Текст книги "Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Затем силы вдруг покинули меня. Я уселся на чью-то кровать, бесстыдно нарушив ее идеальное покрытие, и в отчаянии обхватил голову руками. Голос «домового» продолжал бубнить строки из какого-то устава, предписывающего, какой стороной следует ставить в стакан зубную щетку и как правильно складывать носки перед их помещением в тумбочку. Я пытался абстрагироваться от этого ненавистного голоска и считал вдохи, стараясь прийти в себя и успокоиться. Минут через десять я ощутил, что в голове немножко прояснилось.

Мое положение было, по крайней мере, вполне ясным. Как сказал бы Джером, я «по уши в дерьме». И прямо сейчас я не мог сделать ничего, чтобы исправить это. Истерики не помогут, они только утопят меня в это дерьме еще глубже. Так что надо успокоиться.

Чтобы заняться чем-то, я занялся делом. Начал с того, что переоделся в темно-серые комнатные шорты и светло-серую майку и обул комнатные сандалии. Затем педантично рассовал все свои вещи по положенным согласно уставу местам. Выпил стакан прохладной водички из кулера. Попросил «домового» включить музыку (библиотека оказалась, на удивление, весьма скудной) я сделал растяжку, выполнил шесть интенсивных подходов отжиманий на кулаках по пятьдесят раз, хорошенько покачал верхний и нижний пресс, трижды поприседал по двадцать пять раз на каждой ноге по очереди. С удовлетворением почувствовал, как на лбу и на спине выступает пот. Музыка и физические упражнения помогли мне окончательно обрести равновесие.

К часу дня мне захотелось перекусить, но холодильник оказался заперт – отпечаток моего пальца не срабатывал. «Домовой» любезно объяснил, что на меня пока еще не сформирован рацион. Примерно в этот самый момент я вздрогнул от отвратительного чувства голоса, раздающегося прямо у меня в голове.

– Приветствую еще раз, мой юный друг, – жизнерадостно произнес Петье. – Связь работает хорошо? Слышишь меня достаточно четко?

– Да, сэр. Хотя мне не нравятся голоса в моей голове, – ровным голосом ответил я.

– Уверяю тебя, ты очень быстро привыкнешь. Уже очень скоро традиционные средства связи будут казаться тебе архаичными и неудобными, – доброжелательно заверил меня воспитатель. – Я очень рад видеть, мой юный друг, что ты совладал со своим волнением и обрел спокойствие. Физкультура – отличное лекарство для нервов! И я должен отметить, что ты в прекрасной форме.

– Спасибо, сэр, – без эмоций ответил я.

– Сейчас ты сможешь выйти из своей комнаты. Ты отправишься в душ, а затем, переодевшись в свою повседневную форму – на обед. После обеда ты проследуешь в главный корпус, в кабинет 105, где тебе предстоит пройти кое-какие тесты. Я буду ждать тебя на вступительном собеседовании. Мой кабинет – 332. Там мы с тобой все и обсудим. Следуй за навигатором, чтобы не заблудиться. Если у тебя возникнут какие-то вопросы, просто произнеси «вызываю профессора Петье», и я пойму, что тебе требуется связаться со мной. Все понятно?

– Какой навигатор, сэр? Я же… – я замолк на полуслове, с ужасом поняв, что полупрозрачная синяя стрелочка на полу комнаты указывает в сторону двери.

– Судя по паузе в твоем вопросе, мой юный друг, ты уже сам все понял. Видишь, как удобно?

«Желаю, чтобы тебе всегда было так удобно, старый козел!» – мысленно подумал я, потирая глаза в надежде, что галлюцинация куда-то исчезнет. Пришлось приложить усилие, чтобы совладать с собой.

– Очень непривычно, сэр, – произнес я. – Эти устройства в моей голове заставляют меня нервничать.

– Это очень скоро пройдет, – заверил он. – Выпей стакан прохладной водички – это здорово успокаивает. Итак, я жду тебя на собеседовании, мой юный друг. На этом говорю тебе «до свидания».

– До свидания, сэр.

Столовая находилась позади учебных корпусов. Это было одноэтажное белое здание с широким крыльцом, навес над которым поддерживали колонны. Двустворчатая деревянная дверь была открыта. К столовой вели аккуратные дорожки как от самих корпусов, так и от мужских и женских общежитий.

«Отряды» учеников по двадцать человек под предводительством воспитателя-куратора либо старосты из числа учеников ровным строевым шагом стягивались к столовой с разных сторон. Лишь немногие ученики шли небольшими группами или в одиночку, но таким же строевым шагом, и, судя по их напряженным лицам, они в любой момент готовы были отрапортовать об уважительной причине, по которой они идут на обед не со своим отрядом.

Шагая по дорожке совершенно один, я оглядывался по сторонам, раздумывая, не совершить ли попытку бегства. Однако решил, что это бессмысленно – в результате могут ограничить даже ту немногую свободу, что у меня еще осталась.

На входе в столовую я пристроился за одним из отрядов, ждущих своей очереди. Этот отряд вел староста, а не куратор, так что в нем время от времени доносились шепотом какие-то разговоры. Я напряг слух, однако деталей уловить так и не смог. Когда этот отряд начал заходить внутрь, я последовал за ними, но меня остановил дежурный у входа.

– Твое место – за столом номер семнадцать, абитуриент, – объяснил он, проводя сканером по моим пальцам. – Ты обедаешь вместе с 22-ым отрядом. Запомнил?

Здание столовой было огромным. Оглядев его, я мог убедиться, что в эту самую минуту здесь едят никак не менее двух сотен учеников. Впрочем, одни лишь парни. Похоже, женские отряды обедают в другое время или в другом месте.

Ученики получали свою еду с автоматического конвейера на пластиковые подносы и усаживались на свои места за столиками, рассчитанными на восемь мест. Похоже, каждый ученик знал свое место заранее. Кураторы обедали за одним столиком с учениками из своих отрядов – их синяя униформа резко выделялась среди серой ученической.

Под сводами столовой доносился мерный стук ложек и вилок, но громких голосов было совсем мало. «Когда я ем – я глух и нем», – объяснял всё плакат, изображающий улыбающуюся девочку с ватой в ушах, с аппетитом поедающую какую-то похлебку.

Став в быстро продвигающуюся очередь, я приложил свой палец к сканеру в начале пищевой линии и, пройдя ее, получил поднос с едой. В моем рационе оказалась глубокая тарелка с каким-то серым крем-супом, из которого выглядывали кусочки кузнечиков, мелко нарезанная морковка, а также кукурузная каша и увесистая соевая котлета. Я мог ошибаться, но, кажется, во всем этом угадывались очертания знакомых мне быстрых обедов «Taberu». Оглядев подносы соседей, я мог убедиться, что их содержимое несколько отличается. Интернет, похоже, не врал: рацион питания здесь подбирался действительно индивидуально.

За семнадцатым столом, к которому меня любезно привел навигатор, шестеро учеников в обществе высокого строгого седого мужчины в воспитательской форме, методично пережевывали пищу.

– Тридцать два раза, Джозеф, – произнес мужчина, обращаясь к одному из учеников. – По-твоему, десять – это то же самое, что тридцать два? Соблюдай правила, иначе получишь еще один выговор. Сколько их там у тебя?

– Извините, сэр, – парень угрюмо повесил голову. – Я забыл, сэр. Этого больше не повторится.

Удовлетворенно кивнув, куратор вернулся к своей трапезе. Завидев меня, он указал на свободное место. Ученики покосились на меня взглядами с легким интересом, но никто не заговорил.

– Садись сюда, абитуриент. Ты будешь обедать вместе с нами. Ребята из 22-го отряда станут твоими товарищами, пока не начнется учебный год и ты не войдешь в свой отряд. А теперь ешь.

– Спасибо, сэр. Приятного аппетита! Меня зовут!.. – начал было я, присаживаясь, но куратор ответил мне «тс-с» и погрозил пальцем, указав на плакат на стене.

– Знакомству будет свое время. А сейчас – время для трапезы. Приступай, молодой человек.

Стоит ли говорить, что за время обеда мне так и не удалось обмолвиться ни с одним из парней из 22-го отряда, которым было на вид лет семнадцать – восемнадцать, ни единым словом. Еда оказалась пресной, но питательной. Отобедав, мне оставалось лишь последовать по навигатору в главный учебный корпус.

Внутри трехэтажного здания, вопреки его внешней величавости, обстановка оказалась по-современному минималистической, без намека на претенциозность, характерную для старинных университетов: ни статуй, ни застеленных коврами исполинских лестниц с вычурными перилами, ни огромных старинных люстр. Потолки были высокими, но не настолько, чтобы от их высоты кружилась голова. Стены были покрыты светлой штукатуркой. Благодаря широким большим окнам, жалюзи на которых были раскрыты, коридоры щедро заливал солнечный свет, живописно играя на светлом ламинате. По сравнению с учебным корпусом интерната 1-ая школа Генераторного была настоящей катакомбой.

И все-таки витающая здесь атмосфера заставляла скучать по моей родной школе. В светлых и просторных помещениях интерната не проносились оживленный гвалт и радостный смех, которые были бы здесь, казалось бы, уместны. Группы учеников целеустремленно направлялись куда-то по коридорам, говорили шепотом. Мне повстречались несколько воспитателей, которые испепеляли меня такими взглядами, что я кожей почувствовал, что каждого из них обязательно стоит приветствовать словами «Добрый день, сэр (мэм)». Впечатление все это произвело несколько гнетущее.

Кабинет 105, к которому вел навигатор, находился в коридорчике-аппендиксе, отделенном от остальной части этажа прозрачной стеклянной дверью с замком, среагировавшим на мои отпечатки пальцев. На двери кабинета виднелась голографическая табличка «Психолог». Впрочем, я не был точно уверен, видима ли эта табличка всем или эта галлюцинация, воспроизводимая в мой мозг нанороботами. От этой мысли стало еще гаже.

– Войдите! – ответил на мой стук женский голос.

В просторном кабинете, где я оказался, ощущалась атмосфера спокойствия и умиротворения. Во всяком случае, была сделана хорошая попытка такую атмосферу создать. Зеленый цвет обоев и обилие комнатной растительности, главным образом фикусов, успокаивали глаз, так же как и темно-коричневый цвет щербатой поверхности стола из натурального дуба, принадлежащего владелице кабинета. Это была женщина европейской внешности не старше тридцати с приятными чертами лица и вьющимися каштановыми волосами. Белый халат и очки в хорошей оправе придавали образу завершенность.

«Д-р Митчелл» – высветилась возле неё видимая мне одному полупрозрачная табличка. Проклятый компьютер!

– Мне сказали… – начал я объяснять, застыв на пороге.

– Я знаю. Присаживайтесь, – любезно предложила она, указав на два стула для посетителей с комфортными мягкими сиденьями.

Доктор Митчелл сделала несколько плавных движений руками, видимо, оперируя данными на своем сетчаточном компьютере или нанокоммуникаторе. Я обратил внимание на ее холеные белые пальцы с очень нежной бледной кожей, один из которых украшало простенькое золотое колечко. Оглядев стол, я заметил фото в деревянной рамочке – доктор вместе с интеллигентным лысоватым мужчиной значительно старше ее и улыбающейся девочкой лет пяти со светлыми косами.

– Меня зовут Кэтрин Митчелл! Очень приятно познакомиться, Димитрис, – завершив свои манипуляции, женщина еще раз профессионально улыбнулась мне, сверкнув безупречной белизной зубов.

– Взаимно, мэм, – ответил я, несмело пожав протянутую мне холеную руку.

Она стала первой в этих стенах, кто назвал меня по имени, и это слегка обнадеживало. Впрочем, после встречи с Жерменом Петье я больше не обманывался безобидной внешностью и показным добродушием.

– Надеюсь, ты не против, если я буду обращаться к тебе тем именем, которое тебе дали родители? Ты пока еще не получил новое. А я не люблю никого называть «молодым человеком» или «юным другом».

– Конечно, не против, – фыркнул я. – Как по мне, то это новое имя – вообще глупость несусветная… э-э-э… мэм.

– Ты можешь не называть меня «мэм». Я не воспитатель. Все условности и правила ты можешь оставлять за дверьми этого кабинета, Димитрис. Я бы хотела, чтобы ты называл меня просто «Кэтрин». Договорились?

– Хорошо… Кэтрин, – неуверенно протянул я.

– Как чувствуешь себя, Димитрис?

– Нормально, мэм, – ответил я, забыв о просьбе собеседницы называть ее «Кэтрин» и каждую секунду ожидая подвоха.

– Я вижу, что ты очень напряжен, – она тяжело вздохнула. – Поверь мне, я знаю, каково это: оказаться тут впервые. Это совсем не похоже на ту жизнь, которая была у тебя там, снаружи. Такая перемена – это настоящий шок, Димитрис. Мне будет очень приятно, если я смогу хоть немного смягчить его. Я не призываю тебя довериться мне с порога. Но, по крайней мере, постарайся не смотреть на меня как на врага. Потому что я не хочу им быть.

Установив со мной зрительный контакт, доктор Митчелл некоторое время проникновенно смотрела мне в глаза, слегка улыбаясь. Затем вздохнула и молвила:

– Ровно двенадцать лет назад я переступила порог интерната такой же… да что там – намного более напряженной и взволнованной, чем ты сейчас. Ты ведь мужчина, Димитрис. И по тебе сразу видно, что ты способен защитить себя. А кем была тогда я? Маленькая, испуганная девчонка. Когда мне было четыре, мы вместе с матерью приехали сюда из Европы. Моя мама имела не очень хорошее здоровье, но по мере своих сил пыталась здесь обустроиться. Даже нашла мужчину, который, как она думала, любил ее. Но, – Кэтрин вздохнула, – жизнь у нас, в «желтой зоне», выдалась тяжелой. И бедная мама не выдержала этого бремени. У нас не было денег, чтобы вылечить ее от рака. И ее не стало. А мой отчим не пожелал терпеть у себя дома еще один голодный рот. В итоге я очутилась тут.

Сделав паузу, она продолжила:

– Не стану скрывать – мне поначалу здесь очень не понравилось. Мне было пятнадцать. Я считала себя уже состоявшейся девушкой и привыкла к свободе. О, свободы у меня было предостаточно! Мама целыми днями пропадала на работе, а отчиму не было до меня дела. Я училась, если это можно так назвать, в одной из тех печально известных муниципальных школ, к которой копы приближаются, держа руку на кобуре. В двенадцать я впервые покурила марихуану. В тринадцать меня впервые арестовали. В четырнадцать у меня уже был парень – один громила из уличной банды. В общем, я была той еще оторвой. И ни в какой интернат я не рвалась. Полиция задержала меня с травой и, после всяких разбирательств, направили мое досье в «Вознесение». И меня, к моему ужасу, отправили сюда. Я воспринимала это как заключение в колонию, и никак иначе. Я пыталась сбежать отсюда пять раз.

Посмотрев на меня смеющимися глазами из-под очков, она произнесла:

– А восемь лет спустя, когда я окончила университет, я сильнее всего жаждала снова очутиться тут. И радовалась, как ребенок, когда мне разрешили отработать здесь мой контракт. Знаешь, почему?

– Почему? – спросил я, хоть и понимал, куда она клонит.

– Потому что я поняла, как важно все то, что здесь делают. Я помнила, кем я была. Я видела, кем я стала. Я видела то же самое на примере моих товарищей. И я поняла, Димитрис, что «Вознесение» – это самое прекрасное место, куда может попасть подросток. Хоть ни один подросток и не поймет этого, пока не покинет эти стены.

Не прочитав на моем лице большого воодушевления, Кэтрин сменила тему:

– Я прочитала очень много хорошего в твоем деле, Димитрис. Ты, как я понимаю, вовсе не оборванец с улиц или пустошей, каким была я и многие мои товарищи, попав сюда. У тебя была прекрасная семья! Мало кто из наших учеников может сказать о себе то же.

– Да, это правда, – ответил я. – И она вовсе не «была»! Она…

– О, прости меня, ради Бога, – смутилась Кэтрин. – Сложно было выбрать менее удачный словесный оборот. Я вовсе не имела в виду ничего плохого, уверяю тебя!

– Ничего страшного. Я просто хотел сказать, что…

– … конечно же, ты хотел сказать, что твои родители живы и здоровы. Ты веришь в это, надеешься на это и, поверь мне, я тоже надеюсь на это всей душой. Я буду молиться за них.

– Спасибо, мэм… Кэтрин.

– Твоя мама ведь не только моя тёзка, но и практически моя коллега, верно?

– Да. Она работает… работала психотерапевтом в центре Хаберна в Олтенице.

– О, верно! Я была еще студенткой-третьекурсницей, когда Катерина выступала с докладом на конференции в Веллингтоне. Она – блестящий практик. Работа с детьми – это ее талант. Хотела бы я когда-нибудь стать специалистом ее уровня.

То, что психолог из интерната знакома с моей матерью и расточает ей похвалы, приятно меня удивило. Впрочем, я не был уверен, стоит ли мне верить всем ее словам. Ведь она могла просто прочитать все это в моем досье и использовать, чтобы расположить меня к себе.

– Скажи, каково это – вырасти дома с настоящим психотерапевтом?

– Ну, честно говоря, ничего особенного. Мама иногда любила покопаться у меня в мозгах, но вообще-то она обращалась со мной просто как мама, – пожал плечами я.

– Я вижу, что она прекрасно воспитала тебя, Димитрис. Воспитателям будет с тобой легко. После всех тех «маугли» с пустошей и из фавел, которых им приходится приручать каждый год, они, наверное, не смогут тебе нарадоваться.

– Хм, – хмыкнул я, припоминая свое поведение в первый день в интернате. – Приятно, что вы верите в меня, Кэтрин, но, честно говоря, пока еще я не чувствую себя… м-м-м… примерным учеником.

– А ты думаешь, хоть кто-то чувствует себя иначе, попав сюда? – она улыбнулась. – Ты еще очень хорошо держишься. Поверь мне. Тебе, конечно, еще предстоит пройти много всяческих тестов, но мне и так хватает данных, чтобы сказать – тебя ждет большое будущее.

Я недоверчиво покачал головой.

– Ты даже не представляешь, как удачно все складывается. Очень хорошо, что ты попал к нам раньше, чем начался учебный год. Ты сможешь освоиться здесь, свыкнуться с нашими порядками, набраться опыта у старших товарищей. Когда в июле-августе сюда поступят твои будущие товарищи по отряду, ты сможешь стать мостиком между ними и этим миром. Ты станешь старостой отряда. Научишься быть лидером. Вести за собой людей. Ведь это важное качество для будущего астронавта, верно?

– А что, мне действительно удастся поступить отсюда в воздушную академию?

– А почему бы и нет? Мне кажется, что у тебя есть для этого все задатки.

– Мне сказали, что не я буду решать, куда поступать.

– Распределение будет производиться лишь после глубокого изучения твоего профиля. Это очень серьезный процесс, Димитрис. Будут учитываться все твои склонности, навыки, таланты, склонности. Никого никуда не определяют «с бухты-барахты». Нам нужно, чтобы ты стал блестящим молодым специалистом. А разве ты сможешь стать им на работе, к которой у тебя не лежит душа?

– То есть, если я захочу, то?..

– Каждый сам кузнец своей судьбы, – улыбнулась Кэтрин.

Я и сам не заметил, как в процессе этого разговора немного расслабился. Конечно, все это стандартные психологические приемы – эта Кэтрин просто специально пытается втереться мне в доверие. И все-таки услышанное от нее было намного более приятно, нежели все, что мне довелось увидеть и услышать ранее. Я поймал себя на мысли, что, может быть, несколько демонизирую интернат и всех, кто в нем работает. Может, стоит дать «Вознесению» второй шанс?

– Послушай, Димитрис, – Кэтрин вдруг вздохнула с несколько грустным видом, будто ей приходится переходить к несколько менее приятной части разговора. – Мне очень отрадно видеть, что я смогла немного развеять твою печаль. Общаться с тобой очень приятно. Ты определенно очень умный молодой человек, и быстро схватываешь то, на что другим требуется гораздо больше времени. И я уверена, что ты отлично со всем справишься. Но сейчас нам нужно перейти к некоторым официальным процедурам, хорошо? Ты должен пройти кое-какие тесты, обязательные для всех абитуриентов. Не бойся. Тебе потребуется лишь ответить на ряд вопросов.

– Я готов, – пожал плечами я. – Я надеюсь, мне для этого ничего не будут засовывать в голову?

– О, нет, что ты! – Кэтрин искренне засмеялась. – Я вижу, ты-таки получил сильный стресс из-за своего нанокоммуникатора. Это новая разработка: когда я училась, такого еще не было. Но знаешь, говорят, когда к ней привыкаешь – то она начинает казаться просто-таки незаменимой штуковиной.

– Мне не нравится, что через нее за мной могут следить, – прямо сказал я.

– О, прекрасно тебя понимаю, – кивнула доктор Митчелл. – Несколько некомфортно. Ты просто должен знать, что администрация интерната очень сильно обеспокоена безопасностью учащихся. Во имя этой безопасности, действительно, иногда приносится в жертву немного свободы. Это не очень приятно, но – такова политика. В прошлом году мы получили почетное звание – «самое безопасное учебное заведение на территории Содружества». За целый год среди почти тысячи учеников не произошло ни одного несчастного случая, если не считать нескольких спортивных травм. Это ведь замечательно, правда? Конечно, иногда хочется побыть немного наедине или пошушукаться с товарищами вдали от чужих ушей. Но ведь жизнь и здоровье – важнее, правда?

Вся эта аргументация показалась мне несколько притянутой за уши, но спорить я не стал. А доктор, тем временем, вернулась к упомянутым ею «официальным процедурам».

– Димитрис, я уверен, что тебе не терпится скорее встретиться со своим куратором и задать ему те вопросы, которые у тебя накопились. Чтобы закончить со всеми официальными делами, ты должен пройти в соседнюю комнату и пройти тест. Все очень просто. Тебе будут задаваться вопросы, а ты должен отвечать на них правдиво, не задумываясь. Хорошо? Компьютер будет анализировать твои ответы. Он поймет, если ты кривишь душой. Так что, прошу тебя – отвечай искренне.

– То есть, мне надо пройти проверку на «детекторе лжи»? Я уже проходил такой в Мельбурне! Дважды! – запротестовал я.

– Ну, называй это так, если хочешь, – улыбнулась психолог. – Все равно ничего страшного здесь нет. Прошу тебя, не бойся и не стесняйся. Каким бы не был правдивый ответ на вопрос – ты должен назвать его, не задумываясь. И это ни в коем случае не пойдет тебе во вред. Я клянусь, что за всю историю интерната никого еще не наказали за правду во время этого теста. А результаты тестов являются конфиденциальными. Лишь я, твой куратор и очень немногие люди из коллектива интерната будут иметь к ним доступ. Так что беспокоиться тебе совершенно не о чем.

– А что, если я не захочу ответить на какой-то вопрос?

– Ты, к сожалению, не сможешь. Ты должен дать ответ на каждый вопрос – иначе тест не будет окончен. Так что увильнуть не получится.

– А если я буду просто молчать? – упрямо спросил я.

Психолог вздохнула, укоризненно посмотрев на меня своими светящимися добротой глазами.

– Димитрис, ты же такой умный мальчик. Пойми – мы не враги тебе. В этих стенах все желают тебе только лучшего. Мой тебе совет – не волнуйся. Просто говори правду. Если ты будешь пытаться схитрить – система сразу же распознает неправду. Сделает вывод, что перед ней врунишка. И внесет всяческие нехорошие пометки в твое дело. Мол, смотрите, воспитатели, за этим мальчиком в оба, он любит соврать. Ты же этого не хочешь? Обмануть компьютер невозможно. Так что… давай не терять времени.

Как бы безобидно не пыталась преподнести все это Кэтрин, я почувствовал, как напряжение, покинувшее меня во время беседы с психологом, возвращается. Проходить тест на «детекторе лжи» мне не слишком улыбалось. Я вспомнил, как это было в Мельбурне. Ничего приятного. Но пограничников интересовало лишь то, не являюсь ли я потенциальным террористом, шпионом или преступником. Их интерес был мне понятен и, в принципе, я ожидал чего-то подобного. А зачем устраивать проверку здесь?!

– Димитрис, – прочитав на моем лице замешательство, произнесла Кэтрин. – Главная цель этого теста нарисовать твой психологический портрет. Понять твой характер, твои склонности. Это нужно для того, чтобы наши воспитатели могли максимально эффективно проводить обучение. Мы здесь не меряем всех по одной мерке. К каждому ученику мы пытаемся найти индивидуальный подход. Но как нам это сделать, если ученики будут утаивать от нас, кем они есть на самом деле, о чем они думают и переживают? Подумай сам.

«Индивидуальный подход?» – недоверчиво подумал я, вспомнив строй шагающий в ногу учеников, похожих друг на друга выражением лица как две капли воды. Однако препираться не стал. Предыдущий опыт уже показал мне, что лучше соглашаться с первого раза.

– Ладно, – вздохнув, я поднялся со стула. – Куда мне идти?

– Мой ассистент проведет тебя. Энджи, войди, пожалуйста!

Обернувшись, я заметил, как из двери, ведущий в смежный кабинет, показывается тощий чернокожий мужчина лет двадцати пяти с грустными чертами лица, в таком же, как у доктора Митчелл, белом халате.

– Проведи, пожалуйста, Димитриса, – попросила доктор.

– Идем, – коротко молвил Энджи, поманив меня рукой.

Следом за ним я прошел в смежную комнату. Комната была небольшой, без окон. Вся мебель состояла из стула с жесткой прямой спинкой, стоящего посреди комнаты, и стола, на котором громоздился какой-то увесистый аппарат. Лаборант молча указал на стул. Не успел я усесться, как он уже прикреплял к моей руке прибор, напоминающий тонометр.

– Для чего это? – подозрительно спросил я.

– Эта штука будет измерять твое давление и пульс. Ты что, никогда не проходил такие тесты?

В памяти еще была слишком свежа история с нанороботами. Но усилием воли я заставил себя расслабиться и позволил подключить к телу несколько электродов. Кажется, на этот раз их было даже больше, чем тогда, в Мельбурне. Энджи методично лепил их к венам на руках, к шее, к вискам…

– Расслабься. Дыши ровно, – посоветовал мне Энджи.

Даже не подумав последовать его совету, я внимательно следил за движениями лаборанта.

– Эй, а это обязательно? – спросил я, увидев, что он берет в руку кислородную маску, наподобие той, что приложил к моему лицу доктор. – Нельзя провести этот тест без наркоза?

– Перед тестом обязательно проводится компьютерная диагностика физиологических процессов в твоем организме, – пробубнил Энджи. – Парень, ты же должен был проходить все это на границе!

– Ну да, – кивнул я. – Но там-то все было серьезно, полиция и все дела. А здесь типа просто колледж.

– Слушай, не ной, а? – попросил лаборант, поморщившись. – Быстрее начнем – быстрее закончим.

– Ладно, – неохотно согласился я.

Кислородная маска вновь легла мне на лицо, и второй раз за день я отключился. Ассистент доктора Митчелл был прав – оба раза, когда я проходил тест в Мельбурне, все было точно так же. Процедура начиналась с погружения в состояние искусственного сна, в котором я не вполне осознавал себя как личность. В голове крутились обрывки мыслей, приглушенные голоса, расплывчатые картинки – но ничего такого, за что бы я мог уцепиться.

Тогда, на границе, мне объяснили так, что компьютер анализирует нормальное состояние моей мозговой активности, чтобы в дальнейшем, при прохождении теста, со стопроцентной верностью распознать отклонения от нормы. Но я подозревал, что все не так просто. Я помнил из рассказов Джерома и из прочитанного в Интернете, что в Содружестве уже давным-давно разработали приборы, способные читать мысли человека. Не все в это верили, даже мой папа несколько сомневался, но я знал – это правда. Все эти вопросы с ответами, которые последует после моего пробуждения – это формальность, маскировка. Главная составляющая процедуры происходит сейчас…

Когда я открыл глаза, я уже был в комнате один, кислородной маски на лице уже не было, а от электродов остались лишь следы. Энджи куда-то исчез. Я тяжело вздохнул, протер глаза. Оглянувшись на дверь, заметил, что она затворена.

– Я надеюсь, мне больше ничего не запихнули в голову? – прошептал я сиплым спросонья голосом.

Едва я произнес первый звук, как в моей голове зазвучал прохладный механический женский голос, сгенерированный, вне всякого сомнения, компьютерной программой. Он объяснил, что мне предстоит пройти тест, и что все мои ответы будут фиксироваться специальными средствами и анализироваться в реальном времени компьютерной программой.

– Администрация специального интерната № 4 ожидает от вас абсолютной честности, абитуриент, – напомнил неживой голос. – Никакой правдивый ответ не может повлечь за собой какого-либо наказания или взыскания. Однако неправдивые ответы на поставленные вопросы могут негативно сказаться на вашем личном деле. Пожалуйста, подтвердите, что вам понятна суть предстоящей вам процедуры.

– Да.

– Назовите, пожалуйста, ваш идентификационный номер согласно ЕРФО.

Я назвал свой идентификационный номер, один раз сбившись и замявшись.

– Ваше имя?

– Димитрис Войцеховский.

– Число, месяц, год рождения?

– 10-го марта 2061-го года…

Первые вопросы были довольно безобидными. Где я родился? Как зовут моих родителей? Кем они работали? Есть ли у меня братья или сестры? Другие родственники? Учился ли я в школе? В какой? И так далее.

Я отвечал на вопросы спокойно, ровным голосом. Однако я понимал, что нет причин расслабляться. Я знал по опыту прохождения схожих процедур в Мельбурне, что первые вопросы в списке намеренно простые – контрольные. С помощью них компьютер, который будет оценивать мои ответы, производит калибровку – фиксирует состояние всех функций моего организма, когда я говорю правду. Из углов помещения на меня глядели видеокамеры, такие маленькие, что я ни за что не смог бы их разглядеть, подключенные к сверхмощному квантовому компьютеру, имеющему искусственный интеллект, способный анализировать жесты, мимику и особенности голоса человека.

Как только калибровка была выполнена – вопросы стали намного острее. Градус напряжения нарастал постепенно. Тест напоминал море с его приливами и отливами. Острые вопросы временами прерывались серией обычных, затем неожиданно вновь начинались острые.

Делали ли мне в школе выговоры за плохое поведение? Как часто? Вызывали ли в школу родителей? Часто ли я ослушивался родителей, учителей? Приходилось ли мне сидеть на уроке, не слушая учителя? Как часто? Как часто я не выполнял домашнее задание? Симулировал ли я болезнь, чтобы не идти в школу? Прогуливал ли занятия? Пытался ли обмануть учителей по поводу причин своего отсутствия на занятиях? Списывал ли я? Давал ли списывать другим? Подстрекал ли других учеников к прогулам и другим нарушениям порядка?

Какой предмет был моим любимым? Какой – нелюбимым? Посещал ли я какие-то факультативы, внеклассные занятия, курсы, кружки? Занимался ли спортом?

Вскоре я совсем потерял вопросам счет, и сам не заметил, как они перекинулись с учебного процесса на личные отношения.

Как ко мне относились одноклассники? Я к ним? С кем я проводил свободное от учебы время? Были ли у меня друзья? Кто был лучшими друзьями? Нарушали ли мои друзья правила поведения и дисциплину чаще или реже, чем я? Рассказывал ли я о таких случаях родителям, учителям? Ссорился ли я с друзьями? Почему?