Текст книги "Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии"

Автор книги: Юлиус Белох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Но особенно образование товариществ обусловливалось потребностями государственного управления. Греческие государства не сами взыскивали свои косвенные налоги, а отдавали их с торгов на откуп тому предпринимателю, который предлагал больше других; точно так же постройка общественных зданий, поставка припасов и проч. обыкновенно сдавались в подряд тому, кто требовал меньше других. Эти откупа простирались иногда на очень крупные суммы; так, например, аренда пирейской пошлины – без сомнения, впрочем, самый крупный откуп во всей Греции – в ближайшие годы по окончании Пелопоннесской войны составляла 30 – 36 талантов, в обеспечение каковой суммы предприниматели обязаны были представлять залог государству. Далее, необходим был большой штат сборщиков, которых надо было навербовать и обучить для службы. Отдельное лицо не могло бы нести того риска, который был связан с такими громадными предприятиями. Поэтому для взятия откупов должны были составляться товарищества; и еще существование подобной компании продолжалось лишь до тех пор, пока цель, для которой она составлялась, была достигнута, т.е. при аренде налогов – один год, то по истечении срока эти товарищества, естественно, должны были стремиться возобновить аренду и на следующий год, уже для того, чтобы долее использовать созданную для сбора податей организацию. Именно поэтому они могли предлагать более выгодные условия, чем большинство новых предпринимателей; в противном случае они старались тайно войти в соглашение с конкурентами, предлагая им отступное, а в крайности прибегали даже к судебным придиркам. Таким образом, постепенно образовалась монополия больших откупных товариществ на сбор государственных доходов, сделавшаяся настоящей язвой греческих финансов. По преданию, афинский государственный деятель Каллистрат, поступивший после своего изгнания на службу к македонскому царю (ср. выше, с.203—204), исключительно путем реформы откупного дела повысил таможенные доходы государства с двадцати до сорока талантов.

Рука об руку с развитием откупов шло развитие банковского дела. Его колыбелью были святилища, где частью из доходов с храмовой земли, частью из пожертвований образовались значительные капиталы. Государства и частные лица также отдавали свои деньги на сохранение храмам, где святость места ручалась за полную безопасность, какой в другом месте нельзя было найти. Так, военная казна Афинского морского союза хранилась сначала в храме Аполлона на острове Делос, позднее в храме Афины в афинском Акрополе. В храм Артемиды в Эфесе стекались вклады из всей западной половины Малой Азии; такое же значение имел Дельфийский храм Аполлона для греческой метрополии. Храмовые правления уже рано пришли к мысли отдавать подобные деньги в рост, и с течением времени эти сделки достигли обширных размеров. Так, Делосский храм в 377 г. имел в ссудах под проценты за государствами и частными людьми 47 талантов.

Затем возрастающие потребности торговли начали привлекать к банковскому делу и частных лиц; они принимали вклады, производили платежи за счет своих клиентов или давали им деньги взаймы, служили посредниками в денежных сделках с другими местами. Разумеется, этим делом занимались преимущественно менялы. Они сидели у своих столов на рынке, как еще и теперь их можно видеть на Эоловой улице в Афинах; отсюда название „стол" {τράπεζα), которым греки обозначали банк. Так как для подобного дела необходимы были крупные капиталы и большой кредит, то часто соединялись несколько лиц, которые и вели банк на общий счет; в других случаях банкир вел дело с негласными товарищами, которые представляли поручительство за него и за то получали часть прибыли. Кроме того, банкиры занимались и промышленными предприятиями, а также, вероятно, вкладывали часть своих капиталов в ипотеки или землевладение.

Центральным денежным рынком Греции были с V века, разумеется, Афины. Главным банкиром здесь во время после окончания Пелопоннесской войны был Пасион, который сначала в качестве раба служил в банкирской конторе Архестрата и Антисфена, затем был отпущен своими хозяевами на волю и в конце концов сам перенял их банк. Около 394 г. его фирма была уже одной из первых в Греции; когда он около 371 г. удалился от дел, его банк являлся уже мировой фирмой, оперировавшей капиталом в 50 талантов, почти исключительно депозитных денег, и пользовавшейся неограниченным кредитом во всех торговых пунктах Эллады. Кроме того, Пасион имел большую фабрику щитов; из доходов с банка и фабрики он, начав с пустыми руками, скопил состояние в 30 талантов, и его рассчитанная щедрость на общественные нужды доставила ему звание афинского гражданина. После удаления Пасиона его дело продолжал под старой фирмой его вольноотпущенник Формион, платя аренды за банк 100 мин, за фабрику 60; он также достиг большого благосостояния и приобрел афинское право гражданства. Таким же образом и многие другие путем банкирских предприятий возвысились от невольничества до видного общественного положения; но, вероятно, ни один из них не достиг таких блестящих успехов, как Пасион, Ротшильд того времени.

Развитие банковского дела привело к тому, что коммерсанты и многие частные лица, вместо того чтобы держать крупные денежные суммы у себя дома, стали вносить свои деньги в банк под проценты, что в свою очередь имело последствием все более частую замену наличных платежей ассигновками (<διαγράφειν). Таким образом, крупные суммы, до сих пор хранившиеся под спудом, поступали в оборот. И вообще количество драгоценных металлов, находившихся в обращении в Греции, значительно увеличилось в эту эпоху. Правда, доход с Лаврийских серебряных рудников близ Афин вследствие Пелопоннесской войны сильно уменьшился и снова начал возрастать лишь с середины IV века. Но эти рудники далеко уступали по количеству добываемых металлов Пангейским рудникам во Фракии, с тех пор как последние перешли во власть Македонии; по преданию, Филипп получал с них ежегодно тысячу талантов. Но главное – те массы драгоценных металлов, которые в течение целого ряда поколений накопились в государственных и храмовых кассах, были теперь истрачены в непрерывных войнах и снова поступили в оборот; такая участь постигла во время Пелопоннесской войны афинскую государственную казну, а позднее дельфийскую храмовую сокровищницу. Торговля с Востоком также привлекала постоянно большие суммы денег в Грецию, и такую же роль играло жалованье тех десятков тысяч греческих воинов, которые с конца IV века из года в год состояли на персидской и египетской службе.

Этими путями в Грецию вливалось преимущественно золото, вследствие чего ценность этого металла в сравнении с древним национальным орудием обмена – серебром – постепенно падала. В то время как в V столетии золото стояло к серебру в отношении 1:13 или даже 1:14, в течение следующего века это отношение упало до 1:12 или 1:1 lV₂. Это обстоятельство побудило около времени Пелопоннесской войны некоторые более крупные государства европейской Греции, как Афины и Сиракузы, перейти к чеканке золотой монеты. Однако последняя чеканилась в очень ограниченном количестве; господствующей золотой монетой в Греции и теперь оставались персидские дарейки и отчасти кизикские статеры из электрона. Лишь Филипп Македонский начал чеканить золото в обширных размерах, к чему давали ему средства Пангейские рудники. За образец он принял афинские статеры, которые чеканились по несколько более высокой пробе, чем персидские дарейки (8,6 против 8,4 гр.). Серебряную монету Филипп чеканил по родосской валюте, тетрадрахм в 14,5 гр, так что золотой статер равнялся 30 серебряным драхмам, соответственно отношению в цене обоих металлов 1:12,6. Но дальнейшее падение стоимости золота, вызванное завоеванием Азии, вскоре заставило отказаться от этой биметаллической системы, и уже Александр был вынужден перейти к чистой серебряной валюте, причем он, естественно, взял за образец монетную систему Аттики, чьи тетрадрахмы все еще являлись господствующей серебряной монетой в бассейне Эгейского моря.

Вообще греческие монетные дворы, сообразно распространению денежного хозяйства, развивали в IV веке оживленную деятельность. Целый ряд государств, которые до тех пор пробавлялись чужой монетой, перешли в это время к самостоятельной чеканке; многие острова Эгейского моря, утратившие право чеканки во время афинского владычества, возобновили чеканку монеты. Правда, объединение Сицилии Дионисием привело к тому, что средние и мелкие города острова, не состоявшие под властью Карфагена, прекратили чеканку своей золотой и серебряной монеты, и сиракузские декадрахмы и тетрадрахмы сделались орудием обмена на всем протяжении государства. Точно так же со времени объединения Беотии Фивами союзная монета заменила монеты отдельных городов; такие же последствия имело объединительное движение и в других греческих странах, как в Аркадии, Халкидике и на Родосе.

Громадное увеличение меновых знаков не могло не повлиять на покупную силу драгоценных металлов. Повышение цен, столь характерное для экономического развития VI и V столетий, продолжалось и после Пелопоннесской войны; затем, в эпоху Филиппа и Александра, произошла революция в области цен, подобная той, которую пережила Европа в середине нашего столетия. В эпоху Коринфской войны четверик пшеницы можно было купить в Афинах за три драхмы, а 60 лет спустя 5—6 драхм считались умеренной ценой. Во времена дороговизны платили, конечно, еще более высокие цены. Особенно тяжелый кризис этого рода наступил в Греции во время похода Александра в Азию (около 330 г.). Цена четверика пшеницы достигла тогда в Афинах десяти драхм, и даже четверик ячменя стоил по временам 12 драхм; когда двое купцов из Гераклеи пустили в продажу несколько тысяч четвериков пшеницы по девять драхм и судовой груз ячменя по пять драхм за четверик, то это было признано большой щедростью с их стороны и они были награждены общественными почестями.

Цены на скот должны были, конечно, возрасти по меньшей мере в той же пропорции. Гекатомба, которая приносилась в жертву на Больших Панафинеях, главном празднестве Афин, в 410 г. обходилась в 5114 драхм; те 109 быков, которые были куплены для делосского празднества в 374 г., обошлись в 8419 драхм, т.е. в среднем по 77 драхм каждый, а во времена Александра расход на покупку жертвенных быков даже для Малых Панафиней составлял 4100 драхм, т.е. немногим менее того, во что обходилась некогда гекатомба для Больших Панафиней. За отборных быков платили в это время до четырехсот драхм.

Соответственно с этим возросла и заработная плата. Тогда как в конце V века в Афинах необученный рабочий зарабатывал ежедневно три обола, а обученный мастеровой одну драхму, – во времена Александра (329—328 гг.) чернорабочему платили lV₂ драхмы, каменщику 2—2¹/₂ драхмы. Даже рабы получали теперь кормовых денег по три обола, сколько веком раньше составляла полная заработная плата свободного рабочего. Ввиду этих условий оказалось необходимым увеличить вспомоществование в один обол ежедневно, которое Афинское государство выдавало неспособным к труду гражданам, до двойного размера. Точно так же пришлось в течение IV века повысить вознаграждение граждан за посещение Народного собрания с 3 оболов до одной драхмы, а за регулярные собрания, менее привлекавшие граждан, даже до lV₂ драхм. Только для судейского жалованья удержалась старая норма в три обола, так как бедные граждане по-прежнему наперерыв добивались этого легкого заработка и со времени утраты верховной юрисдикции над союзниками нужное количество присяжных значительно уменьшилось. С повышением заработной платы должны были, разумеется, возрасти и цены на рабов. Так, во время осады Родоса Деметрием в 304 г. воюющие стороны заключили договор, в силу которого за каждого лучшего раба должен был быть уплачен выкуп в 500 драхм, – огромная сумма в сравнении с теми ценами, какие платились в V и еще в начале IV века.

Однако в экономическом положении греческого рабочего класса повышение заработной платы не произвело существенной перемены к лучшему, так как цены на хлеб возросли почти в той же пропорции. Тем более усилилась роскошь в высших слоях общества. Если частные дома в Афинах еще в V столетии отличались большой простотой, то со времени Пелопоннесской войны богатые граждане, как Тимофей и Хабрий, начали воздвигать себе дворцы, которые великолепием превосходили общественные здания. Правда, это были исключения; в общем частные дома и теперь были невзрачны, с бревенчатыми стенами, так что иностранцы с удивлением спрашивали себя, неужели это – знаменитые Афины. Зато со времени Пелопоннесской войны во всех зажиточных домах вошло в моду украшать стены жилых комнат фресками и убирать занавесями и коврами. Также возросли и расходы на пищу; комедия IV века полна изображений блестящих пиршеств, меню которых перечисляются с утомительной обстоятельностью.

Пример, который подавали высшие сословия, влиял, разумеется, и на низшие классы; и так как дневная плата чернорабочего и даже заработок мастерового давал возможность только в обрез удовлетворять важнейшие жизненные потребности, то народ в демократических государствах пользовался своей силою, чтобы пировать и развлекаться на общественный счет. Простонародье уже более не довольствовалось участием в жертвенных пирах и представлениях, которые устраивались во время празднеств, – хотя и здесь оно становилось все более требовательным; о Таренте, например, рассказывали, что там справлялось больше празднеств, чем в году есть дней. Теперь перешли уже к раздаче гражданам денег во время празднеств. Прежде всего начали возвращать бедным гражданам из казны входную плату в театр; эти „зрелищные деньги" были впервые введены в Афинах Агиррием, когда после битвы при Книде государство начало несколько оправляться в финансовом отношении. С течением времени начали раздавать народу деньги и при других празднествах, и все более повышать первоначальную норму, равную одной драхме на человека. Таким образом, во времена Филиппа и Александра теорикон сделалось главной язвой афинских финансов; оно поглощало все остатки и делало государство неспособным к энергичному ведению войны. Все попытки искоренить это зло долго оставались бесплодными; лишь когда Филипп после занятия Элатеи стал грозить Афинам из непосредственной близи, Демосфену удалось добиться приостановления раздачи теорикон на время войны. Но едва был заключен мир, старая система была восстановлена, потому что, как однажды метко выразился Демад, теорикон было цементом, благодаря которому держалась демократия. И, может быть, ущерб, наносимый финансам, был еще менее опасен, чем то развращающее влияние, которое должна была производить на массу подобная раздача государственных денег; таким образом, теорикон занимало не последнее место в ряду тех факторов, которые лишили Афины их гегемонии над Элладой.

Политические и экономические перевороты, происшедшие со времени Пелопоннесской войны, повлекли за собою в значительной части Греции перетасовку имущественных отношений. Особенно в Афинах большинство старых землевладельческих фамилий обеднело, тогда как всевозрастающее развитие крупной промышленности, крупной торговли и банковского дела привело к сосредоточению больших состояний в руках удачливых предпринимателей. Так, банкир Пасион оставил 30 талантов (выше, с.236), а состояние горнозаводчика Дифила, жившего во времена Александра, равнялось, по преданию, даже ста шестидесяти талантам. Но и теперь еще оставался многочисленный средний класс. Когда после Ламийской войны политическая полноправность была ограничена гражданами, состояние которых превышало 2000 драхм, то нашлось 9000 афинян, удовлетворявших этому цензу, при общем числе граждан в 21000. Эта пропорция была почти равна той, какая в эпоху Пелопоннесской войны существовала между фетами и гражданами трех высших классов, потому что при понижении ценности денег 2000 драхм во время Ангипатра значили то же, что 1000 драхм, ценз фета, в эпоху Перикла. Таким образом, в течение IV века количество пролетариев в Афинах, по-видимому, не увеличилось. Но Афины были экономически наиболее цветущим городом Греции, где каждый, кто желал трудиться, легко находил хорошо оплачиваемую работу и где в то же время правительство старалось уменьшать количество граждан-пролетариев путем создания клерухий в заморских владениях.

Напротив, в местностях, где население занималось преимущественно земледелием, господствовали отчасти совершенно иные условия; и нигде социальная неурядица не выступала так резко, как в Спарте. Здесь ясно обнаруживалось, как бессильны законодательные постановления перед силою экономических отношений. Запрещение отчуждать наследственный надел должно было защитить массу крестьянства; но оно оказало как раз противоположное влияние, потому что в силу этого закона безземельному или малоземельному и потому необеспеченному хлебопашцу было крайне трудно приобрести кусок земли, разве только ему посчастливилось жениться на дочери-наследнице. И вот сыновья сидели все вместе на отцовском участке, доходов с которого им, разумеется, не хватало на покрытие установленных законом издержек по участию в сисситиях; между тем участие в последних было обязательно для каждого, кто хотел считаться полноправным гражданином. С другой стороны, беспрестанные войны и усиленные военные требования, которые государство вынуждено было предъявлять к своим гражданам, привели к тому, что многие семьи вымерли и их земельные владения путем наследования сосредоточились в немногих руках, отчасти в руках женщин, которым во времена Александра принадлежало, по преданию, 2/5 всей земли в Лаконии. В конце концов и это консервативное государство принуждено было сделать уступку потребностям нового времени. Закон эфора Эпитадея предоставил каждому право – хотя и не продавать надел, но дарить его при жизни или по завещанию распорядиться им, как пожелает, что практически было, разумеется, равносильно разрешению продажи наделов. Но при громадном приливе иностранных ценностей в Спарту, особенно со времени Пелопоннесской войны, этот закон должен был только ускорить поглощение мелкого землевладения крупным. Действительно, уже ко времени сражения при Левктрах число полноправных спартанских граждан упало приблизительно до тысячи пятисот. Но наибольший ущерб нанесла Спарте потеря Мессении, лишившая почти половину всех граждан Спарты их земельных владений. Жизнеспособность спартанского строя и личная доблесть воспитанных им полноправных граждан блистательно доказываются тем, что государство оказалось в силах перенести и этот удар и что понадобилось еще более столетия, прежде чем пришлось произвести реформу имущественных отношений. Да и тогда революция была произведена сверху, а не бесправной и неимущей массой.

В остальных земледельческих областях дело обстояло, вероятно, не так плохо, но и здесь рост народонаселения обусловливал все большее вздорожание жизненных припасов, тогда как, с другой стороны, все более распространявшееся применение рабского труда все более ограничивало область заработка свободного населения. Что приходилось делать сыновьям мелкого землевладельца, которым отцовский участок не давал достаточных средств к жизни, если крупный помещик использовал невольников, а не свободных поденщиков, или если он вообще не нуждался в новой рабочей силе? Идти в город? Но и здесь они сталкивались с конкуренцией дешевого рабского труда. А эмиграция, которая в прежние времена служила истоком для избытка населения, со времени Пелопоннесской войны ввиду политических условий почти совершенно прекратилась; до эпохи Александра почти совсем уже не основывалось колоний, а в Италии довольно значительная часть греческой территории перешла даже в руки варваров.

Эти обстоятельства обусловили рост наемничества. В то время, как варвары массами ввозились в Грецию для работы на фабриках, в рудниках и поместьях – десятки тысяч сынов Эллады уходили служить на чужбину. Количество людей, готовых идти в наемники, было в эту эпоху в Греции, казалось, почти неисчерпаемо. Претендент на персидский престол, Кир, в короткое время набрал для войны со своим братом Артаксерксом II более 12 тыс. греческих наемников, из которых добрая половина была родом из Ахеи и Аркадии. Около этого же времени сицилийский тиран Дионисий набрал огромное наемное войско, также преимущественно на Пелопоннесе. У Ясона Ферского было наемное войско в 6000 человек, а во время Священной войны фокейцы держали на службе 10—20 тыс. наемников. С тех пор как поход Кира доказал военное превосходство греков над азиатами, персидский царь нанимал для своих походов тысячи греческих наемников; множество их состояло на службе и у сатрапов Передней Азии, а Египет и Кипр защищали против персов почти исключительно греческие наемники. Разумеется, многие из этих солдат могли бы найти заработок и на родине, и на чужбину их влекла лишь жажда приключений и быстрого обогащения; но большинство все-таки гнала с родины нужда. А кто раз вкусил наемнической жизни, тот обыкновенно был потерян для мирного труда. Тысячи погибали на чужбине, а кто возвращался на родину, тот большею частью снова принимался за ремесло искателя приключений, лишь только заработок, принесенный им со службы, истощался. Греция была полна шайками таких бродячих наемников, готовых продать себя всякому, кто хорошо заплатит, и постоянно грозивших общественной безопасности; и из года в год это зло обострялось.

Еще большая опасность заключалась в многочисленности изгнанников. За исключением Спарты, не было почти ни одного греческого государства, которое в период от начала Пелопоннесской войны до Александра не было бы потрясено внутренними переворотами; между тем почти каждая такая революция завершалась изгнанием побежденной партии, и часто в изгнание уходили целые сотни людей. При этом имущество изгнанных постоянно конфисковалось и продавалось в пользу государственной казны или делилось между победителями. А где не доходило до политического переворота, там политические процессы давали господствующей партии средство изгонять из отечества ее противников, причем суд неизменно постановлял конфисковать их имущество; большею частью целью служила именно конфискация имущества, а обвинение в государственной измене или утайке общественных денег являлось лишь поводом к ней. Таким образом, Греция наполнилась бездомными беглецами, – большею частью образованными людьми, которые некогда жили в богатстве или по крайней мере в довольстве, а теперь терпели крайнюю нужду или ели хлеб гостеприимцев. Все они жили надеждою на возвращение в отечество и на восстановление своих имущественных прав; но осуществление этих надежд законным путем было почти невозможно, потому что если бы даже отечественное правительство охотно согласилось даровать им амнистию, то возвращение конфискованного имущества прежним собственникам представляло неодолимые трудности. Поэтому изгнанники постоянно и всеми средствами старались вызвать насильственный переворот, хотя бы для этого пришлось выдать отечество врагу. Если им удавалось вернуться, они, конечно, расплачивались со своими противниками тою же монетою; теперь последние уходили в изгнание, и хотя роли переменились, но суть дела оставалась та же. Когда Александр на Олимпийских играх 324 г. обнародовал указ, предоставлявший всем политическим беглецам во всей Греции право вернуться на родину, то на это празднество собралось, по преданию, 20 ООО изгнанников; пусть это показание преувеличено, но их могло бы собраться еще большее число, если бы все они съехались в Олимпию.

Одно было ясно: при господствовавших в данную минуту условиях Греция должна была неудержимо стремиться к социальной революции, которая отчасти уже и началась. И каков бы ни был исход борьбы, – остались ли бы победителями состоятельные классы, или имущественные отношения были бы преобразованы насильственным путем, – в обоих случаях будущность нации подвергалась величайшей опасности; ибо не путем революции, а путем эволюции могут разрешаться социально-политические задачи. Существовало только два средства, чтобы предотвратить грядущую опасность: надо было пробить те перегородки, которыми окружили эллинов с востока персидская монархия, с запада Карфаген, с севера варвары Италии и Балканского полуострова, и тем снова открыть нации исток наружу; и столь же необходимо было отнять у мелких государств право по собственному усмотрению подвергать своих граждан уголовным наказаниям. И та, и другая цель могли быть достигнуты лишь в том случае, если бы удалось устранить политическую раздробленность, водворившуюся в Элладе вследствие Коринфской войны и с тех пор возраставшую из года в год. Сознание этой необходимости проникало все в более широкие круги, и многие из лучших людей нации выразили его. Итак, почва была подготовлена; спасение явилось как раз в ту минуту, когда опасность достигла наибольшей силы.