Текст книги "Мост"
Автор книги: Влас Иванов-Паймен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
– Ты, дядя, может, и сейчас не очень-то принимаешь Советскую власть и новые порядки? – продолжил Семен. – Книги Ленина, говоришь, читал с интересом. Насколько больше будешь понимать Ленина, порядки и законы Советской власти, ее политику, настолько лучше и поймешь сбой долг.
– Не для чего и не для кого, а лишь для себя ищу я сейчас покоя, – Мурзабай как бы уклонился от прямого разговора.
– Только если то, что считаешь нужным для себя, совпадет с тем, что нужно для народа, вот тогда и станешь на правильный путь!
«Хоть одна душа в мире старается понять меня», – порадовался Мурзабай.
15Салдак-Мишши теперь, если бы пришлось заехать в Чулзирму, не стал бы брезгливо сторониться своего старшего брата. Совсем переменился Тимрук. И сельчане его теперь зовут почтительно – «Владимиром Наумычем». Он еще не совсем отвык от слова «замана» и от привычки говорить прибаутками, но все же стал совсем другим человеком. Бросил пить… Партийная ячейка не ошиблась, выдвинув Заману-Тимрука на советскую работу.
Воздух саманы в свое время на селе Тимрук почувствовал первым. Тогда даже принимал участие в общественных делах. В 1917 году, еще. до Октябрьской революции, его послали в город в качестве делегата на крестьянский съезд. Возможно, Тимрук тогда дошел бы и до Самары, однако на уездном съезде он проштрафился перед эсерами и несколько дней отсидел в каталажке. С тех пор он начал якшаться с куштанами, а от провозглашения политических лозунгов воздерживался.
Первые «камуны» не поняли его, чуждались… И даже родной брат отнесся к нему как к подкулачнику.
Тайманов сам, вернувшись ненадолго в село, познакомиться с ним ближе не успел. Лишь прибывший со стороны учитель хорошо понял Тимрука.
Среди крестьян-середняков авторитет Тимрука, оказывается, был очень высоким. Для них он не обертывался лишь только шутником и балагуром.
Тимрук водился с куштанами, а односельчане поговаривали:
– Наш Замана помалкивает о новой самане. Если бы он похвалил Советы, и мы бы тоже его поддержали!
Сам он свое небольшое хозяйство вел аккуратно. По характеру Тимук был добрым и честным. Немало хлеба давал в долг беднякам, вдовам-солдаткам, но никогда не ущемлял их, как какой-нибудь куштан. И это очень хорошо знали в Чулзирме.
Одним словом, и середнякам и беднякам пришлось но сердцу, что Тимрук стал главой села. Хаяр Магар, помня прошлое, пытался подпаивать его и склонить на свою сторону. Тимрук высмеял ого:
– Кумышкой будешь угощать – в каталажку посажу. А за перевод зерна на самогон продразверстку наложу. Пудов сто!..
Мирской Тимук не захотел признать нового руководителя села.
Но сам выслуживался как мог: поймав за варкой кумышки сноху Элим-Челима, написал на нее донос. Ловя самогонщиков, он, видите ли, помогает Советской власти.
Тимрук давно понял сущность Мирского Тимука. И однажды, при встрече, когда оказались вдвоем с глазу на глаз, сказал:
– Если еще раз вмешаешься, самого снова отправлю в тюрьму. А ведь сваренную Праски кумышку пили с Хаяр Магаром вдвоем! Почему же это ты не повел его к Чахруну?
Тимук, тяжело ворочая глазами, попытался поддеть Тимрука:
– Тебя пожалел. Он же твой сродственник…
– Его родственники – волк из Волчьей пади и сорока из Чук-кукри. Обоих вас с Чахруном выслежу в Чук-кукри и отправлю куда следует.
– У тебя нет права ущемлять батрака и бедняка, раз ты – Советская власть, – продолжал ершиться Тимук.
Тимрук посмотрел ему в глаза издевательски-насмешливым взглядом и тут же припугнул:
– Завтра еду в Камышлу. Пригласить Мурзабая на твою свадьбу, или свадьбу решили справить без него?
Сказав это, он не торопясь отправился своим путем дальше, насвистывая какую-то песню.
Тимук мелкой рысцой побежал следом.
– Владимир Наумыч, не шути надо мной… Не позорь бедного сироту. Дурную молву не принимай за правду.
Тимрук, прикинувшись, что не слышит его заискивающего голоса, засвистав еще громче, шел дальше.
Тимрук давно чуял, на что замахнулся Мирской Тимук. И его не удивило, когда «сирота» стал хозяином в доме Мурзабая.
Спустя три месяца после того, как Тимрук начал работать на общество, для жителей села слово «Совет» было равнозначно имени Тимрука-Заманы. Некоторые приняли это, другие его возненавидели. Больше всех Тимрук ругал Мирского Тимука и зареченского богача Фальшина. Они его боялись, но мечтали сжить со свету. Ненавидели и боялись они не только Тимрука, по и все его окружение.
Поэтому, когда в бреду Микки вспомнил имя Фальшина, Тимрук прислушался. Тот четко выговорил: «Нет у меня, Карп Макарыч! Документ у Тараса. Оп тебя и пристрелит…» Ревкомовская бумажка, о которой не забывал Фальшин и другие куштаны, сейчас в кармане у Тимрука.
Фальшин, выходит, не знал этого, по боялся, что подвернется случай и кто-нибудь воспользуется правом призвать к ответу и расстрелять.
И еще – Микки все время вспоминает Абрашкин Дол. До того как начать бредить, сказал жене: «Еле-еле выбрался из Абрашкиного Дола». Может, его там повстречал Фальшин, избил его и искалечил. Но не видно на теле ни синяков, ни крови. Ничего понять нельзя. Только время покажет.
Думает обычно Тимрук долго, но дело делает быстро. Он, не заходя домой, оседлал пегашку Анук и поехал по следу Микки. В Заречье он, провожая Гревцева в Вязовку за Ятросовым, заехал к Фальшину. Самого дома не оказалось, домашние сказали, что уехал в город.
Вернувшись к мосту и поговорив с Арлановым и Тоней, Тимрук поскакал к Абрашкину Долу. Когда-нибудь прежде, наверное, был здесь дол, а сейчас лишь неглубокая ложбина. Удивительно! След ведет из-под крутого берега Ольховки. А следа, ведущего к берегу, нот как нет. Сам ли Микки забрался туда, или же до снегопада кто-нибудь затащил его под обрыв? Далее Владимир Наумович стал рассуждать как настоящий следователь:
«Надо установить, в какое время пошел снег…»
В Ключевке Тимрук тоже решил кое-что разведать. В первую очередь навестил Семена. Тот не видел ни Микки, ни Фальшина. Нет, если уж начать какое-нибудь дело, – без женщин не обойтись – они гораздо наблюдательнее.
Анук Ятросова вчера вечером Фальшина не видела, по позавчера заметила, как он с загорелым, как цыган, человеком проехал в город. Знает даже, в каком доме в Ключевке останавливался сухореченский богач. Тимрук зашел и туда и там порасспрашивал. И действительно, напал на след волка. Вот что ему рассказали.
Фальшин вчера вечером привез с собой какого-то невзрачного, рябого мужика. Тот, намереваясь дотемна добраться до Чулзирмы, прошел дальше пешком, не заходя в избу. Фальшин остался ночевать. Вечером, верхом на коне, куда-то отлучался, вернулся поздно ночью. Утром рано запряг хозяйские сани и снова куда-то отправился, пообещав вернуться сегодня, а может, и завтра. Тимрук по санному следу доехал до высокого моста и, вернувшись обратно, заглянул в исполком, к Радаеву.
Радаев, как и Тимрук, человек сообразительный. Следопыта он не заставил долго говорить.
– Сам думаешь завершить дело или…
– Сам! – отрезал Тимрук, перебив Радаева. – Но помощь, может, и понадобится.
– Ладно. Если сейчас же отправитесь, до вечера сможете его словить и доставить.
Тимрук полез в карман, извлек бумажку, развернул ее перед Радаевым.
– Может, его и доставлять не надобно? – спросил он, прищурившись.
Николай Васильевич сначала ничего не понял, прочитал подписанную им самим весной бумажку. Разразился таким хохотом, что задрожали оконные стекла.
– Нет, Владимир Наумович, теперь не те времена, – сказал он. – Настало время прочной, устойчивой Советской власти. Судить будем. Но закону, перед народом, именем Федеративной Советской Республики…
Через полчаса Тимрук и два милиционера, переехав через высокий мост, завернули вправо по санному следу. Снег выпал неожиданно, поэтому никто еще на санях не ездил, их только ладили для зимнего пути. Снег, засыпав всю округу, прекратился. Утренний след сохранился нетронутым.
К какому же селу приведет он трех всадников?..
Тимрук задумался.
«Ведь он же убил и Сибада-Михали – отца Тражука. На суд, пожалуй, придется вызвать и Мурзабая, пусть расскажет о Фальшине все, что знает и помнит. Да поймать бы еще и того конокрада с цыганистым лицом. Если Микки умрет, не придя в сознание, – Фальшин сам, конечно, все будет отрицать, – нужны будут свидетели. Я, глупый, по пьянке, говорят, даже допрашивал о Михаиле-лапотнике Фальшина, по сам сейчас не помню… Хозяин квартиры чернявого не упомянул. Скрывает, что ли? Может, тот мужик остался в городе? И все же санный след, видимо, ведет в селение того темнолицего. Фальшин решил съездить туда, чтобы всех запутать. Ты, злодей, отнял у Сибада-Михали его пегую лошадь, а самого убил. А сегодня я сам на другой пегой лошадке выехал, чтобы тебя накрыть. Замана!»
Даже «заману» вспомнил Тимрук. Теперь он свое прославленное слово произносить вслух остерегался.
16Новый год в этом году чулзирминцы встретили по-новому. Вместо сурхури по селу передавали незнакомое слово: «спектакль».
Так называемый спектакль вначале показали в Сухоречке. Арланов собрал всю молодежь села. Парни и девушки расходились после спектакля шумно и весело.
Качага [45]45
Качага – козел.
[Закрыть]Матви всю дорогу кричал:
– Шире дорогу – Любим Торцов идет!
Семен и Апук, мечтавшие показать в Чулзирме пьесу на чувашском языке, наконец могли осуществить свой замысел.
Семен Николаев и Апук Ятросова в Ключевку не вернулись, перебрались в Чулзирму и стали готовить к Новому году драму «Бедность не порок» на чувашском.
И слово «репетиция» зазвучало в Чулзирме. Каждый вечер сельчане гурьбой приходили в школу на репетицию.
Во время репетиции Семен одновременно был и Гордеем Торцовым, и режиссером, и суфлером. Арланов теперь знался Митей, Антонина Павловна – Любой, Анук играла купчиху. Качага Матви должен был изображать Любима Торцова.
Матви знал много русских слов, а во время репетиции даже по-чувашски не мог их выговорить как надо, почему-то стеснялся. И его трескучий голос совсем не подходил к роли.
Даже Замана-Тимрук сам попробовал учить Качагу Матви:
– Выпяти грудь вот так, говори грубо, левой рукой старайся отстранять толпу, правую подними высоко и вытяни вперед…
Обучая незадачливого артиста, он показывал, как именно следует задерживать толпу и как поднимать руку, Тимрук менялся на глазах, а слова суфлера то ли плохо слышал, то ли нарочно перевирал.
– Сторонитесь, голытьба! Любим Торцов к брату-богачу в гости идет!..
Народ считал, что и во время репетиции надо хлопать в ладоши, – выходки Тимрука встречали аплодисментами. Анук Ятросова откровенно хохотала.
Семен и Арланов были восхищены артистическим талантом Тимрука.
– Если научишься не искажать слова пьесы, то лучше тебя Любима Торцова и в городе не найти, – похвалил Тимрука Семен.
Но Тимрука в артисты не потянуло. Забраковал сам себя тут же:
– Нет… Повторять чужие слова? Неинтересно. Да еще и «замана» невзначай вылетит. Потом… Как-никак, а при Советской власти и на сцене не положено пьянкой увлекаться.
Антонина Павловна, улыбнувшись, предложила:
– Пока мы готовимся к спектаклю, Владимир Наумович пускай скажет речь перед зрителями.
Режиссеры настойчиво продолжали Качагу Матви обучать грубому голосу.
Село с нетерпением ждало Нового года. А он не заставил ждать, пришел довольно быстро. Раньше – через неделю после рождества, а в этом году раньше за неделю…
Желающие смотреть спектакль в здании школы не уместились.
Семен и беспокоился и радовался:
– Летом прямо на улице соорудили бы сцену. Всему селу сразу показали бы. А сейчас что делать? Ни в Ключевке, ни в Заречье такого успеха не было. Мы разве думали, что вся Чулзирма повалит «Бедность не порок» смотреть?
Не попавшие на спектакль нажимали на двери.
Тимрук вышел на улицу уговаривать толпу.
– Успокойтесь, товарищи. За то, что пришли, вам – спасибо!.. Все посмотрят, и вас не забудем. Завтра специально для вас покажем. Того, кто сегодня смотрит, второй раз не пустим…
– А не обманешь, Тимрук пичче?
– Советская власть никогда не обманывает!
Семен перед началом спектакля произнес речь: он объяснил, что такое новый календарь, новый стиль. Все были довольны, что Новый год пришел раньше обычного.
Когда Семен нырнул за полог, вышел Замана-Тимрук.
Анук наказала ему «говорить не меньше получаса, чтобы артисты успели приклеить бороды, покрасить лица».
– Я дам знать, как настанет время, – предупредила она его.
– Товарищи! Советская власть и в Чулзирме, и во всей Самарской губернии, и по всей Российской земле укрепилась навсегда, – начал Тимрук.
Он говорил о положении на фронтах, о необходимости собирать и отправлять теплую одежду для фронта. Народ, раньше боявшийся слово сказать перед председателем, сейчас зашумел:
– Ладно, Тимрук пичче, об этом ты с нами часто беседуешь. Теперь ты расскажи нам, как выследил и поймал Фальшива. Суд над ним был или нет?
– Сразу бы расстрелять такого злодея!
– Говорят, что он убил Сибада-Михали.
– Он Шатра Микки сбил, сбросил под обрыв. Верно или нет?
Публика заставила Тнмрука заговорить и о событиях в Чулзирме.
– Шатра Миккн, говорите? Кто это – Шатра Микки? – загорелся Тимрук, как настоящий оратор, – Не знаю! Не видел, не слышал! Есть у нас Никифор Иванович Романов, герой! Прежде он занимал вас своими сказками. Превращая сказку в жизнь, дважды добровольно уходил на фронт. А здесь, в селе? Борясь с врагом, три раза встречался с глазу на глаз со смертью. А помните, как его до крови избили каратели? Он и тогда не переставал славить Советы… Вы по старой привычке зовете его Шатра Микки, но все-таки теперь он для нас не Шатра-рябой Микки, а Хитре-красивый Микки. Каждому надо стараться быть похожим на него… Если хотите знать о Фальшине, то время Фальшиных кончилось. Чтобы судить Фальшина по всем законам, ждут только выздоровления Никифора Иваныча…
– А за что посадили Хаяр Магара? Он что, тоже убил человека?
– Я же сказал, время Фальшиных кончилось, они получат по заслугам. Фальшины, хаяры-узалы [46]46
Узал – негодяй.
[Закрыть]на одну колодку скроены. Одной веревкой перевязаны, на одной бумаге записаны их имена…
Разгоряченного Тимрука Анук уже несколько раз дергала за полу, просунув руку из-за занавеса. Тот ничего не чувствовал. Сразу и не заметил, как открыли занавес, и лишь когда засмеялся и захлопал в ладоши народ, соскочил со сцены.
Тимрук не стал дожидаться конца спектакля, решил пойти поздравить своего нового друга с Новым годом.
Микки вроде бы выздоравливал, сегодня он не бредил, разговаривал спокойно и разумно. Тимрук не торопил его и не переспрашивал.
Вечером, перед тем как пойти в школу, не надеясь на Пазюк, Тимрук велел своей жене Мархве посидеть возле больного.
– Если кто придет, говорить с Микки не разрешай, пусть окрепнет, – распорядился он.
Ятросов приехал в Чулзирму еще до возвращения Тимрука с «охоты на волка». Он страшно ругался, что больного положили в глиняной избушке с земляным полом. Из углов дуло, печь разгоралась медленно. По просьбе Ятросова Микки перенесли в дом Анук, к Арланову, и уложили на кровать в передней избе.
В Чулзирме Ятросов пожил неделю.
Было совершенно ясно: чем-то тяжелым стукнули Микки по затылку, сочли его умершим и бросили. Свежий воздух сделал свое – к Микки вернулось сознание.
Несколько часов пролежал бедняга на промерзшей земле, в снегу и простудил легкие.
– Если выдержит сердце, поправится, – сказал Ятросов перед отъездом, оставил лекарства и велел при первой необходимости съездить за ним в Вязовку вновь.
Ятросов, каким бы отличным народным лекарем ни был, не мог сам писать медицинское заключение. Вызывали для Микки врача из Ключевки.
Ученый доктор во всем согласился с Ятросовым.
«Замана! – думал Тимрук, торопливо шагая из школы к Микки. – Чахрун-Мишши – мне близкий родственник. Но если бы кто-нибудь стукнул его по затылку, я так бы не беспокоился. Микки вроде чужой человек, и все же дороже родственника. Люди, у которых в жизни одна дорога, оказываются ближе, чем родня. Не зря называем друг друга «юлдаш» [47]47
Юлдаш – товарищ.
[Закрыть]. Говорят, это любимое слово Ленина. Для него и Шатра Микки и Замана-Тимрук – юлдаши».
…Войдя в дом, Тимрук застыл от удивления: дверь в переднюю комнату распахнута, дом полон ребятишек. На вошедшего никто и не оглянулся, все сидели тихо, разинув рты. Слышен был лишь голос взрослого.
Оказалось, Микки, свесив ноги с постели, рассказывал сказку.
Тимрук не хотел, чтобы Микки его увидел, присел в прихожей рядом с Пазюк, осмотрелся: Мархвы не было. Подняв кулак, Тимрук погрозил Пазюк.
Жена Микки, стараясь оправдаться перед Тимруком, прошептала ему на ухо:
– И вдвоем не могли с ним совладать. Узнав, что наступил Новый год, Микки захотел увидеть сына, потом послал Васюка по соседям собрать ребятишек, обещал сказки рассказывать. Мархва так и знала, что ты придешь, боялась – рассердишься, и оставила меня здесь.
Тимрук отмахнулся и сам вместе с ребятами начал слушать сказку.
«3ря тревожусь, – подумал он. – Микки уже лучше. Начал выздоравливать, а то никого бы не хотел видеть».
Вскоре слова сказки заставили Тимрука забыть обо всем – он вслушивался в мощный голос сказочника и только огорчался, что ему не удалось попасть к началу.
То, что услышал, запало в сердце на всю жизнь.
– …Нет, не утонул Чапай-батыр в Урал-реке, – торжественно и плавно продолжал Микки. – Свинцовым градом падали пули вокруг героя. А Чапай все плыл да плыл к тому берегу. Справа от командира – рабочий сын, слева – крестьянский сын. С двух сторон – один правой рукой, другой – левой – прикрывали они голову любимого начдива. Так они добрались до середины реки, и тут пуля пробила руку рабочего сына, другая – ранила руку крестьянского сына. Тогда они поменялись местами, и каждый здоровой рукой снова защищал батыра. Оставалось до берега половина от половины, и в это время одна пуля убила рабочего сына, другая – угодила в крестьянского сына. И остался Чапай один под смертоносным свинцовым дождем. И решил тогда Чапай-батыр перехитрить злого врага, нырнул поглубже и исчез под водой – будто утонул.
Это видел сам казарский генерал и стал тут похваляться: я-де победил и погубил Чапая, утопил его в Урал-реке.
Не утонул Чапай. Под водой добрался до береговых камышей и скрывался в воде до вечера – дышал через камышину. Вечером Чапай-батыр выбрался из воды и зашагал к лесу, а потом побежал, чтоб согреться. От его бега поднялся ветер я просушил его мокрую одежду.
Всю ночь пробирался Чапай лесом – все на восток и на восток. С рассветом он вышел из леса во чисто поле. И тогда встретился ему столетний киргиз, дед Аксакал.
– Саламалик, Чапай-батыр, прославленный красный командир! – заговорил дед Аксакал, низко кланяясь герою. – Спасибо тебе за геройские дела, за то, что по совету Ленина ты объединил мой народ и русский народ и повел на борьбу с врагами трудового люда. Притомился ты, видать, пробираясь темным лесом. Присядь, Чапай-батыр, на киргизской земле, – отдохни. Выпей кумысу, наберись сил.
– Ах, хорошо! Я теперь стал еще сильней, – сказал Чапай, напившись кумысу. – Да вот жаль, нет у меня с собой серебряной сабли…
– Свое слово потом скажешь, Чапай-батыр, а сейчас выслушай мое, – молвил ему дед Аксакал. – Один злой человек видел, как ты выбрался из воды, и донес казарскому генералу. И этот злой враг послал за тобой в погоню тысячу и одного всадника.
Дед Аксакал припал ухом к земле.
– Вот они недалеко, злые дошманы, – сказал дед Аксакал, поднявшись с земли. – Вот-вот покажутся из леса. Быстро бегают казарские кони, но никогда не догнать им ветрокрылого киргизского аргамака. Будет он твоим, этот ветрокрылый аргамак, но за это ты должен жить, не показываясь людям. Куда тебя унесет аргамак, там останешься. А если придет для Красной Армии лихой час, сядешь на аргамака и будешь крушить и преследовать вражеские полки. И не только нынче-завтра, а всегда, пока не искоренятся враги Советской власти и трудового народа. Согласен ли ты спастись такой ценой, Чапай-батыр? Кликнуть, что ли, ветрокрылого аргамака?
И замолчал дед Аксакал, дожидаясь ответа.
– Дорогой и досточтимый дед Аксакал! – сказал тогда Чапай-батыр. – Я смерти не боюсь. Я никогда не бежал от казары и сейчас встретил бы ее грудью, была б при мне моя серебряная сабля. Да вот беда, нет у меня серебряной сабли, я подарил ее моему другу и помощнику Ивану-батыру. Ладно, досточтимый дед Аксакал, пусть Иван-батыр командует вместо меня дивизией. Для счастья народного согласен я стать невидимкой. Так и быть, зови своего ветрокрылого аргамака.
На опушке леса уже были видны тысяча и один преследователь.
И свистнул дел Аксакал, земля задрожала, и попадали кони казар. В тот же миг лучший аргамак из самого большого киргизского табуна появился перед Чапаем-батыром. Сам белый, как снег, а во лбу красное пятнышко, как звезда красноармейская.
Чапай-батыр обнял и трижды поцеловал деда Аксакала и сказал невесело:
– Эх, родной мой дед Аксакал! Спасибо тебе за ветрокрылого аргамака. Но как же я буду громить врагов без серебряной сабли и без стального ружья-самострела? Безоружному на аргамаке можно только ускакать от врага. Одной плеткой не перешибешь голову злому дошману, щелчками не перебьешь тысячи вражьих воинов.
– Не горюй, Чапай-батыр, – ответил ему дед Аксакал. – Белый аргамак унесет тебя на склон далекой Белой горы на земле киргизов. Там ты найдешь и серебряную саблю и стальное ружье-самострел. Только крепко запомни мое слово: когда наступит трудный час для нашей Родины, трудовой народ помянет твое славное имя. В тот же миг садись на своего белого аргамака с красной звездой во лбу…
И вскочил Чапай-батыр на аргамака и ускакал на восток к далекой Белой горе.
С тех пор, как только приходится туго, вспоминают красноармейцы имя славного командира своего. В тот же миг налетает с востока белый вихрь. Только самые ясноглазые из наших могут рассмотреть, что посреди белого вихря – белый аргамак, а на нем сам Чапай-батыр крушит и преследует вражьи полки.
Я сам был в одном таком бою, когда нам пришлось очень туго. Пали духом наши, окруженные врагами, но тут вспомнили имя славного Чапая-батыра, и с востока налетел на врагов белый вихрь. Я узнал Чапая на белом ветрокрылом аргамаке с красной звездой во лбу. Лихо рубил Чапай-батыр серебряной саблей, сметая одним взмахом тысячу вражин, стрелял из стального ружья-самострела, одним выстрелом поражая тысячу вражеских стрелков. Только не удалось мне слово молвить Чапаю, – враг был разгромлен, белый вихрь исчез на востоке.
Так что жив Чапай-батыр, не показывается только людям, живет там, куда его послал дед Аксакал, чтоб в любой трудный час прийти на помощь.
Микки умолк. Несколько минут ребята сидели тихо. Видно, ждали, что Микки пичче расскажет еще какую-нибудь сказку. Нет, сказочник молчал и вдруг склонился на бок.
Тимрук подбежал к кровати и сказал ребятишкам, чтобы они ушли.
Тимрук тут же распорядился послать на конях в Вязовку за Ятросовым. Но не успел старый учитель. До его приезда в Чулзирму Шатра Микки, не придя в сознание, скончался…
Собравшиеся в клубе люди навсегда запомнили первый спектакль, а дети, пришедшие в дом Анук, всю жизнь не забывали доброго Шатра Микки и его сказку о Чапае.
Так начался в Чулзирме тысяча девятьсот двадцатый год.
