Текст книги "Новые небеса (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

   Ивик совершенно запуталась.

   Она обнаружила, что может вполне сознательно управлять советами священника. Раньше она делала это случайно. Если приходила на исповедь с новыми мыслями о своей особой вине, о своей гордыне и плохом отношении к Марку, излагала все это – то и получала в ответ проповедь о том, как важно справиться с гордыней и как нужно любить ближнего.

   Если ничего такого не говорила, а просто излагала факты, священник говорил что-то другое. Например, предлагал ей простить мужа. Это была новая постановка вопроса – ее не обвиняли, а предлагали простить. Признавали ее моральную высоту. Но ей не нужно было прощать – она и не обвиняла Марка, она во всем винила себя. От этого не было легче и лучше.

   Ивик научилась заранее предвидеть, что скажет тот или иной священник. Все они говорили что-то умное, мудрое, глубокое – и все эти советы ни на йоту в итоге не приближали ее ни к разрешению проблем, ни хотя бы к умиротворению и внутреннему покою.

   Советовали молиться, обещали молиться за нее – но молитвы тоже ничего не меняли.

   Может быть, думала Ивик, проблемы дейтрийских священников – в целибате? Как и в наиболее многочисленной конфессии Тримы, в Дейтрийской церкви издавна был принят целибат. Даже после Катастрофы, когда рождаемость стала принципиальным вопросом, целибат не отменили. Следование традициям тогда было еще более принципиально.

   Может быть, священник понятия не имеет о семейной жизни, оттого и не может дать совета? Ивик пошла в церковь православную в Питере, где работала. На некоторое время даже практически перешла в Православие, сказавшись бывшей католичкой (увы, но никак нельзя, даже Господа ради, открыть триманцу правду о Дейтросе). Посещала службы, исповедовалась, причащалась. Но вскоре бросила это дело, потому что православные священники оказались ничем не лучше. Если не хуже. Дейтрийские давали оторванные от жизни советы, а православные женатые – советы, построенные на собственном, далеко не идеальном опыте семейной жизни. И зачем? Тогда лучше уж соседку спросить, Туану, вырастившую двенадцать детей и жившую с мужем душа в душу почти тридцать лет...

   У православных священников еще больше получалось, что она виновата во всем. Ведь она женщина! Женщина должна слушаться мужа, подчиняться. А как она относилась к Марку? В общем, явно не так, как надо.

   У Даны все было просто.

  – Ха, а чего ты хочешь? Мужик будет по две-три недели жить всухую? Это мы, женщины, еще более-менее можем терпеть, а они... У вас же семьи толком нет из-за твоих отлучек. У нас с Дэймом, конечно, не лучше... Но чего ты хочешь? Смирись. Он и так много для тебя делает.

   Дана была права. Марк знал, конечно, что женится на гэйне, и что все возможно. А если бы ее искалечило, например – до конца дней ухаживать... Но ведь на Триму она завербовалась сама, по доброй воле. Служила бы в патрульной части – виделись бы постоянно, жила бы дома.

   Но с другой стороны – многие так работают. И живут. Кому-то надо работать и на Триме. Почему не ей?

   Ивик долго мучилась. Работу свою она любила, очень любила. Родина, долг к тому же. Это для нее не пустые слова. Но с другой стороны – семья. Тоже долг. С третьей стороны, уже поздно что-то менять, надо было раньше думать. С четвертой – может быть, если она хоть сейчас пожертвует собой – можно будет что-то спасти, да хотя бы просто принести это как жертву в искупление... Ивик подала рапорт о переводе на Дейтрос.

   Начальство рапорт отклонило. Она нужна на Триме. Ивик где-то внутренне вздохнула с облегчением (с ее опытом, образованием – и снова в обычный, скучный патруль?!) Где-то слегка озлилась на государство – никакой свободы личности...

   Кто-то посоветовал Ивик самой читать побольше духовной литературы – но и в литературе ничего полезного не нашлось. Ивик как-то вцепилась в книжку про святую Монику, мать Августина, из триманских отцов. Там, показалось ей, есть ответ. Про отношение к мужу. К мужу надо относиться так, как будто он – господин, а ты – рабыня. Служить, угождать во всем...

   (Молиться – само собой. Все советовали молиться. Книги тоже. Ивик и молилась, притом очень много. Она даже паломничество совершила довольно тяжелое, пешком по Медиане, в Килн, на место гибели святого хойта Чейна. Но и молитвы так и не помогали – ничего не менялось)

   Ивик пыталась относиться к Марку "как рабыня". Но ничего не изменилось. Она и так всегда старалась жить для него – когда была рядом. Как и он – раньше – для нее. Она и раньше готовила то, что он любит, делала сюрпризы и старалась угадывать все желания. Она и раньше не спорила с ним и не настаивала на чем-то – на чем настаивать было? Что изменилось? Сознание того, что "он господин"? Всего лишь неприятный оттенок мазохизма. Марк никаких ее потуг не заметил. Он никогда не собирался быть "господином".

   Ивик все больше казалось, что ее затягивают в невидимый омут. Склок, неприязни, мелочных обид, непонятной собственной вины, непонятных ошибок и полной невозможности исправить положение, исправиться самой...

   На Триме она жила иначе – надо было выполнять свои обязанности, охранять и направлять подопечных, выполнять поручения командования. Временами она "отрывалась" – начинала что-то писать. Творчество тогда доставляло болезненное оглушающее наслаждение – она переливала на бумагу свою боль. Но результаты не радовали. Книга о Рейте и Кларене иль Шанти – "Господь живых" – уже вышла, и уже даже стала известной, но Ивик чувствовала, что больше ей не подняться на такую высоту. Какая высота? Петли боли захлестывали ее, не давали пошевелиться, не давали поднять голову, и все, что она могла написать – о боли, о чувстве вины. Кому это нужно?

   Более того, она чувствовала себя виноватой, что пишет, что тратит время на писание, в то время как должна непрестанно молиться...

   И все же на Триме она вынуждена была прекращать вечное покаяние и молитвы, становиться собой – опытным офицером, куратором-психологом, гэйной. А потом возвращалась домой, она по-прежнему возвращалась, почти каждую неделю теперь, и тот же самый паровой каток снова проходился по ней, и она была раздавлена, растерзана, и в мозгу шизофренически циркулировали одни и те же мысли: все плохо -она во всем виновата – надо больше молиться – она молится – но все равно все плохо – значит, она молится неправильно и все равно во всем виновата...

   Тогда Ивик совершила новое путешествие в Лайс, в монастырь к хойта, когда-то мудрыми словами изменившему ее жизнь. Аллин был необычным хойта. Не похож на других. Яркий, талантливый, красивый. Не такой мужской красотой, как Кельм, например, или Дэйм. Аллин был – как мальчик, как вечный юноша, с огромными сияющими глазами, сквозь которые, мнилось, глядела Вечность. Забавный, легкий, с птичьим голосом и повадками птицы. Он был, думалось ей, Божий человек. Его хотелось увидеть снова. И может быть, как тогда он сказал нечто мудрое, изменившее ее взгляды на жизнь, так и теперь поможет?

   Тогда он "разрешил" ей любить Кельма. Ивик не знала, как к этому относиться. Может быть, лучше было не позволять себе никаких таких мыслей – и ничего бы не случилось, даже при совместном проживании. Лучше было победить любовь, запретить себе, затолкать ее подальше. Главное – не признаваться.

   Но ведь с другой стороны, с той ситуацией она справилась. А нынешняя если и связана с ней, то разве что мистически. Марк не из-за этого начал ее предавать.

   Ивик побывала у Аллина дважды. Один раз – сама, второй – с Кейтой, не так давно, но поговорить с монахом удалось лишь в первый раз, и то коротко.

   К нему теперь стало трудно пробиться. Аллин был занят. Он много путешествовал, и чисто случайно Ивик застала его в монастыре. Он не работал, собственно, исповедником. Какой-то высокий кряжистый монах долго выспрашивал у Ивик, зачем и почему ей надо именно вот к Аллину, а не к священнику в принципе. Насколько и как они знакомы. Ивик смущалась – они не были с Аллином знакомы, только через Кейту.

   Она его почти и не видела в этот раз – встретились через решетку. В монастыре была еще комната для свиданий с решеткой, оставшаяся от времен строгого затворничества. Голос Аллина показался ей усталым, едва ли не безжизненным. Он забыл ее ситуацию и ее саму. Ивик рассказала все с самого начала.

  – У вас был с этим человеком половой акт? – строго спросил Аллин.

  – Да. Один раз. Я уже исповедалась...

   Ивик хотела спросить, а в чем разница – но постеснялась. Она действительно не видела разницы. Вот до этого места, по мнению Аллина – все не грех, а после некоего трения, некоего вкладывания ключа в замок – вся их жизнь становится грехом? Непонятно.

   Ей было больно от самого присутствия Той. От того, что муж расписывал даже ей, какая Та несчастная – брошенная, детей нет, одиночество. Вообще оттого, что муж любил Ту – просто вообще любил, и Ивик это знала. Что по сравнению с этим какие-то телодвижения? Что они меняют? Неужели Бог это воспринимает иначе?

   Если настроиться так, что это все равно, что ревность – нехорошее чувство, то тогда почему бы не позволить ему и интимную жизнь с другой? Если другую можно любить так же, как ее, Ивик?

  – Я ведь оставила его сразу, отец Аллин. Сразу же ушла. Понимаете, я не хотела причинять боль мужу.

  – Если бы вы не хотели причинять боль Господу... – пробормотал Аллин. Ивик подумала, что дальнейший разговор уже понятен и не имеет смысла. Она – как всегда в разговорах с хорошими священниками – уже ощутила свою вину и неправильность.

   Она смотрит на все это с неверной, чисто человеческой точки зрения. Ее боль, боль Марка, боль Кельма. Переживания, чувства. Дети. Семья.

   А нужно смотреть – с точки зрения Господа. Есть ли нарушение заповедей. Не оскорбила ли она Господа. Не пошла ли против церкви и ее заветов.

   А их, людишек, боль – не имеет особого значения. Мало ли отчего им может быть больно и обидно – скорее всего, от собственных грехов.

   Она не помнила толком дальнейшего разговора. Да и не было больше сказано ничего существенного. Кроме все того же – молиться, молиться за себя, за Марка, за семью, за Кельма... Но она уже много молилась. Больше, она чувствовала, просто и не в силах. Молитвы должны помогать. Раз не помогают, значит, что-то неправильно. А что – непонятно.

   Ивик передала разговор Кейте. Не выдержала напряжения, заплакала. Ивик ненавидела это – плакать при посторонних. Сдерживалась, вытирала слезы. Кейта выслушала и обняла ее.

  – Я же действительно совсем не думала о Боге, – пробормотала Ивик.

  – Слушай, милая... я тебя прошу – перестань. Ты ни в чем не виновата.

   Ивик теперь уже разрыдалась, ткнувшись носом в плечо Кейты.

  – Это безумие какое-то, – сказала Кейта, – ты сама не чувствуешь? Освободись наконец от этого! Перестань мучить себя. Мало того, что тебя другие мучают?

  – Но как же Аллин...

  – Аллин – просто человек. Такой же, как все.

  – Но ведь он не просто. Он монах. Он всю жизнь посвящает... Он должен знать. Лучше, чем мы.

  – Ничего он не знает. Я тоже раньше думала, что знает. Что все они что-то такое знают. Так вот – это не так. Дело даже не в том, что он ничего не знает о жизни и о людях. Дело в том, что он и о Боге-то ничего не знает.

   Кейта, не выпуская Ивик из объятий, вывернулась и вытащила из кармана носовой платок. Вытерла Ивик нос, как маленькой.

  – Успокойся, девочка. Все просто. Марк действительно тебя любил. И для него это было – лучшее в мире. Святое, светлое чувство. Да, быть с тобой – трудно. Ты гэйна. Можешь погибнуть, стать инвалидом. Ты не принадлежишь себе – ты живешь для Дейтроса. Марк это знал. И он был готов, он тянул... а потом – сломался. Так это и бывает. При чем здесь твоя вина? Ты делала все, что могла, ты была прекрасной женой, и ради Марка ты отказалась от другой любви. Но ты живешь для Дейтроса. Мы все, гэйны, живем для него, и это главное в нашей жизни. Ты не для себя завербовалась на Триму, не для себя рискуешь – между прочим, больше, чем в патруле. Марк знал, что это есть в твоей жизни, и он был на это согласен. А потом ему – надоело. Заметь, он тебя ведь и сейчас не попрекал тем, что ты живешь на Триме. Это ты сама себя поедом ешь... Хотелось бы знать, кто тебе вообще такую мысль подал – что ты виновата. Милая, если бы все мы не жертвовали, если бы наши близкие не жертвовали общением с нами – где был бы сейчас Дейтрос? Ты же сама написала про Рейту и Кларена... А ведь помимо службы, помимо долга – ты сделала все возможное для Марка. Разве не так? Так что это его предательство. И если кто-то здесь виноват – то не ты.

   Ивик в итоге успокоилась. Наверное, надо все-таки жить, как получается, и не морочить себе голову.

   Наконец-то решила обратиться к военному психологу. Давно пора – ей редко приходилось непосредственно отбиваться от врага в Медиане, но тенденции были настораживающими, она теряла Огонь. Дейтрийские психологи умели Огонь восстанавливать. Ивик так долго тянула лишь потому, что и сама изучала психологию, при подготовке к кураторству. Надеялась восстановиться сама.

   Психолог помог – научил парочке полезных методик. Ничего не объяснял, не доказывал. Ивик пробовала посоветоваться с ним о ситуации в целом, и он спросил задумчиво.

  – А скажите, Ивенна, вот это для вас очень важно – что кто-то другой, более знающий и опытный, должен указать вам, как жить и как поступать?

   Эта фраза запала ей в душу. И в самом деле – почему все, буквально все вокруг умнее, чем она, Ивик? Дана умнее. Аллин. Все эти священники. Кейта.

   Конечно, не прислушиваться к другим – это отвратительно. Можно дойти Бог весть до чего. Но это у нее, скажем честно, все-таки перебор. Так тоже нельзя.

   Со временем Ивик совершенно успокоилась и привыкла к новому образу жизни.

   Дана права – надо проще ко всему относиться. Изменяет? Его проблемы. Не надо из-за этого ни проклинать его, ни менять свою жизнь. Он не герой и не обязан быть героем – ну и пусть. Можно было бы уйти, ради некоей "честности" и "принципиальности" – но зачем? Лучше с таким Марком, чем вообще одной. Секс – дело хорошее, без него тоже тяжело. Возвращаться лучше в родной дом, где ждет близкий (пусть и не идеальный, и не любящий) человек, а не в пустую берлогу. Детям даже выросшим все равно нужны мама и папа.

   Ивик смирилась.

   Многие священники с ней бы согласились.

   А некоторые сказали бы, что так нельзя, что своим смирением она поддерживает грех, что надо решительно воспротивиться, уйти, требовать...

   А третьи еще что-нибудь сказали бы.

   Она перестала спрашивать священников о чем-либо. И молиться перестала. И в церкви была в последний раз, кажется, на Пятидесятницу. Не хотелось больше в церковь, потому что стоило войти туда – и все накрученное за годы снова начинало болеть

   Религиозность как нахлынула на нее волной – так и прошла.

   Приходилось защищать Дейтрос и христианство, на котором он построен – просто так, без всяких претензий на личную святость и особую близость к Господу.

   Один осколок попал в диафрагму и чуть-чуть выпирал в средостение. Его вырезали – операция была сложная. Чуть-чуть выше и левее – и в сердце бы попал.

   Еще один перебил ключицу. Один поцарапал подвздошную и застрял в кишках, в брыжейке. Его тоже удалили. Один содрал кожу на голове. Чуть ниже и правее – мозг. Опять повезло.

   Еще семь осколков застряли в мякоти, в мышцах и подкожном жире. Все это пустяки.

   Раны заживали. Ивик начала вставать. Мышцы разрабатывать нельзя – надо ждать заживления. Она ходила по коридору, взад-вперед. В такую погоду в больничный сад не выйдешь. Она взяла в библиотеке "Культурологию" иль Крона; Кейта притащила ей с Тримы Дмитрия Быкова и на немецком языке, который Ивик тоже знала – книгу теолога Гольвитцера. Еще лежали три нечитанных последних альманаха "Снег", в одном из них были стихи Женечки, еще старые. Еще отчего-то вдруг захотелось освежить знания дарайского – почитать потом кое-что, Ивик взяла учебник и занималась ежедневно. Тумбочка у кровати завалена книгами. Потом Марк принес ее маленький эйтрон, пальцы уже работали, хотя неуклюже и с трудом, через боль – и она снова стала писать.

   Читать и писать – чего еще человеку в жизни н? Только теперь Ивик стала вспоминать кошмар последних дней на Триме. Все сломано, все кончено. Дарайцы выследили целую сеть – вероятнее, получили информацию от кого-то попавшего в плен. Целая сеть кураторов, и она, Ивик, была среди них. Троих ее подопечных тоже выследили. Один в итоге погиб. Двоих удалось спасти. Дарайцы захватили квартиру, где жила Ивик, возвращаться было некуда. Убита Мерка иль Нор, стаффа, командир Русского отдела Контрстратегии. Защищая штаб, полегло много ребят из боевого отдела, погибли некоторые кураторы. Ивик вот повезло – Шин, ее связной, оказался между ней и гранатой. Ивик достались лишь осколки. А ведь Шин был ее другом. Поклонник ее книг, бета-тестер, иллюстратор, сам интересный художник. Говорят, там буквально куски остались.

   Повезло? Очередная нелепость. Как и с Ашен – Ивик давно пора сдохнуть, а она все живет, а умирают все те, кому жить бы и жить... Те, к кому она привязалась, в ком чувствовала родственную душу.

   В том, что произошло, не было вины Ивик. Наоборот – она вела себя достойно, сражалась до последнего, удачно спасла двоих подопечных (у других дело обстояло хуже). Но ведь все кончено, Ивик совершенно не представляла, как теперь можно восстановить сеть, весь Отдел Контрстратегии, кураторство... Вероятно, все их квартиры, все склады, даже, возможно, законсервированные точки – все известно доршам. Все начинать с нуля. Катастрофа в уменьшенном масштабе.

   Однажды Ивик вызвали в кабинет главврача. Она пошла недоумевая – процесс выздоровления шел гладко, какие могут быть проблемы? Главврача на месте не было, вместо него – незнакомый стаффин. Ивик доложила о себе и молча застыла, скособочившись, стоять было тяжело. Стаффин указал ей на стул.

   – Садитесь, шехина. Извините, что вызвал вас сюда. Беседа у нас конфиденциальная, поэтому так.

   Ивик тяжело плюхнулась на стул, придерживая подвешенную на повязке руку.

   – Меня зовут Кир иль Шанат. Внешняя разведка, шемата Дарайи.

   Дарайи? Ивик с недоумением взглянула на него.

   – Видите ли, шехина, после известных вам событий – я уже могу вам это сообщить – было принято решение реформировать отделы Контрстратегии на Триме. Дело не в том, что конкретно ваш отдел разгромлен, это всего лишь небольшой дополнительный аргумент. Дело в том, что анализ показал – кураторство вообще малоэффективно. Будут приниматься другие меры. Для вас это означает – вы потеряли специальность.

   Ивик растерянно взглянула на стаффина. Он кивнул.

   – Вам в любом случае придется проходить переквалификацию.

   Замолчал, словно ожидая ответа.

   – Но у меня все же есть общие агентурные навыки. Я кондиционирована на Триме, даже в двух странах. Наверное, мне найдется применение. Мы ведь не в Дарайе и не на Триме живем, – Ивик даже чуть улыбнулась, – не хотите же вы сказать, что мне угрожает безработица?

   – Вам найдут применение, и на Триме люди нужны. Пусть не кураторы. Но я здесь, как вы понимаете, не просто так. У вас ведь и семейные обстоятельства... я имею в виду, нет маленьких детей. Ну и конечно ваш послужной список, квалификация... Одним словом, шехина, не хотите ли вы использовать эту ситуацию и полностью сменить профиль – перейти работать к нам, в шемату Дарайи?

   Ивик ошеломленно молчала. В голове вызревал залихватский ответ "да конечно – а почему бы и нет?"

   Но вот так сразу соглашаться – глупо.

   – Нам нужны просто связные, вспомогательный персонал. Видите ли, в Дарайе нет Стратегии и Контрстратегии, это просто невозможно, мы только ведем разведку, иногда небольшие диверсионные операции... Но и это очень трудно, и нам всегда не хватает людей. Вы понимаете, что работать у нас опасно, очень опасно. И я не смогу предложить вам квалифицированную работу – нам нужен вспомогательный персонал, повторяю, но вы понимаете, какая квалификация нужна и для этого. И скажем прямо, необходимо мужество. Я не требую ответа прямо сейчас. Это просто материал к размышлению. И это ваш выбор, у нас вообще работают только добровольцы. Негласная традиция. Приказа не будет, пока вы не согласитесь сами. Подумайте пока на досуге. Выздоравливайте спокойно, восстанавливайтесь. С вами свяжутся позже.

   Ивик думала, лежа на койке. Потом все повязки сняли, она из госпиталя переехала на Лимское море в санаторий "Теплый дом", и там снова думала.

   В санатории было хорошо. Четыре тысячи километров на юг. Ближе к Шим-Варту, родным местам Ивик. Субтропики, теплынь. Налетающие ливни, когда море вздувалось, заливая пляжи, а с неба неслись водопады – а затем синее небо, парящие лужи, яркая вымытая хвоя. Санаторий, специализирующийся на боевых травмах и ранениях, оправдывал свое название – здесь было по-домашнему уютно, вкусно кормили, персонал заботился о выздоравливающих, как о родных. Ивик все реже снился недавний ужас. Само воспоминание о том, как осколки входят в тело (как будто хватают железные клещи, впиваются в плоть, и потом темнота) – тускло, и она уже не вздрагивала во сне. Зато теперь мучили мысли о Шине, о других погибших.

   Ивик интенсивно занялась дарайским языком. В шемате Дарайи действительно людей не хватает. Вполне объяснимо, что ей предлагают перекондиционирование – оно тоже потребует времени и ресурсов, но если там так не хватает персонала... И ведь ее надо учить не с нуля. Она уже опытная разведчица.

   В Дарайю люди шли неохотно. Это с Тримы можно возвращаться домой на выходные, хотя бы 1-2 раза в месяц. Из Дарайи – немыслимо. Далеко, опасно, патрули, тотальная слежка. В Дарайю уходили – навсегда, прощались с родными. Матери маленьких детей никогда не вербовались в шемату Дарайи.

   В Дарайе очень опасно. Провал на Триме означает возможную смерть или плен – но так же, как и для любого гэйна, не более. Провал в Дарайе – почти неизбежное попадание в атрайд, "центр психологической реабилитации", а хуже этого нет ничего.

   Но ей-то чего терять? В Дейтросе – нечего. Ивик любила Дейтрос, но – как кошка. Кошки привязываются к дому, собаки – к людям. Да, жаль, что с Кейтой не увидишься уже. И неизвестно, удастся ли хотя бы переписываться. А кроме Кейты, в общем-то, и некого терять. Марк только обрадуется скорее всего... Шевельнулось еще знакомое беспокойство – а может, все-таки она должна "спасать семью"? И сменилось безразличием – это уже не спасти.

   Кстати, в Дарайе где-то Женька...

   После квенсена Женя недолго повоевала в патруле, а потом, как и ожидалось, пошла в разведку. Семьи не получилось – вышла замуж, но не забеременела, а вскоре муж ее погиб, как это бывает у гэйнов. В разведку, однако, Женька отправилась не на Триму, а – в Дарайю.

   Что ж, на Триме она хоть и была хорошо кондиционирована, но была так же хорошо известна дарайской контрразведке. Ее там поджидали. А в Дарайе людей не хватает. Женька же по внешности – чистая дарайка, полукровка, точнее – четвертькровка. Так почему бы и нет? Ивик не знала, где она там работает, в каком хотя бы полушарии, в каком отделе и какие функции выполняет. Ничего не знала. С Дарайской разведкой все так – человек просто исчезает. С тех пор, вот уже почти шесть лет, Ивик ни разу Женьку не видела, та пару раз была в Дейтросе, но тогда была занята сама Ивик...

   Конечно, Дарайя большая, но как знать – вдруг доведется встретиться?

   Ивик много гуляла в хорошую погоду, воздух здесь можно было пить большими глотками, как вино; видами любоваться до бесконечности. Гуляла одна или с кем-то из новых знакомых. Комнату с ней делила девочка лет двадцати, маленькая, тоненькая. Патрульная гэйна. Девушка по ночам иногда шумно вздрагивала на кровати и тонко протяжно кричала. Будила Ивик. По утрам не помнила, извинялась. Ивик молча обнимала ее за плечи. Девочка была ранена в одном из дарайских прорывов. Ивик она напоминала Миари. Хотелось обнять ее, поцеловать, прижать к себе.

   По вечерам, когда за стеклом бушевали ливни, отдыхающие собирались в гостиной у камина, присоединялись дежурные медсестры, врачи. Кто умел и мог – играли на клори, на флейтах. Пели. Ивик тоже заново попробовала струны. Рассказывали о пережитом – без надрыва, запросто, обычные рабочие ситуации, чего там. Ивик смотрела на людей, она была одновременно с ними – и вовне, одной из них – и сторонним наблюдателем. Любимцем санатория был маленький Геш, семнадцати лет, вчерашний квиссан. Он выглядел совершенным пацаном, с веснушчатым носом, оттопыренными ушами. Геш попал в Медиане в "котел" со своим отделением, десять человек там и полегли, а Геш – выжил. Остальные были постарше – женщины, мужчины. Кто-то попал сюда после кошмара – как Геш, Ивик, ее соседка по комнате. А кого-то задела случайная пуля, пожилой веселый дядька Мирим вообще свалился со строительных лесов – его часть помогала строителям возводить городок. Кому-то не давали покоя старые раны. Опыта здесь всем было – не занимать. Ивик слушала рассказы и думала, что все они, наверное – чудовища. С таким ведь не живут. Такое нормальным людям и не рассказывают. Нормальные люди не знают, как на это реагировать. А это – их жизнь. Норма. Свои переживания, погибший Шин – все это казалось уже не таким острым. У всех ведь так! Групповая психотерапия, думала Ивик. С психологом она тоже работала, но тот не считал ее состояние тяжелым, да оно таковым и не было.

   Травили анекдоты, пели песни. Линс иль Тар читал собственные, весьма неплохие стихи. Он был красавец-гэйн, лет двадцати пяти, залюбуешься – ровная трапеция плечи-талия, огромный, ладно скроенный, выразительные серые глаза на правильном лице – только свежие шрамы его портили. Линсу они мешали, он то и дело касался лица рукой, часто говорил, что шрамы должны зажить бесследно, неглубокие, врачи обещали. Ивик не сводила с него глаз, да и все женщины тоже, соседка Ивик по комнате, кажется, совершенно влюбилась.

   Линс служил в Килне, в охране миссии. Был ранен и в бессознательном состоянии захвачен в плен. Несколько дней дорши мучили его, надеясь получить тактическую информацию. Избитый, искалеченный, гэйн сумел добраться до своего облачного тела, уйти в Медиану и там уже – отбиться, и вернуться к своим.

   Он чем-то напоминал Ивик Кельма. Хотя Кельм далеко не такой красавец. И не такой атлет, хоть в триманском бодибилдинге выступать. Может быть, из-за отдаленного сходства историй.

   И Геш тоже напоминал Кельма. Ивик думала, что Кельм ведь после того, как с ним все случилось, тоже был в санатории, даже может быть, прямо в этом (точно она не знала), вот так же, как Геш. И почти в этом возрасте.

   Человек похож на роман, думала Ивик, бродя по ровным аллеям недавно разбитого парка, вглядываясь с высоты в морскую даль, отдыхая в ажурных беседках. Человек – это история; это неповторимый узор мысли и чувства; иногда чувство в нем преобладает над идеологией и сюжетом, иногда преобладает идеология и мысли, иногда – сюжет. Ты читаешь эту книгу, сочувствуешь, отвергаешь, соглашаешься, наслаждаешься красотой, испытываешь стыд за неудачные места. Но редко, очень редко ты в эту книгу – влюбляешься.

   Она захватывает тебя так, что хочется свою жизнь вложить в ее страницы. Перестроить свою жизнь в соответствии с идеями автора, с его пожеланиями и мечтами. Быть с ней единым целым – так же вот верующий влюбляется в Евангелие.

   Ты веришь этой книге.

   Ты живешь ею.

   А потом интерес проходит. Как правило. В мире много книг, много интересных сюжетов. Хорошо еще, если ты не успел вложить в книгу слишком много, если она не так уж сильно изменила твою жизнь – в противном случае ее, ни в чем не повинную, можно и возненавидеть.

   И все же человек – не книга. Книге все равно, а человеку – больно. С ним связывает другое – присяга, обет, обязательства, верность. Как там сказала Кейта про Марка: "для тебя любовь – присяга, для него – чувство".

   Ивик любила вечерние посиделки. Она мало говорила – всегда как-то стеснялась выставлять свою личность, свое вообще – напоказ. Ей нравилось слушать других. Они рассказывали о своей жизни, о войне и смерти, о семьях. Все это было похоже на жизнь Ивик. Она была среди них – своей. Сколько лет прошло, думалось ей, даже десятилетий, сколько пришлось мучиться, прежде чем пришло наконец это чувство, для многих естественное с рождения. Это мои люди. Моя Родина. Я такая же, как они, и как это прекрасно. Я люблю их. Я для них – своя.

   Двое здесь даже знали Ивик как писателя, и это было особенно приятно. Ее книгу читала Шани, подтянутая красавица-гэйна, возрастом уже за 50. И Линс ее читал и одобрил. Вообще роман "Господь живых", как оказалось, был для Ивик некоей ступенью. А она-то и не знала. Ей книга казалась не лучше других, более ранних – просто ее напечатали отдельным тиражом, и наверное, дело было в сюжете, который неизменно интересовал дейтринов. О цене, которую заплатила Ивик, чтобы написать эту книгу – не знал никто. Ивик этого не рассказывала даже Кейте. Слишком уж бредовые события. Если бы это была фантазия, сон или видение – рассказала бы.Но Ивик-то знала, что видела будущее – на самом деле. Это невозможно, согласно научным представлениям просто невероятно – но она верила, что это так.

   Мало того, тот фантастический прорыв заронил в душу Ивик новое зернышко – рано или поздно из него поднимется другой роман, и это она уже понимала, и думала об этом.

   Мирим разлил по стаканчикам "варенку" – берется обыкновенная шеманка и разводится перебродившим сладким соком. С нормальным спиртным в санатории был напряг – брали в распределителе в поселке за скальным хребтом; но там обычно давали только одну бутылку в руки.

   – Ну давайте за мир!

   Ивик опрокинула стаканчик, мерзкая на вкус бурда в желудке взорвалась приятным теплом. Мысленно она перевела тост на русский и сразу вспомнила: "мундир из дыр да мундир мой до дыр... хватит этой кровавой борьбы за мир!"* Перевести бы всю эту песню, гэйнам бы понравилось. Вот только Верс неизвестно как бы отнесся. На хрена нам война? Пошла она на.

   *Песня Ольги Арефьевой.

   Проникнувшиеся пацифизмом герои в песне сразу же взорвались и пошли ко дну – очевидно, противник не разделял их мнения. И добро еще, взорвешься сам – а то ведь есть еще и другие, Дана с ее детьми, свои дети, мама с папой, родня всякая, несчастный козел и предатель Марк.

   – Дак вот, к теме. Я вообще-то только за, в смысле, зачем детям такой геморрой, пусть учились бы в тоорсене дальше. Но что-то непонятно, как они это себе представляют, – продолжил Мирим.