Текст книги "Мост"
Автор книги: Влас Иванов-Паймен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
В Чулзирме до самой осени боялись нового налета карателей. Однако враг, потерпевший поражение в селе Мокша, не мог набрать сил для новых набегов. Малый ревком, оставшийся с отрядом в лесу, стоял, готовый защищать селения, проштрафившиеся перед белыми. После расстрела Назара в городе, как видно, не осталось людей, знающих о летних событиях в Каменке. Уездные власти Комвуча больше целились на южные и западные районы, для устрашения остальных уже не хватало сил.
Чулзирминцы благополучно дождались осенних дней.
На здешние места осенняя погода нагрянула без бабьего лета. Ненастье затянулось. По приметам стариков, если снег выпал до покрова, то зима ляжет поздняя, запоздает. Землю рано посыпал снежок, но и быстро растаял: потом больше месяца то снег, то ледяная крупа перемежались. Земля раскисла. На дорогах – грязи по колено, телеги увязали по ступицы.
К казанскому празднику бесконечные обозы белочехов потянулись по мосту через Ольховку.
Ребятишек не смущала грязь по колено, они выбежали за село. Да и как усидишь дома: ведь шли настоящие чехи, везли настоящие пулеметы, всамделишные пушки…
Бедные кони, меся грязь, еле тащили груз в гору.
Часть отступающих лежала на телегах, другие сидели согнувшись, поджав ноги. Дрожали от холода, но не было таких, чтобы шли пешком. Боялись запачкаться или потерять место на телеге…
Обоз убегающего врага и на следующий день медленно полз по дороге, словно израненная змея.
У развилки на конце села собрались теперь не только дети, но и взрослые. На третий день обоз этот, не сворачивая, заехал в Чулзирму. На передней подводе восседал сельский староста.
Фальшин удивил односельчан смирным видом, вежливым обхождением, а старосту удивило то, что односельчане выглядели вполне мирными, даже в лошадях не отказывали.
Фальшин присмирел с горя, а чулзирминцы радовались уходу врагов. «Пусть бежат, куда угодно проводим, лишь бы назад не вернулись».
Кирилэ вместо себя в извоз отправил племянника Тараса. Этот готов был и похвалиться, что по-русски говорит чисто, однако понял: порой лучше об этом помолчать.
На подводу Тараса сели два солдата. Как только выехали из села, сразу заговорили меж собой.
– Хорошо! На телеге вдвоем едем – без третьего лишнего. Давно я хотел поговорить с тобой по душам, – начал один.
Тот ткнул в бок товарища локтем:
– Даже такой третий может оказаться лишним, – сказал и заговорил с молоденьким кучером.
Тарас смекнул: притворясь, что не понимает, залопотал что-то по-чувашски.
Солдат успокоился:
– К нашему счастью, этот мужичок по-русски ни бельмеса.
Седоки разговаривали всю дорогу. Один, начавший первым, оказался офицером. Однако это скрывал. Тарас хорошо понял беседу, узнал много разных новостей.
У белочехов пыл выдохся! Вскоре должна прибыть Красная Армия. Войска Комвуча распадаются. Офицер и сам бы сбежал к красным, да боится недружелюбного приема.
Он сокрушался, что добровольно пошел в белую армию:
– Сразу же нужно было перейти на сторону красных! На первых порах они были обходительнее, офицеров-перебежчиков принимали охотно. Теперь, после покушения на Ленина, стали более жестокими, объявили красный террор. Заложников расстреливают без суда…
Солдат рассмеялся и, слегка издеваясь над товарищем, развел руками:
– Ах, какие негодяи! Нас, смиренных, как христосики, смеют расстреливать… Мы в одной только Самаре без всякого суда отправили на тот свет тысячи и тысячи коммунистов и рабочих, несколько тысяч в «поездах смерти» отправили в Сибирь. Мало того, еще пытались застрелить их вождя. За это нам надо было сказать спасибо. А они – объявили красный террор…
Тарас не понял значения слова «красный террор», а в остальном разобрался. Солдат, оказалось, сын богача. Он тоже добровольно вызвался воевать против красных. Теперь и ему надоело.
– Не то чтобы самому бежать, а и отца придется захватить, – вслух раздумывал он, – Такова уж наша судьбина. Старому не верим, нового боимся. Мы обречены на безвременную, бестолковую гибель. Сами виноваты.
– Тебя я не понуждаю, – сказал офицер. – По сам я все равно убегу. Я всего лишь сын бедного аптекаря. Пристрелят – пускай так и будет! А с этими оставаться – придется умирать за дело, к которому не лежит душа. Армия, сражающаяся без веры в свою правоту, никогда не победит…
На обратном пути из Таллы, подъезжая к соседней деревне, Тарас несколько раз останавливал коня и отстал.
На краю деревни он напоил коня, решил покормить.
Встревоженно посматривал вдоль улицы, будто кого-то поджидая.
Когда ехали в Таллы, на этом месте, среди толпы, Тарас заметил рыжебородого мужчину. До войны его отец носил точно такую же бороду.
Тарас чуть не крикнул:
– Атте!
Вовремя вспомнил, что отец большевик, и промолчал.
А человек, напомнивший Тарасу отца, пошел в сторону – по боковому проулку.
«Нет, ошибся. Чего он будет жить по соседству?!»
В Чулзирме отставшего возницу встретил чем-то обрадованный Замана-Тимрук.
– Замана! – закричал он, скаля зубы. – Ерой! Кого видел в соседней деревне? Ахтем-Магар говорит, что встретил Святого Захара. Вот если белочехи опознают твоего отца, тогда-то он уж и вовсе станет святым. Боже упаси!
Руки Тимрука всегда в движении, пальцы постоянно что-нибудь щупали. Он и сейчас подергал полог на телеге. Под пологом, в сене, зашуршала бумага: Тарас туда засунул забытую белыми газету.
– Тебе газета не нужна. Дай мне! – попросил Тимрук. – Я вначале внимательно прочитаю, потом пущу на цигарки.
Тарас обеспокоился:
– Я тоже видел мужика, похожего на отца. Я рассмотрел: это не атте – хохол какой-то. Я сам слышал, как он по-хохлатски говорил, ей-богу, – поспешил он соврать.
Тимрук, не вслушиваясь в слова мальчика, продолжал молоть свое:
– Я тебе за газету две керенки дам. Керенский сам сбежал, а деньги остались. На что нужны мне его бумажки! За сорок рублей русский Смоляков тебе конфету даст.
Тимрук и вправду вынул из кармана две керенки, отдал Тарасу. Сам уткнулся в газету:
– «В борьбе обретешь ты право свое!» – прочитал он вслух. – Замана! Обретешь с вами, того и жди! – закричал он, отводя глаза от бумаги. – Последняя газета эсеров! Всякие разные чехи-мехи, эсеры-комвучи теперь кончились. Накрылись. Петь хочется, плясать хочется…
Тимрука понемногу обступали люди.
Тарас тронул коня.
Это был последний обоз, какой видели чулзирминцы. Белые за собой разрушили мост через Ольховку. Не только читающий газеты Тимрук, по и другие тогда ясно увидели: возвращаться обратно они не думают, а хотят любым способом задержать продвижение Красной Армии.
Не было случая, чтобы чулзирминцы чинили мост осенью… Зачем он нужен? Скоро зима возведет мосты без свай. Нет, сельчане, с нетерпением ждавшие прихода Красной Армии, на этот раз без споров сами принялись за мост.
Красная Армия не прошла по новому мосту: белых гнали по другим дорогам.
…Недели через две-три в селе избрали новый Совет.
Собрание опять проходило в Заречье. Однако в селе теперь не было фронтовиков, приходивших на улахи. Ни один из них не вернулся из лесу. Для проведения выборов из Кузьминовского ревкома прибыл незнакомый – товарищ Хайкин: молодой красавец с черными волосами.
В день приезда лицо Хайкина было чисто выбритым. К началу собрания облик его затуманился. Борода пробилась, как трава весною, не только возле губ и на подбородке, а почти но всему лицу – от виска до виска и на щеках. Лишь лоб да большой горбатый нос не покрылись порослью.
Одни смотрели на оратора, похожего на цыгана, с опаской, а другие еле удерживались от смеха.
Уж не хочет ли этот оратор нарочно повеселить людей! Когда говорит – губы складываются наподобие буквы «о», а слово «батрак» произносит не иначе как «ботхак».
Хайкин не ведал, кого надо предложить в Совет, за кого агитировать. Прибывший со стороны, никого он не знал. Время, которое бы пригодилось для знакомства с людьми, потерял на поиски бритвы. Успокаивал себя: избирать будем по классовому принципу. В докладе осветил положение на фронтах, говорил о том, что по всей губернии вновь восстанавливается Советская власть и что в Совет следует выбирать только бедняков.
Когда начали выкрикивать имена кандидатов, Хайкин их записывал карандашом и старался узнать подробности о каждом: если батрак – сколько лет был в работниках, хозяин двора – что есть у него в хозяйстве. Сколько у него лошадей, коров, овец, чем крыт дом, что в этом доме есть. Кто-то из Чулзирмы, то ли шутя, то ли всерьез, предложил кандидатуру Чахруна Мишши. Среди чувашей раздались смешки.
Приезжему этот кандидат очень приглянулся: лошади нет, коровы нет… Кроме кур – ничего! Маленькая глинобитная избушка крыта соломой. И солома прогнила, в дырах.
Перед голосованием Пашка Васьлей все же выкрикнул:
– Лодырь Осокин. Потому у него и нет ничего.
– Это кулацкая теория, ненужные разговоры. Нам как раз бедняков и следует выбирать, – возмутился, сверкая глазами, Хайкин.
Услышав слово «теория», Пашка Васьлей перепугался. Невесть что это означает!
– Если для вас подходит, – то и нам пойдет, – сказал он тогда, поджимая губы.
Не стали возражать и другие. И все же за пего голосовать не хотелось. Русские, услышав фамилию «Осокин» и зная Осокина, который сражается за Советы, подняли руки дружно. Тогда и чуваши вроде бы подняли.
Когда упомянули имя Мирского Тимука, возражающих не было. Что поделаешь – всю жизнь в работниках трудился – как есть «ботхак».
К этим выборам, можно сказать, никто не готовился. Однако такое утверждение было бы не совсем правильным. Кое-кто, оказывается, вел работу. Имя Чахруна Мишши назвал усевшийся среди русских Мирской Тимук…
У Хаяра Магара, Медведева и им подобных насчет богатых и бедных действительно своя теория: радеющий за хозяйство человек – богач, кто ленится работать, лентяй-лодырь – бедняк.
Павел Мурзабай тоже на Чахрунов смотрел примерно так, их за людей не считал. Неужели теперь его взгляд переменился? Почему он послал своего работника с наказом предложить в Совет Чахруна Мишши?
Более месяца где-то пропадал Павел Мурзабай. Когда вернулся, домашние его не узнали. Всегда спокойный, а теперь стал какой-то издерганный. Без всякого повода и причины ругал и жену и старшую дочь. Как-то забежавшую Уксинэ почему-то выгнал. Угахви, шипя и ворча, как прежде, попыталась вначале укротить нервного супруга, даже замахнулась.
Мурзабай закричал, как бешеный:
– Зарежу! – и схватился за нож.
Угахви притихла, осторожно ступала, чтобы не скрипнуть половицей.
О жизни, о самане теперь после потери сына Мурзабай рассуждал так:
«Во время Комвуча народ ощетинился! Даже в темных чувашских деревнях не хотели подчиняться этой власти. Чулзирма поднялась и взяла в руки оружие, в Ягали разыгралась своеобразная «война», в Самлее еще до ухода белых вновь избрали Совет. Народ не сам по себе волновался, нашлись руководители. Хитро они работают: Назара и ему подобных расстреляли, в то же время Васюка и Дятлова выпустили на волю. И нам придется хитрить. Мы не против Советской власти. Поможем избрать в Совет беднейших из бедных. Алабаш [36]36
Алабаш – небрежный, неловкий.
[Закрыть]у себя дома, пусть так же небрежно выполняет и работу в Совете…»
Мурзабай вконец лишился душевного равновесия.
И тут-то он решил объединиться с сельскими куштанами. Поговорил со Смоляковым, повидался с Фальшиным.
Те были обрадованы, что Мурзабай теперь совсем заодно с ними, решили прислушиваться к его словам. Через кого действовать – они кумекали сами. У Мурзабая – Тимук, Смоляков обещал подпоить Заману-Тимрука.
Фальшин тоже решил разыскать нужных людей. Ни в чем не возражая и не противясь наивному горожанину, во всем внешне соглашаясь с ним, в то же время тайно от него приступили к выполнению своих замыслов. С помощью куштанов в Совет избрали только неимущих.
Сельчане плечами пожимали. Поразительное дело произошло на первом заседании сельского Совета. Кого председателем? Мирской Тимук предложил Чахруна. «Михаил Иваныч Осокин достоин быть председателем», – внушительно произнес он.
Русские выразили было протест. Как же так? Глава села никогда не бывал из чувашей! Их убедил Хайкин.
– Теперь всем людям, всем народам – равные права…
Таким образом, никогда – ни в поле, ни дома – не проливавший капли пота Осокин стал председателем сельского Совета.
Этому растрепе кто-то из его покровителей решил придать более деловой вид. Нашли ему выцветшую зеленую гимнастерку и брюки галифе. К галифе лапти не подходят, нужны сапоги. Это заявил сам Мишши, довольно быстро сообразивший – что к чему. Однако его шефы то ли сразу сапог не подыскали, то ли очень наряжать своего выдвиженца поостереглись: вместо сапог нашли башмаки из какой-то грубой кожи и обмотки. Возиться с обмотками, разумеется, такое же долгое занятие, как навертывать онучи. К тому же – на улице обмотки вдруг развязываются или просто сползают… Но что поделаешь, пока приходится терпеть. «Сапоги будут, подожди», – заверил председателя Мирской Тимук.
Чахрун прежде носил широкие штаны, и то, что он так долговяз, в глаза не бросалось, а теперь – в галифе, ботинках и обмотках – стал высоким всем на удивленье.
Облик его изменился. Лишь небритая борода да нечесаные волосы остались прежними. Меньше стал пить – больше не отекало лицо, на более худом лице вдруг виднее стали синие глаза.
Только теперь люди рассмотрели: Чахрун, оказывается, стройный, красивый. К тому же может и пошутить при случае. И еще удивил он сельчан: читать, писать умеет! Грамотным оказался. В Совете частенько видели его с газетой.
Прежде, хмельной, никого не слушал, болтал всякую чепуху. А теперь, когда с ним заговаривали, внимательно смотрел в лицо собеседнику.
Видя такую перемену, одни сельчане начали проникаться к Чахруну уважением, прислушивались к его мнению, некоторые даже стали вспоминать, что он – близкий родственник Салдака-Мишши, но все это оказалось преждевременным…
Вскоре Мирской Тимук, следуя указаниям Смолякова и Хаяр Магара, принялся его помаленьку подпаивать. Позднее выяснилось – ради чего. Однажды Чахрун созвал в Чулзирме собрание и оповестил, сколько кто должен сдать зерна по разверстке.
Вот когда и проявил себя Тимук:
– Кто тебя паучил вести себя так недостойно? Подкулачник ты, браток! И с бедняка – двадцать пудов, и с Пуян Танюша двадцать пудов…
Чахрун разинул рот, растерянно поморгал.
– Я не виноват, – проговорил он смущенно, – из Кузьминовки такие наметки прислали…
Тимук еще больше напугал своего незадачливого родственника:
– Ладно, – кивнул он головой, – завтра поеду в Кузьминовку – проверю.
После этого Чахрун назвал цифры по совету Мирского Тимука.
Мурзабай сам собраний не посещал. Но, услышав о проделке Чахруна Мишши и Тимука Мирского, не на шутку взволновался.
«Эти глупцы думают провести народ. Неосторожно это, неосторожно и бестолково. Зря, пожалуй, с ними связался. Глупы оба».
Вскоре в селе появился человек, умеющий восстанавливать мосты, разрушаемые врагом. После этого Чахрун и недели не проходил в председателях.
И Мурзабай отшатнулся от куштанов.
Часть вторая
О том, что какой-то новый человек прибыл в село, узнал и Мурзабай. И пригласил к себе в гости, разобраться – кто такой. Это был Захар.
Мурзабай встретил его радостно:
– Ай, боже мой! Ты нашелся! Будто воскрес из мертвых мой брат Тимуш! Ведь шесть лет не виделись. К тому же Ятросов говорил, что ты пропал в этой бойне и нет от тебя вестей.
Гость дружески пожал руку хозяина. Он знал: Мурзабай умел прятать свои мысли, но явно кривить душой и врать было не в его характере. Видимо, правда, рад.
И старые соседи, словно революция не развела их в разные лагеря, новели спокойную беседу.
Рыжебородый человек, которого в соседней деревне видели Ахтем-Магар и Тарас, был действительно Захар Тайманов. Нет, он не погиб ни у моста через Самару, пи в ночь на восьмое июня, когда в город нежданно-негаданно ворвались белочехи. Вместе с горсточкой рабочих, которую повел за собой товарищ комиссара земледелия Казанцев, Захару удалось выбраться из города. Они прошли сначала на север к Постниковой даче, свернули на восток, чтобы добраться до станции Смышляеве в расчете застать там наших подрывников. За версту до станции их настигла конная группа белых. Горстка красных спряталась в буераке. Там бы они все и остались, но к ним на дрезине подоспели со станции подрывники.
Группа Казанцева, вместе с подрывниками, благополучно добралась на дрезине до станции Кинель. Но они уже не застали там своих: части Красной Армии отступили в сторону Бузулука и Бугуруслапа.
Казанцев решил пробраться в село Черкасок, верстах в шестидесяти от Кинеля, к родственникам. Тайманов отправился с ним.
В Черкасске, таком же большом селе, как и Базарная Ивановка, они прожили больше месяца.
Безбородого Захара легко могли узнать в Бугурусланском уезде, поэтому он перестал бриться. О том, что эсер Казанцев теперь стоит за власть Советов, – никто в Черкасске не знал. И оба пока могли жить не скрываясь.
Захару раздобыли инструмент. Он – как шорник – ходил по домам, обзавестись мастерской не представилось возможности.
Казанцев и Тайманов подружились. Но вскоре враги разлучили их.
Однажды Захар в доме сельского купца чинил сбрую, а хозяин, известный эсер, дотошно выпытывал шорника о его приятеле.
«Чует, сатана! – думал Захар. – Выпытывает, шуйтан. Не доверяет Казанцеву. Может, узнали о нем что?..»
Захар тут же посоветовал товарищу скрыться.
Казанцев не соглашался: «Если спрячусь, то примут за большевика. Эсеров в губернском исполкоме и без меня много: от белых они не скрываются. Мое прошлое сейчас для меня – защита».
А ночью Казанцева арестовали. Захар сложил в сундучок инструменты и до рассвета покинул Черкасск. Куда направиться? В сторону Микушкина идти нельзя, там он в свое время был председателем ревкома. Тогда решил взять курс в сторону Державина…
В то время когда сын с лотком коробейника плелся на запад, его отец с сундучком шорника топал на восток. Одно время их разделяло не больше сорока верст… По встретиться им не привелось.
Захар знал: ни в Базарной Ивановке, ни в Чулзирме появляться ему нельзя. И все же его тянуло в родное село. С какой целью? Хоть отращивай бороду, хоть сбрей, – односельчане-земляки все равно сразу его узнают. Он верит: белых скоро победят, Советская власть возьмет верх. Потихоньку, помаленьку продвигался Захар ближе и ближе к Чулзирме. Остановится в каком-нибудь селе, поработает, подкормится, подзаработает деньжонок, сложит инструмент в ящик и пойдет дальше. Поживет в другой деревне – переберется в третью.
«С одной стороны, я сейчас – беглец, – с усмешкой думал о себе Захар. – С другой – свободная, как вольная птица, душа. Свободная душа! А что такое свобода? Я прежде стремился к привольной и сытой жизни. С этим ушел из родного села. Крестьянствовать бросил. Мучился – старался стать независимым. Одиночка, даже рабочий человек, – не может жить свободно, сразу же попадет в руки мироедов. Одиночество – это свобода для мещан. Много просвещали меня Авандеев и Воробьев. Свобода рабочего народа – в его единении. В этом и смысл свободы. Иное ее толкование – анархизм. Чтобы творить большое дело, нужны дисциплина, порядок… Быть членом партии не означает ли потерю личной свободы? Нет! Я в партию вступил добровольно. И умирать пошел без чьего-либо настояния, сам. Сейчас многие моложе меня живут дома. А я семью оставил. Ради кого, для чего? Пошел сражаться за счастье большой семьи, трудового народа».
Когда белочехи потянулись на восток, Захар был совсем рядом с Чулзирмой. Он видел и Ахтем-Магара и других своих односельчан, однако не думал, что встретит сына. Он узнал Тараса, но отвернулся и пошел в другой конец деревни. И заспешил в город. Чтобы идти было легче, в лесу бросил под куст сундучок.
Город был очищен от белых.
Захар довольно быстро отыскал своего старого друга Авандеева. Порадовавшись добрым вестям о семье, особенно о Румаше, продолжавшем быть в армии, Захар принялся за работу. Его направили в южные и западные чувашские селения с заданием – восстановить в них власть Советов.
В Чулзирму Захар приехал позже по сапному пути – спустя два месяца после ухода белочехов.
Уважаемого человека, что был семь лет в чужих краях, односельчане так и водили бы из дому в дом, и принимали бы, как дорогого гостя.
Захар побывал только у одного Павла Мурзабая. Знал Захар: Павел Иваныч – человек умный, крестьянскую жизнь понимает. Решил Захар, что делу не повредит, если услышит новости от Мурзабая.
То, что хозяин сразу назвал имя младшего брата, покойного друга Захара, обоим позволило разговориться. То тайно наблюдая друг за другом, то изъясняясь обиняками, беседовали бывший старшина и сегодняшний коммунист. Не задавая прямых вопросов, Захар Тайманов понял умонастроение хозяина, услышал немало нового.
«Дела в селе, оказывается, обстоят неважно. Завтра надо будет наведаться в Заречье», – решил Захар Тайманов.
…В канун Нового года в Чулзирму вернулись Шатра Микки и Палли.
Вечер сурхури начался как обычно. Ребятишки собирали по домам пироги, парни под песни и побасенки – крупу и масло, девушки готовились варить в доме, где собирался улах, кашу.
Жена Шатра Микки Пазкж, такая же маленькая и неказистая, как муж, обливаясь слезами счастья, пекла картофельные блины. Детишки визжали от восторга. Самому Микки с женой хочется поговорить и с детьми повеселиться… Он выбрал второе: притащил в избу охапку ржаной соломы, разбросал по земляному полу и принялся кувыркаться с ребятишками.
В глинобитную однокомнатную избу Микки ввалились два парня. «Сурхури – овечьи ножки!» – выкрикнули они и вдруг умолкли.
– Йывы и пшена от нас не дождетесь. Хотите, поведаю вам сказку, – заговорил хозяин, поднимаясь на ноги. – Со сказками о царях навсегда покончено. И царя нет, и сказок о нем не осталось.
– И не надо нам сказок про царей. Ты нам, Микки пичче, в прошлом году начал новую сказку, но не закончил ее. Вот мы и хотим ее дослушать. Пойдем, Микки пичче! Сам знаешь, сурхури без сказки все равно что каша без масла…
– Так и ждите! – заворчала Пазюк. – Человек еще и не присел, не отдохнул. Не поел даже. И дети еще не нарадовались, глядя на него. Убирайтесь, убирайтесь! Не придет он сказки сказывать! Другого позовите.
Ребятишки повисли на отце:
– Не пустим, не пустим!
– Постойте, репьи, отвяжитесь! – отстранил детей сказочник и обратился к парням: – Видно, придется рассказать вам новую сказку. Ладно. Конца сказки, правда, и сейчас еще нет, но расскажу что знаю.
– Иди, иди, шляйся, – Пазюк рассердилась. – Шататься по миру, посмотрю я, научил тебя старый холостяк Салдак-Мишши.
Шатра Микки пощекотал шею жены соломинкой, и оба залились смехом.
Приунывшие было парни поняли, что беспокоиться им нечего – Шатра Микки пойдет с ними.
Пазюк замахнулась на незваных гостей чапельником.
– Придет он, придет! Идите подобру-поздорову.
Послушать сказку в улах к Альдюк в этом году собрались парни и с других улиц. Хватало и мелюзги. Хведюк отстоял право для своей ребятни остаться со взрослыми, как и в прошлом году. С ним были и Пантти – сын Палли и вездесущий Тарас.
Желающие послушать сказку в одной половине избы не уместились, пришлось настежь открыть двери в другую.
Откуда только взялся новый обычай: прежде все сидели тихо и слушали, не сбивая сказочника. А теперь все вмешиваются, перебивают вопросами.
О том, как было в отряде, что сам слышал о Чапаеве, о событиях в Ягали, чего узнал нового о Ленине, – обо всем складно поведал Шатра Микки.
Альдюк и девушки, как и в прошлом году, забыв про кашу, заслушались – сначала каша подгорела, а потом остыла. И все-таки, как всегда, каша нынешнего сурхури оказалась вкуснее, чем когда-либо раньше.
– А когда доскажешь конец? – спросил кто-то.
– Конец досказать вы поможете, – ответил сказочник. – Конец, если взяться умело, будет красивым.
Тарас, вернувшись в долг дяди, где они жили теперь вместе с отцом, пересказал все, что слышал от Шатра Микки.
– Сказочник – герой, – заключил Тарас. – Самый большой комиссар его сам похвалил.
…Утром первого дня нового года Захар Тайманов пришел в маленькую избушку к Шатра Микки. Хозяин сказывал сказку ребятишкам. На соломе, расстеленной по полу, лежал Ахтем-Магар и тоже слушал. Когда его товарищи бежали в лес, он был болен. И теперь еще не совсем выздоровел.
– Я ведь в соседней деревне видел тебя, Захар пичче. С нами ты не захотел говорить. Или не узнал, или тогда так нужно было? – спросил Магар, как только все находившиеся в избе обменялись приветствиями с вошедшим.
Захар попросил позвать и Палли – сына Элим-Челима. И тогда, растянувшись на соломе, повели задушевную беседу лишь сегодня сблизившиеся друг с другом люди.
Сельчане удивили Захара. Прежде – забитые и робкие, теперь их не узнать! Они стараются все понять, постичь суть перемен, судят серьезно, здраво, как-то возмужали.
Шатра Микки и Палли были уже женатыми людьми, когда Захар уехал в Базарную Ивановку. Ахтем-Магара Захар оставил еще мальчиком, теперь и он уже побывал в солдатах. Остер на язык. Развит. Видать, что умен и честен.
Захара собеседники провожали на улицу. Тут они столкнулись с Чахруном Мишши, сменившим ботинки на валенки. Кожаных сапог так, видать, и не раздобыли бедняге.
– Вот наша Советская власть, – сказал Магар, брезгливо сжав губы.
– Это зависит от нас самих, – усмехнулся Захар.
…Всюду побывал Захар – боролся, сражался, теперь ему приходится работать в родном село.
Пока что он тут один. Большевики из села проливают кровь на войне. Один – в поле не воин. Нужно подыскать стойких людей, надежных товарищей. Есть они в селе, есть! Шатра Микки хоть сегодня готов записаться в партию. Палли вроде не согласится. Хоть и в партизанах побывал, но не готов еще.
Сказал однажды в шутку:
– Туда, где запрещают пить, записываться не стану.
А как Ахтем-Магар? Он – мог бы быть коммунистом. Можно поговорить и с Пашкой Васьлесм…
И в Заречье нашел Захар достойных людей. Гревцев и Галкин – люди, похожие на Ахтем-Магара. Как и Магар, жалеют, что летом не ушли в партизаны, и считают: в Совет избраны не совсем подходящие люди. Сами тогда ссориться с горожанином Хайкиным поостереглись.
С Олей Захар познакомился в Чулзирме, в глинобитной избе Кирилэ.
Оля сама прибежала на тот берег не только потому, что соскучилась по Тарасу, она спешила повидаться с Захаром – отцом Тараса и Румаша. О том, что он в Чулзирме, она узнала в городе от Авандеева.
Оля и Захар поправились друг другу. Но встретились они не как будущие родственники, а как бывшая партизанка и коммунист: обсудили городские вести, обстановку в селе, говорили о неотложных делах.
– Совсем было забыла! – встрепенулась перед уходом Оля. – Тимофей Степанович просил передать вам, что ждет вас в городе.
– Мне самому надо туда съездить, – сказал Захар. – А до того надо осуществить кое-что из того, что мы задумали…
Захар попросил Олю познакомить его с Тоней Фироновой – ее подругой. Он знал, что Тоня училась в гимназии, а Оля сказала о мечте бывшей гимназистки – стать сельской учительницей.
В школу, открытую в прошлые годы в крестьянской избе, ребятишки не ходили – некому было с ними заниматься. Захар решил, что Олина подруга вполне может стать учительницей в Чулзирме.
Фиронова… Откуда у пего в памяти засела эта фамилия? В 1905 году волнение охватило и здешних крестьян. Они напали на имение Киселева. Молодой русский, по фамилии Фиронов, обращаясь к собравшемуся возле церкви народу, произнес горячую речь. Двух братьев Фироновых забрали стражники. Говорили, будто обоих сослали в Сибирь. Тоня, оказывается, их младшая сестра, живет вдвоем с матерью.
Захар побеседовал с бывшей гимназисткой. Девушка показала письма от своих братьев из ссылки. Теперь пишет только старший: он работает в дальнем городе в Продовольственном комиссариате. Младший в самом начале гражданской войны погиб на фронте.
– Не думаешь ли пойти по пути братьев? – спросил Захар девушку после продолжительной беседы. – Тебе бы – вступить в коммунистическую партию. Ученые люди нам очень и очень нужны, особенно – из женщин.
– В душе хоть сейчас готова, – обрадовалась Тоня. – Только боюсь, что не смогу. Жизни еще не знаю. И Оля тоже предлагает мне вместе с нею записаться в партию. Я и ее пока отговариваю: слишком мы молоды. В городе еще можно бы, а здесь – страшновато. Авторитета не будет. А без пего мало от нас пользы.
«Разумно рассуждает, – решил Захар. – Пусть поучит ребятишек – и авторитет заработает. Сначала из мужчин создадим ячейку. Позже привлечем и женщин. А сейчас помаленьку их надо вовлекать в общественную работу».
