Текст книги "Мост"
Автор книги: Влас Иванов-Паймен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Перед тем как выехать из села, Захар Тайманов внимательно присматривался к сельчанам. И тогда он наметил предложить на пост председателя сельского Совета Шатра Микки, а председателем комитета бедноты – Ахтем-Магара. Магар, как и Микки, – человек прямой, честный. Характером малость тверже, правда, грубоват, зато грамотный. Захар немало наблюдал и за Пашкой Васьлеем, и он вроде мужик подходящий.
Эти три человека, не без помощи Захара, собрали вокруг себя довольно большой актив.
И в Заречье Захар для работы в Совете и в комитете бедноты наметил людей стоящих.
Из Кузьминовки в Чулзирму Захар наведывался редко. Однако смог организовать партийную ячейку. Из Чулзирмы в партию записались те же трое: Ахтем-Магар, Шатра Микки, Пашка Васьлей; в Заречье – четверо. И для Чулзирмы и для Заречья ячейка общая. Советы работали раздельно, в то же время комячейка объединяла коммунистов двух селений по обеим сторонам Ольховки, руководила работой Советов и комбедов.
Молодым коммунистам было нелегко: сплошные раздоры с односельчанами.
Кулаки в первое время было притихли. И то, что оба села как бы разделились, основательно спутало их планы. Однако сельские куштаны недолго бездействовали. Вскоре некоторые обстоятельства стали им на руку.
К масленице все молодые мужчины по мобилизации пошли в Красную Армию. Из Чулзирмы Пашка Васьлей, из Заречья – два коммуниста. Актив поубавился, подкулачники осмелели. Временно затаившиеся горлопаны, при подстрекательстве кулаков, стали шуметь и на сходках.
Найти повод для явного возмущения, можно оказать, помогли сами молодые коммунисты. В одном деле они допустили ошибку. Добрый и несколько мягкохарактерный Шатра Микки начал, а Ахтем-Магар с Гревцовым, не подумав как следует, продолжили. А после всем пришлось пожалеть.
На селе у каждого много родни. У бедняков немало и среди имущих. Принуждать людей, связанных с тобой кровно, не очень-то и удобно.
– Мы будем собирать налог в Заречье, а русские – в Чулзирме. Всем будет легче, – предложил Шатра Микки.
Так и поступили. Во время денежных сборов особых столкновений не было. Деньгами платили только богачи, и село это ничуть не взволновало. Волнения начались, когда приступили к вторичному сбору продразверстки.
Только с одной разверсткой рассчитались, пришла другая. Получив такую весть, коммунисты собрались в Заречье. Поскольку денежные сборы прошли спокойно, то и эту работу решили продолжить тем же способом: зареченские пусть работают среди чулзирминцев, а те – в Заречье.
Кулаки нашли повод для возмущения. Но кроме повода были и условия: приближалась черная туча с востока. И называлась она – Колчак. Но кто такой Колчак? Черт его знает. Говорили, что он уничтожает всех, кто за Советы… Ходили слухи, будто Колчак станет новым царем.
Идти-то он идет к этим краям, но дойдет он сюда? Неизвестно. Именно это заставило Фальшина еще сомневаться. Во время наступления белочехов он просчитался, действуя в одиночку. Поэтому сейчас образовал «ячейку».
Вокруг Фальшина тоже собрались люди из обоих сел. И у них провозглашена своя программа: «Советы пусть будут, но без коммунистов». Мы-де не против Советской власти, только лишь против коммун.
В волости все складывалось по-разному, однако нигде еще кулаки открыто не выступали.
Жизнь вроде бы вошла в колею. Наступало время распустить ревкомы, теперь с делами волости справляется исполком.
Число коммунистов стало быстро расти. Партийную работу перестроили, объединив коммунистов нескольких волостей, создали райком.
Решили, что райком должен быть в Ключевке, она на окраине Кузьминовской волости, в то же время – в центре для сел и деревень других волостей.
Ключевка раскинулась у большой полноводной реки, на городском тракте – и Ключевский базар привлекал немало народу из окрестных мест.
Село быстро разрасталось – лавок, лотков и больших красивых домов там невесть когда настроили больше, че:.! в Базарной Ивановке.
После роспуска волостного ревкома Захар готовился к возвращению домой. Райком было не хотел его отпускать, но он сумел упросить, приведя основательные доводы:
– Колчак приближается, – объяснил Захар. – Разумеется, как бы быстро он ни приближался, но через реки: Ольховка, Кутулук, Боровку – с бухты-барахты не сможет переправиться. Вскоре реки вскроются, начнется ледоход. Чулзирма – единственное село в волости на правом берегу Ольховки. Вешние воды надолго отрежут его от других селений. Кулаки тогда, в связи с приближением Колчака, и вовсе распояшутся. Там сейчас всего-то только два коммуниста, да и то с очень небольшим стажем. Я там буду нужнее.
И райком с Захаром согласился.
Пегая лошадь Анук крепко поработала в этом году для народного дела. С тех пор как выехал из села, Захар все время так на ней и ездил. Сегодня, видать, он оседлал ее в последний раз…
Поехать через Заречье, конечно, было бы проще. Однако перед ледоходом там уже и мост разобрали. Лед некрепкий. Через Ольховку Захар переехал по мосту близ Ключевки. А дальше погнал по гористой стороне.
…Последнее время и Захару пришлось размышлять немало. Только ему не надо было, как Мурзабаю, спорить с выдуманным Тагамом.
Путь революции, путь партии – для Захара единственно правильный путь. Он правильный, но неизведанный. Такой дорогой никто в мире не пробовал ходить. Как и Мурзабай, Захар думал о сельском хозяйстве. И его тревожили разруха, беспокойное будущее.
В Ключевке в этом году создана сельскохозяйственная коммуна. Если там коллективный труд удастся – хорошо. А вдруг ничего не получится? Крестьянина можно отпугнуть. Захар надеется на удачу. Победим вооруженного врага, так жизнь и наладится… Вот вынырнул Колчак – кто это мог предвидеть? Сам произвел себя в «верховного правителя». Вроде бы царем хочет стать. Не выйдет! Настоящего царя расстреляли, пристрелят и тебя, Колчак. Красная Армия, только еще избирающая силы, сразу не смогла остановить Колчака. Теперь остановит. Говорят, должна прибыть Чапаевская дивизия. Штаб уже в городе. Может, удастся повидать Румаша. Несколько лет как отец и сын расстались. Мальчиком был тогда Румаш. Хорошим малым…
Думы Захара невольно пошли по другому пути: на ум снова пришло родное село.
Вторая продразверстка осложнила дело. Закрома действительно остались без зерна. Крестьянин, не до конца поверивший в революцию, даже тот, кто до сих пор молчал, начнет сопротивляться. А если найдутся еще и подстрекатели? Скажет слово Мурзабай – и часть села против Советов поднимется. Мурзабай, пожалуй, так не поступит. Даже потеряв сына, он держал себя сравнительно достойно. Насчет хлеба он не станет жадничать! Для себя немного припрячет в Камышле, а остальное отдаст. Но ведь кроме него есть еще там и Хаяр Магар. Этот опаснее.
Вспомнился случай на свадьбе – шесть лет прошло… Ведь тогда Захар, перегнав Магара, всерьез его разозлил, а сам, не остановившись в Ягали, умчался в Вязовку. Хаяр Магар тогда стал его личным врагом. А сейчас не враг? Классовый враг. С тех пор так и не встречал его. В прошлые разы на собрания куштан не являлся. Не только Магар, но и другие куштаны тогда приутихли. Невесть как там теперь!
Разбудоражив душу воспоминаниями о Хаяр Магаре, теперь, чтобы малость успокоиться, Захар потихоньку затянул:
Как двенадцать косарей встанем рядом,
Да двенадцать косарей вставши рядом, —
Не украсим ли наш луг мы нарядом.
Много свадебных песен знал Захар. Но когда пел на свадьбах, то ли от того, что был во хмелю, или уж настолько знал их назубок, в значение слов он не вдумывался. Сейчас запел, стараясь вникнуть…
В крестьянском деле – как в любом – кроме тяжелого труда, есть еще и своя красота! В песнях об этом поется мимоходом, но верно, правдиво.
Перед глазами возникло двенадцать крепких мужиков. Они идут в ряд по цветущему лугу, и широко, разом, в едином размахе сверкают косы. Несравненна красота луга, удивительна прелесть работы!
Чего только не поется в песнях за свадебным столом. И в каждой – восхваляется труд, народное умение.
И Захар замурлыкал под нос:
Вишневый ствол крепок, ай, говорят,
Говорят, и дуги из него гнут.
Хоть дуга и получится, ай, плохая,
Все равно: вишневая! – говорят.
Бедными нас люди, ай, называют,
Бедными нас люди называют,
Хоть нас и бедными называют,
Но богачи за родню почитают.
Но и песней не смог Захар развеять своего беспокойства. Она только растревожила.
Иногда на селе трудно разобраться в расстановке сил. Бедняк и богач в одном селе переплелись родственными узами и нитями обычаев. Если захочет, скажем, Фальшин или Хаяр Магар…
Мерно шагавшего коня Захар вдруг подхлестнул и погнал рысью.
Гони, Захар, коня, гони! Так гони, как на свадьбе, когда хотел обскакать Хаяр Магара… В Чулзирме сейчас той справляют, постарайся поспеть на пего. Ты теперь уже не боишься богатого тойбуся, даже если погибнуть на кровавой свадьбе доведется – не струсишь, скрываться не станешь…
Неспокоен и сын Захара – Тарас. Пока его отец спешил в село, он, встревоженный тем, что узнал, помчался на лыжах в другой конец Чулзирмы.
…Тарас шел вечером в здание школы, чтобы, как всегда, открыть двери своей библиотеки.
Услышав ропот толпы возле Совета, решил сбегать посмотреть. Отдельные возгласы были слышны издалека.
Тарас уловил:
– Русских связали… «Камунов» посадили под замок… Шатра Микки прибили насмерть…
Тарас подошел поближе, чтобы понять, о чем шумит народ.
– А что, как из Заречья придут русские?!
– Не придут! Побоятся, лед ненадежный.
– Не дадут им перейти. У моста выставлена охрана.
О кулацких бунтах Тарас уже знал и от Оли и от отца. Мальчонка быстро сообразил, что ему сейчас следует предпринять. Добежал до дому и, взяв лыжи, метнулся в направлении Чук-кукри. Там охраны нет, а если бежать на лыжах – лед Ольховки выдержит.
Прошлогодняя летняя дорога Румаша послужила Тарасу зимой.
5Вечерело. Русские, ходившие по Чулзирме, собирая излишки хлеба, закончили работу в Малдыгасе. Они уже возвращались к себе в Заречье, как на улицу с колом в руках выбежал дед Васьлей – и завопил не своим голосом:
– Ловите зареченских, бейте! Хлеб, что там должны сдавать, у нас отбирают! Карау-ул!..
Будто только этого и ждали; шесть парней окружили жителей Заречья. Кто-то послал людей по дворам – созывать народ.
Шатра Микки, только что вернувшийся домой, еще не слышал, что происходит в Малдыгасе. Микки разулся и грел ноги у печки.
Вбежал запыхавшийся Магар.
– Ты, что ли, велел созвать сходку? – спросил он.
– Не велел, Макар Петрович. Ты сам поговаривал, что надо бы собрать бедняков.
В это время расстроенная Пазюк что-то начала выкрикивать. Мужчины едва поняли. В Малдыгасе, оказывается, народ расшумелся против Советов.
– Пойдем быстрее! – махнул рукой Магар. – Я еще в Заречье чувствовал, что сегодня что-то должно произойти. Тебе, чтобы понапрасну пока не беспокоить, не сказал.
Микки быстро обулся, надел полушубок.
Жена заверещала еще громче:
– Не ходи, останься. Убьют тебя там. Весь народ взбесился, кричат, что со всеми расправятся!
– Эй, дурочка, – Микки похлопал жену по спине. – Захотят убить, так и сюда придут. Нет, Советскую власть они не смогут уничтожить…
Перед зданием Совета гудели сельчане. В доме зажгли огонь, туда набился народ. Как только Магар и Микки попали в полосу света, кто-то закричал во все горло:
– Вот еще камуны, ловите их!..
Магара оттащили от Шатра Микки. Два мужика схватили председателя Совета и поволокли в освещенный дом. Кто-то стоявший по пути, может, не узнав, а скорее всего нарочно так стукнул Микки, что он потерял сознание.
В помещении Совета командовал Смоляков: распоясался в надежде на приход Колчака – временную свою вкрадчивость и сладкоречивость сменил грубой руганью. Однако главным заправилой был не он.
Хаяр Магар, зная, что его народ не жалует, засел в запечном закутье. Вперед не выходит, вместо себя выступать других науськивает. Горлопапов много!
Кроме деда Васьлея, разоряются Пузара-Магар, Шакмак, Тимерсь Якку, Мирской Тимук, Шырчик-Прагань…
Чтобы сборище выглядело законным, куштаны хотели Шатра Микки заставить объявить собрание открытым. Но не вышло – Микки лежал без памяти. Хаяр Магар попросил сесть за стол побывавшего председателем Чахруна…
Смоляков, перестав браниться, торжественно провозгласил:
– Мы не против Советской власти! Но хлеба больше не дадим!
Послышались отдельные выкрики:
– Не дадим, не дадим!
– Не станем платить за сухореченских!
– У нас нет хлеба, – продолжал разглагольствовать Смоляков. – И богачей у нас нет. Все крестьяне – все одинаковы. Неправильно взыскали с нас деньги. Мы не против Советов, в селе пускай остаются, но сегодня изберем других людей. Нам камуны не нужны. Пусть они убираются из села и живут камуной. Не задерживаем!
– Не задерживаем, пускай уходят!
– Нам они ни к чему!
– Прогнать их из Чулзирмы!
– Чего там выбирать Совет! – крикнул подогретый Хаяр Магаром дед Васьлей. – Назначить Смолякова старостой. И дело с концом. Через педелю все равно сюда Колчак придет…
– Не придет Колчак! – донесся от двери твердый и решительный голос. – Чапаев придет!
К столу протиснулся Захар Тайманов. Иные не заметили, как он вошел, другие не узнали. Зачинщики бунта вдруг растерялись.
– По какому поводу шумите, хотел бы я звать?! – стукнул Захар ладонью по столу. – Свадьбу справляете? Кто здесь мынкерю? [39]39
Мынкерю – старший дружка.
[Закрыть]Кезенькерю [40]40
Кезенкерю – младший дружка.
[Закрыть]уж наверняка ты, Василий Карпыч, – сказал Захар, тыкая пальцем в сторону деда Васьлея, подпиравшего стену.
Внезапно наступившую после первых слов Захара тишину взорвали смешки. Сельчане, услыхав, что Захар назвал долговязого деда Васьлея дружкой на свадьбе, развеселились.
Захар толком не знал, что до него тут происходило. И все же, немного постояв у двери и понаблюдав, понял: крикунов не больше пяти-шести человек. Да и те выступать открыто побаиваются. Захар постарался разрядить общее напряжение шуткой, вызвав смех вместо злости.
– Кто же подстрекает вас против коммунистов? – строгим голосом спросил Захар и осмотрелся. – Ты, Василий Карпыч, не свои слова говоришь. Тебе Колчак не нужен. Рылом ты на него маленько смахиваешь. – В толпе захохотали. – А вот тебе, Смоляков, чтобы народ дурачить, без Колчака не обойтись! – Многие из собравшихся смеялись, оглядываясь на ошарашенного Смолякова, – Однако на этой свадьбе не ты, Смоляков, тойбусь! – Захар помолчал и вдруг заговорил – страстно и напористо: – Товарищи односельчане! Кулаки обманывают и подстрекают вас!
Прятавшийся за печкой Хаяр Магар поднялся на ноги. Ему шепнули: Захар прибыл один. Куштан почуял, что Захар, насмешив народ, несколько остудил горячие головы. И еще хитрец понимал: растерявшиеся его помощники ждут, как он себя поведет.
– Это – главарь камунов! – диким голосом завопил Магар, – Не слушайте его! Явился в село и все дела перебуробил! Это он расхаял избранный нами Совет и поставил своих дружков…
– A-а, вот и выскочил тойбусь! – Захар широко раскинул руки. – Вот кто вас подстрекает, товарищи! Под дудку куштана – богача пляшете! – Перебив Магара, Захар стремился сохранить спокойствие. Но сам не заметил, как заиграла в нем кровь бабы Круни. – Кого вы слушаете? – крикнул он так, что зазвенели стекла. – Недаром этого кулака зовут Магаром! Никому никогда добра он не сделал! Это волк!
Хаяр Магар чуть пониже деда Васьлея, но, как и тот, едва не достает головой потолка. Поседевшие волосы и короткая, совсем серая борода действительно смахивают на волчий мех, огромные клыки во рту дополняли сходство со свирепым животным.
Захар не успел договорить, как Хаяр Магар, словно настоящий полк, прыгнул к столу.
– Ловите главаря камунов, чего рты разинули! – не скрываясь, приказал он Мирскому Тимуку и деду Васьлею.
Захар словно ждал этого. Чтобы никто не мог подойти сзади, прислонился спиной к столу, положив руку на спинку стула.
Мирской Тимук и дед Васьлей, послушные команде Хаяр Магара, бросились на Захара. В это же мгновение Захар левой рукой швырнул стул в деда Васьлея, правой рукой оттолкнул Тимука.
Захар легко вскочил на стол и выхватил наган.
– Застрелю! – угрожающе крикнул он. Он решил, не стреляя, выскочить в окно.
Вдруг на улице, совсем близко от Совета, и вправду грянул выстрел. Все застыли на местах, только Хаяр Магар рванулся к выходу. Захар и сам опешил.
В дверях, словно гром, загремел зычный бас:
– Не шевелиться! Всем оставаться на месте. Вы окружены отрядом.
Расталкивая народ, к столу не спеша подошел высокий и плотный человек. На нем ладно сидела видавшая виды шинель. Черпая папаха с красным верхом, сдвинутая на затылок, чудом держалась на голове.
– Карательный отряд явился, – проскрипел кто-то.
– Прошу раз и навсегда запомнить, – военный быстро посмотрел на говорившего, – у Советской власти не заведено для народа карательных отрядов, но врагов революции и Советской власти всегда будем карать сурово…
Голос сразу же показался Захару знакомым, но человека, появившегося в такую нужную минуту, он узнал не сразу.
Захар спрыгнул со стола и, стараясь не выдать радостного волнения, спокойно проговорил:
– Здравствуйте, товарищ Радаев.
Когда Радаев пригрозил врагам: «Вы окружены», вокруг дома никого не было. После выстрела весь народ, толпившийся на улице, бросился врассыпную. Лишь минут через десять подбежали пятеро с винтовками. К их появлению по приказу Радаева зачинщиков бунта чулзирминцы сами успели запереть в подвал.
Застрельщиков – Хаяр Магара, Пуян-Танюша, Смолякова, деда Васьлея, Мирского Тимука – отправили в Ключевку. Теперь и Кузьминовский волостной центр перебрался туда же.
В Ключевке сначала посмеивались.
– Буря в стакане воды!
Но когда по этому поводу собрался райком, поняли, что положение не такое уж простое.
Приближался Колчак, и в каждой волости вновь были образованы ревкомы. Когда обсуждался вопрос о Кузьминовском ревкоме, решили: Тайманов пусть пока останется в Каменке, а Кузьминовский ревком должен будет возглавить Радаев.
Решать судьбу бунтовщиков поручили ревкому.
Ревкому пришлось основательно все продумать. Расстрелять кулаков явного повода не было: бунтовщики покричали, но ни на чью жизнь не покушались. И против Советской власти не агитировали. Все как один отнекивались, заявляя, что Шатра Микки никто избивать не собирался. Его потащили – это правда, – хотели, чтобы он вел собрание. Получалось, что он сам ударился виском о дверной косяк. Поди и установи теперь! У ревкома такие дела решались просто. Или расстрел, или свобода. Проводить следствие, сажать в тюрьму не было времени. Ревком принял «грозное» решение – расстрелять условно. В приговоре записали так:
«Если указанные лица в течение трех лет вновь будут подстрекать народ против Советской власти или коммунистов, то они без суда и следствия подлежат расстрелу тут же на месте. В чьих руках будет текст этого приговора, тот и приведет его в исполнение».
В документе были перечислены четыре фамилии, пи дед Васьлей, ни Мирской Тимук там не упоминались. А кто же был четвертым?
Настоящий тойбусь «свадьбы» Фальшив тут отвертеться не смог. Мирской Тимук и Смоляков показали, что подстрекателем к бунту и скрытым руководителем был он, Фальшин. И его доставили в Ключевку, подержали два для под арестом. Перед тем как выпустить на волю бунтовщиков, прочли приговор. Дед Васьлей, услышав, что его даже не упомянули, почему-то всплакнул.
Фальшин разволновался:
– Меня пи за что сюда приплели, Павла Мурзабая не записали. А я ставлю вас в известность, что он подучал пас и всегда повторяет: «За убийство сына я коммунистов ненавижу».
Дед Васьлей вдруг пришел в ярость:
– Врешь, сволочь, – выкрикнул он.
– Лишнего говоришь, Карп Макарыч, – не выдержал и Смоляков. – Если бы руководил нами Мурзабай, так по-дурацки не вели бы дело, – добавил он двусмысленно.
«Ну эти больше бунтовать наверняка но станут, договоренности им во второй раз не достичь», – решил Радаев.
6Самана и погода в этом году словно поспорили: кто – кого.
Совсем недавно покрытые снегом горы почернели, зазеленели. Зашумели и загудели безмолвные зимой и летом овраги.
Разлилась Ольховка, вгрызаясь в обрывистый правый берег, вода поднималась все выше. Ударилась о железную заднюю калитку Смолякова, залила не огороженный забором двор Кирилэ.
Можно подумать, что никогда здесь не было лугов Симека, озер Юплэ, болот Киремета. От леса до гор, от Чулзирмы до Сухоречки бушевало весеннее половодье.
А село вдруг притихло, будто смирившись перед буйством природы. Жизнь его ушла куда-то вглубь.
Как полая вода, разливаясь вширь, наступали армии Колчака. Говорили, что вчера они были еще в пятидесяти верстах, сегодня как будто – уже совсем рядом.
В селе никто никак себя не проявляет. Одни, как видно, помнят о хранящемся в кармане Захара приговоре, другие не забыли о мятежном собрании.
Захар, с тех пор как разлившаяся река прервала всякую связь с Ключевкой, на глаза не появлялся: возможно, снова, как при белочехах, придется уйти в подполье…
Пасха в том году пришлась как раз на посевную страду. Началась страстная неделя. Прежде та неделя людей не пугала, страданьем она обернулась лишь для сына божьего. А в этом году она, пожалуй, окажется страшной и для сыновей человеческих.
В Чулзирме уже не говорили: «Колчак наступает». А слышалось тут и там – «Колчак пришел». Колчаковских солдат видели будто бы в соседнем селе, всего-то в семи верстах.
Сегодня «колчаки» вступили в Чулзирму…
Утром с горы в село спустились всадники, не менее двадцати… Прибывших с севера разведчиков богачи приняли за «колчаков». Те согласно закивали головами: да, мол, мы колчаки и есть.
Захар Тайманов на всякий случай коммунистов переправил лодкой в Заречье.
Сам он все-таки и допустить не мог, что ворвались в Чулзирму войска Колчака – верил в силу дивизии Чапаева. Однако, увидев всадников, наказал Тарасу, чтобы тот, бегая с деревенскими ребятишками, наблюдал за селом.
Приговор ревкома, оказалось, не образумил Хаяр Магара, деда Васьлея и им подобных…
Беседуя с «колчаками», Хаяр Магар пел лазаря насчет контрибуции.
– Советская власть ограбила нас, оставила без хлеба, без денег, меня вынудила уплатить десять тысяч рублей, – жаловался куштан.
Командир «колчаков» слушал с виду участливо, даже сказал что-то вроде того: в соседнем селе Колчак вернул богачам деньги.
Хаяр Магар, уверяя, что он говорит от имени всего села, умолял командира «колчаков» возвратить «бедным крестьянам» заработанные тяжелым трудом деньги.
Командир согласился:
– Напишите бумагу, что-де Советскую власть не принимаем. Колчака ждем как царя, – предложил он. – Соберите подписи. И все, кто подпишет, пусть следуют за нами. Сегодня же до вечера получите деньги…
Как бы там ни было, по после беседы с «колчаками» действительно была составлена, а кое-кем и подписана такая бумага.
Куштаны начали снаряжаться к Колчаку за деньгами.
Всадники с гиканьем носились по селу…
Пьяный дед Васьлей похвалился: «Я – Колчак». Один из «колчаков», услышав это, хотел нагайкой привести старика в чувство. Не помогло. Подгулявший старик кричал: «Я – Колчак!», наверное, вспомнил шутливые слова Захара о том, что смахивает на Колчака.
Тарас побежал к отцу с сообщением. Выслушав сына, Захар определил:
– Наши балуются.
Девять человек, оседлав своих копей, вместе с «колчаками» ускакали за Лысую гору.
Говорили, Мурзабай наблюдал в окно, как его односельчане отправились за деньгами к Колчаку. И будто бы, упав на пол, катался Мурзабай со смеху, когда среди них увидел и своего молчаливого работника – Мирского Тимука.
Более опытный, чем его собратья, Смоляков взыскивать деньги с Колчака не поехал. Ходили слухи, что даже спрятался от «колчаков».
Эта загадочная, печальная для одних и долго веселившая других история скоро разъяснилась.
Наивные и жадные куштаны, возможно еще не перевалив за гору, почуяли подвох. Но обратно они не вернулись ни на следующий день, ни спустя педелю, пи через месяц…
В тот же день, попозже, со стороны села Тоцкого появились в Чулзирме еще два всадника. Один, показывая в сторону горы, хохотал так, что едва не вывалился из седла. Другой лишь кривил в улыбке губы:
– Твоих это рук, Лапша! Ты, видать, подговорил моих ребят, ты небось подучил…
– Нет, не я, товарищ командир! – помирал от смеха первый, – Я только велел спять красные звезды с фуражек. А уводить кулаков к Кутякову я ребят на подучал. Сами небось додумались. Это – не иначе – дело Белякова.
– Ничего еще, если на Кутякова попадут. А то сегодня Чапаева ждали. Тебе, Лапша, достанется.
– От Чапая не достанется. За военную хитрость? За находчивость? Это же разоблачение контрреволюции. Чапай меня орденом наградит!
– Вы с Чапаевым, может, и близкие друзья, я этого не замечал. А вот если вместе с ним и комиссар приедет, товарищ Фурманов… Что будешь делать?
– Не боюсь я, товарищ командир. Надеюсь на то, что ты меня выручишь.
Командир, ужо не слушая, пришпорил коня. И оба всадника направились прямо к дому Кирилэ.
В Заречье вешняя вода не обошла и знакомый нам переулок. Двор Чугуновых залило – мать Илюши временно переселилась к Радаевым. Вода добралась до ворот Олиного дома и, будто в раздумье, остановилась. Мать Оли, захватив необходимые вещи, с детьми ночевала у родных – подальше от реки. Дома Оля осталась одна.
Оля не могла попять, почему сегодня с утра ее сердце переполняла радость. Может, девушка предчувствовала счастье, а скорее всего, ее веселило бурное половодье.
Она поглядывала в сторону Чук-кукри: тропка Румаша скрылась под водой. Лыжный след Тараса давно растаял. Все пути, связывающие с Чулзирмой, перерезаны. Оля еще не знала, что весенняя дорога для любящего сердца – самая короткая, не видела, что к пей приближается ее счастье.
Не в сторону Чук-кукри и Телячьего Табора, а немного левее смотри ты, Оля! Вон, видишь, по широкой, как море, весенней реке Ольховке плывет какое-то сучковатое бревно. Нет, это совсем не бревно. И плывет не по течению, а поперек – прямо к твоим воротам. Да ведь это лодка, и на ней люди.
Только теперь Оля увидела лодку и подбежала к воде.
А что дальше было, Оля толком не помнила. Но навсегда западет в сердце яркий и теплый весенний день, завершивший два долгих года ожидания…
Оля готова броситься в воду и поплыть навстречу лодке.
Один, который поменьше, – Тарас. И другого узнала Оля. Это Филька! Кто третий? Спирьки уже нет… И не Илюша… Оля боится, что обозналась. Вот он, третий, поднялся на ноги, размахивает фуражкой. Что-то кричит, но слов разобрать невозможно.
Филька, перестав грести, тоже вскочил, подкинул фуражку кверху, но поймать не сумел – упала в воду.
Все трое, хохоча, как малые дети, принялись ловить в воде фуражку.
Оля всхлипнула и сразу засмеялась. Горюет она или радуется? Губы смеются. А из глаз бегут крупные слезы.
…Издали Оля узнала Румаша, а вблизи – нет. Вдруг стала на миг какой-то отчужденной. Ведь два года прошло. Для молодой любви два года тянутся как век, а иногда время и совсем остановится!
Оля жила ожиданием встречи с любимым, и ей чудилось, что это длятся дни, незабываемые дни давно прошедшего семика. И Румаш, постоянно живший в ее сердце, нисколько не изменился. Но времени протекло много. Вблизи Оля даже не поверила, что это Румаш. Совсем другой человек: выше ростом, шире в плечах, над губой чернеет полоска усов. И одет совсем по-другому.
Нет, нет, лицом он ничуть не изменился. Вот он чуть скривил, как всегда, в улыбке губы.
– Оля, Ульга! – сказал он и обнял девушку…
Пока лодка приближалась к Олиным воротам, у залитого водой переулка собралась толпа. Оля не стала смотреть на то, что скажут люди, сама обняла парня и сама, закрыв глаза, поцеловала его.
Румаш и Оля вошли в дом. Закрылись окна, задернулись занавески.
Тарас, хотя и мал еще, понял – заходить за старшим братом в дом не надо.
Филька остальных повел по бежавшей мимо двора сухой тропе, развлекая присказками и прибаутками.
– Что это на груди у твоего товарища? И не крест и не медаль, – спросили его парни.
– Орден! Орден Красного Знамени, – ответил Филька, – Такого ордена больше ни у кого нет.
Филька, и сам толком не знавший, за что Румашу дали орден, тут же, как Шатра Микки, начал сочинять сказку. Но его выдумкам помешали подоспевшие женщины. Увидев мать Спирьки, Филька смолк. Заметив издали свою, вырвавшись из толпы, побежал матери навстречу.
Филька не мог жить на свете без друга. Ему нужна была опора – крепкий, надежный товарищ. В детстве такой опорой ему служил Илюша. Потом он стал тенью Спирьки. Потеряв Спирьку, Филька не находил себе места.
Когда бригаду Кутякова перебросили на Уральский фронт, Румаш разыскал односельчан, добился перевода Фильки в свой отряд. И парень ожил снова.
Дивизию Чапаева перевели на Восточный фронт, послали против Колчака, а Румаш и Филька остались в другой дивизии, на Уральском фронте, оборонять город Уральск.
…Талые воды прибывают быстро. Но и убывают еще быстрее. Разлившееся, как половодье, счастье Оли, длилось недолго…
В Заречье Румаш провел лишь одну ночь. Олиной матери керю [41]41
Керю – зять.
[Закрыть]пришелся по душе. Румаш при первой встрече объявил ей:
– Я муж Оли…
Но страстная неделя еще не прошла – свадьбу в те дни справлять было не принято. А без свадьбы жить как муж с женой неудобно перед народом. Это высказала Румашу теща.
По старинным обычаям чувашский мукун [42]42
Мукун – пасха.
[Закрыть], – тут вдруг сообразил Румаш, – начинается в страстную среду.
– Если у вас в Сухоречье на страстной неделе нельзя играть свадьбу, сыграем ее в Чулзирме. Венчаться мы не будем. Отец мой с мачехой еще при царе обошлись без венчанья. А мы – в советское время – и подавно.
Через Ольховку Румаш решил перебраться с Тарасом. Фильку и Олю попросил переправиться на тот берег завтра.
В четверг до рассвета Румаш умчался в село Тоцкое, где стоял полк. Румашу разрешили отпуск еще на пять дней. Возможно, возвратиться в Тоцкое не придется, не исключалась возможность, что через день-два полк переведут в Чулзирму.
Свадьбу Румаша и Оли играли в пятницу.
Фильку Румаш назначил кезень-керю и заставил плясать первым.
Шатра Микки играл на волынке. Самогона на «камун-свадьбе» не полагалось. Лизук у Кирилэ разжилась пивом. От пива не отказался даже Захар.
Всех удивил Филька: на дне лодки привез он сома, длиной с Тараса. Не столько сом, сколько рассказ Фильки всех потряс.
– Дома в сенях, без единой снасти словил, – похвалился он.
Люди не поверили: ну, дескать, парень шутит.
Румаш посмеялся:
– Ты, Лапша, загибай, да так, чтобы хоть немного было правдоподобно…
К субботнему вечеру в село вошел полк имени Степана Разина.
Узнав, что командир эскадрона женился, красноармейцы вновь затеяли свадьбу.
Затянув песню о Степане Разине, заставили Фильку после слов «Эй ты, Филька, черт, пляши!» – плясать.
