Текст книги "Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии"

ГЛАВА V. Коринфская война и Анталкидов мир

В то самое время, когда Дионисий собирал эллинский Запад в единое государство, на востоке началось распадение основанной Лисандром державы. Некогда нация восторженно приветствовала Спарту, когда последняя взялась за оружие, чтобы сокрушить деспотическое владычество афинян; но как только Спарта одержала победу, настроение Эллады совершенно изменилось. Виною тому было в значительной степени своеволие олигархических правителей, назначенных Лисандром. Затем спартанское правительство сделало все, что было возможно, для устранения этих беспорядков; и когда период революций окончился, и в пределах прежнего Афинского государства снова водворен был порядок, господство Спарты было далеко не так тягостно, как прежде господство Афин. Но каждый союз, объединяющий нацию, на каких бы началах он ни был организован, неизбежно ограничивает самостоятельность отдельных государств; а при резком индивидуализме, составлявшем основную черту греческого характера, такие ограничения переносились, конечно, с большим неудовольствием. Кроме того, и в государствах, сохранивших до сих пор свою независимость, также стали смотреть с возраставшим страхом на грозное могущество спартанской державы.

Между этими государствами первое место в политическом отношении занимала Беотия. Она оставалась верной союзницей Спарты во все время ее борьбы с Афинами: но тотчас после победы беотийцам стало ясно, какой тяжкой ошибкою было доставить Спарте безусловный перевес в Элладе. Поэтому Беотия дала у себя убежище изгнанным из Афин демократам и всячески содействовала их возвращению на родину (см. выше, с.85—86); затем она отказала Спарте в союзнической помощи против пирейских демократов, против Элиды и Персии, и когда царь Агесилай II перед отъездом в Азию хотел, подобно Агамемнону, принести жертву в Авлиде, беотархи силою помешали ему.

Поведение Беотии, естественно, должно было повлиять и на соседние государства. Локрида и эвбейские общины и без того находились всецело под беотийским влиянием; но очень серьезным симптомом было то обстоятельство, что даже Коринф, бывший в течение целого столетия вернейшим из союзников Спарты, последовал примеру Беотии и под ничтожными предлогами не выставил обычного контингента ни во время Элейской, ни во время Персидской войн.

Афины со времени восстановления демократии также находились в самых дружественных отношениях с Беотией. Но здесь пока еще не имели возможности проявить эти симпатии на деле. Прежде всего нужно было залечить раны, нанесенные стране войною и революцией. Это была, казалось, неисполнимая задача. Большая часть Аттики превратилась в пустыню, промышленность и торговля пришли в совершенный упадок, потеря внешних владений лишила тысячи граждан всяких средств к жизни. Притом государство было накануне банкротства; доходы иссякли, казна была пуста и обременена непосильными долгами. Если тем не менее удалось в течение немногих лет устранить кризис, то этот успех, равносильный любой победе, блестяще свидетельствует о жизненности афинского народа.

Политическое возрождение государства было сопряжено почти еще с большими трудностями, чем экономическое. Хотя амнистия наружно примирила враждующие партии, но глубокий раскол, вызванный последними событиями в среде граждан, было нелегко уничтожить. Вражда между „городскими гражданами" и „пирейскими гражданами" еще много лет определяла характер политической жизни Афин, пока подросло новое поколение, не принимавшее участия в революции. Толпа недоверчиво относилась к тем трем тысячам лиц из знатнейших и богатейших фамилий, которые в правление Тридцати одни пользовались активными правами гражданства и до последней минуты с оружием в руках противились восстановлению демократии. Это недоверие было вполне естественно, хотя в сущности едва ли основательно, потому что террористическое правление Тридцати более способствовало торжеству демократической идеи, чем все великое, что совершила демократия в продолжение целого столетия. Громадное большинство состоятельных граждан окончательно излечилось от припадков увлечения олигархическим идеалом; в течение восьмидесяти лет не сделано было более ни одной попытки совершить государственный переворот.

Правители употребили все свое влияние, чтобы предупредить открытый взрыв страстей. Но значительная часть демократов не была в состоянии оценить примирительную политику правительства; кроме того, как всегда в таких случаях, оказалось много ренегатов из побежденной партии, которые старались засвидетельствовать искренность своего раскаяния путем нападок на своих бывших единомышленников – олигархов. Хотя амнистия уничтожила всякую возможность открытого преследования за участие в олигархическом движении, однако было довольно средств для достижения этой цели окольными путями; и в этом отношении правительство часто оказывалось бессильным против общественного мнения. Дошло до того, что для так называемых „городских граждан" участие в государственных делах фактически было сделано невозможным; а в судах ссылка на то, что обвиняемый некогда принадлежал к „трем тысячам" периода олигархии, почти всегда оказывала желаемое действие на присяжных.

Ввиду такого положения дел Афины в первые годы после заключения мира совершенно воздерживались от самостоятельной внешней политики. Они старались выполнить в точности принятые ими на себя по отношению к Спарте обязательства; во время похода в Элиду, равно как и при начале Персидской войны, Афины выставили свой отряд в союзную пелопоннесскую армию. Но они ждали только благоприятного момента, чтобы сбросить с себя ненавистное иго, – и уже во время похода Агесилая II в Азию решились отказать Спарте в присылке вспомогательного отряда, надеясь в случае нужды на помощь со стороны Беотии. А Спарта простила Афинам это ослушание, чтобы не быть вынужденной вести одновременно две войны – одну в Азии, другую в Греции.

Но скоро обнаружилось, что война все-таки неизбежна. Весною 395 г., приблизительно в то время, когда Агесилай вторгся в Лидию, возник пограничный спор между опунтскими локрийцами и их соседями, фокейцами. Беотийцы вмешались в дело, приняв сторону локрийцев, и Спарта принуждена была взяться за оружие для защиты союзных фокейцев. Ввиду получавшихся из Азии известий о победах спартанцев казалось, что с этой стороны им не грозит никакой опасности; а с беотийцами они надеялись справиться без большого труда. Поэтому в Фокиду послан был Лисандр, чтобы здесь и в соседних областях набрать войско и затем с запада вторгнуться в Беотию, а в это самое время царь Павсаний со всем ополчением Пелопоннесского союза должен был перейти Истм. Обе армии должны были соединиться при Галиарте, в центре Беотии.

Лисандр с обычной ловкостью выполнил первую часть возложенной на него задачи. Орхомен, важнейший после Фив город Беотийского союза, тотчас перешел на его сторону, и он беспрепятственно дошел до Галиарта. Здесь также существовала партия, которая была готова отложиться от Фив, и Лисандр надеялся при ее помощи врасплох завладеть городом раньше, чем подоспеет помощь из Фив. Поэтому он, не дожидаясь прихода Павсания, двинулся к городу и начал штурм. Но в это время подошло форсированным маршем фиванское ополчение и тотчас бросилось на неприятеля, который не выдержал неожиданного нападения. Сам Лисандр пал в бою; его войско отступило к близлежащим высотам, и фиванцам не удалось выбить его с этой позиции. Но смерть полководца глубоко потрясла его армию, и отряды, из которых она была составлена, под прикрытием ночи рассеялись по своим родным городам.

Теперь, наконец, когда было уже слишком поздно, явился царь Павсаний. Его войско, даже само по себе, было гораздо многочисленнее фиванского; но он медлил нападением, и уже на следующий день военное положение изменилось. Дело в том, что беотийцы при известии, что Лисандр набирает в Фокиде войско, обратились к Афинам с просьбою о помощи, и Афины, не медля ни минуты, изъявили свое согласие, как ни казалось рискованным начинать войну со Спартой без флота и без Длинных стен. Афинское ополчение тотчас перешло через Киферон и как раз вовремя соединилось с фиванцами при Галиарте. Теперь Павсаний уже не решился дать сражение и заключил перемирие, обязавшись оставить Беотию. Поход спартанцев окончился полной неудачею.

Последствия этой неудачи не замедлили обнаружиться. Коринф со своими колониями Левкадой и Амбракией перешел на сторону беотийцев; Аргос последовал примеру соседа; Мегара, Эвбея, западная Локрида, Акарнания, фракийские халкидцы также примкнули к коалиции против Спарты. Для ведения общих дел учрежден был союзный совет в Коринфе. Союзники немедленно перешли в наступление, прежде всего в Фессалии, куда ларисский тиран Медий призвал их на помощь против союзника Спарты, тирана Фер Ликофрона; они изгнали спартанский гарнизон из Фарсала, завоевали спартанскую колонию Гераклею у Эты, изгнали оттуда пелопоннесских поселенцев и отдали город малийцам, на территории которых он был основан Спартою поколение назад. Горные племена, жившие на Эте, присоединились к союзу. Подкрепленный их отрядами, фиванский полководец Исмений разбил фокейцев при Нариксе в Локриде; однако Фокида и после этого оставалась верна союзу со Спартой. Кроме нее, по ту сторону Истма Лакедемонскому союзу не изменил еще только Орхомен; напротив, в Пелопоннесе от Спарты отложился один только Коринф.

Ввиду такого положения дел спартанское правительство решилось отозвать Агесилая из Азии. Совокупное нападение на Беотию, неудавшееся вследствие поражения при Галиарте, решено было возобновить ближайшим летом с более значительными силами. Между тем царь Павсаний был привлечен к суду; при его враждебном отношении к Лисандру было вполне естественно предполагать, что он умышленно опоздал и что, следовательно, на него падает вина в неудаче экспедиции и в смерти лучшего полководца Спарты. Точно так же и его поведение по отношению к афинским демократам в 403 г. должно было теперь, после отложения Афин, представляться изменническим. Поэтому Павсаний, не дожидаясь приговора суда, отправился в изгнание – в Тегею, где провел еще много лет, до самой смерти. Престол Агиадов занял его малолетний сын Агесипол I под регентством своего ближайшего родственника Аристодама.

Агесилай II не очень торопился исполнить распоряжение, заставлявшее его отказаться от тех великих планов, осуществление которых казалось ему столь близким; наконец, в середине лета он перешел через Геллеспонт и двинулся – правда, форсированным маршем – вдоль фракийского побережья на запад. Дело в том, что союзники собрали тем временем все свои ополчения под Коринфом, чтобы открыть наступательные действия против Спарты. Но многоголовый союзный совет не мог быстро прийти к какому-нибудь решению, и благодаря этому спартанцы имели время приготовиться к обороне. Войско союзников достигло еще только Немей, на расстоянии одного небольшого перехода от Коринфа, а пелопоннесская союзная армия под предводительством Аристодама стояла уже под Сикионом; вследствие этого союзники принуждены были отступить на север. На равнине между Коринфом и Сикионом, на берегу ручья, вытекающего из Немей, разыгралось величайшее из сражений, какое когда-либо происходило между двумя греческими армиями (июль 394 г.). На обеих сторонах было по 20 ООО гоплитов; конницы и легковооруженного войска у союзников было гораздо больше, чем у пелопоннесцев. Но они не сумели воспользоваться этим преимуществом; по старой привычке они придавали решающее значение атаке тяжеловооруженной пехоты. Действительно, союзники лакедемонян после непродолжительной битвы обратились в бегство; сами же лакедемоняне, находившиеся на правом крыле, одержали победу над сражавшимися против них афинянами, после чего вся армия союзников была опрокинута от своего левого фланга и с большим уроном отброшена к Коринфу. По преданию, союзники потеряли 2800 человек, победители – 1100. О наступательных действиях союзники, разумеется, уже не могли и думать; впрочем, в стратегическом отношении победа не принесла Спарте никакой пользы, так как побежденное войско нашло опору в коринфских укреплениях.

Приблизительно месяц спустя, 14 августа, Агесилай стоял на границе Беотии. Он почти беспрепятственно прошел Фракию и Македонию, да и в Фессалии, большая часть которой была на стороне неприятеля, он не встретил сколько-нибудь значительного сопротивления. Затем он призвал к себе фокидское и орхоменское ополчения и половину спартанского полка, стоявшего гарнизоном в Орхомене; другой спартанский полк пришел к нему на помощь от сикионской армии. Союзники также прислали в Беотию часть своих собранных под Коринфом войск; чтобы прикрыть большую дорогу в Фивы, они заняли позицию у храма Афины Итонии в Коронейской области, в том месте, где возвышенности Геликона спускаются к Копай декой равнине. Здесь напал на них Агесилай и после очень кровопролитного сражения оттеснил их назад к высотам. Но победа стоила пелопоннесцам стольких жертв, что Агесилай, сам раненый, отказался от дальнейшего наступления и увел свою армию обратно в Фокиду. Вскоре затем контингента отдельных городов были распущены по домам.

Таким образом, и эта вторая экспедиция, несмотря на две победы, оказалась в стратегическом и политическом отношениях безуспешной для Спарты. К концу лета положение вещей в Греции было совершенно то же, что весною. Между тем на море спор был решен. После взятия Родоса Конон получил новое подкрепление в 90 триер, которым его флот был увеличен до 170 кораблей; номинальное командование им взял на себя летом 394 г. Фарнабаз, которого сам Конон рекомендовал царю для этой должности. Но и Спарта тем временем делала серьезные приготовления, хорошо понимая, какие важные последствия будет иметь предстоящая борьба. Чтобы сосредоточить руководство военными действиями на суше и на море в одних руках, решили обойтись без наварха и возложили на Агесилая также верховное командование флотом (летом 395 г.). Агесилай тотчас потребовал от союзных городов, чтобы они построили 120 новых триер; начальником флота он назначил своего шурина Пейсандра – выбор, правда, не очень удачный ввиду неопытности последнего в морском деле.

В этих приготовлениях с обеих сторон прошел конец 395 г. и первая половина следующего лета; наконец, в начале августа Конон открыл наступательные действия против греческого флота, который был сосредоточен у Книда напротив Родоса, чтобы преградить неприятелю вход в Эгейское море. Пейсандр принял вызов на сражение, сделанный ему противником; но греческий флот не мог устоять против более сильного неприятеля. Скоро бегство сделалось всеобщим, сам Пейсандр пал, а 50 его кораблей было взято в плен; однако большей части экипажа удалось спастись на берег.

Эта победа сделала Конона господином Эгейского моря. Он тотчас провозгласил автономию всех греческих общин на островах и на малоазиатском побережье, и тут обнаружилось, как шатко было спартанское господство в Малой Азии. Города один за другим переходили к персам и изгоняли лакедемонских гармостов и гарнизоны. Только два важных пункта на Геллеспонте, Абидос и Сеет, Деркилид удержал от отложения и отстоял против нападений Фарнабаза и Конона.

С центральными греческими государствами, образовавшими союз против Спарты, завязал сношения по совету Конона еще Тифрауст, приблизительно во время битвы при Галиарте; родосец Тимократ отправился послом от него в Элладу, раздал 50 талантов в качестве пособия на военные издержки наиболее влиятельным государственным деятелям в Фивах, Коринфе и Аргосе и обещал дальнейшие субсидии. Теперь наступило время исполнить данные в то время обещания. Весною 393 г. оба персидских адмирала направились в европейскую Грецию. На море они нигде не встретили сопротивления; Киклады сами отдались в их руки, а Кифера сдалась, как только показался неприятельский флот. На острове оставлен был гарнизон под начальством друга Конона афинянина Никофема. Затем адмиралы поплыли дальше, в Коринф, где выдали субсидию союзному совету. Только после этого Конон вернулся на родину, которой он не видел столько лет. Он явился туда в ореоле недавней победы при Книде; позор поражения при Эгоспотамах был заглажен, Афины освобождены от гнета лакедемонского владычества на море. Естественно, что человеку, оказавшему такие важные услуги родине, теперь возданы были почести, каких не удостоился еще ни один гражданин со времени Гармодия и Аристогитона; Конону, как и им, воздвигнута была бронзовая статуя „за то, что он дал свободу союзникам Афин", как гласило постановление Народного собрания.

Но Конон лелеял еще более широкие замыслы: он стремился к восстановлению афинского господства на море. Прежде всего нужно было восстановить укрепления Пирея и Длинные стены, разрушенные некогда Лисандром. В Афинах уже раньше приступили к этим работам; теперь Конон выдал афинянам для этой цели большие суммы из персидской военной казны и командировал экипаж своего флота для участия в постройке; однако прошло, конечно, еще несколько лет, прежде чем это громадное предприятие было доведено до конца. Клерухии на Лемносе, Имбросе и Скиросе были теперь снова соединены с метрополией, верховенство Афин над Делосом восстановлено. С Хиосом, Митиленой и Родосом заключены были союзные договоры. Афины завязали сношения и с Дионисием Сиракузским; и хотя им не удалось привлечь на свою сторону сицилийского тирана, – они по крайней мере добились того, что Спарта также не получила от него помощи.

На суше война почти вовсе прекратилась со дня Коронейской битвы. Лакедемоняне ограничивались тем, что держали гарнизоны в Сикионе и Орхомене, между тем как союзники послали в Коринф сильный отряд с целью сделать невозможной для неприятеля всякую попытку перейти Истм. Под защитой этого войска в Коринфе произошла демократическая революция; наиболее влиятельные члены олигархическо-лакедемонской партии были частью перебиты, частью изгнаны; Коринф добровольно отказался от своей автономии и вступил в Аргосский государственный союз (весною 392 г.).

Изгнанникам дарована была амнистия, и они не замедлили доказать свою благодарность тем, что открыли лакедемонянам ворота длинных стен, соединявших Коринф с его гаванью Лехеем. Между стенами произошло сражение, в котором аргосцы были разбиты с большим уроном; лакедемоняне завладели укреплениями и значительную часть их разрушили. Теперь для них открыт был путь через Истм, и действительно они овладели Сидунтом и Кроммионом, двумя коринфскими поселками на Сароническом заливе; их дальнейшим успехам помешали афиняне, которые явились с сильным войском и вновь возвели разрушенные стены. В качестве гарнизона остался в Коринфе отряд наемников под начальством молодого очень способного офицера, Ификрата из Рамна, пелтасты которого скоро сделались грозою для неприятеля благодаря своим смелым набегам.

Теперь в Спарте начали серьезно подумывать о мире. Ясно было, что борьба с коалицией центральных греческих государств и Персии не обещает Спарте успеха, и потому она готова была примириться с совершившимися фактами, как ни тяжело было людям, стоявшим во главе правительства, и особенно царю Агесилаю И, отказаться от плана завоевания Азии – плана столь близкого, казалось, к осуществлению. Итак, летом 392 г. Анталкид отправился послом в Сарды к новому сатрапу Тирибазу, сменившему Тифрауста, и от имени своего правительства предложил уступить Персии весь азиатский материк с тем условием, чтобы все греческие государства на островах и в Европе были признаны автономными. При тогдашнем положении дел только на этих условиях Греции мог быть обеспечен прочный мир; и если нация покрывала себя позором, покидая азиатских соплеменников на произвол варваров, то ответственность за это падала не на Спарту, вступившую в борьбу с Персией ради освобождения азиатских греков, а на те государства, которые действовали заодно с персидским царем.

Но коалиция центральных государств вовсе не была склонна заключить мир на таких условиях. Не то, чтобы они заботились о величии и свободе Греции, а просто каждое из них в отдельности считало предложения спартанцев невыгодными для себя. Афины надеялись восстановить свою прежнюю державу; Аргос не хотел отказаться от обладания только что приобретенным Коринфом, а Фивы в случае принятия пункта об автономии должны были лишиться своей гегемонии в Беотии, которою очень тяготилось большинство мелких городов страны. Ввиду такой оппозиции со стороны своих союзников Тирибаз не осмелился предпринять решительный шаг без позволения своего царя, хотя сам стоял за заключение мира на условиях, предложенных Спартою; он отправился к царскому двору, а пока заключил в тюрьму Конона, который приехал в Сарды с афинским посольством. В сущности все действия Конона в течение двух последних лет были гораздо более направлены к пользе Афин, чем к пользе царя, которому он служил; носились даже слухи, – неизвестно, насколько верные, – что у Конона на уме еще гораздо более обширные замыслы, – что он хочет вырвать азиатских греков у Персии. Теперь, конечно, прекратили уплату жалованья флоту, которым до сих пор командовал Конон, и, таким образом, этот флот распался. Впрочем, самому Конону удалось спустя короткое время бежать из тюрьмы; он отправился к своему царственному другу Эвагору на Кипр, где вскоре и умер от болезни.

Та политика, которую рекомендовал Тирибаз, была, без сомнения, наиболее выгодна для Персии; но в Сузах еще слишком свежо было воспоминание о всех тех неприятностях, какие причинила государству Спарта, чтобы царь мог согласиться на мир. Напротив, вместо Тирибаза в Сарды был послан Струф с поручением энергично продолжать войну против Спарты. В ответ на это Спарта отправила (весною 391 г.) войско в Азию под начальством Фиброна, который уже раньше командовал там армией. Тотчас на сторону Спарты перешли Эфес, Приена и Магнесия; со времени сражения при Книде они имели довольно случаев узнать, что значит автономия под персидским верховенством. Правда, скоро затем Струф напал на Фиброна с превосходными силами и разбил его наголову, однако города, приобретенные Фиброном, остались верны Спарте.

Между тем к Спарте примкнул и Книд, а на Родосе вспыхнуло восстание против демократического правительства, оказавшееся, впрочем, в самом городе безуспешным; но побежденная партия удержалась в одной части острова. На помощь ей послан был в Малую Азию спартанский наварх Экдик с небольшой эскадрою (осенью 391 г.). Ему удалось привлечь на сторону лакедемонян Самос и мелкие города на Лесбосе; но он был недостаточно силен, чтобы предпринять какие-либо решительные действия против Родоса. Поэтому ближайшим летом (390) его эскадра была увеличена до 27 триер, а командование ею передано брату Агесилая, Телевтию. Таким образом Спарта снова заняла внушительное положение на малоазиатском побережье.

Около того же времени, когда Фиброн отправился в Азию, Агесилай двинулся к Аргосу, опустошил окрестности города и затем направился к Коринфу; здесь он овладел длинными стенами и гаванью Лехеем с ее арсеналом и всем стоявшим там флотом (весною 391 г.). Преграда, так долго закрывавшая лакедемонянам путь к Истму, была наконец сокрушена.

В Афинах и Беотии теперь начали опасаться нашествия спартанцев и поэтому снова завязали в Спарте переговоры о мире, которые в прошлом году окончились неудачей в Сардах. На этот раз выработан был проект мирного договора, в общем на условии сохранения каждой стороной ее наличных владений. Афины должны были удержать власть над Лемносом, Имбросом и Скиросом, а Беотия признать независимость Орхомена; только от Аргоса требовалась уступка Коринфа. Мир не состоялся вследствие несогласия аргосцев и афинской радикальной народной партии, которая в заключении мира со Спартой видела опасность для существования демократии (391 г.).

Итак, следующей весною Агесилай II снова явился под стенами Коринфа, в то самое время, когда там праздновались Истмийские игры. Союзники не решались начинать битву, и царь не мог устоять против соблазна устроить состязания, поручив руководство ими коринфским изгнанникам, находившимся в его войске. Затем он перешел через Истм и опустошил всю местность у подошвы Гераней. Уже из Фив пришло посольство с предложением мира; но в это время Ификрату удалось на прибрежной равнине у Лехея окружить своими пелтастами отряд спартанского ополчения и значительную часть его уничтожить. Это было поражение, подобное сфактерийскому, потому что, хотя материальный урон не превышал 250 человек, но слава непобедимости, окружавшая спартанское ополчение, снова была сильно поколеблена, союзники начали становиться несговорчивыми и Агесилай принужден был прервать начатую экспедицию. С этих пор военные действия лакедемонян ограничивались обороной Лехея, тогда как Ификрат господствовал над всей окрестной страной, уничтожал одинокие неприятельские посты и опустошал территорию спартанских союзников.

В следующем году (389) Агесилай снова выступил в поход, но целью его на этот раз была Акарнания. Дело в том, что союзники Спарты, ахейцы, приняли в свой государственный союз Калидон на южном побережье Этолии и терпели здесь притеснения от своих соседей, акарнанцев, которые, как мы знаем, находились в союзе с Афинами и Фивами. Агесилай опустошил открытую страну, не встретив значительного сопротивления, но не сумел взять ни одного из укрепленных городов. В следующем году экспедиция должна была повториться; но акарнанцы не допустили до этого и заключили мир и союз со Спартой. Однако политические и военные отношения в Греции почти совсем не изменились под влиянием этой борьбы.

Между тем афиняне прилагали все усилия, чтобы создать новый флот. Но с тех пор, как иссякла персидская субсидия, возобновились прежние финансовые затруднения; попытка увеличить косвенные налоги дала ничтожный доход, и ничего другого не оставалось, как обложить имущество граждан тяжелым военным налогом. Ввиду этого приготовления медленно подвигались вперед, и морская война совершенно приостановилась. Только победа Ификрата снова доставила перевес руководимой Фрасибулом военной партии; несмотря на сопротивление состоятельных классов решено было снарядить большой флот, чтобы восстановить державу в тех размерах, какие она имела до битвы при Эгоспотамах (390/389 г.).

В это самое время часть афинских сил была отвлечена другим предприятием. Эвагор Саламинекий в течение последних лет все более и более распространял свою власть на Кипр; теперь в его руках находился весь остров, за исключением Китиона, Амафа и Сол. До сих пор царь не препятствовал ему; но с того времени, как Конон, в качестве изменника, отставлен был от своей должности, поведение Эвагора также должно было возбуждать подозрения при персидском дворе. Поэтому на Кипр для защиты находящихся в опасности городов отправлено было (390 г.) войско под начальством перса Автофрадата и флот под командой Гекатомна, владетеля Миласы в Карии. Эвагор в свою очередь заключил союз с Египтом, который за несколько лет до того сверг с себя персидское владычество, и обратился за помощью в Афины.

Последние очутились в очень затруднительном положении. Формально союз с Персией еще продолжался; оба государства воевали с одним и тем же врагом, хотя Афины уже несколько лет не получали от Персии прямой поддержки. С другой стороны, благодаря влиянию Эвагора Конон был поставлен во главе персидского флота, и корабли Эвагора сражались при Книде за освобождение Афин. Его статуя стоит на рынке рядом со статуей Конона; неужели же теперь в нужде отплатить другу неблагодарностью? И прежде всего – можно ли быть уверенным в персидской дружбе, если пожертвовать Эвагором? Не возникнет ли конфликт с Персией, как только Афины серьезно примутся за восстановление своей державы. Эти соображения решили вопрос; афиняне заключили союз с Эвагором и тотчас отправили на помощь ему эскадру из десяти триер (осенью 390 г.). Правда, эта эскадра была захвачена в родосских водах лакедемонянами, что еще на некоторое время отсрочило открытый разрыв с Персией; но первый шаг к решительному повороту в афинской политике уже был сделан.

Следующей весною (389 г.) Фрасибул отплыл во главе флота из сорока триер. Без всякого труда достигнуты были блестящие успехи: Фасос, Самофракия, Тенедос, фракийский Херсонес, Византия и Калхедон присоединились к Афинам, с фракийскими князьями Севтом и Медоком заключен был союз. Таким образом, сообщение с Понтом снова находилось в руках афинян. Дружба с Митиленою и Хиосом, возобновленная уже Кононом, сделалась еще более тесною, Антисса и Эрес на Лесбосе и Клазомены в Ионии были завоеваны. В важнейших военных пунктах помещены были афинские гарнизоны; транзитный сбор на Босфоре, портовая пошлина в 5 % со всех ввозимых и вывозимых товаров в союзных государствах взимались на счет Афин, как до сражения при Эгоспотамах. Афины могли, казалось, с уверенностью рассчитывать на скорое восстановление своего прежнего государства.

Фрасибул провел зиму на Лесбосе и с наступлением первых весенних дней поплыл дальше к Родосу, который сильно терпел от притеснений неприятеля, мимоездом был привлечен на афинскую сторону Галикарнас. Между тем враги Фрасибула в Афинах с успехом подготовляли его падение. Состоятельные классы уже давно были раздражены постоянным увеличением налогов: союзники жаловались на насильственные поборы; а высокомерное обращение, которое позволял себе „освободитель" в сознании своих заслуг, оттолкнуло от него многих старых друзей. Поэтому народ решил сместить Фрасибула и его товарищей по командованию армией и вызвал их в Афины для представления отчета. Начальство над флотом было поручено Агиррию из Коллита, который еще при Клеофонте принимал участие в управлении финансами и позднее, после восстановления демократии, приобрел большую популярность раздачей казенных денег народу. Но в качестве полководца он еще не имел случая обнаружить свои способности.

В главной квартире Фрасибула оказалось немало людей, готовых силою воспротивиться решению демоса. Фрасибул, действительно, не торопился исполнить полученное им приказание; он остался во главе флота и продолжал собирать дань с городов малоазиатского побережья. Во время одной из таких экспедиций, у устья Евримедонта в Памфилии, на него ночью напали аспендийцы и убили его в его же палатке. Таким образом, Афины были избавлены от печальной необходимости увидеть в роли обвиняемого перед народным судом человека, который дважды спас город от тирании олигархов. Его противники, вероятно, свободно вздохнули; но справедливость заставляет нас признать, что даже у них ненависть отошла теперь на задний план перед воспоминанием о великих заслугах покойного. Товарищи же Фрасибула по командованию войском были преданы суду, и по крайней мере один из них, Эргокл, был приговорен к смерти и казнен.