Текст книги "Новые небеса (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

   – А мне не жаль, – победно сказала Женя, застегивая сумку, – дело не в этом. Я потом поняла. Вообще эти мечты – они глупые. Надо самой становиться... другой, настоящей. Какая я была? Мечтала о чем-то прекрасном, а сама сидела на дурацкой работе по 10 часов в день, жила с матерью, которой мешала, все было плохо, а я только тихо ныла и даже не пыталась что-то изменить. Мне казалось, что я и не могу ничего... что я такая слабая... Принцесса в замке из слоновой кости. И должен приехать принц и меня освободить. А черта с два я слабая. Сейчас я столько могу и столько делаю – аж голова кружится.

   – Это да, – сказала Ивик, – как ты быстро сообразила, как меня спасти.

   – Нормальная ситуация, рабочая. Человек может практически все... абсолютно все. Но это надо понять. Дорасти, что ли, до этого. В квенсене, конечно, никуда не денешься – научишься...

   – Верно, – согласилась Ивик, – я давно об этом думаю. Кажется, с поступления в квенсен... а может и раньше – у меня все время только расширяются представления о том, что я еще могу... Правда, это не очень-то приятно. И не знаю, нравится ли мне это... такое ли уж это счастье... Счастье все-таки в другом.

   Она вспомнила время, когда дети были совсем маленькими. Как гуляла с близнецами. Забирала Миари из марсена. Кормила. Как были счастливы с Марком. Тихое, безоблачное растворение в синеве, в покое, в близости. Это и есть счастье.

   Она подумала, что пережила эту последнюю ночь. Она это смогла. И теперь, очевидно, должна понять, что может пройти и проверку в атрайде, и что это страшное для любого дейтрина слово – тоже еще не означает конца всего...

   – Шендак, да зачем она сдалась мне, такая сила?! – с горечью спросила она. Женя посмотрела ей в глаза, кивнула.

   – Только она и нужна. Ивик, ты же пыталась объяснить мне это тогда. По-своему, как куратор. Ты что – сама этого не понимаешь? И я пошла за тобой только потому, что чувствовала – ты права. И что я никогда не писала бы, не могла бы писать, если бы отказалась... от силы, получаемой так жестоко.

   Ивик смотрела на Женю. И вспоминала Дану – счастливую или относительно счастливую в семейной жизни, получающую удовольствие еще и на стороне, красивую, хозяйственную, довольную жизнью – ту, какой она стала теперь.

   Может быть, весь ее детский талант, ее необычайная музыкальность, ее дар – это всего лишь следствие трагедий, тяжелых ударов в детстве, когда чтобы выжить, девочка привыкла хвататься за скрипку. У них ведь в Дейтросе не было компьютерных игр, не было телевидения, вообще развлечений было мало. Дана умела играть, и стала уходить в музыку – чтобы спастись. Многочасовые занятия дали ей технику, пережитое горе – недетскую глубину игры. Так она стала гэйной...

   А потом горе притупилось, и Дана просто захотела жить обычной жизнью, не перенапрягаясь, не подвергая себя опасности. Можно ли осуждать за это человека?

   Нельзя. Но и музыкантом она быть перестала.

   То есть конечно и сейчас она иногда играет что-то...

   Потом Ивик вспомнила свой роман. И свой замысел – написать о будущем Дейтросе, и почувствовала, как задрожали внутри уже кристализованные образы, чьи-то глаза, руки, диалоги, готовые картинки...

   Если, конечно, она выйдет из атрайда. Если очередная проверка сил не убьет ее окончательно.

   Это цена. Женя права, это цена. И разве она встретила бы Кельма, если бы не решилась быть такой – настоящей?

   Все это пронеслось в голове Ивик за мгновение. Потом она тихонько улыбнулась Жене.

   – Ладно уж, пошли...

   – Пошли, ангел-хранитель.

   На этот раз Женя вела машину сама, но предупредила, что говорить нельзя – машина служебная и, возможно, прослушивается. Они говорили, конечно, но так, будто Женя и вправду Ален Лави, офицер контрразведки, а Ивик – ее мелкий агент. Уславливались о будущей совместной работе. Ивик обреченно смотрела в окно, ей казалось, что она едет на смерть.

   Машина затормозила на стоянке атрайда. Женя выключила зажигание. Нашла руку Ивик и безмолвно сжала ее. Ивик, не глядя, ответила на пожатие.

   Они вышли из машины, спустились со второго этажа стоянки и с помощью лифта попали в приемное отделение. Здесь, как и повсюду в атрайде, сидел в углу охранник-вангал в синей форме, молоденькая девица за стойкой подняла на них подведенные серые глаза.

   Женя совершенно изменилась, стала чужой, посторонней, даже не узнать, настоящая дарайская офицерша. Бросила на стойку какую-то бумагу.

   – Вот привезла вам на проверку пациентку. Мне нужно поговорить с ее ведущим психологом.

   Девица просмотрела бумагу.

   – Пациентку мы примем. А беседы с психологом в приемные часы, они у нас...

   – Девушка, – ледяным тоном сказала Женя, – вы меня неправильно поняли. Я работаю в УВР, и мне необходимо согласовать с психологом тактику обращения с пациенткой.

   – Простите, – смутилась рецепшионистка и нажала какие-то кнопки. Женя не смотрела на Ивик, и та чуть сгорбилась и с несчастным лицом смотрела в пол, как и полагается арестованной. Впрочем, Ивик примерно так себя и чувствовала. Через минуту вошел высокий тонкий дараец в зеленоватой одежде, за ним – еще один в синей форме.

   – Фелли Лави? – он пожал ей руку, – я буду заниматься делом вашей... пациентки, – он посмотрел на Ивик, – пройдемте в мой кабинет?

   Охранник в синей форме тем временем подошел к Ивик.

   – Говоришь по-дарайски?

   Неужели я так глупо выгляжу, подумала Ивик, и ответила утвердительно.

   – Шагай вон туда, в ту дверь, – охранник слегка подтолкнул ее. Ивик в последний раз обернулась на подтянутую, стройную Женю, в глазах солнышком мелькнуло яркое золото Женькиных волос – и пошла вслед за охранником, в пугающее нутро атрайда.

   Ивик выпустили через декаду, в один и тот же день с Кельмом, несколькими часами позже него.

   Покачиваясь от слабости, она вышла из ворот атрайда. Надо было сесть на автобус, Ивик даже вернули какую-то мелочь, которая была у нее в карманах при поступлении. Но мысль о транспорте пугала, Ивик знала, что ее стошнит обязательно.

   Вынув из кармана мобильник, она позвонила Кельму. Это можно делать вполне открыто.

   Что уж теперь скрывать...

   – Тилл...

   – Это ты, – выдохнул он в трубку, – ты уже все? На свободе?

   – Да.

   – Приезжай ко мне. Сейчас.

   Ивик почему-то не сообразила попросить его за ней приехать. Может, потому, что его тоже было жалко – она видела и его в атрайде, их сводили вместе два раза. А может, потому что и в машину было страшно сейчас садиться. Однако что делать? Ехать надо.

   Весна уже вступала в свои права, холодный серый ветер подметал улицы, и странно пахло сыростью и пробуждением. Ивик шла пешком несколько автобусных остановок, потом ждала на одной из них минут десять, и наконец автобус подошел. Ивик пристроилась на задней площадке на откидном сиденье. Рядом с ней восседала неопрятная толстая сиббка, дальше – двое юнцов обкуренного вида. Напротив взгромоздился на сиденье вангал, при виде его Ивик передернуло. Вангал был не в форме, правда, не поймешь, где он работает. Вангалы-то все находят работу – армия перемелет любое количество пушечного мяса, до тех пор, пока существует Дейтрос.

   Вот так, в автобусе на задней площадке, в разрисованных граффити поездах, в бедных кварталах можно узнать совсем другую Дарайю, сильно отличающуюся и от рекламных буклетов, и от тех заманчивых картинок, которые некогда демонстрировал ей хессин Керш иль Рой.

   Ивик подумала, что сейчас вполне вписывается в обстановку. Юнцы-наркоманы наверняка из интеграционной школы, сиббка, вангал... и она, дейтрийская мигрантка, бледная, с синяками под глазами, одетая кое-как. Неудачники этого мира. ПрОклятые этого мира, вспомнился ей отец Кир.

   Причем вангалу в сущности хуже всего. Ивик посмотрела на этого здоровенного парня, кулаки размером с ее голову, маленькие косые глазки, белесый ежик волос. Сейчас она уже не вспоминала о полученных недавно ударах... Она подумала, что этот здоровяга, если только он в армии – самое беззащитное существо в Дарайе. Ему некуда деваться – он пойдет в Медиану и умрет под ударами гэйнов, какой-нибудь пятнадцатилетний сопляк уничтожит десяток таких, как он, одним движением руки. И она, Ивик, жгла и хлестала, давила, резала десятки, сотни таких вот неполноценных дарайцев... Вангал вдруг поймал ее взгляд, и неуверенно, робко улыбнулся ей.

   Ивик вспомнила, что сексуальный инстинкт у них искусственно притуплен. Во избежание. Дети, просто большие дети – они не понимают, за что гибнут...

   – Ты хороший, – сказала она, – как тебя зовут?

   – Кас, – ответил вангал слегка удивленно и улыбнулся еще шире. Ивик стало нестерпимо больно внутри. Она встала. Скоро уже выходить, и лучше пройти еще немного пешком.

   – Ты хороший, Кас, – повторила она. Можно очень многое сказать – только вот он не поймет.

   Ивик вышла из автобуса, и тут же ее вырвало в ближайшую урну. Дама с огромной сумкой неодобрительно покосилась в ее сторону. Ясно – наркоманка или пьяница. Ивик побрела по улице. Остановилась перед витриной, где в зеркалах отражалась и сверкала разноцветная бытовая техника. Из зеркала на нее смотрела незнакомая дейтра, действительно, похожая на наркоманку – глаза обметаны черным, черты лица заострились еще больше, и вообще она выглядела старой... Ивик отвернулась. Может, не стоит в таком виде идти к Кельму. Но страшно подумать сейчас, добираться домой...

   Кельм открыл ей дверь. Ивик шагнула через порог. Через секунду они обняли друг друга, и так стояли бесконечное время.

   – Пойдем, детка, – сказал Кельм. Он повел ее сразу наверх.

   – Ты есть хочешь что-нибудь? Пить?

   – Нет. Я не могу еще, тошнит. Может, просто воды немного. Попробовать. Из меня и вода вся выходит.

   – Хорошо, сейчас. Ты раздевайся.

   Она разделась, с некоторым удивлением глядя на привычную уже спальню, огромную кровать. Казалось, она уже никогда не вернется сюда. И вот же, однако... Кельм вошел, протянул ей стакан воды. Ивик села и стала отпивать маленькими глоточками.

   – Просто ложись и поспи, хорошо? Тебе надо отдохнуть. Подожди, у тебя же ничего нет...

   Он порылся в шкафу и бросил ей белую майку. Ивик, не стесняясь, переоделась. Залезла в кровать, свернулась под одеялом калачиком. Ей было отчего-то холодно, и зубы стучали. Кельм тем временем сам стянул рубашку, аккуратно повесил брюки на специально предусмотренный рожок, и лег под одеяло рядом с ней. Ивик почувствовала легкую тошноту. Не дай Бог, опять вырвет, да что же это за реакция такая, даже воду невозможно пить, и ведь уже два дня ей ничего не вводили, пора бы уже отойти...

   Кельм обнял ее, окружил, заключил в кокон из своих рук, ног, тела, тепла. Ивик ткнулась носом ему в плечо.

   Так они очень быстро заснули. Впервые за много, много дней – сладким. глубоким, безмятежным сном без всяких следов тревоги.

   Когда Ивик проснулась снова, было светло. Часы показывали раннее утро. Ей было легко, ни тошноты, ни головной боли. Кельм лежал рядом, подперев голову рукой, и молча смотрел на нее.

   – Все хорошо, – сказал он наконец, – мы выпутались с тобой. Мы молодцы.

   Надо было рассказать про Женю. Но Ивик решила – потом.

   – Что теперь будет? – спросила она, – как мы дальше?

   Кельм уже становился прежним – шустрым и деловым.

   – Проверка пройдена успешно. Конечно, такое положение уже может считаться основанием для того, чтобы свернуть точку. В смысле, мы оба можем просто вернуться в Дейтрос, и командование нас еще похвалит и наградит. Но я лично для этого оснований не вижу, думаю, мы все прошли успешно и можем работать дальше. Я в принципе так все и планировал. Правда, мне придется примерно полгода не передавать в Дейтрос никаких сведений. Никаких мак. Их аналитики должны сделать вывод, что лиар теперь чист. Агент обезврежен.

   – Иль Нат...

   – Да, – Кельм сразу помрачнел, – не знаю, как тебе это сказать... словом, я это сделал сознательно. Понимаешь, Ивик, это я подставил его. Он... Вчера они мне сказали, что он отправлен в ссылку на Тои Ла... к гнускам.

   – О Боже!

   Кельм ткнулся носом в подушку.

   – Ивик, у меня не было выбора. Я или он, вот какой был выбор. То есть – моя точка. моя дальнейшая работа на Дейтрос – или...

   – Не надо. Я понимаю, – Ивик нагнулась, поцеловала его в шею, стала гладить по голове.

   – Это я убил его.

   – Мы на войне.

   – Да, я знаю. Но когда подумаешь о гнусках... и о том корпусе... Не знаю. Когда я это делал, мне казалось, все нормально. Он уже не наш, он работал против Дейтроса, он сам выбрал свою судьбу. Но потом, когда до меня дошло...

   – Кельм. Не надо, пожалуйста, – тихо сказала Ивик, – нам просто придется с этим жить. Я не говорю, что это правильно, нет. Что все замечательно. Нам придется с этим жить, вот и все.

   – Разведка, Ивик – это такая грязь... на самом деле, такая грязь.

   – Да, это грязная вещь, но почему такие вещи должен делать кто-то другой?

   – А что с Кибой? – вспомнила Ивик. Кельм повернул голову, теперь она видела его глаза, полные тоски.

   – Он мертв. Я узнал еще вчера у моего человека в Юго-Западном. Киба мертв. Не выдержало сердце.

   Ивик снова поцеловала его, Кельм никак не ответил.

   – А как же мы теперь? То есть... атрайд будет работать, выдавать маки, и ты даже не сможешь их передать в Дейтрос?

   – Да. И тебе бы лучше на полгода законсервироваться. Конечно, Эрмину об этом знать не обязательно... он и так...

   – Да, Эрмин! – вспомнила Ивик, – как же с ним?

   – Пока не знаю. Я бы подержал его здесь. КОнечно, глупая ситуация – он будет производить маки против Дейтроса, которые я даже не смогу обезвредить. Но я сейчас попробую что-то придумать. Мы можем перевести его через Медиану, у меня есть пара боевых агентов. Это если из Дейтроса не пришлют никого. А здесь мы инсценируем, например, самоубийство... Его скоро начнут выпускать уже – он может утопиться, например, и оставить записку... Словом, варианты есть.

   Он помолчал.

   – Ивик, я только так и не понял – почему они сняли с тебя подозрения? Ведь все было серьезно. Они по крайней мере тебя должны были выжимать на предмет информации до последнего... А они тебя фактически просто проверили. И меня уже так не дергали... Почему?

   – Потому что ты абсолютно честный дейтрийский пленный, перешедший на их сторону, честно работаешь в лиаре, ну а я следила за тобой по заданию УВР!

   – Да ты что? Когда это ты успела завербоваться туда?

   И тогда Ивик рассказала наконец о Жене и о том, как все получилось. Кельм покрутил головой.

   – Безумие! Ну что же, выходит, все к лучшему...

   Он приподнялся, наклонился к ней и наконец-то стал целовать по-настоящему. Руки скользнули по коже, и Ивик благодарно прильнула к нему, умирая от счастья, и было им так хорошо и так светло, как никогда не бывает на Тверди.

   Зал в интернате был сравнительно небольшим, и теперь он был плотно набит галдящими подростками и разным случайным народом. Камерный концерт, подумала Ивик. С чего-то надо начинать. Ребята были возбуждены, некоторые видимо под хайсом или кегелем, из рук в руки передавали початые бутылки, глаза блестели... Кельм о чем-то болтал с соседом, программистом лиара, они уселись все вместе, взрослые, не имеющие отношения к этому молодежному сабантую. Длинноволосые парни обнимали за плечи полуголых девиц, перед Ивик уселась красотка с совершенно лысым черепом. Все они здесь коротко стригутся, это круто, но эта уж совсем – блестящая кожа головы была еще и покрыта не то рисунком, не то татуировкой – синие стрелки и молнии. Ивик перевела взгляд на афишу, специально освещенную лампочкой, отсюда были видны только самые крупные буквы: НЕБО. Странное название для музыкальной группы.

   – Заинька, – Кельм обнял ее за плечи. Ивик благодарно прижалась. Как здорово, что он пригласил ее сюда. Ивик ни разу не видела Эрмина, но переживала, конечно, о его судьбе, он ей уже казался почти родным. И вообще... музыка... концерт... с Кельмом. Давно они уже никуда вдвоем не выбирались. Собственно, как вышли из атрайда, так и не выбирались...

   Внезапно зал поднялся в едином порыве, и вся эта масса шатнулась вперед, к сцене. Кельм удержал Ивик за плечи.

   – Пусть скачут. Мы тут и увидим, и услышим.

   В самом деле, они сидели сзади на возвышении, и людская масса впереди не мешала им видеть сцену. Куда уже вышла группа "Небо". Кели – Ивик сразу узнала ее, хотя девочка повзрослела и похорошела. До неузнаваемости. Она была одета совсем не так уж кульно... хотя если подумать, может быть, это и есть самая кульность, та фишка, которую Ивик пока еще просечь просто не может. Вовсе не полуголая, как все девицы здесь, а в сверкающем серебристом комбезе, будто в броне. И еще у Кели были длинные волосы. Что уж совершенно не кульно – а она вот вышла, смелая такая и независимая, с длинными, некрашенно-светлыми болтающимися по плечам лохмами. А парни за ней – с короткими стрижками, и наверное, оттого они немного напоминали гэйнов. И потом Ивик увидела Эрмина. Именно таким она его и представляла. Он стоял чуть в сторонке со своим клори и деловито подтягивал струны. Он был единственный на сцене черный, черноволосый и в темном комбезе, и контрастировал с остальными, блондинами и одетыми в светлое. Кели тем временем махала руками, орала и проделывала все то, что нужно было публике.

   Потом Эрмин заиграл.

   Толпа затихла разом. Ивик вцепилась в руку Кельма. Гэйн играл, и мелодия рвалась из его рук, веселая, бурная, и непобедимая. Он умел это делать. Еще молчали все остальные инструменты, не было вокала, а этот мальчик играл так, что заполнял собой зал, интернат, весь мир, приковывал внимание, заставлял замереть.

   Заставлял расправить плечи, и выпрямиться, и ничего, никогда не бояться...

   Он играл так, как будто никогда в жизни не был в атрайде, и не корчился от боли, и не лежал там связанный, униженный, измученный... Он играл так, может быть, именно потому, что все же когда-то был там.

   И потом он закончил соло, и сделал плавный переход, и вступила ударная установка, и клавиши, и тут же Кели, вцепившись в микрофон, запела. Голос у нее был рейковый – резкий и звонкий, пронзающий до боли в ушах.

   Ты живешь в протухшем мире,*

   Сбрось его, шагни пошире,

   Бьет прибой,

   Будет сталь твоя одежда,

   Позовет тебя надежда,

   За собой,

   Встань, сорви со лжи заплаты,

   Растопчи свой век проклятый,

   Зов зари,

   Стань бойцом, одетым в латы,

   Стань восставшим, стань крылатым,

   И умри!

   О Боже, подумала Ивик. И еще – шендак. Так не бывает. Они же тут все к чертям перевернут. Так же нельзя петь. Просто нельзя. Толпа бесновалась впереди. Ребята сходили с ума. Я бы тоже сошла с ума. Она не заметила, как оказалась на ногах, и Кельм рядом с ней – сидеть было просто невозможно.

   Кели и Эрмин вели за собой остальных. Музыка была богатая, явно Эрмин и постарался, сам написал, сам сделал аранжировку. Худенький парнишка рядом с ним, кажется, Энди, то старательно выдувал мелодию на флейте, то брал в руки другие инструменты, незнакомые Ивик, что-то звенящее, гремящее, ноющее. Он же участвовал в подпевках. Еще один клорист, сумрачный и полноватый, перехватил инициативу и выдал вполне полноценный аккомпанемент, а Эрмин, лишь слегка перебирая пальцами струны, запел:

   Так было и есть, а выбора нет*,

   Попятишься – лопнет нить,

   Ты чувствуешь правду, видишь свет,

   Не хочешь заживо сгнить,

   Так было и есть – страшна игра,

   И быстротекущи дни,

   Ты чувствуешь боль, ты знаешь страх,

   Но ты сильней, чем они.

   Ты сделаешь выбор – час придет,

   А с ним наступит пора.

   И в дверь позвонят – проверить твое

   Умение умирать.

   *Ал.Зимбовский

   У Келиан оказалась еще к тому же неплохая сценическая пластика – и как они умудрились поставить все это, всего за одну зиму? Впрочем, разве это задача для гэйна, для профессионала, вероятно, он и в Дейтросе занимался чем-то таким...

   Стоило музыке оборваться, зал сходил с ума – визжали, кричали, свистели, стучали, грохот напоминал поле боя, Ивик вжималась в Кельма покрепче, и лишь новые аккорды заставляли зал утихнуть.

   Концерт продлился за полночь, зал все не отпускал свою новую сенсацию, ребята казались уже измочаленными, пот сверкал на лицах, и наконец каким-то образом все кончилось. Народ все еще толпился у сцены, но уже как-то вяло, а музыканты исчезли.

   – Пойдем, – шепнул Кельм. Она взглянула на него и стала пробираться к сцене.

   Сейчас, в толкотне, ей мог представиться самый удобный шанс поздравить Кели с дебютом и незаметно передать Эрмину флешку, на которой была записана информация для него, полученная на прошлом сеансе связи – в основном письма от родных и друзей из Дейтроса.

   В эту Пасху Марк вдруг вспомнил Ивик.

   Она уже почти не вспоминалась. Давно. Иногда что-то писала оттуда, и он отвечал.

   А тут приехали дети. Ивик почти всегда могла выбраться с Тримы на большие праздники – на Пасху, Рождество, иногда День Памяти. И они тогда бывали вместе, как в старые времена, только теперь уже между ними лежало слишком много невысказанного, неприятного, Ивик то и дело дулась непонятно из-за чего, Марк не знал, как на это реагировать.

   То есть понятно, что ее обижает – она ведь говорила об этом прямо. Но Марк не знал, что с этим делать. Бросить Тиги? Это совершенно невозможно. Но с Тиги он не встречался, когда Ивик была здесь. Эти дни принадлежали только ей, ему, детям.

   А теперь ее здесь больше не было. Она в Дарайе, а туда уходят, считай. что навсегда. Ни отпусков, ни выходных. Они все с этим смирились, но вот в Пасху почему-то было больно.

   Может, потому что раньше с ней было слишком уж хорошо.

   Мальчишки убежали в компьютерную, у них теперь на весь дом оборудована комната, и там два эйтрона выделены для игр, там постоянно – в каникулы, конечно – торчат детишки. И подростки, как Шет и Фаль. А в детстве Марка было немыслимо использовать эйтроны для игр или для связи, например. Мало их было...

   Миари была грустная. Сидела и перечитывала последнее письмо Ивик. Ивик писала много, особенно детям. Миари свое письмо отцу даже не показала, да он и не настаивал. А вот ему Ивик почти ничего не сообщала. Жива, здорова, работает по-прежнему в этой ужасной Колыбели, погода у них хорошая.

   Марк ушел на кухню, посмотреть, как там пирог. Миари тоже кое-что испекла, но основную часть он делал сам. Вот только – для кого? Детям, кажется, ни сам он не нужен, ни все эти пироги, ни пасхальные традиции – поход в церковь, прогулка... раньше они в Медиану еще выходили. А теперь – какая Медиана?

   Надо было пойти к нашим, подумал Марк. В следующий раз так и сделаю. Пасху все отмечают в семье, так принято, но у меня же есть семья, родители вон еще живы, они внукам взрослым тоже порадуются.

   Он вынул пирог из духовки. Подумал и спустился в компьютерную. Один из мониторов был свободен. Он присел, набрал номер Тиги.

   – Марк? Ты что? – удивилась она, глядя своими серыми глазищами в экран.

   – Может, встретимся сегодня? – тихо предложил он.

   – А как же твои дети?

   Марк подумал. В самом деле, дети так и не смирились с существованием Тиги. Относятся просто враждебно. Не хватало еще праздник испортить...

   Но с другой стороны, сколько можно лицемерить? Ивик уже нет и не будет. Сидеть с детьми в одиночку – совершенно не хотелось. С маленькими было хорошо, а что они теперь? Совсем чужие. Деловитый умненький Шет, понимающий в технике намного больше отца, Фаль, военный, почти как Ивик, никогда на самом деле Марк этих людей не понимал. Миари... даже не поверить, что эту девочку он таскал на руках, высаживал на горшочек, надувал для нее воздушные шарики... чужая незнакомая девушка с тяжелым взглядом.

   – Приходи, – сказал он, – плевать. Смирятся.

   Одиночество, подумал он, снова усаживаясь напротив Миари. Что-то разрушено, и никогда уже не склеится. Дочь отложила распечатку письма Ивик и неожиданно взглянула на него.

   – Па... а ты вообще в маме видишь хоть что-нибудь хорошее?

   Марк подумал.

   – Ну... она талантливая. И с вами она неплохо обращалась. Умела.

   – А ты ее любил?

   Любил ли он Ивик? Марк вспомнил старые, старые времена... свадьбу... молоденькую Ивик в роскошном, подругами-гэйнами пошитом платье. Вдруг что-то зашевелилось внутри. Он ездил к ней тогда в больницу... она была ранена. Ему тогда показалось, она нуждается в защите, в опоре... ее так легко могут убить.

   Господи, он тогда был совсем другим. Молодым, глупым...

   – Да, – сказал он, – было дело.

   Раздалась трель звонка. Марк пошел к двери. Тиги впорхнула радостно и тут же подставила губки. Марк поцеловал ее.

   – Заходи, – сказал он, приободрившись. Тиги вошла вслед за ним, и Марк увидел, как сидящая у окна Миари вздрогнула и побледнела. Ничего... надо привыкать. Теперь будет так, а не иначе. Все изменилось. Он не обязан жертвовать чем-то там ради детей, тем более, они уже взрослые.

   – Это Тиги, Ми, познакомься. Это моя дочь.

   Миари слегка кивнула. Поднялась и пошла в спальню. Тиги тревожно смотрела ей вслед.

   – Марк, – тихо сказала она, – а как же мы... а в церковь?

   – Ну и что... пойдем по отдельности, чтобы причаститься. Хотя сегодня столько народу будет, священник не заметит ничего. Можно и вместе.

   – Как-то мне неловко, – пожаловалась Тиги, – твои дети меня не любят.

   – Ничего. перетерпят, – сказал Марк, – им надо привыкать. Они все хотят. чтобы было как в детстве. А как в детстве уже не будет.

   Миари в спальне залезла на кровать с ногами, положила на колени эйтрон – ей разрешили взять с собой с работы. У нее был собственный, хотя и служебный. Девушка откинула голову на стену. Потом начала торопливо набирать письмо.

   "Здравствуй, мама!

   Я очень скучаю по тебе. Папа..."

   Нет, про папу писать ничего нельзя. Хотя... просто очень тяжело.

   "Мы все приехали на Пасху домой. Но иногда мне кажется, что от нашей семьи остались одни только осколки. Раньше так не было. И раньше бывало, что ты не могла вернуться на праздник, но тогда и с папой тоже было хорошо. А теперь все иначе. Может быть, мы просто повзрослели. Всегда все меняется. С этим ничего нельзя поделать.

   Мама, я писала тебе об Анге. Папа так ничего и не знает о нем. Я хотела рассказать, но... мне кажется, мы больше не интересуем папу. Мы с Ангом обручились. Мы хотим подождать до лета, но мне кажется, все ясно. Анг такой классный! Не думай. что это у меня бурные чувства. Я все обдумала. Мы друг другу подходим. Ну и что, что он гэйн? Я привыкла к тебе. Он на тебя похож. И я его всегда буду любить, и ждать, если он будет уходить. Я умею ждать. Сейчас Анга отправили на Триму, это временно, там какая-то большая операция, вроде бы. А жаль, я думала, мы с ним вместе приедем уже на Пасху сюда.

   У меня такое ощущение, что все слишком сильно и быстро меняется. Весь Дейтрос меняется и никогда не станет прежним. У нас теперь главная улица полностью в асфальте. Открыли еще один клуб на нашей улице. А Шари-Пал – его теперь не узнать, огромный город вырос. И хорошо еще, когда все меняется к лучшему, но иногда уходит что-то очень важное, и не знаешь, то ли так и нужно, и надо просто смириться с этим и жить, то ли нельзя было допускать, чтобы это ушло..."

   Миари задумалась. На самом деле ее беспокоила эта женщина, которую папа теперь уже привел к ним в дом. Но... маме можно рассказать обо всем, и она всегда обо всем рассказывала. И только вот об этом ей рассказывать нельзя. Она там, в Дарайе, делает что-то очень опасное, сражается за Дейтрос, а тут... Это ведь предательство, подумала Миари, и снова почувствовала ожесточение. Как он так может?

   А если попытаться посмотреть с другой стороны... на Триме церковь допускает разводы. Предположим, мама с папой развелись бы, и он бы жил теперь с этой Тиги как с женой. Открыто. И так, конечно, уже все открыто. Но так бы церковь разрешила, и вообще все было бы замечательно, правильно. Они бы все вместе, впятером пошли в церковь с... новой мамой? Миари вздрогнула и едва не заплакала.

   Ты же взрослый человек, сказала она себе. Ты должна понять. Кстати... она вспомнила, как папа сказал недавно между делом что-то такое про маму... Да, не исключено. что и у нее кто-то есть. Тем более, теперь, когда папа вот так.

   Это нормально. Мы не маленькие дети, у нас своя жизнь...

   Нет, ожесточенно сказала себе Миари. Они не могут так, не имеют права! Они имели бы право, если бы были – каждый сам по себе. А они убили все, что у нас было... вернее, что уж говорить – папа и убил. Он же все это начал. Наш маленький теплый круг, родных людей, любящих друг друга, стеной стоящих друг за друга... родных...

   – Шендак! – вслух сказала она. Сердце который год уже разрывалось от боли. И Миари вспомнила Анга.

   "Мам, ты знаешь, наверное, я больше не буду сюда ездить. Нет смысла".

   Анг и правда чем-то похож на маму. Наверное, тем. что очень сильный, как все гэйны. И ему постоянно грозит опасность. Миари будет его ждать, всегда. И у них все будет иначе. У них тоже будет теплый светлый круг родных людей – Анг и Миари, и их дети... Но он никогда не распадется, потому что Миари – Миари никогда не предаст. Она будет ждать. Анг будет для нее единственным, что бы ни случилось. И сам он – тоже такой, Миари это знала.

   Она посмотрела в угол, где стоял ее рюкзак. Может, собрать вещи и просто уехать? Ну и плевать. что в церковь не попадешь на Пасху, что праздник... Хотя в церковь можно и сходить одной, где-нибудь у вокзала.

   Миари встала. В открытую дверь было видно, как папа сидит у стола, и видно, о чем-то говорит с этой Тиги. Такой кругленький, он пополнел за последние годы, родной, уютный... У Миари защемило сердце. Если она сейчас уедет...

   Папу тоже жалко.

   Братья, наверное, останутся. И пойдут с этой Тиги в церковь. Но разговаривать будут все равно только друг с другом. Для них побыть дома – это значит побыть друг с другом. Близнецы – это все-таки близнецы...

   Но остаться здесь – это значит, смириться, согласиться с тем, что да, можно и так, подумаешь. И маму можно заменить. И все то, что объединяло их семью – можно забыть, выбросить, наплевать. Может быть, не зря гэйны так берегут свой Огонь – и есть Огонь на самом деле не только у них, а у всех каст. У каждого есть что-то святое, чистое, огонек в душе, который нельзя предавать, нельзя гасить, который надо бережно поддерживать и не отрекаться от него даже под самым страшным давлением.

   Миари быстро покидала в рюкзак вещи. Кстати, можно будет переночевать у Лики, тоорсеновской подруги, она и живет возле вокзала, а с утра уже взять билет на Шари-Пал.