Текст книги "Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

– А мог бы я узнать, господин директор, – сказал он глухо, – на какое другое поприще… вы намерены…

Это был наивный вопрос, и Бароха тронула растерянность молодого человека, она была так понятна!

Директор встал с кресла и, присев на край массивного стола, с конфиденциальным видом наклонился к неподвижному Бриху, минуту пристально смотрел на него, улыбнулся еще раз и заговорил:

– Хорошо, мой юный друг. Вы не возражаете против небольшого экзамена по английскому языку… хотя нам обоим ясно, что практического значения это уже не имеет, – спросил он по-английски. Его произношение и беглость речи были безупречны.

Брих машинально кивнул и так же машинально взял предложенную сигарету. Они сидели друг против друга, и через обитые двери к ним слабо доносился стук пишущих машинок и женские голоса.

– Мне неизвестны ваши политические взгляды, – начал Барох, – я могу только догадываться о них. Но я вам верю. Все же должен предупредить об абсолютной доверительности этого разговора. В нынешней обстановке это, вы понимаете, необходимо.

Брих молча поднял взгляд на Бароха, и тот продолжал. Его безупречные английские фразы, превосходный выговор, короткие паузы, чтобы собеседник лучше уяснил сказанное, – все, как пучок стрел, было направлено в одну цель.

– После войны я, отчасти по зову сердца, вернулся в эту крохотную страну. Да, видимо, это так! В конце концов, я здесь родился, но большую часть жизни провел за рубежом и всю войну работал в Англии; моя жена – англичанка, и, как она ни старалась, ей не удалось акклиматизироваться у нас… Разумеется, были и другие причины моего возвращения: развитая промышленность нашей страны обеспечивала ей замечательные перспективы, если бы… Но в том-то и дело, что «если бы!». Будем откровенны, не думаете же вы, что у меня нет другого выхода, – не говорю уже о желании, – кроме как поставить свою квалификацию и опыт на службу невероятному режиму, который неизбежно воцарится здесь? Любовь к родине, знаете ли, отвлеченное понятие, а бизнес научил нас мыслить в других категориях. Я мог бы порассказать о себе, о том, как я умею торговать: еще двадцатипятилетним юношей я продал в Гамбурге пароход перца. Представляете себе: пароход перца! Говорю не для того, чтобы бахвалиться, вы понимаете, я хочу лишь, чтобы вы имели представление о масштабах моих дел и поняли, что мелкая кустарщина не для меня. Успех в международной торговле зависит прежде всего от связей: надо знать, к кому обратиться, кого заинтересовать, надо держаться солидных партнеров. Мне было бы стыдно представлять перед западными партнерами крохотную республику, которая даже не сумела уберечь свою свободу от красных. Так-то, милый Брих!

– Но что будет дальше? – подавленно спросил Брих. – Страна ведь будет существовать и далее, нельзя же…

Барох поднял голову, прищурившись, посмотрел перед собой и выпустил клуб дыма.

– Я не считаю, что ситуация так уж бесперспективна. Два-три года, по-моему, не больше. Что потом? Я представляю себе: хаос, хозяйственная разруха, естественно сопутствующие ей недовольство населения и политический распад. Логично, не правда ли? Потом война. Я, правда, не специалист в военных делах, но, по моему, стратегическое положение нашей страны будет невыгодно для ее властителей. Да, – Барох ободряюще улыбнулся, – и я хотел бы когда-нибудь вернуться в эти милые края, многое здесь отрадно моему сердцу. У меня было немало родных, но, увы, большинство из них погибло в газовых камерах Освенцима… Забудем об этом, я уже оплакал их. В общем, я возвращался сюда из лучших, хотя практически обоснованных побуждений и вернусь вновь только в том случае, если здесь восторжествует демократия и нормальный образ жизни. Дело, однако, не во мне. Я уеду легально; кстати, я хотел сделать это еще раньше. Лучше поздно, чем никогда, говорит старая английская пословица. Но хватит об этом. Вы мне симпатичны, я был уверен, что мы с вами поладим, поэтому давайте поговорим о вас. Могу ли я спросить вас, что вы собираетесь предпринять?

– Не знаю, – по-чешски ответил Брих, пожал плечами и приложил руки к вискам, словно хотел прекратить сумбурную скачку мыслей.

– Перед вами выбор, – продолжал Барох тоже по-чешски. – На мое место придет другой человек, я догадываюсь, кто. – Он беззлобно усмехнулся и покачал головой. – Я уверен, что мой преемник гораздо больше сведущ в марксистской терминологии, чем в международной торговле. Недостаток настоящих специалистов во всех областях экономики вообще будет, по-моему, одним из важнейших факторов постепенного упадка коммунистического государства до абсолютного нуля. Но у вас лично перспективы иные. Вы человек со способностями, наверняка выдвинетесь, у вас, как я убедился, хороший запас знаний, вы владеете иностранными языками, у вас есть честолюбие и настойчивость, вы можете подвизаться и в небольших масштабах, ставить заплаты на изношенный кафтан. Не обижайтесь, пожалуйста! Вам нетрудно будет договориться с моим преемником, если ваши взгляды и гражданская совесть позволят вам служить этому режиму. Если это так, то ничто не помешает вам стать коллаборационистом.

Брих вскинул голову и поглядел на Бароха.

– Вы сказали – коллаборационистом? Это слово имеет плохой привкус в нашей стране, пан директор!

– Знаю, – невозмутимо отозвался Барох. – Хотя первоначально оно не имело такого смысла. В данном случае я сознательно употребил его… имея в виду ваше благо, друг мой. Но оставим этот вариант в стороне. Есть и другие возможности у человека с вашими данными. Не хочу, однако, вас ни на что уговаривать, у порядочных людей могут быть разные убеждения, а я сторонник терпимости.

– Мог бы я узнать, что это за другие возможности, пан директор?

Барох вдруг замолк, пристально и словно в размышлении глядя на собеседника, потом соскочил со стола, вырвал листок из блокнота, начертил на нем золотым пером несколько слов и подал недоумевающему Бриху.

– Ничего особенного, всего лишь мой лондонский адрес. Разбираете почерк? Фамилию я не пишу, вы ее знаете, имя мое – Оскар. Этого достаточно. Ну, берите, берите, я ничем не рискую, это только адрес, могут быть обстоятельства, при которых он вам пригодится. Мне хочется этим показать, что я отношусь к вам по-дружески, и, быть может, немного компенсировать разочарование, которое я вам, против своей воли, принес.

Брих взял листок и молча положил его в бумажник.

– Итак, мы условились быть взаимно откровенными, не правда ли? – спросил Барох.

– Да… – вздохнул Брих. – Но не знаю, что я могу вам сказать…

– Хотя бы и ничего, не в этом дело! – со смехом прервал его Барох. – Бывали вы когда-нибудь на Западе?

– Если не считать подневольного пребывания в Германии, где бомбы падали мне на голову, – нет.

– Ну-с? – Барох положил руки на стол, уставился на Бриха и выжидательно замолк. Молчание становилось напряженным. Брих наклонился и хрустнул пальцами.

– Не знаю, что вам сказать, пан директор. Мне все это кажется более сложным. Во многом я с вами согласен… вполне согласен! Все же… нельзя закрывать глаза. Я просто не представляю, что мог бы эмигрировать… Ведь здесь моя родина… подумать только, чем была для меня Прага в годы войны… Я бежал сюда из Германии…

Страна и город действительно прекрасны.

– Кроме того… кое-что здесь изменилось к лучшему. Стоит только оглянуться, чтобы увидеть, что многие люди, пожалуй, большинство, ждут, что именно теперь все пойдет на лад… Пусть даже меня лично и не…

– Правильно, друг мой! Остается маленький вопрос: кому будет лучше? Боюсь, что отнюдь не юристам. И вообще не интеллигенции. Стоило бы вспомнить о советском примере, но мы, конечно, можем и не заимствовать его, обстановка у нас, да и во всем мире, сейчас иная… Кстати, считаете ли вы нынешнее соотношение сил на земном шаре окончательным? Я – нет! Интеллигенция – по крайней мере настоящая, непродавшаяся, готовая никогда не служить насилию и бесправию, – она не поддерживает нынешний режим. Есть, разумеется, и другая, их интеллигенция, этого я не оспариваю. Пора решать, вы на распутье, мой дорогой. Я не сомневаюсь, что режим постарается использовать каждого специалиста, привлечь даже тех, кто пойдет на это с оговорками. Но все это только на определенный, ограниченный срок – до тех пор, пока не будут созданы собственные благонадежные кадры. Видите, опять это словечко «пока». Вы с вашими способностями в любой момент найдете себе применение где угодно. Но в один прекрасный день… Ладно, оставим эту тему, вы еще сами поразмыслите обо всем. Кстати, мы ведь встретились не для того, чтобы дискутировать, правда?

На столе зажужжал телефон, прервав Бароха. Он снял трубку, сказал несколько слов и обратился к неподвижному Бриху.

– Ну, друг мой, мои обязанности призывают меня. – Улыбаясь, он встал. – Извините и не обижайтесь. Кстати, по-моему, мы уже переговорили обо всем. Остается только пожать друг другу руки, и я пожелаю вам всяческого успеха. Не сомневаюсь, что вы найдете правильный путь…

Брих вышел от Бароха с чувством человека, у которого обрушились все его воздушные замки. Он остановился на этажной площадке, сжал голову руками, словно боясь, что она лопнет от напора мыслей, потом вошел в лифт.

Постукивающая кабинка эскалаторного лифта подняла его на пятый этаж. В коридоре на Бриха натыкались люди, все они спешили вниз, на ходу застегивая пальто. Он увидел среди них Мареду, который нес на плече свернутое знамя и с кем-то разговаривал на ходу. Брих отошел в сторону, но Мареда заметил его и закричал: «Здравствуйте, доктор!»

По радио и по городской трансляционной сети было объявлено, что отставка министров принята. В течение пяти дней события все нарастали. Через кованые ворота пышного здания компании служащие вышли на асфальт мостовой и широким неровным потоком, толпясь, медленно двинулись вперед по боковым переулкам, к Вацлавской площади. Знамена, знамена, лозунги, на которых еще не просохла краска, шляпы и кепки, лица. Возгласы, общий восторг. Улица, заполненная кишащей, возбужденной толпой, словно вздохнула с облегчением после дней испытания.

Большинство служащих компании шли охотно, многие пели, иные шагали безразлично, а были и такие, что вышли на мороз с постными лицами сирот и, увлекаемые мощным потоком восторженных людей, брели по мостовой с тупо-покорным видом и бегающим взглядом; они были ошеломлены, никто на них не обращал внимания, а сами себе они казались беспомощным перышком в половодье.

Брих вошел в отдел.

– Что с вами, доктор, вам нехорошо? – спросил Главач; он причесывался у зеркала над умывальником и спешил догнать Штетку и остальных, которые уже ушли. Не дождавшись ответа, он выбежал, хлопнув дверью.

Брих сел за стол в опустевшей комнате и подпер голову руками. За широким окном сумерки уже опускались на крыши домов. Брих глядел в окно. Он закурил окурок сигареты и слушал свое прерывистое дыхание.

Тишина угнетала его. Сегодня никто не звал Бриха, не вынуждал его присоединиться к коллективу, но Брих сам чувствовал, что ему не высидеть в пустой комнате. Он встал, надел пальто и вышел, не зная куда и зачем. Э-э, не важно! Надо поглядеть своими глазами…

Он сбежал по безлюдной лестнице, вышел на улицу и, надвинув шляпу на лоб и засунув руки в карманы, поспешно продирался через толпу. Душным, забитым людьми пассажем он выбрался прямо на Вацлавскую площадь. Вот оно! Людской поток увлек его, Брих не сопротивлялся. Наконец он застрял, прижатый к железной решетке у витрины магазина детского белья. Брих то тупо глядел в витрину, на запыленные розовые и голубые детские гарнитурчики, то снова обращал взор на улицу… Ему казалось, что перед его глазами мчатся обрывки какого-то ускоренно демонстрируемого фильма. У него немного озябли ноги, он топтался на месте и шмыгал носом, затерявшись в шумной толпе, погрузившись в ее тесную теплоту. Ему было все видно и все слышно. Брих увидел, как в буре ликующих возгласов на нижнем конце Вацлавской площади появился премьер-министр и торжественным голосом объявил в микрофон, что президент принял отставку министров и утвердил новый состав правительства. Казалось, темные стены домов рухнут от бури восторга, которая взметнулась после этих слов. Какой-то человек рядом орал Бриху в самое ухо, приподнимался на цыпочки и махал шляпой, смеясь и чуть не плача от радости. Не сдержавшись, он хлопнул Бриха по плечу, настолько упоенный, что не заметил выражения лица соседа. Все вокруг ликовали, мужчины и женщины… Это их победа, слушай их, Брих! Слышишь эти возгласы?

«Да здрав-ству-ет то-ва-рищ Гот-вальд! Да здрав-ству-ет…» – кричал человек рядом; у него даже напряглись вены на шее. Его голос тонул в урагане звуков, бушевавшем на площади. «Да здрав-ству-ет…» Что же такое происходит? Что случилось? Настал рай на земле? Погляди, все они верят в этот рай! «Работы, хлеба и мира!», «Да здравствует товарищ Готвальд!», «Да здравствует КПЧ!», «Ка-Пе-Че!»

Брих вцепился руками в решетку за спиной. Мысли, слова, лица смешались в его сознании. Патера, Ондра, Бартош, дядюшка, Барох! Все словно бы кончилось и все начинается сначала. Конец старым порядкам. О каком это пути только что говорил оратор? Для кого все это лишь начало? Вот оно, распутье, выбирай же дорогу, Брих!

Он протолкался сквозь толпу. Прочь отсюда! Пробежав пассаж, Брих спешил по растревоженным улицам, уже погружавшимся в туманные сумерки. Обратно на службу! Брих вспомнил, что забыл там портфель.

Репродукторы разносили шум площади по улицам вечернего города.

Брих шел по затихшим коридорам компании. Его подошвы одиноко шлепали по резиновым дорожкам. В полутьме резко вырисовывались контуры столов и шкафов в пустом помещении контокоррентного отдела. Брих ощупью нашел на столе портфель, и, когда снова вышел в безлюдный коридор, ему показалось, что где-то раздался слабый стон.

Брих остановился и затаил дыхание. Ни звука. Он недоуменно покачал головой и зашагал было снова, но новый, еще более отчетливый стон приковал его к месту.

Откуда же это?

Прислушиваясь, он дошел до конца коридора, где была дверь в комнатку Бартоша, не колеблясь постучал и вошел.

В прокуренной комнатке горела только настольная лампа. Поникший Бартош сидел, бессильно опустив голову на стол, и тихо стонал. Глаза у него были закрыты, левая рука прижата к животу, в правой он судорожно стиснул стеклянный шарик пресс-папье, словно желая раздавить его в приступе острой боли.

– Что с вами?

Брих положил руку ему на плечо. Бартош с трудом поднял голову и поглядел на вошедшего измученными глазами. Он закусил губы, но сквозь них все же часто вырывались болезненные стоны.

– Вызвать скорую помощь?

Бартош медленно покачал головой, на лбу у него выступил пот.

– Нет, не надо… Пройдет… – прошептал он и попытался встать.

Брих выскочил в коридор, намочил у крана полотенце и обмотал его вокруг головы Бартоша. Это было ни к чему, и все же больной немного успокоился. Тяжело дыша впалой грудью, он тыльной стороной руки стирал со лба струйки пота. Немного погодя он сказал терпеливо ожидавшему Бриху:

– Благодарю вас, Брих. Я думал, что эта проклятая боль вывернет мне все внутренности. На Вацлавской меня вдруг так забрало, что я едва добрался сюда. Но мне уже… уже легче. Так хотелось остаться там до конца!.. Вы видели? Вот теперь все в порядке!

– Я помогу вам доехать домой.

– Большое спасибо!

На улице Брих попытался взять такси, но Бартош запротестовал. Доедем и на трамвае!

Трамвая пришлось ждать довольно долго. Улицы были все еще запружены демонстрантами, и трамвай тащился на Малую Страну кружным путем. Брих поддерживал ослабевшего Бартоша и не без усилий довел его до дверей дома в тихой уличке на Страгове. Отперев дверь ключом, который он нашел в кармане Бартоша, Брих дотащил больного по деревянным ступенькам до дверей квартиры, позвонил и передал бессильного Бартоша перепуганной хозяйке квартиры.

Брих хотел тотчас же уйти, но бойкая старуха удержала его, настойчиво предлагая заботливому пану зайти согреться и выпить чашечку липового чая.

Немного поколебавшись, Брих согласился и переступил порог квартиры. Они отвели стонавшего Бартоша в его комнату, и, пока хозяйка кипятила на керосинке чай, Брих оглядел слабо освещенную комнату. Поистине холостяцкая берлога, поразительно унылая и неуютная! Ветхая, изъеденная жучком мебель, от каменных стен веет холодом и плесенью. Собственно говоря, комната содержится в образцовом порядке, но в ней не хватает руки, которая превратила бы помещение из четырех стен в настоящее человеческое жилье. На этажерке аккуратно, даже педантично расставлены книги. На столе несколько брошюр – «Анти-Дюринг», «Материализм и эмпириокритицизм» и рядом потрепанный томик стихов Гейне, заложенный густо исчерканной полоской бумаги. Среди книг на этажерке Бриха удивили «Торс жизни» Томана и «Плотина» Шрамека. Этих произведений он не ожидал увидеть здесь. На комоде статуэтка Ленина и на простенькой кружевной салфетке два фотоснимка: на одном – седовласая женщина в платочке сложила на коленях старческие руки, на другом – молодая, не очень красивая девушка и в нижнем углу шаблонная надпись: «В память о 1936 годе в Билине. Ярмила К.». Брих удивленно покосился на человека, который, повернувшись к стене, лежал в одежде на кровати и тяжело дышал.

Гнетущая обстановка! Дом был тих, словно заколдован, только иногда кто-то сбегал вниз по лестнице, и тогда гул разносился от подвала до конька крыши. «Вот так он живет», – подумал Брих, и в душе его шевельнулась жалость.

Разговорчивая хозяйка принесла несладкий чай в майоликовой чашке (для солидных гостей) и засыпала Бриха жалобами на скудную пенсию, которую она получает за покойного мужа, мелкого акцизного служащего, – упокой господь его душу! – на жалкие продуктовые пайки и нехватку топлива. «До чего только все это доведет!»

Когда Брих уже встал, стараясь отделаться от этих старушечьих излияний, он заметил, что Бартош повернулся на постели и протягивает ему руку.

Брих пожал его потную ладонь и застегнул пальто.

– Не сердитесь, что задержал вас, доктор. Когда-нибудь, может, смогу с вами расквитаться. Всего хорошего… Нет, нет, мне ничего не нужно.

По гулкой лестнице Брих вышел на улицу и облегченно вздохнул.

Он шел по улицам Малой Страны. Холод пронизывал до самых костей. Прогулки в этой части Праги были всегда отрадой Бриха. «Хорошо бы жить тут», – думал он, бывало, проходя здесь и любуясь романтической красотой извилистых уличек, сплетенных под величественной сенью Града. Здесь словно замирало оживленное уличное движение столицы, не звенели трамваи, не рявкали автомобили, все здесь располагало к тихой мечтательности, нежило, баюкало в колыбели старины, радовало красотами. Прага, Прага! Брих остановился над темной Влтавой, облокотился о каменные перила Карлова моста и вдыхал свежий запах реки.

Дальше, к центру города! Прага словно изменилась за сегодняшний день. Избегая главных улиц, Брих свернул в переулки и пошел быстрее. Спустившись к одному из проспектов, примыкающих к Вацлавской площади, он остановился: дорогу преградили шеренги рабочей милиции. Им не было конца. Они маршировали между рядами высоких фонарей. Раз-два, раз-два! Твердым, почти солдатским шагом они шли по мостовой, свет падал на их прихваченные морозом лица, правые руки сжимали ремни винтовок, кепки были надвинуты на уши. Сотни спокойных, уверенных в себе лиц проплывали мимо Бриха, изо ртов паром вырывалось дыхание. Раз-два, раз-два! Необычное зрелище приковало Бриха к месту, он стоял на краю тротуара, поеживаясь от холода. Равномерный топот подкованных сапог доводил его чуть не до головокружения, казалось, проникал до мозга костей. В рядах вдруг мелькнуло знакомое лицо: сосед Патера! Но прежде чем Брих успел разглядеть как следует, лицо проплыло мимо, наполовину скрытое тенью козырька, и смешалось с остальными.

Раз-два, раз-два! Человек в форме корпуса национальной безопасности, стоявший на краю тротуара, взял под козырек и только тогда опустил руку, когда прошел первый отряд. Шум шагов затих, вечерняя улица опустела, Бриху казалось, что она замолкла в изумлении. Он сам был ошеломлен и только сейчас начал приходить в себя. За эти пять бурных дней ничто не подействовало на него так сильно, как вид этого молчаливого, дисциплинированного шествия вооруженных людей, этой рабочей армии в простой одежде, армии, проникнутой железной решимостью и выросшей как бы из-под земли.

Это конец всему, конец глупеньким иллюзиям… Остается идти вперед. Вперед… но куда же, Брих?

Стараясь ни о чем не думать, Брих шагал домой. Но на темной галерее, в уголке у лестницы, где из плохо закрытого крана шумно капала вода, Бриха ждала новая неожиданность. У дверей его квартиры, опершись о перила, стояла тоненькая фигурка.

Возможно ли? Что-то забытое, тяжелое нахлынуло на Бриха, сердце тревожно забилось. Так она, бывало, ждала его тогда!

Брих все еще не верил глазам. Он рванулся к ней, ясно слыша, как расшатанные кафельные плитки ерзают у него под ногами. Только в трех шагах он увидел в душной темноте светлое пятно волос и услышал знакомый голос. Да, это была Ирена!

10

На той стороне галереи осветилось окно, желтый отблеск упал на лицо Ирены. Она чуть шевельнулась, улыбнулась смущенно и подала руку.

– Я жду тебя, Франтишек. Ондра, наверное, заедет за мной. Понимаешь… я никак не могла усидеть одна в квартире… Ты удивлен?

Он попытался скрыть удивление веселой репликой.

– Нет, не удивлен, я слишком хорошо тебя знаю. Изо всех возможностей ты всегда выбираешь самую необычную. Ну, заходи!

Он растерянно открыл комнату, прошел вперед и молча зажег настольную лампу, пользуясь паузой, чтобы оправиться от удивления.

– Не смотри, прошу тебя, вокруг, я сегодня не убирал! Сама знаешь, мужское хозяйство!

Он суетился, стараясь как-нибудь, навести порядок, сунул смятую пижаму в диван, прикрыл скрипучую дверь шкафа. Потом зажег в печке старые бумаги и поставил на плитку кастрюльку с водой.

– Холодно, как в кутузке, – сказал он, потирая руки.

Каким привычным движением она села на свое всегдашнее место на диване! Словно еще вчера сидела тут… Ее тонкие, нервные пальцы прошлись по грубой мебельной ткани, она наклонила голову, и две пряди светлых волос упали на задумчивое лицо. Она чем-то расстроена.

– Давно я не была здесь!

– Пожалуй, целую вечность, – усмехнулся он и сел напротив.

– Почему ты так говоришь?

– А тебе так не кажется?

Она отвела глаза и оглядела комнату. Пестрая диванная подушка, фарфоровый слоник на ночном столике и пятнышко на стене… Такое знакомое! Похоже на заячью голову, верно? Как давно это было! У того стула, что куплен у старьевщика, отваливается ножка. Видно ли еще днем из окна черного человека на крыше, измазанного сажей, – трубочиста, которым пугают всех малышей? Эй, трубочист, тронь меня на счастье!^[18]

Ирена обвела взглядом знакомый мирок. Она была растрогана и старалась подавить в себе это чувство. Взгляд ее задержался на темном контуре пианино.

– С каких пор у тебя это?

Брих сплел пальцы.

– С некоего дня…

– Так… – прошептала Ирена и знакомым жестом отбросила со лба волосы.

Молчание громоздилось вокруг них, многозначительное, ненужное молчание, гнетущее бременем воспоминаний. Скорее бы снова заговорить, – прервать это молчание болтовней, дружеским поддразниванием и ворчливой обороной, за которыми последует отрезвляющий смех. Сколько сил им в свое время стоило наладить отношения, чтобы можно было спокойно дышать, спокойно глядеть в глаза друг другу. Обычно помогало присутствие кого-нибудь третьего или нескольких людей; Брих и Ирена старались не оставаться наедине, оба подсознательно опасались пауз, недосказанных фраз, близких к скрытому упреку, звучавших ненужной горечью.

Ирена решительно встала, открыла пыльную крышку пианино и прошлась по клавишам. Быстрые тихие аккорды разнеслись по комнате, чужие и нестерпимо фальшивые: пианино было сильно расстроено. Ирена засмеялась и энергичнее ударила по клавишам. Плач потревоженного младенца в соседней комнате заставил ее остановиться.

– У соседей родился мальчик, – коротко объяснил Брих.

Ирене стало неловко, и она попыталась скрыть это вопросом:

– У Патеры?

– У тебя хорошая память, – засмеялся он и встал. – Как видишь, девочка, у меня все по-старому. Печка все так же дымит, в приемнике надо заменить выходную лампу, а диск патефона по-прежнему приходится раскручивать пальцем. Я техническая бездарность. Ничто не изменилось в этой дыре и…

Ирена торопливо вернулась на диван. Она повернулась к Бриху, с лица ее вдруг исчезла улыбка.

– Ты тоже не изменился? – прервала она его на полуслове.

Он бросил на нее беспокойный взгляд и попытался улыбнуться.

– Я? Может быть… После полезного воспитания чувств с твоей помощью я раскрыл глаза, вскачь окончил факультет, получил звание доктора прав, потом поступил на службу, снова глотаю знания, как прилежный ученик, и сейчас ты видишь перед собой человека with a great expectation, как сказал старик Диккенс, человека с большими надеждами. К сожалению, он все ждет, пока сбудутся эти надежды, и, судя по нынешней обстановке, долго еще будет ждать. Но он не хнычет. А сегодня…

– А сегодня тут снова сижу я, – прервала она.

– Да! – быстро сказал он и сел напротив. Стул под ним угрожающе закачался. – Что поделаешь! Остается только дружески сказать: добро пожаловать! Чай скоро закипит, надеюсь, ты до тех пор не закоченеешь. Итак, добро пожаловать, хоть я и не знаю, какой ветер занес тебя сюда… в мою берлогу.

– Наверное, потребность выбирать самый необычный путь, как ты сказал.

– Ладно.

– Я поступила неправильно?

– Нет, – голос его был нетверд. – Конечно, с одним условием…

– Я его знаю, Франтишек.

Опять молчание. Кастрюлька с водой запрыгала на плитке и дала Бриху желанную возможность встать и скрыть смущение. Он заварил чай, единственным достоинством которого была его температура. Они молча пили этот чай, словно это было занятие, требовавшее максимального внимания. Ирена поставила чашку на ночной столик и расстегнула пальто, ей, видимо, стало теплее. Брих чувствовал на себе ее напряженный взгляд и упорно уклонялся от него, понимая, что рискованный разговор близок. Мысли обоих упорно стекались в одно русло.

Брих хотел заговорить, но она опередила его.

– Мы с тобой до конца жизни обречены на молчание?

Он машинально кивнул.

– Я думаю, что между нами есть безмолвный уговор – не дуть на пепел. Это условие наших встреч… как друзей.

– Друзья могут быть откровенны и искренни. Иначе…

– Всякая дружба основана на каких-нибудь условиях.

Он выпрямился и заходил по комнате. Зачем она начала этот разговор? Нет, не надо разрывать могилу, где покоится мучительная любовь, рожденная годами оккупации и иссякшая, когда кончилась война. Хватит! Скольких душевных сил ему это стоило, сколько раз он стискивал зубы. Помогли напряженная работа, надежды на будущее, упрямая воля к жизни. Шрамы скрыты глубоко, но и теперь могут воспалиться. Нет, нет, не могут, теперь все уже прошло! Должно пройти!

Брих сунул руки в карманы и глубоко вздохнул. Потом недовольно покачал головой, почти подозревая Ирену в том, что она пришла разыграть какую-то жестокую мелодраму. Зачем, со скуки, что ли? Лучше молчать! Но молчание опасно, оно тяжело, как свинец. Брих попытался успокоительно улыбнуться:

– Ты все та же!

Она понурилась, на лицо легла серая тень.

– Ты никогда не понимал меня. Но ты добрый, ты принял меня по-дружески, хоть и не веришь мне…

– Откуда ты знаешь?

– Не сердись, я чувствую. Не будем говорить об этом, Франтишек. Ничего ты не понял. Ты всегда видел во мне лишь поверхностную, шальную девчонку, капризную и балованную. Да, я оставила тебя и вышла замуж за Ондру… Он был богаче, щедрее, сильнее – так ты это себе представляешь? Что ж, я обманула доверие, вот и все. Сейчас ты спрашиваешь себя, зачем я пришла. Я скажу: потому что я тебе доверяю. Мне не с кем поговорить, я одинока, и у меня…

– И это говоришь мне ты, жена Ондры! По какому праву?

– Разве это важно?

– Очень важно! Кстати, ну и денек ты выбрала для этого. О господи!

– Пусть! Я не могла не прийти. Именно сегодня!

– Оглянись, посмотри, что делается вокруг. В последние дни произошли события, которые перевернут всю нашу жизнь. Я еще не разобрался как следует во всем, но я нутром чувствую это, девочка. Это будут памятные дни. Серьезно, Ирена, пустяки сейчас надо оставить. Я все уже давно в себе погасил… слава богу! А теперь…

– А теперь остается одно: политика! – гневно воскликнула она, но тотчас стихла и закрыла руками лицо. – Это похоже на заклинания: политика, эпоха… Я всегда считала, что мне до этого нет дела. При чем тут я, Франтишек? Все вы носитесь с политикой как одержимые: Ондра, ты, мой брат… Я с ума сойду от этого! Ондра говорит: чего тебе не хватает, дурочка, ты моя жена, политика – это гадость, грязь. Но ведь я тоже человек, а не бесчувственная кукла, без воли и разума! Меня все это тоже касается, я знаю! Я хочу, чтобы кто-то поговорил со мной, чтобы мне помогли разобраться: мне кажется, я блуждаю в тумане, и от этого мне страшно. К кому было пойти, как не к тебе?

Брих всплеснул руками.

– Дорогая, боюсь, что ты выбрала неверный адрес. У меня самого ералаш в голове. Хаос! Я не знаю, что делать и что будет дальше… Как я могу помочь тебе разобраться? Что может объяснить человек, который сегодня, только сейчас, потерпел крах всех надежд? Да, да, Ирена! Я думал, что строю на прочном фундаменте: на знаниях, на своем дипломе. А что получается? Не знаю! Все покрыто мраком неизвестности. Я работал как вол и все ждал, ждал. Распланировал свою жизнь, свою работу… себя самого. А теперь мне кажется, что под ногами хрустят осколки разбитого вдребезги. Что будет дальше? Это я хотел бы знать! Ждать? Не знаю, сейчас вовсе не знаю, кто прав, кто неправ. – Он умолк, подперев голову руками, глядя на женщину, сидевшую перед ним, и от усталости у него смыкались веки. Словно кто-то набросил на Бриха тяжелое одеяло: хотелось спать, только спать. Спать и не разговаривать, не думать, не чувствовать ничего… Он вздрагивал от холода. Только когда за дверью послышались шорох и стук, Брих поднял голову. Вошел Раж и застал их в унылом молчании.

– Что же вы, граждане, сидите тут как монахи в великий пост?

Раж был немного навеселе, Брих заметил это по блеску его глаз и нетвердой походке. Они обменялись рукопожатиями. Раж повалился в кресло, устало отдуваясь. Рассеянным взглядом он обвел комнату, слова не шли ему на язык, потом потер руками лицо и сказал:

– Нечего сказать, весело тут у тебя! Как раз подходящее для меня настроеньице! Запустить бы какую-нибудь заунывную пластинку, было бы в самый раз!.. Эх, если бы вы знали…