Текст книги "Мост"

Автор книги: Влас Иванов-Паймен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

15

Скоро после столкновения с Вись-Ягуром Карп Фальшин стал старостой. Правда, не царским, как он мечтал, а только лишь комвучским. «Куды ж денешься! Против рожна не попрешь». А все чего-то недоставало Фальшину – не то царя, не то бляхи. Много раз его сын Васька нырял в Ольховку, железную палку нашел, а бляхи так и не разыскал.

Прошло уже более месяца после драки у моста, а Фальшин все еще не решался перейти на ту сторону. Хотя Вись-Ягура не было, но Палли, бывшие члены Совета продолжали мутить воду – так считал Фальшин. В Чулзирме – бунтовщики, в Сухоречке – тихие смутьяны. А тихие хуже скандальных. Смирные с виду собаки исподтишка кусают. А кузьминовские власти требуют: деньги для помещика собери и рекрутов представь на сборный пункт… Пропадешь ни за грош, как Фаддей Белянкин! Вся надежда на карателей: уж скорей бы явились…

И вот настал день в Каменке. Пришли каратели. Всех шестеро: сынки деревенских богачей и городских купчиков. Старшой у них – усатый бравый офицер. С Назаром знаком, сыном Павла Мурзабая, только называет его теперь Николаевым. Говорит о нем уважительно, но в то же время подсмеивается: уездный, мол, Наполеон. Каратель и сына Хаярова знает. «Небось сами не приехали в Каменку, – злорадствует Фальшин, – других послали. Не хотят, стал-быть, собачиться в родной деревне, родителей своих оберегают». Так прямо и сказал усатому. Тот разъярился:

– Николаев-то?! Черта с два. Отца родного высечет, если надо. Назар Палыч на юг отбыл и Хаярова с собой захватил. Там фронт близко. Мужички бунтуют не как у вас, втихую. Представителей Комвуча убивают, на ваши отряды нападают. Ничего, поручик Николаев в контрразведке выучку проходил. Ох и свиреп, образумит… Отец его, надо думать, такой же ярый патриот, как сын. Позовет, надеюсь, в гос, ти?

– Это Мурзабай-то ярый? – презрительно хихикнул Фальшин. – Нет, в гости он не позовет. Ежель гостеваться желаете, найдутся у нас хозяева посамостоятельней и понадежней.

– Отец поручика Николаева ненадежный? Ин-те-ресно!

– Да не то штоб ненадежный. Рехнулся вроде с перепоя. В одиночку глохчет самогон. Раньше думали, пьет с горя, что сын пропал, а вот и Назар нашелся, – не просыхает.

– Значит, в одиночку? Как Александр Третий. Тоже патриотично, – захохотал усатый. – Ладно, веди к надежным, да не забудь позвать таких же надежных с того берега.

Собрались в доме сухореченского богача Медведева вечером за чаркой первача. Из Чулзирмы были приглашены Хаяров и Смоляков. Сухоречку представляли хозяин дома и староста. Четыре бородача и усатый офицер ломали головы над тем, как побыстрее сломить непокорных мужиков, чтоб расплатились с помещиком за пользование землей… И еще одно: о мобилизации двух возрастов в белую армию… Приказ объявлен больше недели назад, а на призывной пункт в Кузьминовку из Каменки никто не явился.

– В первую голову надо арестовать советчиков, – предложил Фальшин. – Потом поодиночке аль как согнать сюда рекрутов. Пусть с ними погуторят Медведев и Хаяров. Не пойдут сами в Кузьминовку, тады отправим под конвоем! А мужиков соберем нащет платежей опосля, когда в селе не останется ни одного смутьяна. Призывники-то не новички. Они уже воевали по указу Временного правительства, ружье в руках держали…

– Тебя, Карп Макарыч, не старостой, а губернатором надо бы назначить, – хлопнул Фальшина по плечу офицер.

Тем временем Филька, чугуновский «красногвардеец», а по общему мнению сельчан пустомеля и вертопрах, сбегал в Чулзирму, повидался с Киргури и отправился к Чугуновскому омуту «забросить удочку на сома». Забрасывал он ее и вытаскивал, пока не раздался в лесу троекратный короткий свист. Филька, закинув удочку без насадки, скрылся в чаще…

Утром по-хозяйски застучали в ворота Элим-Челима. Палли не спешил открывать, заглянул в саманный амбар, где спал Киргури.

– Пришли! Сматывайся через заднюю калитку. Не иначе как за тобой, дурная башка!

– Вот до чего ты меня довел, – упрекнул старшего младший, – Если б не ты, мы давно были бы у красных. Все кары боялся А кара-то – она и без того тут как тут!

– Иди, иди, потом сочтемся. Пока спрячься, а там уж как знаешь…

Страх Фальшина перед босоногим улыпом был так велик, что к воротам Элим-Челима он решился подойти лишь под охраной трех карателей. Палли открыл калитку. Фальшин все-таки струхнул, столкнувшись лицом к лицу с Палли, юркнул за спины солдат.

– Аль разбогатели на барской земле? – крикнул он. – Инда днем запираетесь. Позови брательника.

– Брат вчера еще уехал на мельницу!

– Будешь заложником. А за братом пошли да запомни: ежели не явится, не видать тебе ни жены, ни дома.

– Не пужай, мне бояться нечего, я ничего не крал и человека не убил, – съязвил Палли.

Кликнув сноху, он сказал ей что-то по-чувашски, показал рукой в сторону дальней горы, за которой пряталась водяная мельница. Фальшин подосадовал, что так и не научился понимать чувашскую речь. Позавидовал, как всегда, Смолякову.

Палли увели, а дед Ермишкэ стал набивать трубку, приговаривая:

– Не добру это, ай, не добру. Свяжешься с русскими – добра не жди. Это они сделали меня осноязычным.

Старшая сноха до той поры сдерживалась, орудуя ухватом у печи, но, услышав слова свекра, вдруг заголосила на всю улицу. Около дома Элим-Челима стал скапливаться народ.

Рябой Шатра Микки и картавый Кирилэ, как тихие и смирные люди, были отправлены на ту сторону, каждый в сопровождении одного солдата. Возле дома Медведева прохаживался усатый офицер, похлестывая нагайкой по голенищу сапог. Тут же, у каменного амбара, солдаты сторожили двух советчиков. Палли подвели туда же, к амбару.

– Этого взяли вместо скрывшегося брата заложником, – доложил староста офицеру.

– Сам как? Может быть, не такой, как брат? Не лучше ли перетянуть такого медведя на нашу сторону, – спросил офицер, заведя Фальшина за угол.

– Нутро у него красное. Да он еще опаснее брата!

– Ах так. Ну если изнутри красный, покрасим и снаружи.

Офицер приступил к допросу. К нему подтолкнули картавого Кирилэ.

– Ты, козлиная борода, о чем думал, когда пошел в советчики? Отвечай. Что, язык проглотил? Иль не понимаешь по-русски? Ты Советскую власть любишь? Почему согласился быть членом Совета?

– Мой соклась не спайашивал. Я ничава не снай, – наконец пробормотал перепуганный насмерть мужичок.

– Правду говорит? – спросил офицер у старосты.

– Правду, он не бунтовал.

– Ладно. С ним еще потолкуем, его пока – в амбар.

«Отсюда не убежишь, – прикидывал Палли. – Стены каменные, дверь железная, крыша железная, и пол не такой, как в амбаре бабки Хвеклэ».

Следующий советчик – маленький, невзрачный, рябой. Усатый пронзил его взглядом, спросил с издевкой:

– А тебя-то зачем выбрали в Совет, рябая чума? Что, лучше людей не нашли?

– Спроси у народа, я сам себя не выбирал, – неожиданным басом отрезал Микки.

У офицера взвихрились брови.

– О-о, уж не большевик ли ты? Говори прямо: какая власть тебе по душе? Советская, да?

– Чтоб стать большевиком, ума у меня не хватит. А Советская власть – власть народа, не буржуйская.

– Хвалю за прямоту, – осклабился усатый. – И тебя запрем. Но сначала получи… Пока только пять, точно по счету, – и, размеренно выдыхая «раз… два», начал стегать нагайкой по голове смелого сказочника. – Пять! – отчеканил каратель, хлестнув напоследок по изрытому оспой лицу, – Ну как? Больше не будешь, дурак, агитировать за Советы? Что молчишь? Иль добавить пять горячих?

Шатра Микки потер рукой затекающий глаз, а здоровым зыркнул по сторонам. Заметив, что поодаль от амбара собирается народ, вдруг зычно выкрикнул:

– За Советскую власть все двадцать пять стерплю!

– Люблю героев, – скрипнул зубами офицер. – Пусть будет двадцать пять. Жаль, не приготовили сырых прутьев. Придется тебя угощать нагайкой. Спустить штаны и высечь по первому разряду! Если мало будет, добавим еще двадцать пять…

Усатый не взглянул на Палли, а то, быть может, поостерегся бы. Лицо босоногого богатыря побагровело. Солдаты вдвоем схватили Микки и растянули на скамейке, услужливо вынесенной Фальшивым. Засвистели нагайки. Офицер начал было считать, но, взбешенный молчанием жертвы, взревел:

– Секите, пока волком не завоет.

Микки не завыл, а Палли, внезапно подскочив, свалил с ног офицера и сжал его шею руками. Солдаты от изумления застыли на местах. Один из истязателей Микки бросился на помощь офицеру, за ним остальные. Разъяренный Палли не чувствовал ударов и пинков. Четверо солдат никак не могли оттащить его от жертвы. Но вот кто-то из них выхватил из кармана длинный плетеный ремешок и поймал Палли за шею, другой таким же ремешком заарканил великана за ноги.

Фальшин нырнул было в калитку, но выскочил обратно, заметив, что опутан ремнями его злейший враг. Он подбежал к Палли и ткнул его железной палкой. Офицер нервно потер шею, вытащил маузер и постучал рукояткой револьвера по голове поверженного Палли.

– Не надейся: стрелять пока не буду. Сам в ад запросишься. Если не сдохнешь под шомполами, тогда уж пристрелю.

Палли, связанного по рукам и ногам, прямо на земле стали сечь шомполами. Вдруг взорвался неистовый набат. Офицер хлестнул нагайкой Фальшина:

– Прекратить перезвон! Самого уложу рядом с бунтовщиками!

Кликнув сына, староста затрусил к церкви. Он что-то вопил снизу и грозил железной палкой не то золоченому кресту над колокольней, не то самому господу богу. А Васька полез было по крутой лестнице, но скоро кубарем скатился вниз:

– Не могу, батя, там стреляют.

– Бежим, сынок. Скроемся, пока не поздно. Если народ подымется по набату, добра не жди. Больно крутую кашу заварили каратели, – приговаривал Фальшин, увлекая сына в проулок.

Пока Спирька бил в средний колокол, не одолев языка большого, Филька, напугавший Ваську незаряженным револьвером, продолжал наблюдение. Народ собирался у церкви. Некоторые, бросив работу на полях, мчались на лошадях. Филька видел: на северной окраине Сухоречки из полынных и лопуховых зарослей поднялось человек тридцать во главе с Киргури.

Несмотря на непрекращающийся набат, каратели продолжали свое дело. Но один дрогнул: еле-еле взмахивал отяжелевшим вдруг шомполом. Струхнувший было офицер снова взвинтил себя, стеганул малодушного плеткой, сам взялся за шомпол и не заметил толпу молодых крестьян, которая внезапно выскочила из-за амбара и бросилась на карателей. Усатый схватился за маузер, но выстрелить не успел. У солдат выхватили из рук прутья. Пятый, державший винтовки товарищей, рассыпал пирамидку и поднял руки.

Филька с высоты колокольни с надеждой посматривал в сторону брода через Ольховку, одновременно наблюдая за событиями у амбара. Вот бросилась вперед группа Киргури. Карателей заперли в каменный амбар, выпустив Кирилэ. А вот… Наконец-то! Филька едва не прозевал торжественного момента. Несколько верховых уже перебрались через реку и на рысях направились в чугуновский проулок. Филька оттащил товарища от колокола, схватил все веревки и веревочки обеими руками. Над полями, лесами и селами поплыл пасхальный малиновый перезвон. Филька кинулся вниз по лестнице, увлекая за собой оглохшего звонаря Спирьку.

У амбара мужики бестолково шумели:

– Что таперича будет?

– Это нам не простится.

– Все едино и деньги сдерут, и в солдаты забреют.

– Не забреют! – крикнул Киргури. – Мы – живые люди! И ноги у нас есть, и голова у каждого на плечах. Куда идти, сами знаем.

Окровавленный Палли поднялся на ноги сам, Шатра Микки был без сознания.

– Убить карателей! Смерть извергам! – кричали в толпе.

– Не надо никого убивать! – вдруг заговорил Палли. – Каратели потом перепорют все село, спалят дома. Сила пока на их стороне.

– Может быть, выпустить их прикажешь, да спасибо км сказать… – начал было Киргури, но его перебил подбежавший Филька:

– Не беспокойтесь. Что делать с этими собаками, знает ревком!

– Ревкомы знают, только их тут нету, рази ты их заменишь, – Палли покачнулся, его подхватили.

– Есть ревком! Он нас не бросил. Вон, смотрите, – крикнул подоспевший Спирька.

Люди посмотрели в сторону, куда показывал Филькин товарищ.

– В самом деле, ревком!

– Да это ж Радаев, ей-богу! Пиколка Радаев!

– Смотрите, смотрите! И Илюшка Чугунов с ними!

– Салдак-Мишши!

– Вись-Ягур!

Шум сразу стих. Мужики в торжественном молчании окружили подъехавших всадников. Люди Киргури и товарищи Фильки знали, а остальные еще не подозревали, что присутствуют при рождении отряда красных партизан.

16

Отгремел набат, отшумела церковная площадь, затаилась взбунтовавшаяся было Каменка. Ушли в лес не только «призывники» Комвуча, но и фронтовики старшею возраста, и «гвардейцы» Чугунова с обоих берегов Ольховки. Замученных до полусмерти Палли и Микки увезли из Чулзирмы в лес на рессорных тарантасах Медведева и Хаярова.

Молодые солдатки, вновь оставшиеся без мужей, на этот раз не голосили: не на войну ушли мужики, а от войны бежали. Авось вернутся к осени живехонькими.

Приумолк и дед Ермишкэ. Покуривая свою «серебряную» трубку, он впервые думал о том, что не река и язык разделяют жителей Каменки, а богатство и власть. И не осудил старик сыновей – ни старшего, ни младшего. Он втайне гордился ими, но помалкивал, понимая, что не время сейчас трепать языком.

Фальшин два дня где-то пропадал, вернулся домой пришибленным. Не выходил за калитку, боялся, что не где-то в Ягальских лесах, а здесь, за Ольховкой, ждет его возмездие. Когда узнал, что бунтовщики захватили с собой всех карателей, тайком послал сына в город с донесением о каменских событиях.

Однако больше всех в Сухоречке и Чулзирме был взволнован Павел Мурзабай. После набата бедняга сразу протрезвел и кинулся в Сухоречку узнавать подробности. Не будет больше в селе мира. Не вись-ягуры потрясли деревенского отшельника, а такие люди, как Шатра Микки и Палли. Дать себя выпороть во имя Советской власти! Просыпается народ, народ-богатырь, народ-улып. Сказка Шатра Микки оборачивается былью. Спокойствия не было. Наибольшую тревогу вселили в душу Павла Мурзабая вести о сыне. Назар стал начальником всех карателей в уезде. Там, в контрразведке, он чем-то проштрафился и вот теперь выслуживается, заглаживает свою вину, расправляясь направо и налево и с виноватыми и невиновными.

Нет, теперь не отсидишься в своей горенке за утешительницей бутылью. Самана встала на дыбы. Растопчет она покойную жизнь деревни с ее вековыми устоями и обычаями, втопчет в грязь и его мурзабаевское доброе имя. Явится в село карательный отряд во главе с его сыном Назаром. И не удержишься посередке, бросит тебя злым ветром на тот или другой берег кровавой реки…

Но дальше, к удивлению Мурзабая, все развивалось не так быстро, как он полагал. И думки его постепенно вошли в более спокойное русло. Карательный отряд в село так и не прибыл, прискакал один Назар. Повел себя странно. С отцом и домашними разговаривать не стал. Первый день провел в Сухоречке, сперва навестил Смолякова, потом Хаяра Магара. Лишь поздно вечером сел с отцом за один стол. Мурзабай, радуясь отсрочке расправы с мятежным селом, выставил на стол четвертную бутыль первача, сбереженного им за дни беспокойной трезвости. Угощал Назара как дорогого гостя. Сын все же! Недаром оплакивал его в ночь сурхури! Без вести пропал. А теперь сидит живой, невредимый, но еще более непонятный, чем прежде.

– Где Симун? – жестко спросил Назар.

– А откуда мне знать? Ты вот сын мне, а и то как чужой стал. С хаярами водишься, со мной – молчок. А Симун что ж, не Мурзабай он теперь. Отрезанный ломоть.

– Ладно. Без тебя дознаюсь про Симуна. И найду его. Вздерну на осину, как они – Белянкина. А ты, уважаемый Павел Иванович, кто же сам-то будешь? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Пьешь, говорят, много да умничаешь. Отбился от своих.

«Мели, Емеля, твоя неделя, – думал Мурзабай, подливая сыну. – Слава богу, гол ты, я вижу, как сокол. Ничего ты от меня не услышишь – ни за здравие, ни за упокой. А от тебя надеюсь многое узнать».

Но сын, как мог, показывал, что отец недостоин высокого доверия. Однако первач на то и первач, чтоб развязывать языки. Оба постепенно разговорились и даже кое в чем сошлись: дружно ругали половинчатые действия Комвуча. Отец с хитринкой, чтобы испытать сына, а тот искренне и как всегда буйно.

– Мразь, грязь, размазня твой Комвуч, – разошелся Назар. – Не буду им служить, уйду к Дутову. Вот соберу новый отряд, разделаюсь с бунтарскими селами, в первую голову с Каменкой…

Все-таки выболтал Назар все, что надо было услышать Мурзабаю. Неудача постигла белых на юге: всех карателей бросили на фронт. Теперь Назар самолично выехал вербовать кулацких сынков. Посулил Саньке Смолякову и Ваське Фальшину златые горы, а те пообещали привести с собой надежных товарищей. Завтра собирается в Таллы. Скатертью дорога.

– Чередниченко болван! – стукнул кулаком по столу захмелевший офицер. – С оружием в руках поддался безоружным мужикам. Еще, говорят, надо мной насмехался. Я ему покажу Наполеона! Если красные не убьют его, собственноручно выпорю и расстреляю, как изменника.

«Вот он, маленький диктатор», – вспомнил Мурзабай слова Симуна и удивился теплому чувству, вдруг шевельнувшемуся у него к племяннику.

Странно: за племянника тревожится Мурзабай, а за сына нет. Что Назара ожидает завтра в Таллах? Один хочет там провести мобилизацию. Отговаривать – только масла подливать в огонь. Упрямое хурнварское племя! Все же решил предостеречь. Куда там! Взвинтился, понес какую-то околесицу. Усмехнулся самодовольно.

– Не совсем я один, отец, – похвалился Назар. – Двух верных адъютантов себе сохранил. Один в городе, сын купца Половинкина, а другой… Да, кстати, другой зятем тебе станет. Запрягу я тебя, старшина, в одну упряжку с Хаяровым…

И вот с этого в доме Мурзабая все пошло кувырком. Какой-то вихрь завертел всех, его дыхание обожгло камышлинского отшельника Тражука. Мурзабай еле уразумел, кого Назар прочит ему в зятья. Это, оказывается, хаяровский змееныш Чее Митти, которого Назар величает Дмитрием Макарычем.

Назар не только спас этого змееныша от фронта, но приблизил к себе, решил с ним породниться, женив на своей сестренке Уксинэ. Павел, умеющий сдерживаться, погасил первый порыв гнева. Только руки выдали его: задрожали так, что горлышко пустеющей бутылки дробно застучало по стакану. Вот с какой стороны хочет лягнуть его самана! Врешь! Не бывать тому. Не командовать тебе Назар, в моем доме, хоть ты и диктатор.

Отец настолько владел собой, что решил испытать сына шуткой. А вдруг просто ударил хмель в голову Назара? Как бы всерьез не принять просто пьяную болтовню.

– Невесту с собой, что ли, захватишь, по Таллам повезешь? В городе, чай, будете играть свадьбу?

– Не шучу, отец, – трезво и твердо сказал Назар. – Слово дал, слово офицера – и жениху, и его отцу Макару Данилычу. Породниться вам пора и в одну дудку дудеть. А свадьба будет здесь. Скоро. Дождусь адъютанта в Таллах, и вернемся сюда справлять свадьбу.

«Ну раз ты не шутишь, и я не стану шутить, – соображал Мурзабай. – Шуметь не будем. Пусть уезжает скорей. Ишь ты: слово офицера. Дай-кась кольну я его по офицерскому самолюбию».

– Денщик, что ль, у тебя этот Дмитрий Макарыч? Я так понимаю: младшему офицеру не положено адъютанта.

– Эх ты, деревенщина, – добродушно посмеялся Назар, довольный тем, что отец не перечит ему в главном, – Отстал… Сейчас чины получать некому. По положению я полковник, если не генерал. Я – командующий особой войсковой единицей. У меня неограниченные права. Сам чиню суд и расправу. Любого, если пожелаю, – расстреляю без суда и следствия – своей властью. Как же я могу обходиться без адъютантов?

Будь Назар чуть наблюдательней, заметил бы презрительную усмешку отца, почувствовал бы подвох в его видимом согласии на свадьбу.

Как только Назар утром отбыл в Таллы, Мурзабай отрезал все возможные пути к примирению с ним. Он давно решил судьбы дочерей. Для старшей возьмет в примаки Тражука – этот крепыш и добряк заменит ему сына.

Для своей любимицы Уксинэ он готовил лучшую долю, но дурная самана все спутала. Саньку Смолякова Мурзабай всегда считал женихом лишь на худой конец. Вот и наступил он, худой конец. За три дня другого жениха не найдешь. Шалопай он, Санька, но любит Уксинэ и первенец в семье – главный наследник торгового дела. А оно – надежное и прибыльное. Сухорукий торгаш хоть и дружит с Хаяром, но почтет за честь породниться с бывшим старшиной.

Не было б только помехи от строптивой Угахви, и – неизвестно – как сама Уксинэ? Не заартачилась бы. Надо до возвращения Назара окрутить молодых. Главное, чтоб ничего не пронюхал Хаяр, не послал за Назаром.

К удивлению Мурзабая, Угахви сама взялась устроить это дельце:

– Пусть засылает сватов. Все надо по обычаю. Не сам же ты пойдешь к Смолякову! Не бойся, огласки не будет, все устрою через Тимука. А он, сам знаешь, дружит с Емельяном и умеет держать язык за зубами.

Мурзабай был тронут: впервые Угахви пошла вместе с ним против сына. Невдомек ему было, что сама она задумала бунт против планов мужа насчет старшей дочери. В этом заговоре участвовали Тимук и сама Кулинэ, которая в последнее время перестала заглядываться на Тражука.

В двух домах Чулзирмы начали готовиться к малой свадьбе (большую, с недельным гуляньем, решено отложить до осени). Смоляков заверил Тимука, что до венца не будет никакой огласки. Труднее всех было сдерживаться жениху. Болтливый по натуре Санька прикусил язык, понимая, что может все потерять из-за неосторожного слова. Впрочем, за ним присматривал отец, никуда не отпускал его, а когда сам уходил из дома, для верности сажал под замок. В то время как жених томился взаперти, невеста сидела в добровольном заточении. Она проявила покорность воле родителей, рассудив, что лучше Санька, чем Чее Митти. Уксинэ не спешила замуж: еще бы пожила с родителями. Но такова уж девичья доля. Растят родители дочку, балуют ее, а придет время – торопятся сбыть с рук.

Уксинэ порылась в сундучке с приданым, нашла собственноручно вышитый платочек. Простые, бесхитростные слова: «Кого люблю, тому дарю». Теперь горько улыбнулась, рассматривая свою работу. Для кого вышивала? Кого же она любит или любила? Никого. И есть ли она, эта любовь, о которой столько пишут в книгах? Да о ней не только в книгах пишут, и в песнях поют – чувашских, русских.

Девушка в задумчивости поглаживала рукой вышитый платочек. Ну за кого, за кого она вышла бы по собственному выбору? Откуда-то всплыл неясный облик. Ах, это Леонид, бывший друг брата. За него пошла бы, да не сватает он. Городскую найдет. Но вот возник другой… Бог мой, да это же Тражук, дед Тражук, жених Кулинэ, – усмехнулась невеселая невеста. А ведь он какое-то письмо писал ей в прошлом году: Кидери с издевкой над Тражуком говорила об этом. И Уксинэ тогда легкомысленно посмеялась. А Кидери обрадовалась. Она сама любила Тражука. Да ни к чему оказалась эта любовь, стала женой Ехима.

И опять Уксинэ стало и горько и смешно: вспомнила про новогоднее гадание на снегу. И Кидери не вышла в богатый дом, и она еще жива, да и замуж собралась… Вошла сестра, и Уксинэ испуганно скомкала платочек, сунула его в карман.

Мирской Тимук по поручению хозяина поехал в Камышлу за Тражуком. На тайной свадьбе должен присутствовать и он, как будущий член семьи. Даже умные люди, когда они одержимы навязчивой идеей, глупеют. Два умных человека – молодой и старый – не поняли друг друга. Тражук был уверен, что хозяин хочет выдать за него Уксинэ, Мурзабаю же казалось, что Тражук с радостью войдет в дом мужем его старшей дочери. А то, что жена будет старше мужа, отца не смущало. Обычно так и бывает в деревне. Молодые люди из бедных не смотрят в зубы невесте, когда идут к богатым в примаки.

Мирской Тимук приехал на этот раз не один, привез с собой мужика, который останется с волами, а Тражуку велел собираться.

Чудно. Не узнать Тимука: добрый, разговорчивый. По пути к дому рассказал о карателях, порке, набате, об уходе многих мужиков в лес, о Назаре. Подчеркнул, что вместе с фронтовиками ушли в лес и все друзья Тражука – чулзирминские и сухореченские. Удивило Тражука, что Тимук расхваливал на все лады ревкомовцев: и Салдака-Мишши, и Николая Радаева. Упомянул даже Илюшу Чугунова.

– Сдается мне, что и Симун там. И хозяин наш так думает, – добавил Тимук.

Тражук был поражен удивительной осведомленностью Тимука. Вот те нелюдим! Все знает. Не догадывается только, почему Тражук терпеливо ждет осени, почему у Тражука екнуло сердце при известии, что Мурзабай позвал его по какому-то важному семейному делу. Но, оказывается, Мирской знал и это. Тимук помолчал, искоса наблюдая за Тражуком, потом спросил, как бы между прочим:

– А скажи, Тражук, хозяин не обещал взять к себе… зятем?

– Обещал, а что? – Тражук еле сдержал радость.

– Я так и думал, – продолжал Тимук скрипучим голосом. – Вот такие они, богачи. Обманом заставляют работать на себя. Выходит, два жениха мы с тобой для вековушки Кулинэ.

– А Уксинэ? – в отчаянье простонал Тражук, выдав Тимуку заветную думку.

– Эгэ! – присвистнул Тимук. – Губа-то у тебя не дура. Об Уксинэ забудь. Говорю тебе, обманывает нас обоих Мурзабай. Уксинэ теперь за хвост не поймаешь. Замуж ее выдаем, за Саньку. На свадьбу тебя позвал хозяин. Своим тебя считает, будущим зятем. Понял теперь? – посмотрел краешком глаза на возможного соперника. «Скис, молодчик. Нет, не думает он про Кулинэ. А все же надо выпроводить его из деревни. Чем черт не шутит. Бесхарактерный. А Мурзабай не выкинет из головы эту блажь, может уговорить парня».

Остаток пути проехали молча. Старый холостяк ликовал, молодой в душе оплакивал свою несчастную долю.