующие предотвращено с помощью Ареопага. Вместо Харидема руководителем обороны был назначен Фокион, который всегда высказывался за соглашение с Филиппом и поэтому не получил команды при Херонее. Демосфен чувствовал, что узда ускользает из его рук; чтобы не быть свидетелем того, чему он не мог помешать, он взял военный корабль и уплыл из Пирея, под предлогом необходимости собрать деньги с союзников и обеспечить городу снабжение провиантом.
Филипп также готов был войти в соглашение с афинянами. Он не имел никакой охоты испытать под Афинами то же, что испытал перед Византией, а главное – он хорошо понимал, что продолжение войны неминуемо приведет Афины в объятия персидского царя. И вот сам победитель тотчас после сражения протянул побежденному руку для мира.
Среди взятых в плен при Херонее находился один выдающийся афинский политический деятель, Демад, сын Демея из Пеании. Происходя из низшего класса, он в молодости не имел случая приобрести риторическое и философское образование; всеми своими успехами на политическом поприще он был обязан своему незаурядному прирожденному дару красноречия и школе Народного собрания. В этой школе он сделался реалистом; он знал своих сограждан насквозь и потому не заблуждался насчет того, что время крупной политики прошло для Афин. Как раз такой человек был теперь нужен царю; по поручению последнего Демад отправился в Афины, чтобы начать переговоры.
При том настроении, которое теперь, после избрания Фокиона, господствовало в городе, Афины охотно приняли предложения Филиппа; виднейшие члены партии мира, Фокион, Эсхин и сам Демад, были отправлены послами к царю. И действительно, вскоре состоялось соглашение. Афины сохранили полную самостоятельность и всю свою территорию, включая внешние владения; только фракийский Херсонес они должны были уступить Македонии, взамен чего получали обратно Ороп. Правда, морской союз должен был быть расторгнут и Афины должны были вступить в общий эллинский союз, который Филипп имел в виду организовать. Зато царь обещал не переходить со своим войском аттической границы и тотчас после принятия мира народом без выкупа отпустить на свободу херонейских пленников.
На такие выгодные условия никто в Афинах не смел надеяться, и они действительно были беспрекословно утверждены Народным собранием. После этого Филипп отослал военнопленных и приказал своему сыну Александру и двум своим славнейшим генералам, Антипатру и Алкимаху, перевезти в Афины останки павших при Херонее. В благодарность за это афиняне воздвигли царю статую на рынке и даровали ему и Александру свое право гражданства, а обоим остальным послам – сверх того еще и проксению, которую царю и наследнику престола было бы неприлично предложить. Установление дружеских отношений между Афинами и Филиппом, к чему последний так давно стремился, казалось наконец достигнутым.
Теперь, разумеется, и второстепенные государства поспешили заключить мир с победителем. В Халкиду, Амбракию и Акрокоринф вступили македонские гарнизоны; в прочем же царь постарался избегнуть ненужной жестокости и даже разрешил фокейцам восстановить их города, разрушенные после Священной войны. Только Спарта отказалась вступить в эллинский союз и обязаться военной помощью Филиппу. Поэтому царь вступил в Лаконию и опустошил всю долину Эврота до Гифея, которая со времени Эпаминонда ни разу не видела врага. Спартанцы были слишком слабы, чтобы решиться на открытое сражение для защиты своей страны; но они и теперь отвергали всякую мысль о подчинении. Царь оставил их в покое; он не хотел разрушить славный издревле город и, вероятно, считал выгодным для себя, чтобы соседние со Спартою пелопоннесские государства и впредь видели свою единственную опору в Македонии. Зато он отнял у спартанцев все пограничные земли, которые они в прежние времена отвоевали у своих соседей. Аргос получил Кинурию и вообще все прибрежье своего залива да Заракса; Мессения получила Денфелиатиду на западном склоне Тайгета; Тегея и Мегалополь – Скиритиду и устья Эврота. Владения Спарты были ограничены собственно Лаконией, областью между Тайгетом и Парноном. Правда, она никогда не признала эти мероприятия Филиппа законными и при всяком удобном случае пыталась вооруженной силой вернуть себе утраченные округа; но если эти попытки иногда и увенчивались успехом, в общем пограничные линии, установленные Филиппом, оставались с тех пор без перемен.
Теперь царь мог приступить к политическому преобразованию Греции. По его приглашению в Коринфе собрался конгресс делегатов всех государств, расположенных к югу от Фермопил, и всех островов, входивших доныне в состав Аттического морского союза; в конгрессе не приняла участия одна Спарта. Прежде всего был провозглашен всеобщий мир. Все греческие государства должны быть свободны и независимы и беспрепятственно пользоваться существующими конституциями. Насильственные перевороты внутри отдельных государств не должны быть более терпимы, частная собственность должна быть неприкосновенна. Для руководства общими делами и как высшая судебная инстанция для всех союзных тяжб было учреждено общеэллинское союзное собрание, в которое каждая из общин, участвовавших в союзе, присылала по одному представителю и которое заседало в Коринфе. Между Македонией и Эллинской федерацией был заключен оборонительный и наступательный союз, и высшее военное начальство на суше и на море вверено Филиппу. Далее, было определено, сколько войска и кораблей должна выставлять каждая община; других повинностей союз не наложил на своих членов, и в особенности им была категорически гарантирована свобода от всякой денежной дани. Всякий гражданин союзного города, который в качестве наемника на службе чужой державы обнажил бы оружие против союза или Филиппа, должен был, как изменник, подвергнуться изгнанию и конфискации имущества. Было ясно, что этот пункт направлен против Персии, которая благодаря ему лишалась возможности вербовать наемников в Элладе. Ибо если формально между Филиппом и Персией еще существовал мир, то никто не сомневался в том, что македонский царь намерен повести объединенную Грецию на национальную войну против варваров.
Таким образом, наконец, было достигнуто то, к чему так долго стремились лучшие люди Эллады. Престарелый Исократ благословил свое долголетие, позволившее ему увидеть зарю нового дня, наступлению которого он сам так много содействовал. Еще никогда не была объединена такая большая часть Греции, как теперь, и никогда еще объединение не было осуществлено менее насильственно. После победы при Херонее Филипп, по преданию, сказал, что он хочет лучше долгое время был любимым Элладою, чем короткое время властвовать над ней; и во всяком случае он поступал согласно с этим принципом. Обеспечить каждой общине полную автономию и в то же время предотвратить усобицы между отдельными областями и внутренние перевороты, так долго истощавшие лучшие силы Эллады, наконец, сплотить против иноземцев все силы нации, – такова была его цель, и он осуществил ее наиболее совершенным образом, поскольку это было возможно при тогдашних условиях. Гарантия неприкосновенности существующих конституций, каковы бы они ни были, повсюду обеспечила новому строю поддержку господствующей партии, а гарантия неприкосновенности частной собственности обеспечила ему симпатии достаточных классов. При этом Филиппу был совершенно чужд тот эгоизм, который до сих пор побуждал все греческие республики без исключения пользоваться своим руководящим положением для собственной выгоды. Подчинив общины македонского побережья, он не обратил их членов в подданных, как сделали бы Спарта, Афины или Фивы, а принял эти общины на равных правах в состав македонского государственного союза, чем неразрывно связал их со своей державой и удвоил силы последней (выше, с.350). Но такого рода приобретения вскоре должны были встретить естественный предел; Фессалия не могла войти в состав Македонии, как Халкидика, – Средняя Греция или Пелопоннес еще тем менее. И вот здесь место включения в Македонское государство заняла личная уния или же оборонительный и наступательный союз, тогда как Эпир был прикреплен к Македонии тесными династическими узами. Но каждому отдельному эллину всегда был открыт доступ в македонскую государственную службу, а способным людям из хороших фамилий Филипп даровал право гражданства в одном из македонских городов и принимал их в число своих „гетайров", где им были доступны высшие военные посты, многие же, и не будучи македонскими гражданами, занимали должности по администрации.
Однако исключительно моральными средствами невозможно сплотить в одно политическое целое нацию, раздробленную в течение целых столетий. Поэтому Филиппу после победы при Херонее по необходимости пришлось занять гарнизонами целый ряд пунктов, важных в стратегическом или политическом отношениях, хотя в применении этой системы он был гораздо более умерен, чем некогда Афины или Спарта. Да это и понятно – ибо Филипп обладал тем, чего недоставало этим государствам и еще более Фивам, – именно собственным могуществом, которое в состоянии было нести всю тяжесть возведенного им политического здания. Афинская и Спартанская державы рухнули, когда после поражений при Сиракузах и Левктрах верность союзников поколебалась; Фивы вообще не успели основать прочной державы. Македония же с тесно связанными с нею соседними странами Фессалией и Фракией была достаточно сильна, чтобы в случае надобности вынести борьбу со всей остальной Грецией. Благодаря этому политическое создание Филиппа благополучно перенесло ряд страшных кризисов и просуществовало более столетия, пока не было разрушено превосходными силами римлян.
В сравнении с такой державой те государства, которые доныне пользовались руководящим влиянием в Греции, – Спарта, Афины и Фивы – неизбежно должны были низойти на степень второклассных государств. Вполне понятно, что они до последних сил противились установлению над собою гегемонии Филиппа, и даже после того, как спор был решен, пользовались всяким случаем, чтобы свергнуть с себя македонское владычество. Мы не откажем побежденным при Херонее в нашем сочувствии, и не только потому, что они – побежденные; но ограниченная точка зрения афинянина, а тем более фиванца ни в каком случае не может служить для нас критерием при оценке греческой истории. В самом деле, что произошло бы, если бы союзники одержали при Херонее такую же полную победу, какую в действительности одержал Филипп? История предшествующей эпохи ясно показала, что ни Афины, ни Фивы не были в силах объединить нацию; а коалиция между обеими державами должна была порваться, как только по достижении общей цели снова обнаружилась бы старая противоположность интересов. Тогда снова начались бы смуты политической разрозненности, – повторилось бы то же, что произошло после сражения при Мантинее, исход которого внушил Ксенофонту мрачные слова, какими он кончает свою „Греческую историю": „И в Элладе воцарилась после сражения большая анархия и смута, чем до него".
Правда, после битвы при Херонее осуществилось не все, на что тогда можно было надеяться. Снова обнаружилась старая язва нации – партикуляризм, и обусловленные им внутренние распри в конце концов открыли путь завоевателю-чужеземцу. Но немногих лет объединения, следовавших за победой Филиппа при Херонее, оказалось достаточно для освобождения азиатских эллинов от ига варваров; их оказалось достаточно для того, чтобы эллинская нация сумела покорить всю неизмеримую территорию Персидского царства и тем приобрела возможность расселиться, без чего она неминуемо погибла бы экономически. Мало того. Если греческая культура сделалась всемирной культурой, если она преодолела преграды, отделявшие нацию от нации, если предрассудок о противоположности между эллинами и варварами, который разделяли еще Платон и даже Аристотель, уступил место сознанию общности всего человечества, – одним словом, если идея гуманности, сначала в кругу образованных, одержала верх, то это стало возможно лишь благодаря завоеванию Азии, которое подготовил Филипп и Александр осуществил.
ГЛАВА XIV. Борьба западных эллинов за свободу
Еще более настойчиво, чем метрополия, нуждался в восстановлении порядка греческий Запад. С тех пор как Дион сокрушил державу Дионисия, здесь междоусобная война не прекращалась. Наконец, как мы видели, Дионисию удалось снова захватить власть над Сиракузами (выше, с.224). Вожди побежденной партии бежали в Леонтины, которые когда-то служили самым прочным оплотом Диону и где теперь властвовал старый сподвижник Диона, сиракузец Гикетас. Отсюда они обратились за помощью в метрополию – Коринф, и к их просьбе присоединился и Гикетас.
Коринфяне не хотели отказаться от почетной обязанности восстановить порядок в Сицилии. Они снарядили небольшую эскадру и решили начальство над нею вручить Тимолеону, тому самому, который когда-то велел убить своего собственного брата за то, что он сделал попытку провозгласить себя тираном своего родного города (выше, с. 189). Его прошлое служило для сикелиотов (греков Сицилии) гарантией, что будут употреблены все старания для окончательного искоренения тирании. Правда, боевые силы, которыми располагал Тимолеон, были очень незначительны – всего 700 наемников, большею частью ветераны Фокейской войны, и 7 военных кораблей, к которым присоединились еще 3 триеры от коринфских колоний Левкады и Керкиры; но коринфяне рассчитывали на то, что в Сицилии нужен только вождь, вокруг которого могла бы сплотиться республиканская партия. Успех показал, что они не ошиблись в расчете.
Карфаген не мог отнестись безучастно к известию о вмешательстве коринфян. Он воспользовался анархией в греческой части Сицилии, чтобы подчинить себе греческие города побережья – Акрагант, Гелу и Камарину; в остальном он предоставил вещам идти своим порядком, довольствуясь тем, что со времени распадения великой Сиракузской державы карфагенским владениям более не грозило никакой опасности. Теперь необходимо было воспрепятствовать изменению этого, столь выгодного для Карфагена, порядка вещей. И вот карфагеняне выслали эскадру из 20 триер в Мессинский пролив, чтобы помешать Тимолеону переправиться на остров; одновременно в Лилибее был высажен отряд войска.
Между тем в Сиракузах положение дел изменилось. Гикетасу удалось нанести решительное поражение Дионисию; его войска вместе с бегущим врагом проникли в город и взяли большую часть его. Дионисий удержал за собою только сильно укрепленный остров Ортигию и был здесь заперт Гикетасом.
Приблизительно в это самое время Тимолеон прибыл в Регий, не обратив внимания на протест карфагенян, которые выслали ему навстречу посольство в Метапонтий. Точно так же ему удалось обмануть бдительность карфагенской эскадры, крейсировавшей в проливе, и достигнуть гавани Тавромения, где Андромах, владыка города, встретил его с раскрытыми объятиями как спасителя Сицилии. Но Гикетас теперь, после своей победы над Дионисием, считал возможным обойтись без коринфской помощи; поэтому он заключил с Карфагеном союз против Тимолеона и, получив известие о его удачной высадке, тотчас выступил в поход с лучшей частью своих войск. Но он ошибся в оценке врага; близ Гадранона, у западного склона Этны, Тимолеон неожиданно напал на войско тирана, которое, несмотря на свой количественный перевес, потерпело полное поражение. Теперь на сторону Тимолеона перешли тиран Катаны Мамерк и свободный город Тиндарис. Но, без сравнения, важнейшим последствием победы было то, что и Дионисий примкнул к Тимолеону. Со времени своей несчастной битвы с Гикетасом тиран находился в отчаянном положении: тесно обложенный в своей крепости, без всякой надежды на чью-либо помощь, он нигде не видел для себя убежища на случай, если бы ему пришлось сдаться. А насчет участи, которая ждала его, раз он попал бы в руки Гикетаса и сиракузцев, он не мог заблуждаться. Поэтому он избрал единственный выход, какой остался ему, чтобы почетно удалиться с политической арены. Тимолеон, разумеется, с радостью принял его предложение; он обязался дать Дионисию приют в Коринфе и позволил ему взять с собою дорогую обстановку своего дворца и остальные свои сокровища. Сама крепость с ее гарнизоном из двух тыс. наемников и громадным количеством военных запасов была передана Тимолеону.
После этого карфагеняне решили долее не медлить. Они отправили в Сиракузскую гавань под начальством Магона эскадру из 150 судов с десантом, который и был принят в город Гикетасом. Остров Ортигия был заперт со стороны моря; но так как тем временем наступил период осенних бурь, то оказалось невозможным поддерживать полную блокаду, и Тимолеон мог из Катаны доставлять припасы в крепость. Ввиду этого Гикетас и Магон правильно рассудили, что прежде всего необходимо отнять у врага этот его операционный базис; но в то время, когда они выступили против Катаны, коринфянин Неон, командовавший в Ортигии за Тимолеона, предпринял вылазку, при которой ему удалось овладеть важнейшей частью города, Ахрадиной. Правда, Гикетас и Магон поспешно вернулись, но взять назад Ахрадину им уже не удалось.
При известии о вмешательстве Карфагена коринфяне отправили к Тимолеону подкрепление в 2000 человек и 10 военных судов; это дало Тимолеону возможность открыть военные действия против Сиракуз и на суше. Между тем в Сиракузах Магон не ладил с Гикетасом; семит не доверял греку и находился в вечном страхе, как бы Гикетас за его спиною не вошел в соглашение с Тимолеоном. Теперь, когда Тимолеон подступил к городу, Магон посадил свое войско на корабли и отправился в карфагенскую провинцию в западной части острова. Ввиду этого Гикетас принужден был очистить Сиракузы и удалиться в Леонтины.
Итак, Тимолеон был теперь владыкой Сиракуз. В знак того, что эпоха рабства минула, он велел разрушить укрепленный дворец тиранов и на его месте построить здание суда. Дионисий был отослан в Коринф, где он еще много лет прожил частным человеком, являя современникам пример превратности человеческой судьбы. Затем Тимолеон двинулся против тиранов, которые еще держались внутри острова. Нападение на Леонтины было, правда, отбито Гикетасом; зато Тимолеону удалось покорить Лептина, властителя Аполлонии и многих соседних городов; и он, как Дионисий, был сослан в Коринф. Гиппон, тиран Мессены, еще раньше перешел на сторону Тимолеона и был оставлен на своем посту. В карфагенскую провинцию был послан отряд войска, что побудило Энтеллу и другие города этой области перейти на греческую сторону.
Если до сих пор Карфаген надеялся, пользуясь анархией в греческой части Сицилии, ловить рыбу в мутной воде, то теперь он увидел себя вынужденным взяться за оружие для защиты своих собственных владений. В Испании, Галлии и Лигурии были набраны наемники, от подданных в Ливии и самом Карфагене вытребованы военные контингента, и составленная таким образом армия высажена в Лилибее.
Ввиду этой опасности враги Тимолеон и Гикетас примирились; последний был признан владыкой Леонтин и за то предоставил свои войска в распоряжение коринфского стратега для войны с Карфагеном. Таким образом Тимолеону удалось собрать войско в 12000 человек, с которым он тотчас перешел в наступление, чтобы решить спор на карфагенской почве. Неподалеку от Сегесты он встретил гораздо более многочисленное неприятельское войско, как раз в то время, когда оно переправлялось через реку Кримис. Не медля ни минуты, Тимолеон повел свои войска в атаку; расстроенная и разрезанная рекою на две половины карфагенская армия не могла оказать ему энергичного сопротивления, а разразившаяся во время битвы гроза, благодаря которой река обратилась в бурный поток, еще усилила смятение в рядах варваров. Таким образом, те части карфагенского войска, которые уже успели переправиться, были перебиты или принуждены к сдаче, – в том числе „священный отряд", состоявший из знатнейших и богатейших граждан Карфагена. После этого все остальное карфагенское войско обратилось в бегство; неприятельский лагерь также был взят греками, причем им досталась несметная добыча. Такой удар еще никогда не постигал Карфагена – не столько в смысле тяжести самого поражения, сколько по громадному числу карфагенских граждан, сложивших головы на поле битвы.
Остатки побежденного войска нашли убежище за стенами Лилибея; теперь Тимолеон был господином всей открытой части карфагенской провинции. Правда, об осаде прибрежных укреплений – Панорма, Гераклеи, Лилибея – он не мог думать, так как карфагенский флот все еще господствовал на море. А вскоре за его спиной начались отложения. Только страх перед Карфагеном заставил Гикетаса из Леонтин, Мамерка из Катаны и Гиппона из Мессены примкнуть к Тимолеону; теперь, после победы, они стали опасаться и, вероятно, не без основания, что Тимолеон ждет лишь благоприятной минуты, чтобы свергнуть их. Вследствие этого они заключили между собою союз для взаимной защиты и обратились за помощью в Карфаген. Во исполнение их просьбы в Мессенскую гавань вошел карфагенский флот из 70 кораблей и высадил отряд греческих наемников. Благодаря этому подкреплению Мамерку удалось истребить отряд наемников Тимолеона, а в то же самое время войска, оставленные Тимолеоном в западной части острова, были истреблены карфагенянами у Иет, вблизи Панорма. После этого Гикетас решился вторгнуться в сиракузскую область; но когда он, обремененный добычею, возвращался в Леонтины, он был настигнут Тимолеоном и с большим уроном обращен в бегство. Вследствие этого в войске Гикетаса вспыхнул мятеж; тиран был своими собственными людьми взят под стражу и затем выдан Тимолеону, который в наказание за его измену национальному делу велел казнить его. Вскоре после этого Тимолеон нанес Мамерку и его карфагенским союзникам решительное поражение, при котором они потеряли более двух тыс. человек.
Теперь в Карфагене начали серьезно подумывать о мире. Попытка посредством оказания поддержки сицилийским тиранам парализовать деятельность Тимолеона не удалась, а еще раз помериться с греческой армией в открытом поле карфагеняне после поражения при Кримисе уже не решались. С другой стороны, положение Тимолеона было еще слишком непрочно, чтобы он мог желать продолжения войны. Ввиду этих обстоятельств соглашение было скоро достигнуто. Карфаген сохранил свою старую провинцию к западу от Галика и за то отказался от своих завоеваний на восток от этой реки. Таким образом, снова был установлен тот порядок, какой существовал до экспедиции Диона.
Итак, Тимолеон избавился от своего опаснейшего врага, и полное искоренение тирании было еще только вопросом времени. Правда, Мамерк сделал еще попытку получить подкрепление со своей италийской родины, но был при этом покинут экипажем своих собственных кораблей и принужден был искать убежища у Гиппона в Мессене, тогда как Катана открыла ворота Тимолеону. Последний немедленно прогнал кампанцев, которых Дионисий Старший некогда поселил в Этне, и сверг тиранов, какие еще держались в городах внутренней Сицилии, как Никодама, тирана Кенторипы, и Аполлониада, тирана Агириона. Затем он двинулся к Мессене и начал осаду. Вскоре город попал в его руки, а Гиппон был схвачен во время бегства и казнен в театре, в присутствии всех граждан; призвали даже школьников, чтобы они видели казнь тирана. Мамерк, также попавший в плен, кончил жизнь в Сиракузах под рукою палача. Великий план был осуществлен; Сицилия была освобождена от тирании (337 г.). Только для одного тирана Тимолеон сделал исключение – для Андромаха из Тавромения, который при его высадке в Сицилии первый перешел на его сторону и с тех пор оставался непоколебимо верен ему. Зато позднее сын Андромаха, историк Тимей, явился восторженным глашатаем подвигов Тимолеона.
Еще во время войны Тимолеон неустанно старался залечить раны, нанесенные острову долгой анархией. Он начал с того, что призвал в Сицилию колонистов из греческой метрополии и вообще из всего эллинского мира; и они стали приходить толпами, привлекаемые надеждою приобрести землю в плодоносной Сицилии. Не меньшее значение имело восстановление мира и спокойствия в стране; заброшенные поля вскоре снова были возделаны прилежными руками, и опустевшие города наполнились обитателями.
Столь же неотложной необходимостью было политическое преобразование острова. Тимолеон принадлежал к влиятельной аристократической фамилии и достиг могущества при олигархическом строе; поэтому нельзя было ожидать, что он восстановит ту неограниченную демократию, которая существовала в Сиракузах перед тиранией. Режим, установленный Тимолеоном, по-видимому, соответствовал тому, что греки этого времени называли „смешанной конституцией". Высшим должностным лицом сделался жрец (ιамфион) олимпийского Зевса, который ежегодно избирался жребием из числа трех кандидатов, выбранных народом среди представителей определенных родов; именем этого жреца Сиракузы отныне обозначали год. Святость его сана должна была служить известной гарантией против революционных стремлений. Рядом с ним стоял, вероятно, „президент" (проагор), как руководитель заседаний Совета и Народного собрания. Труднейшей задачей было упорядочение военного ведомства, потому что только со стороны счастливого полководца можно было опасаться попытки к восстановлению тирании. Правда, без коллегии стратегов невозможно было обойтись, но их компетенцию ограничили военным делом; в случае новой войны с варварами решено было пригласить главнокомандующего из Коринфа. Наиболее влиятельным органом в государстве был, по-видимому, Совет из шестисот членов, в который могли избираться только состоятельные граждане; однако последней инстанцией для решения всех важнейших вопросов оставалось Народное собрание. Аналогичный строй был установлен и в остальных городах Сицилии.
Между тем необходимо было не только обеспечить сицилийским общинам внутреннюю свободу, но также дать им возможность защищаться против внешних нападений. С этой целью все неподвластные Карфагену города острова были сплочены в один союз во главе с Сиракузами. Однако это федеративное устройство ни в каком отношении не должно было ограничивать автономию участвующих в союзе общин; какое бы то ни было верховенство Сиракуз над союзными государствами было исключено с самого начала. Поэтому для того, чтобы союз не распался при первом же кризисе, надо было настолько усилить Сиракузы, чтобы самый перевес реальных сил принудил остальные города подчиняться руководящей общине. С этой целью Тимолеон убедил граждан Леонтин переселиться в столицу Сицилии; граждане Агириона получили сиракузское право гражданства, и их область была соединена с сиракузской. Из числа колонистов, прибывших в Сицилию из Греции, огромное большинство также было поселено в сиракузской области, благодаря чему число граждан последней возросло до 60 тыс., что соответствует народонаселению приблизительно в 200 тыс. человек. Правда, все это не могло возместить недостатка прочной союзной организации.
Окончив политическое и экономическое преобразование Сицилии, Тимолеон сложил с себя диктаторскую власть, которою он пользовался уже почти восемь лет. Внешним поводом к этому была болезнь глаз, которая постигла его во время войны с Гиппоном и Мамерком и благодаря которой он спустя короткое время совершенно ослеп. На старую родину его не влекло; его связывали с нею только мрачные воспоминания, а те места, которые были ему знакомы с детства,– великолепный Коринф с его высокой цитаделью, оба моря и широкий венец гор кругом, – теперь он все равно уже не мог их видеть. Поэтому он решил провести остаток своих дней в Сиракузах, среди народа, который он освободил от тирании и спас от иноземного ига. Но и удалившись с политического поприща, он продолжал неустанно следить за ходом событий и по-прежнему оберегал от ошибок и напастей страну, ставшую его второй родиной. Когда предстояло обсуждение важных дел, он по просьбе друзей приезжал в театр, где был собран народ, и тогда толпа в благоговейном молчании внимала словам слепого старца, и его совет беспрекословно принимался собранием. Вечер жизни Тимолеона был ясен; грех братоубийства был искуплен, и Тимолеон мог спокойно ждать, пока пробьет его последний час. Когда он умер, весь город шел за его гробом, и могильный памятник его был воздвигнут на середине рынка.
