Текст книги "Мост"
Автор книги: Влас Иванов-Паймен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
На развилке дорог между Хурнваром и Вязовкой Мурзабай спрыгнул с тарантаса, Тимука на взмыленных копях послал в Хурнвар. Сам пешком пошел по прямой дороге в Вязовку.
Дом учителя – за школой, в стороне от других построек. В нем всего лишь одна маленькая комната, сени – просторные, чистые, светлые. Летом большую часть дня хозяин проводил здесь.
Сад, засаженный плодовыми деревьями и ягодным кустарником, тянулся до самого леса.
Мурзабай на этот раз в дверь входил осторожно, с опаской.
– Что, хозяина дома нет? – спросил он из сеней.
Молчание было ему ответом.
Гость небрежно перекрестился, искоса бросив взгляд на икону. Раскрашенная дощечка изображала не то Николая Угодника, не то Серафима Саровского. А присмотришься попристальней, вроде портрет самого Ятросова.
Хотя настроение было не из веселых, Мурзабай не удержался, чтобы не ухмыльнуться: «А не поставил ли этот безбожник вместо иконы свое изображение? Недаром у него такая дочь-озорница! И сам при случае посмеяться умеет…»
До появления хозяина гость решил осмотреть сад.
Оставшийся за связного с отрядом Яхруш, увидев Мурзабая, перепугался не на шутку. Когда гость входил в дом, он в саду присел за кустом, потом, так же пригнувшись, осторожно ступая, прокрался в более густую тень.
Мурзабай услышал шорох пожухлой травы. Уж не забрались ли в сад любители полакомиться, пока нет хозяина, – и пошел в сторону Яхруша.
Мурзабай, возможно, и словил бы Яхруша как воришку, однако, дойдя до смородины, задержался: никак, на смородиновом кусте растет ежевика? Нет, это не ежевика, а малина. Отведал на вкус: верно, так. А поспела поздно, как ежевика. И он снова вспомнил свой спор со школьным учителем.
«Ведь не соврал эсер! Действительно, сам вырастил удивительные ягоды! Божьи ягоды малины – красные, эти – черные. Чертовы ягоды… Ятросов говорил, что-де запутанные божьи дела исправляем, приводим в порядок. Хочет стать умнее бога. Совсем как главарь чертей – Сатана».
Яхруш лежал в траве, сдерживаясь, чтобы не раскашляться. Вот гость вернулся в дом. Вскоре из сеней донеслось погромыхивание железа. Из трубы столбиком поднялся дымок.
Яхруш решил предупредить хозяина, что явился нежданный гость, и, возможно, с ночевкой. Пройдя с версту по лесу, Яхруш засомневался и остановился.
Не близкий путь до табора! Может, вернуться назад? Если не знающий в лицо учителя человек явится из города, примет Мурзабая, пожалуй, за Фрола Тимофеевича Ятросова. Невесть что может приключиться! Вроде и уходить нельзя. То так прикидывал растерявшийся Яхруш, то иначе: неспроста ведь Мурзабай приехал в Вязовку?! Об его приходе надо дать знать! Как правильнее поступить?
Вместо того чтобы быстро решить – бежать ли вперед или вернуться назад, Яхруш полчаса топтался на месте, – к его счастью, командир отряда на сегодняшнюю ночь перевел патрули ближе к селению. Из чащобы перед Яхрушем выросли двое.
– Сейчас же возвращайся обратно, – сказал один из партизан, когда Яхруш рассказал о своей растерянности. – Комиссар ждет человека из города. Пропал Хведюк. Поэтому не исключено, что связной поначалу завернет к учителю. О приходе Мурзабая сами доложим ревкому.
Яхруш вернулся в Вязовку…
Мурзабай, в ожидании друга, устроился в сенях и попивал чай с черной малиной, которую успел собрать в блюдце. Хозяин все не появлялся. И лишь теперь гость удивился: «Этот неверующий негодник и сам живет как святой пустынник. Оставил двери открытыми, самого куда-то унесло, и за домом никто не присматривает. Некому охранять сад, богатый ягодами и плодами…
После того как жена умерла, ни на одну бабу не посмотрел. Один дочку вырастил».
И перед глазами, как наяву, предстала веселая молодая женщина, Анук… А не мечтал ли Мурзабай встретить здесь дочь учителя? Да нет, она, скорее всего, где-то с теми… как он и предполагал. А он лишь для того, чтобы развеяться, забыть о сыне, одно воспоминание о котором вызывало сердечную боль, решил прийти сегодня к старому учителю.
«В саду выращивает какую-то черную малину. В жизни мечтает завести новые порядки, новые обычаи. Однако не путем прививок, посева, как с ягодами, а ломкой, резней, кровопролитием…
В лесу они – и Ятросов и Анук. Апостол нового мира и проповедница новой морали. Почему это против них не поднимается злое чувство? Чем сюда приезжать, правильнее было бы махнуть в город за солдатами. Может, следовало похлопотать о Назаре.
Сам я, выходит, предал сына: не спасать приехал, а лишь узнать о нем. А если Назара убили, тогда что делать? Мстить? Да, мстить за убийство сына. Чем сидеть здесь, угощаться чаем с малиной, ждать хозяина, пойти бы да обратиться к властям. Сказано же в божественном писании: око – за око, зуб – за зуб… Но ведь там же есть и другие слова: «Ударят по левой щеке – подставь правую». Эй, и бог-то запутался, не только я. И его сына злые люди казнили, пригвоздили к кресту. Наверное, тогда со злости и сказал бог насчет мести. Потому он и ненавидит людей, одна беда не миновала, а он уж другую напустил».
Смеркалось…
Как быть? В лес не пойдешь и не станешь искать хозяина дома с дочкой. Если и вздумаешь искать – по найдешь. Раз уж оставили двери незапертыми – наверняка вернутся. А когда Ятросов придет, что я ему скажу?
Дескать, я вам неприятностей не приносил, положитесь на мое слово, а сейчас помогите найти и освободить моего сына? Ятросов, положим, поверит мне…
Яхруш снаружи смотрел в дом через окошко: гость зажег лампу. При свете комната стала еще меньше, стол, стулья как бы сдвинулись теснее…
Мурзабай подошел к шкафу: много книг – он их днем не заметил.
Мурзабай гордился, что у него целый сундук книг. Здесь раз в десять больше.
«Ятросов, видать, и впрямь вдесятеро умнее меня. Невесть что знает, окаянный. С богом спорить начал…»
Спать не хотелось.
Гость решил почитать книгу. За какую взяться? Вот – толстая – лежит прямо на столе.
Мурзабай придвинул лампу и прочитал название. Постой, это же Библия! Неверующий Ятросов читает божественную книгу? Как видно, с вниманием читает… В нескольких местах страницы заложены бумажками, исчерканными вдоль и поперек. Должно быть, учитель записывал свои соображения. Даже на полях книги какие-то пометки.
Устроившись поудобнее, гость только было открыл книгу на одном из отмеченных хозяином мест, как вдруг услышал какое-то шуршание. Мурзабай, вздрогнув, оглянулся. Нет, не в доме! Посмотрел в оконце – полная темь. Надо закрыть ставни! Да у этого пустынника их нет! И занавесок не видно, чтобы задернуть окно.
Мурзабай огляделся, снял с кровати покрывало.
Яхруш увлеченно вел наблюдение за гостем. Теперь ничего не видно: тот какой-то ряднушкой окно завесил.
Приходится сидеть в темноте и просто караулить.
Скоро Мурзабай забыл о шорохе за окном, весь углубившись в чтение. Некоторые помеченные Ятросовым строки он перечитал по несколько раз.
А это что? Песнь песней. И чья она песня? Бога или человека? Оказывается, песня царя Соломона.
Мурзабай слышал, что был такой в древности царь, но но знал, что он писал книги. Не зря дьякон называл религию – «сказкой древних евреев». В этой песне и – сказка.
С интересом Мурзабай листал страницы.
Царь прославляет любимую девушку, но не ум, не характер и не душевную красоту, а только лишь тело. Но ежели бог благожелательно относится к этой песне, то за что же тогда он Адама и Еву прогнал из рая? А Новый завет всех девушек предлагает запереть в монастыре: «Христос будет твоим женихом». А как быть со всем родом человеческим? Сам Христос против того, чтобы от него рожали.
Мурзабай запутался вконец. То и дело возникают греховные мысли. Тимуш поговаривал, что и Лев Толстой будто бы от долгого чтения Библии перестал верить в бога. Неспроста его предали анафеме, отлучили от церкви. И все же народ вон не перестает почитать его.
Как это говорил сам Толстой относительно бога-то?
«Жизнь есть все. Жизнь есть бог… Любить жизнь – любить бога».
Мурзабай удивлен: греховная песня Соломона помогла ему попять смысл слов Толстого. «Сказать «греховная» тоже не совсем правильно. То, что мужчина любит и славит женщину, ее тело, – это не грех. Песнь песней Соломона и не будит грязных чувств».
Тут Мурзабай припомнил чувашский обычай. Красивый обычай, чистый и благородный. Девушка и парень на улахах ложатся в одну постель. Как только запоет утренний петух, жених уходит от невесты, оставляя ее невинной. Разве этот парень не любит лежащую рядом девушку? Так же, видимо, любит, как и Соломон любил Суламифь, как и он, небось про себя поет песню любви, только не смеет поведать невесте слова той песни.
Много читал, о многом подумал Мурзабай в эту ночь.
…Почему-то в полуосвещенной комнате будто бы послышался голос Назара: «Ты, Павел Иванович, мне не отец! Ты своего долга не выполнил, не выдал дезертиров, скрывающихся в лесу. А они хотят меня убить». Неслышно открылась дверь и в комнату вошел сам Назар: из рапы на шее течет черная кровь. «Иуда за предательство Христа хоть получил деньги, тридцать сребреников. А ты продал за горсточку черной малины…»
…Ятросов наливал керосин в закопченную и потухшую лампу, когда гость поднял склонившуюся на Библию голову. Увидев старого учителя, он протер глаза.
Мурзабай никогда не путал сон с явью. А сейчас, что было во сне, – правдоподобно, а явь – кажется сном. Лишь вспомнив, зачем приехал в Вязовку, сбросил оцепенение. Поднялся со стула и, не подав другу руки, заговорил:
– От меня ничего но скрывай, Хрулкки. Я не выслеживать тебя приехал. Хочу узнать о судьбе Назара. Скажи лишь одно слово: он мертв? Не бойся. Не закричу, не завою и не схвачу тебя за горло.
Ятросов ответил не сразу. Перед Павлом не станешь вилять, не скажешь: «Я ничего не знаю, не видел и не слышал».
– Если веришь в бога, бей поклоны, молись, Павел! – учитель перевел дыхание. – Назар нашел то, что искал. Ты еще в прошлом году мысленно похоронил его. Он принес много зла. Теперь вот притих! И тебе не придется топиться – как ты собирался: сын твой не приведет больше в село карателей…
Мурзабай сел, откинувшись на спинку стула, бессильно свесив руки.
– Бога нет, Хрулкки! – произнес он наконец – голос выдавал его гнев и волнение. – За Назара пусть молятся попы. Ложись спать, Хрулкки. Я, повторяю, не предам тебя! А может быть, позднее стану для всех вас врагом. Сейчас же пока не враг и не друг. Я теперь лишь убитый горем отец непутевого и погибшего сына…
– Мне спать еще не время, Павел, – сказал Ятросов, преодолевая усталость. – Меня ждут больные… Жители нашего села. Сам знаешь, я иногда могу помочь. – Почувствовав, что не эти слова нужны сейчас его гостю, спросил: – Ты пешком пришел? Если хочешь уехать, – лошадь найду. Не думай, что прогоняю… Можешь у меня лечь. Пожелаешь – погости у меня день… Скоро утро. Вечером я вернусь.
– Я ничего не хочу, – вяло произнес Мурзабай. – Отведал черной малины: вкуснее красной…
Мурзабай вдруг вскочил с места и гневно крикнул:
– Не бог ты, Хрулкки, шуйтан, сатанаил! Умнее бога хочешь быть. Хоть и вкусны твои ягоды, но черные. Шайтановы ягоды! Сегодня сладкое мне противно! Ты найди мне выпить. Если у тебя нет, попроси у соседей. Сердце горит, Хрулкки. Послушал тебя было, бросил пить, а теперь прошу – сам поднеси. Ваши слова сладкие, а дела горькие. Что ни говори, а и вы кровь народную проливаете… Насчет меня не беспокойся. Отсюда до Хурнвара дойду пешком. И еще не забудь вот что, Хрулкки: Мирского Тимука в Вязовку из-за тебя не пустил. Он человек – недобрый. К себе пока не вернусь. А может, и не вернусь вовсе. Пожалуйста, найди самогону, Хрулкки, – в голосе Мурзабая зазвучали умоляющие нотки.
Хозяин достал из шкафа стеклянный пузырек.
– Вот чистый спирт, Павел. Хранил как лекарство… Разбавь водой…
Как только закрылась дверь за хозяином, Мурзабай вылил из пузырька в стакан жидкость, прозрачнее ключевой воды, и выпил не разбавляя. С трудом отдышался.
– Смотри, как бы он чего не сотворил над собой, – сказал учитель Яхрушу, провожающему его до калитки. – Но и себя не выдай… Гляди потихоньку.
На востоке светлело…
12Хведюк и сам нашелся, и привел в табор человека, которого ждал ревком.
Горожанина Осокин сразу и не узнал: можно было подумать, что обычно яркие глаза Авандеева навсегда потухли.
Осокину следовало бы радоваться, что в таборе – глава красного уезда, однако хмурый вид Авандеева смутил его.
«Недоволен нами или отряду грозит опасность?»
Авандеев приказал сейчас же созвать членов ревкома и командиров.
Ожидая в землянке при свете лучины, пока они соберутся, Осокин, не дожидаясь вопросов, рассказал Авандееву об обстановке в таборе, напомнил и о заложниках, содержащихся в землянке.
Авандеев, как показалось Осокину, слушал не очень внимательно.
– Надо бы собрать всех людей и провести митинг – времени нет. Пусть поспят. До рассвета тронемся.
В землянку вошел Шатра Микки.
– Здравствуй, Тимкки пичче! – весело загремел его голос. – Сто лет, как тебя не видел! Значит, не забыл нас. Уж если стал Кояшем, то, как солнце, освещай нам дорогу.
Авандеев с приходом Шатра Микки несколько повеселел.
А Осокин, войдя, сразу понял, что Авандеев прибыл с какой-то невеселой вестью.
И прибыл он из города неспроста, и людей не зря созывает ночью.
Ятросов собрался было сразу отправиться в село, узнав, что там ждет его Мурзабай, но его попросили задержаться.
Вслед за Авандеевым все вышли из землянок и столпились вокруг него.
Тепло, безветренно. Днем было видно: листья на деревьях уже начали желтеть. Сейчас, ночью, полная луна как бы ласкала собравшихся людей, пыталась влить в них бодрость.
– Неделю назад, – начал Авандеев, – Красная Армия вышибла врага из Казани. Позавчера дивизия товарища Гая освободила Симбирск. Настало время выбить врага из Самары. Нам предстояло принять участие в этом деле, по белоказаки задумали обойти пас с юга и перейти за Волгу. Не дадим же уральским казакам бесчинствовать! Полки, руководимые Чапаевым, снова начали на них наступление в направлении Уральска. Чтобы соединиться с Чапаевым, нам теперь следует продвигаться не на запад, а на юг. Сегодня же ночью тронемся: до вечера завтрашнего дня мы должны быть у Таволжанки. По прямой это недалеко, но нам придется идти по кружной дороге. В Таволжанке отдохнем час-два и ночью, прорвав вражеское кольцо, постараемся перейти линию фронта. И на западе действуют героические партизаны – такие, как вы. Те, кто в Таволжанке присоединятся к вам… – Авандеев помолчал. – Товарищи! Вести с фронта радуют нас. Но есть одна печальная новость («Вот оно!» – встрепенулся Осокин)… Я эту горестную весть узнал только утром. В Москве враги революции совершили нападение на товарища Ленина. Враг целился ему в сердце. В сердце революции выстрелил враг. Нанес две раны… К нашему счастью, пули врага миновали сердце вождя. Одна попала в левую руку, ближе к плечу, вторая пробила шею.
Люди встревоженно загудели… Помедлив минуту, Авандеев продолжал:
– Положение было и остается серьезным. Но самая большая опасность миновала, товарищ Ленин стал выздоравливать…
Люди, охваченные тяжелым горем, перевели дыхание:
– Выздоравливает!
Шатра Микки недавно впервые услыхал имя Ленина и тогда, как умел, рассказал о нем молодежи на улахе. Он понял, есть партия, которая стремится освободить трудовой народ от векового гнета. Эта партия уже давно ведет борьбу за всенародное счастье. И есть человек, который руководит этой партией, его называют вождем, Лениным. Он – отец всего народа. В прежние времена лишь богачи считались людьми. Теперь человека ценят не по богатству. Вот и его, Шатра Микки, ценят… Он как будто заново родился, не испугался злобных карателей. Каждый богач – враг трудового человека. Буржуями, помещиками, кулаками называют бездельников, живущих за счет народа. А теперь еще их стали называть паразитами, контрой. Эта контра подняла руку на Ленина!..
– Подлое дело врагов революции всколыхнуло весь трудовой народ, – все так же громко звучал голос Авандеева, – подняло всех на борьбу за окончательную победу революции. «За одну твою рану взяли Симбирск, – за вторую возьмем Самару», – послал телеграмму Ленину товарищ Гай. И действительно, так будет! Лакеи капиталистов и помещиков – эсеры и меньшевики, распространяли в народе о нас ложь, старались показать наше дело подлым. А теперь выяснилось подлое нутро их самих. Большевики никогда не действовали способом тайных убийств, обман – не наш метод. Отнимая у буржуев народное добро, мы не трогали их самих. Враги трудового народа первыми встали на путь террора. До сих пор мы были слишком мягкими, допускали немало ошибок. Из-за этого тысячами гибли герои революции. Довольно! Следует подавлять в себе жалость к врагам. Пусть не будет больше пощады людям, потерявшим человеческий облик! Против белого террора да будет красный! Ваш ревком работал хорошо. Однако теперь он, перед походом, растерялся, не зная, как поступить со взятыми в плен карателями. По моему мнению, всех их следует расстрелять. Что вы скажете по этому поводу?
– Правильно! – крикнул Шатра Микки.
Крикнул вроде один, но отозвалось громкое эхо. Вместе с Микки гневно кричали и другие. Микки поднял склоненную было голову – вокруг собралось больше сотни людей. И еще подбегали. Печальная весть разбудила спящих.
Авандеев не хотел сзывать всех, партизаны собрались сами.
– Правильно! – гремели партизаны.
– Врагов надо уничтожать!
– Смерть гадам!
– Горячий привет товарищу Ленину!
– Пусть всегда будет здоровым, пусть живет долгие годы товарищ Ленин!
Неожиданно для ревкома в таборе возник митинг – вместе горестный и торжественный, гневный и светлый. О том, как поступить с заложниками, Осокин хотел спросить у народа, а получилось так, что об этом спросил Авандеев.
– Ленин родился в Симбирске, на Волге, учился в Казани, начал революционную деятельность в Самаре. Отсюда взмыл в небо волжский орел… Ленин для всех трудящихся мира – самый близкий человек. Для нас, волжан, он кажется еще более близким. Уважаемый читатель! Если ты уже старый человек, то хорошо помнишь те горестные дни. Если ты еще молод, то ты читал об этом, знаешь от ветеранов революции.
Для партии, для трудового народа две недели болезни Владимира Ильича после ранения казались невыносимо долгими. И сейчас при одном воспоминании о тех днях холод сковывает душу. Мучительным было то время.
Болел Ленин.
Болело сердце Ленина.
Болело сердце партии.
Болело сердце народа…
За свое счастье, за свободную жизнь трудовой народ веками вел кровопролитную борьбу. Для «нашего последнего и решительного боя», как сказано в песне, нужен вождь, человек, способный понять лучше других вековые чаяния человечества и своим гениальным умом угадать путь новой жизни. И указать его. Это – Ленин.
В голове каждого из ближайших верных соратников Ленина, закаленных в огне революции, клокотали такие мысли. Даже эти люди со стальными сердцами плакали. Они – негодовали. Вместе с ними негодовал и горевал весь пролетариат, весь трудовой народ.
И вождь народов мира, на наше счастье, выздоровел. Оправившись после ранений, он еще в течение нескольких лет отдавал всю свою энергию, все свои силы борьбе за счастье людей труда, за будущее всего человечества.
…После того как Авандеев взбудоражил людей горестной для всех вестью, он тут же поспешил и успокоить их, заверив, что Ленин выздоравливает. Осокин же чувствовал: опасность еще не миновала. Взволнованные, разгневанные партизаны еще дружнее объединились вокруг ревкома.
В ту ночь сердца пятисот человек в лесу болели единой болью, бились одной надеждой. Народ, разговаривающий на разных языках, думал на одном и с единым чувством, еще крепче, чем когда-либо, сплотился вокруг партии, вокруг Ленина.
Партизаны, проснувшиеся без побудки, больше спать не ложились.
Авандеев отдал приказ немедленно готовиться к походу…
Не весь табор тронулся с места. Раненые идти не могли. Ухаживать за ними оставили Ятросова и Олю, а охранять – отряд, который еще недавно возглавлял Румаш.
Киргури попросил разрешения вместе со всеми двинуться в поход – это нашли разумным.
В лесу Авандеевым был создан новый ревком, из трех человек. Это были – Семен, Малинин и Шатра Микки; им приказано было скрываться и работать в лесу до тех пор, пока эти края не будут окончательно очищены от белых.
Оля рвалась вместе с отрядом, – может быть, где-то там ей и встретится Румаш!
– Откуда знать, может, здесь ты скорее увидишься с любимым, – сказала ей Анук.
И Семен надеялся быть вместе с Нюрой, по Авандеев счел необходимым, чтобы он оставался здесь.
Анук – дочь Ятросова – нужна всюду. Было бы спокойнее в лесу, но она рвалась в бой. Авандеев посмотрел на Мишши, потом на Анук:
– Ладно, будешь в Красной Армии первой из чувашских женщин, проложишь дорогу другим.
…Кулаков из Ягали, взятых в плен, по приказу ревкома выпустили на свободу, отведя их подальше от Самлейского леса.
Пока преступления их против Советской власти не были столь велики… Каратели жизнью расплатились за свои преступления против народа.
