Текст книги "Мост"
Автор книги: Влас Иванов-Паймен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)
Отказ Мурзабая от участия в грабеже не смутил истинных защитников: Хаяра Магара и Смолякова.
– Даже сподручнее, что Мирской Тимук сам по себе, – потирал руки Смоляков. – Большевик и матрос – с нами. Они же – беднота, а значит, и главари. Не хватало нам рабочего, вот им и будет мурзабаевский батрак. Все к лучшему, Макар Данилыч.
– А все же сумлеваюсь, – не вполне поддержал его Магар. – Любить Мурзабая не люблю, а уважаю. Башковитый человек. Неспроста он отказывается.
– Был башковитый при царе, а теперь потерял царя в голове. Пьет много, вот и фордыбачится. Шут с ним. Нас он не выдаст. Лишь бы Вись-Ягур не пошел на попятный.
– Не пойдет. Я его атаманом зову. Нравится ему.
– А не взбрыкнет он, когда узнает, что мы на трех подводах, а у него только одна? Он за уравниловку!
– Никуда не денется! А причину найти – твоя забота…
По совету Хаяра Магара будущие налетчики вели себя тихо: в Чулзирме умолкли всякие разговоры о сходке у Вись-Ягура. Простоватому Ягуру было невдомек, что он становился главарем шайки грабителей. Подлинным предводителем был Хаяров, по вдохновителем стал изворотливый лавочник. Он-то привлек и мурзабаевского батрака, и проходимца Кирюка, ставшего обитателем Чулзирмы. Кидери как в воду глядела: женила на себе «анархиста»-кра-савца Падали.
Все было готово, мешала только погода, дороги вдруг сковал мороз. Хотели было дождаться санного пути, но богачи, воспринявшие перемену власти как временное безвластие, торопили. Да и разведчик Тимук донес: управляющий со всей семьей укатил в город, имение сторожил один Ахмет, с которым Тимук был знаком. Магар научил всех смазать погуще тележные колеса. Решено было по совету Магара тронуться ночью после первых петухов, выезжать в сторону гумна и собраться на выгоне. Когда заговорщики расходились, Вись-Ягур нахмурился и грозно предупредил:
– Помните: чтоб все по уговору!
Разведка Семена не дремала: Яхруш и Хведюк заметили, что их поднадзорные старательно смазывали колеса телег. Семен распорядился следить за выездом и послал Тражука верхом в Кузьминовку: прошел слух – Радаев недавно объявился в волостном селе.
Грабители съехались на выгоне, и вдруг Вись-Ягур понял, что богатеи его надули. Магар, Смоляков и Танюш пригнали по три подводы да захватили с собой по работнику. А уговор был: добро делить поровну, сделать по три ездки на одной лошади, без помощников.
– Ах вы сволочи, куштаны, мироеды, кровопивцы! – завопил Вись-Ягур, – Я вам покажу, как бедноту обманывать, – бесновался он, натягивая вожжи. – Да я все село подыму! Мы вас, ненасытных хапуг, самих распотрошим. Не на таковского напали!..
Но и сам он напал не на таковских. С двух сторон навалились на него Магар и Тимук. Смоляков, забежав спереди, повис на вожжах. «Атаман», брошенный спиной на телегу, барахтался под двумя телами, хрипел и брызгал слюной. Смоляков, обдумавший все заранее, выждал минуту и накричал на своих дружков.
– Ах, какой ты горячий, Егорыч! – ласково заговорил оп с Вись-Ягуром. – Ну прямо пороховая бочка. Моя вина – не успел предупредить. Нынче вечером человек приехал из города: оттуда команду гонят охранять имение. О трех ездках и думать нечего, дай бог с одной управиться. Вот я и посоветовал выехать сразу на трех. А у тебя все едино только одно тягло. А насчет дележа не сумлевайся. Все будет по-божески.
Хаяр Магар, все еще не отпуская Егора, вторил Смолякову:
– Ты уж не серчай, что тебя прижали. Дело-то серьезное. И в кого ты такой бешеный? Сразу уж – и село подыму, и распотрошим. Правду сказал Емелька-лавочник: все поровну. Тебя-то, главаря нашего, и вовсе не обидим.
– Ладно, кровопивцы, коли так, – внезапно согласился Вись-Ягур, по тут же рыкнул на Тимука: – Да отпусти ты меня, черт, мирской баран. Ты-то почему на одной подводе? Лошадей хозяин пожалел?
– Мурзабай дал только свою лошадь, – предупредил ответ недогадливого Тимука Смоляков, – а с Семеном не велел связываться…
Вись-Ягур удовлетворился объяснением.
– Пустите, поеду первым, – вызвался он, – чтоб никому не сумлеваться.
Телеги загромыхали по замерзшим кочкам.
Сторож имения Ахмет встретил грабителей гостеприимно:
– Якши, чуваш, маттур, – распинался старый знакомый Тимука. – Молодца, вперед башкурт поспел. Грабить пришел – давай ломай! Клюся не дам. Моя запрягал лошадка, башкурт ехал. Живи там. Клюся не дам, сам бежал как зайца. Якши, чуваш?
– Хорошо, знаком, – похлопал Смоляков Ахмета по плечу. – Давай ходу. Мы тебя не тронем, убегай к башкирам! Никого, мол, в лицо не видал, темно было. Якши?
– Якши, якши, – кивал головой сторож. – Давай, давай, ламай. Моя потом бежать успел. На, бери хванар…
Вись-Ягур, взяв фонарь, обходился без «клюся», где ногой, где руками взламывал двери, распоряжался:
– Быстрей, братцы! Выбирай, что по душе, шевелись!
Спутники его в команде не нуждались: Вись-Ягур светил фонарем, остальные – кроме Летчика-Кирюка – с «летучими мышами», что прихватили заблаговременно. Моряк в темноте подогнал телегу к видному даже в осенней тьме подъезду и грузил на нее мебель. Мирской Тимук предвидел, что куштаны не поделятся «по-божески». Он с разрешения Ахмета вывел из конюшни лошадь Киселевых и заложил в киселевскую таратайку.
Вись-Ягур, нагрузив телегу, выехал из ворот имения первым. Запряженную таратайку Тимука заметил Хаяр Магар. Он привязал к задку своей телеги двух коней. Пуян-Танюш нашел конюшню пустой: выездного коня успел захватить Ахмет. Танюш стал канючить у Магара одного из жеребцов. Магар так рявкнул, что не по-куштански смирный богач отступился и привязал к телеге сеялку: грузить не надо, сама будет катиться.
Летчик вернулся в село вторым. Тимук от него почти не отстал: сидя на таратайке, он правил сытым помещичьим конем. Лошаденка его шла следом. При въезде в село Тимук привязал ее к задку таратайки: еще свернет по привычке к мурзабаевскому двору.
Смоляков схитрил: пересек Каменку у Верблюд-горы и въехал в село со стороны Кузьминовки: еду, мол, с товаром. Магар никак не мог справиться с норовистыми помещичьими конями, не желавшими следовать за крестьянской телегой. Сеялка Танюша тоже оказалась с норовом: она то отвязывалась, то застревала в колдобинах, то упиралась в кочки. Магар решил свалить чужое добро на гумне, забросать соломой. Коней на первый случай упрятал в овине, чтобы потом перегнать к сватьям в Ягаль. Пуян-Танюш тоже свернул на гумно. Но все ухищрения ночных воров оказались напрасными. Как только начало светать, во двор Вись-Ягура заявились какие-то незнакомые люди. Ягур рванулся было к ружью, но один из нежданных гостей спокойно удержал его:
– Не падо, Егор Егорыч, Во-первых, здравствуй. Не узнаешь меня? Я – Радаев. Вместе уходили на фронт. Пришел к тебе в гости, а ты хватаешься за оружие.
– Врешь, Радайкин! – недоверчиво зарычал Ягур, поднимая винтовку. – В гости с целой бандой не ходят. Марш отсюда, а то пристрелю, как собак!
Илюша и Спирька бросились было на Ягура, но Радаев цыкнул:
– Брысь, мальчишки! А ты, Егорыч, не балуй с ружьем. На кулаков его надо подымать, а не на бедноту.
Неожиданно на крыльцо выбежала жена Ягура. Она что-то сердито шепнула мужу, улыбнулась пришельцам и сказала на чистом русском языке:
– Милости просим, проходите, гостями будете.
Радаев вошел в избу.
– Эту банду, как ты окрестил ребят, я приставил к двору Смолякова, а они увязались за мной! – объяснил он смущенному хозяину.
Жена Ягура хлопотала у печки.
– Эх, Егор, Егор! – говорил русский. – Бедняк, фронтовик, называешь себя большевиком, а сам стал ширмой для кулаков.
– Не учи меня, учи свою бабу, – огрызнулся хозяин. – Какое твое дело до чувашей! Помещика, что ль, пожалел. Эсер ты аль кадет!
– Монархист я, Егор Егорыч, – пошутил русский. – Есть, значит, дело… Ревком я, если хочешь знать, большевистский ревком. Вместе будем создавать Советскую власть, народную власть. И добро, которое вы у помещика вывезли, теперь народное.
Вись-Ягур слушал рассеянно, поглядывал в окошко: что-то долго не видно подвод Смолякова и Танюша. Не надули бы богатеи.
А Радаев будто читал его мысли, подливал масла в огонь:
– Прост ты очень, Егорыч. Обманули тебя кулаки. Именем твоим воспользовались. А мы ведь в Совет тебя хотели выдвинуть, от бедноты, от фронтовиков. Думали, и вправду за большевиков стоишь. А ты анархист, оказывается, а не большевик…
– А иди ты к едреной матери! – рявкнул Ягур. – Без вас, русских, обойдемся! Теперь свобода! Не суйте к нам носа. Создавай Совет на своей стороне. Мне некогда с тобой лясы точить!..
Ягур наступал грудью на русского гостя и опешил от удара алдаром [22]22
Алдар – большая ложка, половник.
[Закрыть]по лбу.
– Не дери глотку, дурак! – выкрикнула жена Ягура. – Говорила, не связывайся с куштанами, – зачастила она. – Слушайся умного человека. И не в то окошко поглядываешь, ухмах. Лавочник давно заехал к себе через задние ворота, на гумне разгрузился, а Танюш пешком прошел задами. Садись лучше за стол рядком да поговори ладком.
Получив алдаром по лбу, Вись-Ягур присмирел. Никого он не боялся, но маленькой своей жены, «этой ягальской бабы», остерегался.
– Видишь, Егор Егорыч, – смеялся Радаев, – не все чуваши против русских даже в твоем доме. А что, если соберем сходку?
– Баба, она хуже мужика, – бормотал Ягур, садясь за стол. – Особливо если тебе попала вместо чувашки вот такая ягальская майра.
«Майра», весело и свободно балагуря по-русски, угощала русского гостя, а Ягур, насупившись, молчал. Не столько половник угомонил его, сколько слова жены. «Так и есть. Обманули куштаны. Ну, держитесь теперь!»
– Ладно, Радайкин, – сказал он, стукнув кулаком себя в грудь. – Собирай сходку, только уговор: не позорь меня перед народом. Сам скажу, все скажу, что надо…
…Сходку собрали в Малдыгасе, в просторном саманном пятистеннике, где по вечерам слушали сказки Шатра Микки.
Всему дивились чулзирминцы: и тому, что русский из Заречья пришел к ним проводить сходку, и тому, что нет тут ни одного куштана, а особенно тому, что невзрачный мужичонка, сказочник Шатра Микки называется товарищем председателя Симуна Мурзабая. Сказок он нынче не сказывает, молчит как рыба и краснеет как рак. По то, что он сидит за столом в красном углу и Радаев его величает Никифором Иванычем да товарищем Романовым, – разве это не сказка?
А русского зовут еще и ревкомом. Он нынче тут главный.
– Ушла в прошлое власть помещиков и капиталистов, генералов и жандармов, купцов и чиновников, – говорит он. – Власть теперь Советская, народная, трудовая. И в городе и в деревне. И земля отдана крестьянам. Войны не будет. Такие декреты подписал товарищ Ленин…
Не все понятно, что говорил Радаев. Но Симун Мурзабай все объяснил, пересказал его речь по-чувашски.
И еще удивительно, что Вись-Ягур нынче выглядит именинником. Оделся как на той, тоже сидит за столом, смотрит гордо. Но самое удивительное – его слова.
– Товарищи! – громко по-чувашски сказал Ягур. – Бедняки и середняки! Товарищ Радайкин рассказал нам, что власть теперь Советская. Наша власть! – он стукнул кулаком по столу, но сразу под недоумевающим взглядом русского заговорил потише: – Наша, говорю, власть, рабоче-крестьянская, батрацко-бедняцкая, солдатская. Вот я и говорю, наши богачи-куштаны задумали разграбить помещичье имение, а добро теперь народное. Выехали они – каждый на трех подводах, а я, как фронтовик, поехал на одной. Надо было выявить кулацкое нутро. И захотели они обмануть Советскую власть, то есть меня. Без моего согласия захватили они движимое имущество: трех лошадей и сеялку. И все попрятали. Но нас не проведешь: мы к каждому приставили разведчиков и учетчиков. Все учтем, потому как оно теперича народное добро…
Радаев с тревогой поглядывал на Семена: тот только посмеивался, показывая, что оснований для беспокойства нет.
А «разведчики-учетчики», которые раньше и не снились Ягуру, проводили собрание в новом доме Семена. Их было пятнадцать парней – сухореченских и чулзирминских. Сначала они галдели на двух языках. Илюша рассказывал, как он испугал Смолякова, назвавшись Красной гвардией, но его словам русские ребята не смеялись – они были при этом сами.
Чувашские парии надрывали животы над рассказом самого молодого «гвардейца» Хведюка.
– Захожу это я во двор к Надалякке, а там – дым коромыслом. Надалякка разбросала добро с телеги по двору. «Ы-ы-ы, непутевый человек, – завывает, – не зря тебя прозвали Летчиком. И чего ты привез, шуйтан безрогий! А это еще что такое?!» – вдруг взбеленилась она еще пуще, поднимает с телеги огромное зеркало да как трахнет оземь, осколки аж до ворот долетели. А летчик как закричит: «Что ты сотворила, темная баба! Это же зеркало, трюма, значит, по-городскому. Тыщу рублей загубила!» А Надалякка вцепилась ему в волоса и ну таскать Летчика по двору да приговаривать: «Вот тебе трюма, вот тебе трюма!»
Филька смеется словам Хведюка, хотя понял только одно слово «тюрьма».
– Вот что, Тражук, – сказал Илюша, став серьезным. – Напиши-ка Румашу, что и мы организовали Красную гвардию.
– А ты не очень, про Красную-то гвардию, – одергивает его осторожный Спирька. – Что скажет твой дядя Коля? Может, опять анархистами нас назовет.
– Ему не до нас: он скоро поедет по другим селам и деревням устанавливать Советскую власть. А ты все-таки напиши Румашу. Пусть все знает, все поймет. Как ни называй нас, мы еще пригодимся большевикам и Советской власти. Ведь сам дядя Коля позвал пас сюда. Он знает, что мы против наших Фальшиных и ваших Хаяровых.
…Радаев покидал Каменку, а Смоляков уже въезжал в Кузьминовке на улицу, где жил Белянкин.
3Вись-Ягур, поднявший было голову, притих. Добро из имения Киселевых увезли в Кузьминовку. Радаев обещал Вись-Ягура в Совет выдвинуть, а сам уехал. И Симуна Мурзабая и Шатра Микки, то есть товарища Романова, тоже выдвинуть обещал. Романова люди поддразнивают: «Фамилия-то у тебя царская!» Микки, правда, не обижается, вместе со всеми смеется. Не поймет Вись-Ягур: неужели Радаев всех обманул?
Семен тоже не мог понять, почему Радаев не возвращается. Неожиданно появился Белянкин. Семен встретился с ним у дяди.
– Не знают большевики крестьян, – рассуждал Белянкин. – Выдумали разделить деревню: бедняки, середняки, кулаки. Тебя тоже, Павел Иванович, не иначе, объявят кулаком. А какой ты кулак? Радеешь о землице да хозяйство ведешь лучше других. Это же твоя заслуга. В деревне есть хозяйственные мужики да лодыри-лежебоки. Все остальное выдумка всяких там радаевых…
Семен видел: дядя благосклонно внимает Белянкину.
– А где сейчас Радаев-то, не знаешь ли, Фаддей Панфилович? – перебил Белянкина Семен.
Эсер хотел было поставить неожиданного собеседника на место, да побоялся. Бывший старшина наотрез отказался служить обществу – племянника рекомендовал.
– Не знаю, – помедлив, ответил Белянкин. – Ума не приложу.
Собрание крестьян в Сухоречке проводил тот же Белянкин. Чулзирминцев собралось мало. И не удивительно. Вись-Ягур встал посредипе моста, отговаривал односельчан:
– Граждане товарищи! Вертайте обратно. Вот приедет Радаев, выберем свой, чулзирминский Совет!
Поведение Вись-Ягура было необъяснимо, по многие послушались, разошлись по домам. А куштанам Белянкин, видно, сам посоветовал не показываться на миру – никто из ночных грабителей на сходку не явился.
Из чулзирминцев в Совет выбрали Симуна – Семена Николаевича, – его выкрикнул сам Белянкин. И не только в сельский Совет выбрали Николаева, но и на волостной съезд.
Семен и Тражук выехали в город по санному пути. Дядя хотел довезти племянника на своем жеребце, но Семен отказался:
– Представитель крестьянской бедноты доберется на бедняцко-середняцкой лошадке.
Павел Мурзабай на шутку улыбнулся, по наказывал всерьез:
– Смотри у меня! Держись там за Белянкина. Меня не подводи. Я тебя выдвигал. Больше слушай да помалкивай. Приедешь – расскажешь.
Семен удивился, когда Белянкин вдруг выдвинул его и на губернский крестьянский съезд. За него голосовали все дружно: и бедняки и богатеи. Бедняки видели в Семене фронтовика, а богачи – помнили, что он племянник бывшего старшины. Семен сначала было заартачился, а потом согласился. Ни дядя, ни Белянкин не знают, почему он согласился… А он про себя все повторяет один адрес в городе… Не забыть бы! Записать поостерегся. Ух-мах, кого опасался? Плаги-то неграмотная, но о чем-то догадывается своим бабьим чутьем. Собирала мужа в дорогу, украдкой утирала слезы.
– На войну, что ль, меня провожаешь? – улыбнулся Симун. – Если и придется воевать, то не пулей, а поднятой рукой.
Мудрено сказал, а Плаги поняла.
– Кто знает?! – всхлипнула она. – Сам ты не ведаешь, за кого руку тянуть?! Эх, самана, самана!..
…Семен выехал в город на два дня раньше остальных делегатов из волости. Дяде объяснил, что у него дела: надо, мол, приобрести кое-что для хозяйства. Он совсем не думал о покупках. Прежде всего – повидать Радаева! Но побежал прежде всего разыскивать заветную улицу. Однако улицы Медовой почему-то не оказалось. Неужели перепутал, не разобрал на бумаге почерк Оли Чернышевой. раздобывшей адресок. Нет в городе Медовой улицы, хоть ты лопни!
Пожилой чиновник в старой форменной шинели, с блудливыми и наглыми глазами, прошептал прямо в ухо:
– Рано искать Медовую улицу! Вечерком иди на Парковую и там, у ворот, отыщешь свою девку.
«Вот черт, откуда он знает, что я ищу девушку? Но он сказал «девку» и подмигнул. Почему вечером, почему у каких-то ворот?»
В городе всего четырнадцать улиц. Незадачливый следопыт решил заглянуть во все дома под номером десять. На это ушел весь первый день. Нигде не нашел следов Нюры Федуновой. Осталось проверить еще одну улицу – у вокзала. Туда-то он и поспешил следующим утром, наспех попрощавшись с Тражуком, который собирался в обратный путь.
Вчера такой тихий городок преобразился. На улицах толпятся люди. Волнуются, судачат, кричат.
– Конец депутатам!
– Атаман Дутов идет походом на Самару, скоро здесь будет!
– Не пустим! Грудью встанем на защиту Советской власти.
Мимо промаршировала вооруженная винтовками колонна рабочих, свернула к вокзалу на Оренбург. Грянула боевая песня:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
Появились солдаты: немного, человек тридцать. Над колонной вился красный флаг, звучала торжественная песня так, будто в едином порыве слились голоса могучей армии:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Какие слова! Не слышал прежде Семен таких песен. Взволнованный, изумленный, он застыл, глядя вслед шагающим влад солдатам. Медленно двинулся дальше. Рядом щебетали какие-то барыньки, закутанные в меха.
– Боже, как поют, как поют! – восторженно закатила глаза одна. – Сердце трепещет. Я готова расцеловать большевиков!
– Расчувствовалась! – скривила ротик другая. – Эх ты, дворяночка, гнилое сословие. Нас, купчих, не купишь так дешево. Чего доброго, сама большевичкой станешь!
– А что! Раз Блок, божественный Блок за большевиков, и я буду большевичкой, – вызывающе стрельнув глазами в сторону Семена, ответствовала другая.
Семен смутился, плюнул, зашагал к вокзалу.
«Блок. Кто ж такой этот Блок?» – мучительно соображал он, сворачивая на Привокзальную. Да вот она – поперек – запропавшая улица. Только не Медовая, а Медная. Но Семен опоздал: Нюра снимала тут комнатку у старушки в маленьком зеленом домике под десятым номером. Работала в железнодорожном приемном покое. А три дня тому назад съехала. Куда? Хозяйка не ведает.
Семен узнал в больнице, что присушившая его девушка ушла с отрядом рабочих на фронт. Против атамана Дутова. Защищать Советскую власть. Девушка! А он – бывший солдат, мужчина, без дела бродит в такое время, когда один час может все решить, теряет дорогие минуты.
Семен поспешил в комитет большевиков. Опоздал на те же три дня. Рабочий отряд, с которым ушла Нюра, повел на Оренбург Радаев. Семен растерялся. Что делать?
Опустевшая главная улица снова зашумела. Какие-то вооруженные люди размахивали черным знаменем и дико орали.
«Анархисты», – догадался Семен. На заезжем дворе ему снова не повезло. Оказалось, что Тражук уехал и взял с собой какого-то солдата. То опоздал, то поспешил! Помедли он утром десять минут, встретился бы с земляком-солдатом, расспросил бы его…
До ночи Семен пролежал на лавке. Тоска. Не с кем поговорить: хозяин заезжего двора злой какой-то. Семен вспоминал Радаева, думал о Нюре, о себе. Ему стало понятно: в городе много большевиков. Именно здесь формировались отряды для борьбы с засевшим в Оренбурге Дутовым. Вот эсеры и побоялись проводить уездный крестьянский съезд, провели выборы прямо в губернский.
Из горницы вышла нарядная, начавшая уже отцветать дочь хозяина. Семен где-то видел ее давно, еще гимназисткой с косичками, он вежливо заговорил с ней, спросил, кто такой этот Блок.
– О, Блок! Блок – душка, наш кумир, – закатила глазки перезревшая дева, – Певец прекрасной дамы, – Она, сохраняя на лице благоговение, гордо удалилась.
– Спасибо! Объяснила! – засмеялся вслед Семен. – Все вы с ума посходили, старые девки! Не знаешь, так уж молчи!
На третий день жизни Семена в городе приехали и остальные делегаты. Белянкин ходит рука об руку с главным уездным эсером. Делегатский вагон на вокзале захватили анархисты – второй день хозяйничают. Остальные делегаты топтались на перроне возле оккупированного вагона. Вожаки эсеров, поблескивая стеклами пенсне, выражали устный протест, грозились письменным. Анархисты матерно отругивались, обещали пристрелить первого, кто сунется. С поездом из Самары прибыл новый отряд красногвардейцев. Белянкин сообразил быстро, взял с собой двух бородачей – попроще с виду, и кинулся к комиссару. Большевики за полчаса вытряхнули анархистов из вагона, разоружили…
Семен, наблюдая все это, проникался уверенностью, что только большевики могут навести порядок.
