Текст книги "Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

Брих, сидя на стуле, жевал хлеб с сыром.

Молчали. Борис от скуки принялся насвистывать затасканную джазовую мелодийку, притопывая в такт носком ноги. Потом хлопнул ладонью по скамье, протяжно зевнул.

– Черт знает какая тоска! Это вонючий Зигфрид запретил мне заводить патефон. А у меня пластинки – первый сорт! Тащишь все это из самой Праги, а теперь подыхай со скуки!

– Вы, вероятно, спутали наше путешествие с воскресной прогулкой? – злобно спросил Ондра.

– Господи, да не делайте вы из этого роман ужасов! Карл Май^[31] вышел из моды! Здесь нас никто не застукает. А хоть бы и так! Ну и что? Неужели вы позволите отвести себя вниз, в каталажку? Ведь взяли бы мы с собой на тот свет, в пекло, хоть одного красного, а?

– Не расходуйте храбрость раньше времени, Борис! Я говорю не об опасности, а об осторожности. Речь идет не только о вас!

– Ладно, ладно! Ну что ж, в картишки перекинемся?

Они сели за стол, зашлепали картами. Борис играл плохо и азартно, в одну минуту проиграл уйму денег и швырнул карты на стол.

– Ффу – вот не везет!

Брих приоткрыл ставню. Маленькое окошко со стеклом, засиженным мухами, было обращено в сторону границы. Там… там, где над пиками высоких елей кружит коршун, – там чужбина, подумал он, и мутные мысли овладели им.

Из ветреной дали долетело тоненькое звяканье деревенского колокола.

Било полдень.

2

Перед самым вечером, в шорохах ливня, явились Калоусы с Иреной. Кряхтенье Калоуса слышалось еще за дверью. Они ввалились в хижину, внеся с собой ветер и дождь. Привел их тот же Ханс, тощий и суковатый, как еловый сушняк; на этот раз голову его прикрывал насквозь промокший мешок. В этом капюшоне Ханс смахивал на какого-то лжепророка или вождя секты фанатиков.

– Ну, вот и мы…

Прибывшие были разбиты и телом и духом. Толстяк меховщик, обливаясь потом, кряхтел под тяжестью своих чемоданов; его волосы, мокрые от дождя, слиплись, свисали над толстым подвижным носом, обрюзгшее лицо было злобно-усталым.

– Уф! Я думал, пробил мой последний час, друзья мои! – просипел он, хватаясь за сердце, чтобы умерить его бешеные скачки. Увидел в печке огонь и поспешно придвинулся к теплу, с удовлетворенным ворчанием потирая озябшие руки.

– Боже, как хорошо, как хорошо!

Брих занялся изнемогающей Иреной – ей подъем обошелся дороже всех. Она бессильно опустилась на табуретку возле печки как была – в расстегнутом пальто, со слипшимися волосами – и уткнула голову в ладони. Ее знобило. Ондра спохватился, достал из чемодана шерстяные носки и без лишних слов начал ее переобувать.

Ирена не сопротивлялась, героически превозмогая усталость.

– Тебе плохо? – тихо спросил Брих. Она молча кивнула, упрямо избегая его взгляда. Он отвел ее к койке, прикрыл жесткими одеялами. Она тотчас закрыла глаза и забылась сном. Брих обернулся к Ондре.

– Скорее бы перейти – ей нужен врач.

Тот поднял голову.

– Нельзя – мы должны держаться все вместе, если не желаем заблудиться и окончить свою эпопею в тюрьме. Впрочем, вряд ли мы здесь засидимся. Вообще, это не воскресная прогулка, и Ирена обязана выдержать!

Калоусова все еще стояла столбом посреди хижины в своих размокших туфлях, отказываясь принять суровое гостеприимство этой лачуги; казалось, она просыпается после какого-то мерзкого сна. Всклокоченные волосы со знаменитым рыжим отливом и морщинистое лицо с отсыревшими комками пудры делали ее похожей на бабу-ягу; она брезгливо растопырила руки, а ее негодующий взор выискивал жертву. Нашла!

– Во всем виноват ты, Гуго! – бросила она обвинение своему толстячку, гревшемуся у печки. Всплеснула руками: – Боже, какой ливень! Так вот она, твоя горная хижина, Гуго!

Калоус, удрученный обстоятельствами, вяло пожал плечами, попытался ободрить жену:

– Но послушай… Кто же виноват?

– Ты! И никто другой.

Калоус со страдальческим видом обернулся к своей мучительнице, умоляюще сложил руки. Лицо его болезненно скривилось, и он горько упрекнул жену:

– Господи, ты-то хоть помолчи! Разве не видишь, каково мне? Сердце…

И он строптиво отвернулся к теплой печке, бормоча что-то непочтительное.

– Вы, вероятно, стали жертвой заблуждения, милостивая государыня, – вмешался Ондра. – Вы не под магнолиями в Сенограбах, и вы здесь не одни. Потише, пожалуйста!

Калоусова в изумлении подняла глаза и разом перенесла свой гнев на Ондру: ей, видимо, хотелось кричать от оскорбления, но даже ее скромный интеллект подсказал, что этот хладнокровный человек вряд ли оценит по достоинству ее пафос. Поэтому она остановилась перед Ондрой в позе благородной дамы и произнесла, подняв нос к гнилым потолочным балкам:

– Я всегда предполагала, что вы грубиян, господин Раж! Теперь вы показали себя при всех. А еще образованный! – добавила она с презрением, удовлетворенная своим демаршем.

Ондра, ничуть не обидевшись, рассмеялся и махнул рукой. Склонясь над столом, он принялся рассматривать карту.

– Меня интересует, когда мы отсюда уберемся, – произнес Борис, который от души забавлялся происходившим. Он встал, потянулся. – Право, удовольствий здесь не слишком много, поверьте!

– Дождетесь! – отрезал Ондра. – Я категорически запрещаю, поняли, Борис? Зарубите себе это на носу…

– Оставьте ваши назидания, Раж!

– …Категорически запрещаю, – строго перебил его Ондра, – принимать опрометчивые решения на свой страх и риск! Это – наилучший способ засадить всех нас в кутузку. Подождем остальных, – еще несколько часов – и мы в безопасности.

Его твердый повелительный тон подействовал успокоительно, Борис не стал возражать. Змеиным движением приблизился он к Рии, безмолвно сидевшей на скамье, не расстегнув плаща. Она только озиралась и старалась ни к чему не прикасаться. Борис галантно помог ей снять плащ и подсел к ней.

– Оба – идиоты, – с полной серьезностью отозвалась она о родителях.

Борис сочувственно улыбнулся, шлепнул себя по коленям.

– Тут вряд ли что возразишь, – сказал он, повернув к ней свое смазливое лицо.

Калоусова уже успокоилась. Встала поискать ручной чемоданчик; нашла, вынула зеркальце и тюбики с различными кремами и молча отдалась сложной косметической процедуре. Брих, подняв глаза от книги Андрэ Жида, стал наблюдать, как она втирает мази в обрюзгшее лицо, как легонько, кончиками пальцев постукивает по лбу, чтобы сморщенная кожа впитала жир. Утраченная было самоуверенность разом вернулась к ней, и она тотчас заявила, что одеяла отвратительно воняют и она не подумает лечь, даже если бы ее умолял сам… не знаю кто.

Неподвижный Ханс, скрестив на груди руки и вытянув ноги, наблюдал за компанией со своего места у печки. Он мог часами сидеть, словно оцепенев, так что начинало казаться, – это вовсе не живой человек. Солдатская пилотка придавала ему весьма своеобразный вид. А тонкие мочки оттопыренных ушей! Типичный немецкий солдат, каких тысячи месили грязь на украинских дорогах. Интересно, убивал ли этот? – размышлял Брих. О чем он думает? Над головой Ханса на деревянной жердочке сушился его промокший мешок – капли падали на горячую печку, с шипеньем превращаясь в пар. Тсссс! Тсссс! Отупляюще, монотонно… Дождь прекратился, за окном быстро смеркалось. Горы стояли пустынные и темные, серые туманы призрачно стлались по вершинам, стекали по склонам, окружавшим хижину.

Тишина… Ханс поднялся, стал собираться в деревню. Его возня нарушила гнетущую тишину, все испуганно вскинули головы. Как только за ним захлопнулась дверь и задвинулась щеколда, все набросились на Ража с взволнованными расспросами:

– Ну, как? Что будет дальше?

Калоус взял с койки одеяло и, зябко поеживаясь, накинул на плечи. Теперь он был похож на индейскую скво. Понуро побрел к своей табуретке у печи.

– Он нас запер! Что это, господи? У меня такое чувство, будто мы – скот, которого согнали на убой. Можете думать, друзья, что я трус, но все страшно действует на нервы. Когда мы наконец перейдем границу?

– Не валяйте дурака! – вполголоса перебил Калоуса Раж. – Не сходите с ума, друзья! Дверь заперли снаружи – правильно. С этим придется примириться. А что, если случайно – повторяю, совершенно случайно – кто-нибудь пройдет мимо? Надо сохранять абсолютную тишину, будто в хижине никого нет, поняли? Этот тип не первых нас переводит через границу. За нами явится с той стороны какой-то Герман и проведет нас до американского гарнизона. Не бойтесь! Это – стреляный воробей, он переводил через границу десятки людей. Завтра утром, самое позднее, он будет здесь. А до тех пор – возьмитесь за ум, успокойте свои нервы. Мне здесь тоже не по себе, каждую минуту нас могут… Но вы должны были рассчитывать и на это – здесь вам не курорт! Будьте уверены: мы не дадимся им в руки, словно слепые щенки. Известно ли вам, ради чего мы все это делаем? Понимаете ли вы, что мы в нескольких шагах от границы этого полицейского государства, за которой – свобода! Сво-бо-да! Без коммунистов! Там ни у кого не отбирают заводы и магазины, там можно спокойно дышать! Стоит овчинка выделки, как по-вашему?

Все постепенно успокоились. Ондра встал, закрыл ставни, приподнял закопченное стекло керосиновой лампы, зажег фитиль. Мутный свет пополз по хижине, не достигая углов. Ирена спала на койке, подложив ладони под бледную щеку. Брих поднял ноги на скамью, обхватил колени руками. Колеблющееся пламя лампы отбрасывало на замшелые бревна расплывчатые тени бесцельно слоняющихся людей. Маленький Карличек крепко уснул на койке и что-то бормотал во сне. С противоположного склона налетел порыв горного ветра, зарыдал в ветвях, Затряс дверью. Все испуганно оглянулись.

Ирена открыла глаза, безмолвно уставилась на Бриха. В ее расширенных зрачках застыл детский ужас. Бриху стало жаль ее, и он выжал из себя улыбку. Подошел Ондра, зашептал ей что-то, словно уговаривая. Она, не обращая на него внимания, недвижным взглядом уставилась в пространство; глаза ее блестели от горючих слез, тонкие пальцы вцепились в деревянную койку.

Борис сидел у окна возле Рии, уже держа ее за безвольную руку: от нечего делать взялся обольщать девушку. Рия смотрела на него невыразительным взглядом рыбы и явно скучала. Борис предложил ей погадать по руке – испытанный трюк, до сих пор на эту приманку клевали все женщины. Что написано на этой ладони? Конечно, горы счастья! Вот – переход через границу, какой-то красивый город, постойте… это Ницца или что? Палм Бич, Флорида! Водные лыжи! Голливуд? Ага… А потом – брак с богатым американцем, владельцем фабрики ананасных консервов, и белые яхты на побережье Майами. Довольно?

– А другого ничего не видите? – спросила Рия, некрасиво скривив губы.

– Ничего. Вернее… все зависит… А что вы там еще хотите увидеть?

Ну, хотя бы… самоубийство.

– У-у! Чье?

Рия утомленно улыбнулась и, отвернувшись, сквозь щель в ставне глядела на сгущающуюся ветреную тьму. Вид у девушки был болезненный – худые пальцы с хрусткими суставами и длинными ногтями судорожно сплелись, вздрагивая от напряжения.

– Ничье, – со вздохом ответила она. – Я просто так. Скучно, правда? Жизнь отвратительна, несуразна… Вам – нравится?

– В другом месте – да, – не раздумывая, ответил он. – Только не здесь! Поэтому я и ухожу.

– Деньги у вас есть? А то ведь вы на себя не заработаете!

– Надеюсь, деньги не трудно будет достать, моя дорогая, – весело засмеялся он. – Но вернемся к самоубийству. Почему именно самоубийство?

– Бывает, что это – единственный выход. Акт свободной воли…

– Что с вами, собственно, случилось? – в нем проснулся интерес.

– Ничего. Разве не страшно именно это? Я – просто лишняя, а люди бесконечно гнусны! Ничего не понимают. Тупая скотина. У них примитивные желания. Жратва, деньги, приевшаяся любовь… Потная любовь! Отец думает только о деньгах, а мачеха… Вы сами ее видели, – дура, взбалмошная, безобразная, злая! И потом, у нее есть секреты… Нет, ничего ужасного! Всего лишь грязь, тупо-обыденная мерзость. И я, к сожалению, все знаю. Как ужасно знать все! Вы – тоже лишний, только не догадываетесь об этом. Разве вы живете? Слушайте, вам не кажется, что мы гнием? Все мы такие. А те пышут здоровьем. В один прекрасный день нас выкинут на свалку, а место, которое мы занимали, сполоснут водой. И дело с концом. Так и надо! Жизнь не остановится и будет точно такой же бессмысленной, абсурдной! Надеюсь, я вас напугала.

– Бррр, – весело встряхнулся Борис, – у меня от страха мурашки по коже побежали. Быть может, вы правы, но мы, пожалуй, еще продержимся немного! Пока жив – надеюсь. А потом пусть хоть громом побьет всю эту сволочь. После нас – хоть потоп! Но пока мы крепко держим дверную ручку, а когда хлопнем дверью – вся наша заплесневелая планета прикажет долго жить! Вы интересная женщина. Философ! Постойте, я должен еще разок взглянуть на вашу руку, слишком слабый был свет… Ну да, так и есть! Попытка самоубийства, но вот здесь эта линия… кто-то вас спасет и полюбит…

– Трогательно, – устало хохотнула Рия, – как в цветном голливудском фильме. А не сказано на моей ладони, что этот «кто-то» будет в белом свитере?

– Это уж зависит от вас, – Борис сверкнул зубами в поощрительной улыбке. – Это и будет акт свободной воли.

– А затем последует любовная идиллия на тему: «И любовь их расцвела тройным цветком». Вы банальны, как жених по объявлению. Дайте мне лучше закурить.

– Простите, – обиженно произнес Борис, предлагая ей английские сигареты «Нэви кат». Он недовольно отодвинулся, засвистел, зевнул.

– Сейчас бы этакий бифштекс – не очень прожаренный, а так, в самый раз, и хорошую сигарету! – рассуждал про себя Калоус, уловив приятный запах табака. Он сидел спиной к огню, закутанный в одеяло, словно пастух-кочевник. – Скорей бы добраться. Прошлую ночь в Будейовицах я почти не спал…

– Почему?

– Все казалось, в дверь стучит госбезопасность, я то и дело вскакивал.

Брих поднял голову:

– Послушайте… не знаю… А вдруг там, по ту сторону, вас ждет разочарование? Вы знаете, какова там жизнь?

– О, я с удовольствием послушаю, – отозвался Калоус. Остальные тоже повернулись к нему.

– Там – Германия! Я был в Германии во время войны. Разбитые города, разруха в экономике, быть может – голод, бараки, крысы, грязь и лагеря для интернированных. За такое короткое время…

– Так говорят коммунисты, – скрипуче засмеялась Калоусова, – а я скажу вам другое. Там – порядочные люди. И с нас этого вполне достаточно. Лучше жить на воде да на хлебе…

– Правильно, – довольным тоном подхватил Калоус. – С нас этого достаточно! Там живут люди, которые не суют нос в карман другого. И воров там сажают в кутузку. Но слушайте! Что же заставляет вас бежать туда, если… вы так думаете?

Брих невесело усмехнулся, спрыгнул со скамьи, сделал несколько шагов и остановился у печки, глядя в щелку, как за дверцей буйно пляшет дрожащее пламя.

– Как будто – ничто, – равнодушно ответил он, не поднимая головы.

– Странный юмор, – проворчал Калоус, плотнее закутываясь в одеяло.

– Наш Франтишек всегда очень странно шутит, – раздался в полумраке голос Ондры. – Но мне кажется, не мешало бы немного отворить окно. А то прямо задыхаешься.

Он прикрутил фитиль; Брих открыл ставни и загляделся на ночное небо.

Холодный ветер, как назойливый пес, лизнул его в лицо, но в груди Брих чувствовал необычный жар. Сразу сильно заболела голова. Когда ветер на мгновение стихал, слышался далекий лай собак. Откуда? Или собаки учуяли чужих, крадущихся к границе…

Потом приглушенные голоса, шаги, шорох подметок о камни. От черного массива леса отделилась фигура, напоминающая ветхозаветных пророков, – Ханс со своим мешком на голове плавной, раскачивающейся походкой двигался к хижине; за ним, выныривая из темноты леса, следовали шатающиеся, спотыкающиеся тени. Кто-то зацепился за выступающий корень, охнул. Пришельцы напоминали шайку контрабандистов.

– Идут, – обернулся от окна Брих.

– Наконец-то, давно пора!

Щеколда со стуком отскочила, и в темном прямоугольнике двери появилась жердеобразная фигура немца; следом входили остальные, задевая за порог. Борис поднялся, сунул руки в карманы, лицо его застыло в напряжении. В дверь ворвался сквозняк, – кто-то крикнул: «Закройте окно!» – который, казалось, вталкивал внутрь все новые тени, колышущиеся в неверном свете лампы.

Адвокат Лазецкий, перешагнув порог, тотчас выпрямил свое медвежье тело, с бодрой улыбкой широко развел лапы. Калоус бурно приветствовал его. Преданный адвокат сопровождал своих клиентов за границу, всегда готовый служить им своим опытом, разумом и жизнерадостной улыбкой. Даритель оптимизма!

За ним тихонько проскользнул в дверь Камил Тайхман, смешной, плюгавый человечек с мигающими совиными глазами и птичьим носом; туристская шапочка съехала ему на уши. Он кряхтел под тяжестью своего багажа, казалось, что его длинные обезьяньи руки свисают от согнутых плеч до самого пола. Увидев Бориса, он словно примерз к порогу, заморгал в изумлении. Любовница Камила подтолкнула его и вошла следом – налегке, только с маленьким чемоданчиком да с американским журналом, который торчал из кармана ее элегантного пальто.

– Хэлло, друзья!

Когда она плавным шагом проплыла мимо Бриха, он уловил томный запах дорогих духов.

Проем двери заполнила плечистая фигура молодого человека с широким деревенским лицом, которое поразило Бриха выражением бодрости. Где он видел это честное лицо? Да ведь это Маркуп из второй роты, из Кельна! Они знали друг друга очень недолго, но Маркуп сразу вспомнил Бриха и обрадовался ему.

– Откуда ты взялся?! – воскликнули оба почти одновременно.

– О, об этом нам надо потолковать! – дружески ткнул Маркуп Бриха под ребра. – Я уже все вспомнил! Раз мы после налета вместе сгружали доски. Господи, как называлась та улица?..

Деревенский здоровяк, славный парень! Он обошел всех и каждому крепко пожал руку, громко представляясь:

– Маркуп. Очень приятно!

Калоус с испуганным видом поспешил освободить свои пальцы от этого мужского пожатия и потом долго расправлял их. Уфф!

– Этому-то что здесь понадобилось? – удивился Брих, но не успел толком об этом подумать: в следующий миг у него сперло дыхание. Ондра за его спиной резко отодвинул стул и ринулся к черному проему двери, в котором появилась новая фигура.

Это было как удар.

В дверях стояла женщина, с которой он встретился в ту памятную субботнюю ночь.

3

– Удивлены?

Подала ему нежную руку, стащила с русых волос мокрый капюшон элегантной спортивной куртки. Ее большой рот приоткрылся в светлой улыбке.

– Да! – изумленно вздохнул он. – Восхищен вашим умением предвидеть.

– Это было не так трудно. Вы созревали для этого, как гроздь винограда. И вот – созрели. Что сказать вам? Что я рада? Вы знаете, что сейчас открывается перед нами? Безбрежный, бескрайний мир!

– Одичавший мир…

– Не важно! Я люблю ветер!

Прежде чем он успел ответить, ею завладел Ондра. Что с ним случилось? – подумал Брих, наблюдая, как тот галантно помогает ей снять куртку. Ондра так и сверлил ее своим хищным ражевским взглядом, за который Брих его ненавидел; шепнул ей что-то на ухо – она кивнула.

Вокруг раздавались шумные приветствия; оживившийся Калоус хлопал Лазецкого по широкой спине, смеясь, говорил, что теперь, когда здесь его юридический представитель, с ним уже не может произойти ничего дурного.

– Разве это не комфорт, друзья? – резвился он.

Искушенный законник для виду отмахивался:

– Дорогой дружище, не из одного болота я вас вытащил, но здесь, пожалуй, от меня никакого проку не будет. Мораль и право в полицейском государстве пошли псу под хвост. Частная собственность и свобода личности растоптаны, и пройдет немало времени, пока мы образумим господ большевиков.

– Немало времени? Ох, Лазецкий, хитрец! А я – то думал, вы прирожденный оптимист! Да они к осени выдохнутся! А то, при случае, – одна атомная бомбочка, и мы двинемся обратно. Я еще подумаю, распаковывать ли чемоданы… Тем более что мы собираемся переждать это время в Альпах. Моя супруга всю жизнь пристает ко мне с этим.

Остальные разразились веселым смехом, и кривая хорошего настроения поползла вверх. Любое проявление оптимизма было желанным. Об этом позаботился готовый к услугам адвокат; оправившись после дорожных передряг, он начал пространно описывать все трудности пути, ведущего к «этой дыре», причем показывал свои мозоли. Ничего, дамы и господа, за каждую мозоль я надеру уши одному из «товарищей»! Я свое возьму!

Маркуп скромно удалился в угол. Он пожал каждому руку, и компания, тренированным нюхом определив чужого, отодвинулась от него, так что вскоре молодой человек остался в одиночестве. Только Брих подсел к нему. Маркуп раскрыл потрепанный портфельчик, вынул из него свои конспекты, огрызок красного карандаша и принялся подчеркивать строчки, совершенно углубившись в работу.

– Что ты изучаешь? – осведомился Брих.

Маркуп удивленно поднял глаза, усмехнулся:

– Ты хочешь спросить, что я изучал, верно? – И он махнул рукой. – Медицину!

Будто лишь сейчас осознав положение, Маркуп отшвырнул карандаш.

– Проклятая сила привычки! Слушай, как тебе удалось тогда выбраться из Германии?

Камил Тайхман только теперь со стуком опустил наземь свои чемоданы, заплатил Хансу за помощь и воздвигся перед сводным братом, неподвижный, как жена Лота.

– Что тебе здесь надо? – холодно спросил он.

– Мне нужен ты, – насмешливо прищурил глаза Борис. Он встал перед тщедушным Камилом, выпятил грудь, прочно расставил ноги – воплощенный укор совести. Потом рассмеялся так громко, что Ондра прикрикнул на него.

– Тебе ведь известна притча о горе и Магомете? Глупо, правда, но подходит. Я нашел тебя нюхом. От всего сердца приветствую тебя, любезный братец, в этой вонючей норе. И скажи, к чему были все эти тайны с отъездом? От меня не избавишься! Я хотел прижать тебя к сердцу… Или ты испугался, что я перешел к коммунистам и хочу тебя выдать? Или дело в чем-то другом?..

– Перестань болтать! – раздраженно рявкнул Тайхман-старший. – Не срами нас, мальчишка!

– Черт бы побрал этих братьев, – взялся успокаивать их Лазецкий. – Только сойдутся – и давай ругаться. Господа, это приключение всех нас сроднит, вот увидите! Но мне кажется, нет никаких причин задерживаться. Здесь не очень-то уютно, не правда ли, милостивая госпожа?

Калоусова молча возвела очи горе и разразилась потоком жалобных упреков по адресу мужа, а тот снова уселся на стул у самой печки, объявив, что занимает этот стул до самого отхода, так чтоб никто не садился на него. Он грелся, как старый кот.

– Послушайте, ваша милость, – возмущенно откликнулся Борис. – По какому праву?! Захочу – и сам сяду на этот стул! Здесь все привилегии – к черту!

Предотвращая перепалку, вмешался Лазецкий, успокаивающим тоном предлагая перемирие:

– Господа, господа, не станете же вы торговаться из-за стула! Наша цель куда важнее… Спокойно, никакой паники! Все можно устроить мирно, демократически – не правда ли?

С приходом последней группы в хижине действительно стало очень тесно. Сесть было некуда – стулья все заняли, а от коек шел слишком неприятный запах. Эва уверенно уселась возле самой печки, и Калоусовой это не понравилось. Видали, пришла последней, а забрала лучшее место! Кто она такая вообще? По какому праву? Гуго!..

– Послушайте, уважаемая дама, – зашипел Ондра, – прекратите! Она останется там, где сидит. Покорно прошу, ограничьте ваши претензии!

– Я не с вами разговариваю, – отрезала Калоусова и обратилась к супругу за мужественной защитой, но тот утомленно молчал и глядел в пространство. Лазецкий попытался замять недоразумение, рассказав двусмысленный анекдот – один из тех, которые он записывал в блокнотик, – но успеха не имел. Все озабоченно хмурились. Брих шепотом беседовал с Маркупом, наблюдая за Хансом, который, сидя в своей излюбленной позе, жмурил в тепле глаза, невозмутимо спокойный, вознесенный над этим сбродом, суетившимся вокруг. Бриху показалось, что Ханс насмешливо усмехается.

Камил Тайхман сел на чемоданы посреди хижины, словно для того, чтобы лучше видеть окружающих; время от времени он бросал на Бориса испытующие взгляды, полные невысказанных опасений. Он не стал раздеваться и каждые пять минут спрашивал Ража, когда же они двинутся через границу.

– Почему это тебя так интересует, дорогой? – спросил, подойдя, Борис. – Все равно я, как брат, буду держаться за тебя с цепкостью клеща. Боюсь, как бы ты не плюхнулся в какую-нибудь лужу. Такой уж ты цыпленок…

– Как знаешь, – махнул рукой Камил, – но я, как брат, советую тебе быть осторожнее.

– Благодарю за предупреждение, – сказал Борис и бодро, изо всей силы, хлопнул Камила по спине, едва не свалив на пол. – Признаться, твоя хрупкая нежность трогает. Все-таки брат есть брат, хоть он и попытался улизнуть из-под носа. Сказывается родная кровь, не так ли, невестушка?

Крашеная блондинка подняла глаза от раскрытого учебника английского языка и понимающе улыбнулась Борису. Эта слишком выразительная улыбка заставила дрогнуть птичье лицо Тайхмана-старшего, но не вывела его из равновесия. Наблюдая за обоими, Камил заметил, что его любовница шепчет про себя. Брих понял – она старается вызубрить несколько английских глаголов, произнося их с ужасным акцентом, перенятым из американских фильмов, и сказал ей:

– Вы слишком искажаете акцент.

Задетая за живое, она обернулась к нему и отрезала:

– Если угодно, можете меня поучить!

– Возьмешь учителя, – проворчал Камил, – а теперь брось это дело, не действуй мне на нервы.

Борис язвительно захохотал.

– Лучший учитель – красивый молодой американец! К примеру, офицер! Но он обязательно должен быть красивым, уроды нам ни к чему. С ним, невестушка, вы в два счета договоритесь, и акцент исправится!

Калоус не сдержался, прыснул, залился грудным смехом, но быстро стих под укоризненным взглядом жены. А она обратилась к Борису:

– Вы слишком развязны, молодой человек, надеюсь, вы это сознаете! Я таких замечаний не потерплю!

Камил Тайхман позеленел от ярости, но сдержался. Никакое оскорбление не могло принудить его подняться со своих чемоданов.

– Болтаешь как дурак, да ты дурак и есть, – пробормотал он, замыкаясь в себе.

– Все дураки, – вдруг произнесла Рия, чем привлекла всеобщее внимание. Она дерзко выдержала эти взгляды; уголки ее губ опустились, а в глазах отразился интерес исследователя. – Сброд!

Все пропустили это мимо ушей – никому не хотелось пускаться в дебаты с этой свихнувшейся декадентской барышней. Только Калоусова одернула ее:

– Но-но-но, девочка, потише! Ты не дома!

Ондра сидел верхом на стуле, положив локти на спинку, и о чем-то шептался с Эвой.

– Что такое с вашей женой? – любезно поинтересовалась она.

Ондра нахмурился, ответил довольно резко:

– Трудновато далась ей дорога сюда. Отдыхает. Ничего серьезного. Быть может, просто от волнения. Но вы обещали мне объяснить одну вещь, Эва! Как Гиттингс? Есть?

Она утвердительно кивнула головой.

– Есть, не бойтесь, все получится хорошо. Так же, как и с вашим другом… Разве я вам не говорила, что все хорошо кончится?

Он пожал плечами:

– Не знаю, я не был столь уверен. Он мне не очень нравится – у него какой-то заскок… Прочитал слишком много книг и ко многим из них отнесся слишком серьезно. Но давайте поговорим о другом: это было опасно?

Эва прервала его нетерпеливым движением руки:

– Нет! Вы помогли мне, ладно – но я не желаю, чтобы вы рассказывали все при этих… не будьте ребенком! Это – мое дело! Лучше вернемся к вашему другу…

Ондра поднял голову, встревоженно спросил:

– Кажется, он вас интересует?

Эва улыбнулась.

– А вы очень удивитесь, если я скажу – да? Он человек интеллигентный, честный, с ним хорошо – и вместе с тем грустно…

– Ему порой приходят на ум странные мысли, – кивнул Ондра. – Он всегда любил кокетничать с коммунизмом… еще в школе. Впрочем, только в пределах интеллигентских умствований. Наивненький пацифист, поэтическая натура – ничего интересного! Эти интеллигентики – ненадежные людишки. Куда ветер, туда и они, проповедники чистого разума… У них нет достаточных причин быть последовательными противниками. Одна болтовня – этого мало! Февраль только наступил им на мозоль, но не раздавил ребра! От этой боли они со временем опомнятся, и наступит день, когда они утвердительно кивнут. Слабохарактерные выродки!

Эва слушала со снисходительной улыбкой, потом шутливо добавила:

– Он несознательный, так?

Ондра рассмеялся этой гротескной шутке, кивнул.

Брих принялся шагать по хижине. Ему страшно вдруг захотелось выйти на свежий воздух, но Ханс внезапно покинул хижину и запер дверь снаружи. Дышать нечем!

– Не можете ли вы прекратить этот топот? – раздался с койки голос Калоусовой: она все же рискнула улечься на вонючие одеяла. – Нервы-то не восстанавливаются.

Брих остановился возле Ирены и долго глядел ей в лицо. Она не замечала его, вперив потухший взор в затхлый сумрак; он положил ей ладонь на лоб, и ему показалось, что у нее жар.

– У тебя что-нибудь болит?

Она покачала головой и отвернулась в темный угол.

Маркуп уснул здоровым сном. Он сидел, привалившись спиной к бревенчатой стене, и громко храпел полуоткрытым ртом, как опоздавший на поезд пассажир в зале ожидания. Конспекты его соскользнули на пол, и Маркуп во сне наступил на них. На румяном лице застыло выражение человека, у которого совесть чиста.

Лазецкий пристроился у стола. Развязал мешок и начал ужинать. Не спеша отрезал карманным ножом кусочки хлеба и печеночного паштета и отправлял в рот, запивая пивом прямо из бутылки. Основательно пережевывая пищу, рассуждал вслух:

– Как зовут этого парня, который нас поведет?

– Какой-то Герман, – ответил Ондра, не сводя глаз с Эвы.

– Герман, – адвокат кивнул, засмеялся. – Верно, тертый калач, сейчас у него доходы ого-го! Конъюнктура! Но я не желал бы этим заниматься. Налоговое дело гораздо безопаснее. Он что, из выселенных?

– Да. Кажется, был нацистом.

– Пфа! – выдохнул грузный законник, покачав головой.

Маленький Карличек Калоус пробрался к Лазецкому и стал следить, с каким аппетитом жует адвокат; он даже позволил Лазецкому сунуть себе кусочек хлеба с паштетом и с полным ртом спросил:

– А что это такое – выселенный?

Лазецкий потрепал ребенка по попке:

– Видали, какой любопытный! Видишь ли, голубок: этот Герман во время войны, наверное, очень храбро сражался против большевиков. Он умел стрелять в них.

– А большевики – плохие, правда? – спросил мальчик.

– Еще какие плохие! Сам видишь: и мне и твоему папе приходится бежать от них! Ну, да это как в сказках: в конце концов приедут славные рыцари и отсекут большевистскому дракону все девять голов, и мы получим обратно наши королевства и свободу. Вот оно как!

– А когда это будет?

– Скоро! – ответил Лазецкий и пустился забавлять мальчика болтовней. Его сказка о девятиглавом драконе очень понравилась Калоусу-старшему, и он попробовал развить ее.