Текст книги "Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

– Ты просто еще слишком юн. И смотришь на мир с точки зрения юношеского максимализма. Свобода, несвобода! Кто из нас свободен, скажи мне, мальчик? У меня есть служба, есть дом, есть жена, есть сын. Я ко всему этому привязан. Что же я, свободен? Есть куча вещей, которых я не могу себе позволить. Но согласился ли бы я поменяться местами с каким-то бродягой с пустошей, который питается отбросами и спит в пещере? Сомневаюсь. А вот он бы, держу пари, с удовольствием обменял свою свободу на мою несвободу. Или твою.

– Не уверен, – покачал головой я, вспомнив почему-то в этот момент Джерома.

– Ну, если и нет – то только из-за своего невежества. Но ты-то – не дикарь.

– Я все-таки немного сомневаюсь, Роберт. Это совсем не то, чего я ожидал. У меня есть какой-то выбор?

– Поверь, я обдумывал разные варианты, – он покачал головой. – Если бы это помогло, я бы даже подал от собственного имени заявку на установление над тобой опеки. Юристы предупредили меня, что будет много бюрократических преград, но я бы как-то с ними справился. Но все не решается так просто. Тебе ведь известно политическое устройство Содружества? Это конфедерация. Оно состоит из множества самоуправляемых субъектов. У каждого субъекта есть своя визовая политика. Получить вид на жительство в пределах конфедерации – не проблема. Но не в «зеленых зонах», и особенно не в Сиднее. Даже если бы я оформил на тебя опекунство, да хоть усыновил, все равно бы тебе вряд ли выдали бы вид на жительство в Сиднее. В «жёлтой зоне» – да. Но жизнь там – это не сахар. Это не то будущее, которого хотел для тебя твой отец.

– Интернат – это тоже не совсем то, что он хотел.

– Володя хотел для тебя лишь лучшего, Димитрис. Но мы предполагаем, а жизнь располагает.

Вздохнув, он продолжил:

– Ты нравишься мне, честно. Я сделал все, чтобы помочь тебе, ради Володи, но и ты сам мне искренне симпатичен. Родители хорошо тебя воспитали. Ты честный и умный парень. Если бы я мог сделать для тебя что-то большее – я бы это сделал.

– Я понимаю, Роберт, – я вздохнул. – Прости меня за мою неблагодарность. Ты очень много для меня сделал. Просто я… немного растерян. Не знаю, что мне делать. Боюсь ошибиться.

Я привык, что родители всегда рядом со мной. Я не могу сказать это Роберту, чужому мне человеку, но я-то сам знаю, что отчаянно нуждаюсь в совете близкого мне взрослого человека. Как бы дорого я сейчас дал за возможность поговорить с мамой или с папой хотя бы секунду! Что бы они мне не сказали: «Иди в интернат», «Иди в «желтую зону», или «Поезжай обратно в Европу» – я бы исполнил это, не задумываясь ни на секунду.

Даже дружеский разговор с Мей, Джеромом, Борей или кем-то еще из моих друзей был бы сейчас для меня на вес золота. Но никого их них рядом со мной нет.

– Димитрис, – словно прочувствовав мои мысли, ласково произнес Ленц. – Я не твой отец, и я не имею права ни к чему тебя принуждать. Я уже дал тебе свой совет. Я понимаю, что тебе надо все обдумать. Здесь на парковке моя машина. Я отвезу тебя к себе домой. Ты сможешь там отдохнуть, принять душ, прийти в себя. Если захочешь – поговоришь со своей девушкой, Дженни. Я не буду тебя трогать до завтрашнего утра. Завтра утром нам предстоит встреча с работником интерната, который должен тебя забрать.

– Забрать – завтра? – недоверчиво нахмурился я. – Но ведь учебный год начинается 1-го сентября.

– Тебе открыта в Сиднее виза лишь на сутки. За это время я, как твой поручитель, обязан доставить тебя к месту обучения… или убедиться, что ты покинул пределы муниципалитета. Поверь, если бы это было возможно, я был бы рад принять тебя в своем доме до начала учебного года. Но увы.

– Что же я буду делать в интернате почти полгода до начала учебы?

– С 15-го июля там начнутся вступительные процедуры. А до этого будешь там просто жить, свыкаться с обстановкой, знакомиться с товарищами, проходить подготовительные курсы. У них там летом всегда какие-то экскурсии, интересные мероприятия. Можешь считать это летним лагерем, вроде «Юнайтед».

– А если я… решу, что я не хочу туда?

– Что ж, – Роберт пожал плечами. – Тогда ты скажешь мне, что ты хочешь вместо этого. И если это будет в моих силах – я это сделаю. Лады?

– Лады, – я с благодарностью кивнул, пожав протянутую мне руку.

Поездка по Сиднею не очень хорошо мне запомнилась – я слишком устал. Небоскребы, дорожные пробки, толпы деловито снующих людей. В другой ситуации я глазел бы по сторонам широко раскрытыми глазами. А так лишь уткнулся в изображения на сетчаточнике – в тысячный раз пытался связаться с мамой и читал новости о Генераторном.

Роберт привез меня в свою уютную, хорошо обставленную трехкомнатную квартиру, находящуюся на 53-ем этаже 60-этажного жилого кондоминиума. Ехать на скоростном лифте пришлось около двух минут. Жена Роберта, Руби, оказалась миловидной и гостеприимной женщиной. Она радушно меня встретила и даже попыталась еще раз накормить. Его сын, Дэвид, не открывал двери своей комнаты – оттуда доносилась громкая музыка. Под ногами у меня путался и мяукал пятнистый котенок. Роберт сказал, что я могу принять душ и отдохнуть в гостиной, где меня никто не будет беспокоить.

В душе я не обнаружил ничего даже напоминающего счетчик времени. Вода здесь была не только холодной, но и горячей, причем, как тщательно я не осматривал ванную комнату, не смог найти никаких ограничителей. Пришлось самому засечь часы на своем коммуникаторе, чтобы не мыться больше пяти минут – я рассудил, что было бы невежливо по отношению к хозяевам расходовать воду сверх нормы. Еще несколько минут я потратил, чтобы простирнуть несколько пар белья и носков.

В гостиной, на диване, где семейство Ленцов, видимо, собирается обычно за просмотром фильмов или ужином, лежала чистая простыня, подушка с наволочкой с веселеньким узором и натуральный шерстяной плед – видимо, миссис Ленц рассудила, что я захочу отдохнуть. Воздух в комнате был очень чистый и свежий – здесь явно был установлен хороший ионизатор.

Подойдя к окну, я покрутил колесико, изменяющее уровень тонировки, выбрав оптимальный уровень. Приоткрыл окно на проветривание – и в комнату сразу хлынул шум города. С высоты 53-го этажа машины казались букашками, а пешеходы – черными точками. Вся их суета отсюда выдавалась смешной и нелепой. Я видел такое лишь один раз, когда жил вместе с папой в отеле в Окленде.

В небо Сиднея устремлялись десятки полупрозрачных лучей озоногенераторов – и это лишь видимая мне часть. Насколько мне известно, озоновый купол над городом самый плотный и надежный в мире. Здесь можно даже загорать под солнцем. Я слышал, что на крышах многих домов есть бассейны с шезлонгами. Может быть, и на крыше этого дома тоже. Я видел, что на первом этаже кондоминиума был просторный холл, словно в отеле, кафе, отделение банка, несколько магазинов.

Итак, я тоже смогу жить в этом прекрасном и величественном месте. В цитадели настоящей цивилизации. Романтики называли Сидней Последним Римом. Философы глубокомысленно говорили о нем как о венце всей Западной цивилизации. Его называют Анклавом – из-за его разительного контраста с внешним миром. И Гигаполисом – из-за того, что он так огромен, что кажется, будто здесь живет миллиард людей.

Только лишь в одном кондоминиуме, в котором я сейчас находился, была тысяча квартир. В нем жило почти столько же людей, сколько во всем Генераторном. А во всем Сиднее, вместе с пригородами, их можно насчитать несколько десятков миллионов. Среди них – все те, о ком мы слышим, кем мы восхищаемся, на кого равняемся. Политики, которые вершат судьбами мира. Олигархи, которые этим миром владеют. Знаменитые музыканты, актеры, писатели, спортсмены. Выдающиеся ученые. Скандальные журналисты и блоггеры. Абсолютно все они сейчас здесь, за этим окном.

Разве не стремился я всю жизнь тут оказаться?

Но мне всего пятнадцать. И мысль, что я подпишусь под обязательством, которое свяжет меня на следующие двенадцать лет, была слишком пугающей, чтобы я мог легко с ней смириться.

Сеть специнтернатов «Вознесение» была отлично готова к тому, что абитуриенты захотят узнать о ней побольше. У них был замечательный сайт, центральное место на котором занимал их герб – ангел-хранитель со щитам, а под ним девиз на полукруглой ленточке: «Долг. Ответственность. Честь».

О программе обучения говорилось очень кратко, в основном общими фразами: «используются самые современные методики», «опытный коллектив педагогов», «повышенное внимание физической активности», «под постоянным наблюдением врачей», «высокий уровень безопасности».

Утверждалось, что приоритетами образовательной программы является «воспитание высокой дисциплины, чувства ответственности, общественного сознания, законопослушности, а также командного духа и чувства товарищества».

Об условиях жизни было сказано еще меньше: о разделении на мужские и женские группы, которые «проживают и учатся отдельно», о «комплексном четырехразовом питании, рацион которого формируется индивидуально с участием диетологов» и о «хорошо налаженном режиме дня со множеством спортивных, игровых и развлекательных мероприятий».

На сайте была целая библиотека отзывов.

Первыми были, конечно, официальные отзывы сильных мира сего – мэра Сиднея Уоррена Свифта, знаменитого мецената Джейсона Хаберна и главы наблюдательного совета консорциума «Смарт Тек» Алана Хьюза. Разве что сам Протектор Уоллес Патридж не почтил «Вознесение» своим вниманием.

За ними шли краткие, на пять минут, видеообращения выпускников, записанные после вручения дипломов, а также бывших выпускников, записанные по прошествии пяти и даже десяти лет после выпуска. Я нашел нескольких выпускников, которые учились именно в «моем» Специнтернате № 4 в Сиднее.

– Меня зовут Омар Махди, – говорил красивый, крепкий, смуглый мужчина в военной форме. – Я провел свое детство в ужасном месте под названием Иран. Я не хочу о нем вспоминать. Четвертый интернат «Вознесения» – это место, где я впервые почувствовал себя человеком. Нужным, полезным. Настоящим членом общества. Я очень благодарен моим воспитателям за то, что они мне дали. Прошло десять лет со дня выпуска. Я возмужал и многого достиг в своей жизни. Я капитан, командую ротой в 223-ей отдельной аэромобильной бригаде Объединенных миротворческих сил Содружества. Участвую в миротворческой миссии в Никарагуа. Награжден несколькими медалями. И я скажу следующее. Сквозь все свое юношество и взрослую жизнь я пронес тот огонь, который зажег во мне мой интернат…

Следующей была красивая, но суровая латиноамериканка с блестящими темными волосами, спадающими на ее белый халат.

– Я Флорентина Лопес. Я провела ранние годы на пустошах Аргентины. Ела крыс. Спала в подвале. Пила неочищенную воду. Тяжело болела. Не умела даже читать и писать. Я не хочу даже думать о том, кем бы я не было сейчас, если бы судьба не подарила мне шанс, дав возможность пройти реабилитацию в центре Хаберна в Рио-Гальегос и получить образование в Четвертом специнтернате «Вознесения». За два года я превратилась из забитой, перепуганной девчонки в уверенную в себе девушку с правильными жизненными приоритетами. В меня заложили там прочный стержень, и теперь меня не сломать. Я окончила медицинский институт, работаю сейчас в корпорации «Омикрон медикал», а по окончании контракта планирую стать врачом Красного креста. Буду помогать детям войны в Северной Африке…

Таких сообщений были десятки. Говорившие выглядели очень искренне. Правда, все выпускники говорили больше о том, как им было плохо до интерната, да о том, чего им удалось достичь или чего они планируют достичь после, но никто ни словом не упомянул о веселеньких деньках, проведенных в интернате. По-видимому, место это все-таки довольно суровое.

Я не был уверен, что так уж хотел, чтобы во мне кто-то зажигал огонь или вкладывал в меня прочный стержень. Я неплохо чувствовал себя и без посторонних предметов.

Но ничего явно плохого о «Вознесении» я найти не смог. «Помойные» сайты, с которых я обычно черпал всяческие сомнительные слухи, сплетни и теории заговора в противовес официальной информации, были недоступны – провайдер блокировал их, предупреждая о нежелательном контенте. Я и прежде слышал, что в Содружестве контроль над Интернетом поставлен на высоком уровне.

Задумчиво закусив губу, я набрал Дженни.

То был непростой разговор. Помню, поначалу она очень удивилась и расстроилась. В какой-то момент даже хотела было расплакаться. Но когда мы подошли к решению, и я прямо спросил ее, как она считает мне стоит поступить, ответ Дженет Мэтьюз оказался довольно категоричным.

– Не думаю, что у нас с тобой есть выбор, Димитрис. «Желтая зона» – это не альтернатива. Никто в здравом уме не отправится жить туда по своей воле. Роберт был с тобой честен. Не думаю, что он скрывал бы от тебя еще какие-то варианты, если бы они были.

– Но мы с тобой не сможем видеться, Джен. Очень долго. Сейчас весна 77-го. А я выйду из интерната только летом 79-го.

– О, Димитрис, ты сам прекрасно знаешь, как я мечтаю о том, чтобы наконец быть с тобой вместе. Мы ведь так давно это планировали! Мне чуть ли не каждую ночь это снится. Но какой мне смысл сесть и расплакаться? Мы давно не виделись, но не забыли друг о друге. Значит, сможем продержаться еще – и снова не забудем.

– Думаю, мне будет несложно помнить о тебе за решеткой этого интерната. Тем более, что парни с девушками живут там в отдельных корпусах и почти не встречаются. Но как насчет тебя? Ты будешь жить прекрасной, полной жизнью, поступишь в колледж, вокруг тебя будет множество парней…

– О, Димитрис, ты что, ревнуешь? – она мило улыбнулась. – Не беспокойся об этом. Мы, девушки, не такие, как вы, в этих вопросах. Я сосредоточусь на учебе, и парни будут интересовать меня меньше всего. Я дождусь тебя, и мы будем вместе, как и мечтали. Обещаю!

– А что, если мне не позволят поступить в воздушную академию?

– С чего бы это? У тебя ведь прекрасное здоровье, есть все необходимые данные. Я уверена, что, если ты будешь постоянно твердить, что хочешь туда попасть, и указывать это во всех анкетах, которые вы там будете заполнять – все будет хорошо.

Мы проговорили с Дженни полчаса, но она так и не смогла убедить меня окончательно. Я долго еще бороздил просторы Интернета, ища все новые отзывы о «Вознесении». Не переставал обдумывать все это, делая зарядку: растягиваясь, отжимаясь, приседая, качая пресс. И еще раз обсудил все возможные варианты за ужином, который я провел вместе с семейством Ленцов. Роберт и Руби доброжелательно и ненавязчиво склоняли меня к тому, что «Вознесение» – это единственный верный вариант. Одиннадцатилетний Дэвид, видимо, испытывающий какие-то подростковые комплексы, вообще со мной не говорил.

Но все-таки, укладываясь спать на диване в чужой квартире, я так и не был до конца уверен в своем решении. Меня посещали и другие мысли.

Ознакомившись со сводками новостей, я убедился, что война в Европе приняла затяжной характер. Наступление югославов на западном направлении было окончательно остановлено. На южном направлении они смогли пройти лишь немногим дальше. Войска Альянса сумели вырваться из окружения в районе Тервела, оставив разрушенную военную базу врагу, но, по крайней мере, не были разгромлены и пленены. Ловеч был основательно разрушен бомбардировками, но устоял перед наземной атакой, к нему стянули подкрепления. В тылах армии Ильина кипела партизанская борьба.

Под давлением Ильина и не без помощи дипломатов Содружества семь членов ЦЕА объявили о своем выходе из Альянса и о нейтралитете в войне. Но лишь семь, а не двенадцать или даже девятнадцать, как предполагали «эксперты» из Содружества. Все остальные консолидировали свои усилия и готовились отвоевывать оккупированные территории. Была объявлена всеобщая мобилизация – уже к лету 77-го «под ружье» планировали дополнительно поставить 200 тысяч человек.

Ничто не мешало мне попросить Роберта организовать мне билет до Турина. А оттуда я отправлюсь в Инсбрук – на самолете, если они еще летают, или уж как-нибудь так, по пустошам. Это, наверное, опасно, но я что-нибудь придумаю. В Тироле сейчас происходит перегруппировка войск, отступивших со стороны Олтеницы. Где-то там есть и наши ребята из Генераторного под началом Петкова. Если я доберусь туда и найду их – никто уже не будет препятствовать мне вступить в их ряды. Либо же я могу пойти к самому генералу Думитреску. Он говорил тогда за ужином, что готов взять меня в свой батальон «Рысь». Вот я и напомню ему об этих словах. Займу место Мирослава.

А затем я вернусь в Генераторное. Вернусь вместе со своими боевыми товарищами, с целой армией. Мы рассеем войска ЮНР, уничтожим их. Соединимся с казаками атамана Наливайченка, которые атакуют врага с тыла. Там я встречусь с Джеромом и Мей. И мама, я уверен, тоже будет там.

Выгнав врагов из родного селения, мы не остановимся. Мы погоним их дальше. Аж до самых Бендер. Мы будем освобождать одно селение за другим. Люди будут приветствовать нас, как героев. И тогда, в конце концов, я освобожу из заточения своего отца.

И мы все снова будем вместе…

– Доброе утро, Димитрис! – я прищурился от яркого света, когда Роберт, зайдя в комнату, где я спал, уменьшил уровень тонировки стекла.

Разлепив веки, я понял, что крепко заснул, не сняв сетчаточник. Со мной такое было только раз в жизни. Как и тогда, глаз от этого неприятно свербел.

Я с удивлением заметил, что около меня, свернувшись калачиком, дремал, мерно вздымая при дыхании пушистые бока, котенок Ленцов. И когда он тут оказался?

– С-сколько времени? – хриплым спросонья голосом спросил я, снимая сетчаточник и потирая глаз. – Я хотел сказать: доброе утро, Роберт.

– Шесть утра. Ты говорил, что по утрам занимаешься? У нас на 59-ом этаже отличный тренажерный зал. Сходи, разомнись, взбодрись немного. В полвосьмого нам надо выехать. По дороге на работу я завезу тебя в кофейную, где мы встретимся с Жерменом, и заодно ты сможешь позавтракать.

– Жермен – это человек из интерната? – принимая из лежачего положения сидячее и продолжая чесать глаз, спросил я. – Похоже, ты уже все решил за меня

– А ты надумал что-то другое, Димитрис? – удивился Роберт.

– Перед тем как заснуть, я подумывал о том, чтобы вернуться в Европу и дать этому старому пердуну Ильину на орехи.

– Но ведь твой отец, кажется, взял с тебя слово, что ты как раз этого делать не будешь?

– Да, но…

– Давай будем честными. Если бы ты собирался пойти на войну, Димитрис – ты бы уже сделал. Но ты поступил разумно – прислушался к советам людей, которые любят тебя и желают добра. И которые лучше тебя понимают эту жизнь. Война – это не какое-нибудь захватывающее приключение для пятнадцатилетнего паренька. На войне люди умирают, остаются без рук, без ног, без глаз, без легких, сходят с ума. Чего стоит вся их удаль после этого?

– Да. Наверное, – неохотно признал я.

– Я жду тебя в полвосьмого, Димитрис.

Переодевшись в спортивный костюм, я поднялся на лифте пятью этажами выше и оказался в огромном, чистом, хорошо кондиционируемом атлетическом комплексе, где громко играла музыка и даже в эти ранние часы тренировалось полным-полно народу. Около часа я интенсивно тренировался на беговой дорожке, орбитреке и велотренажере, пока с меня не сошло семь потов, а затем выполнил несколько подходов подтягиваний на турнике. Как всегда в таких случаях, физические упражнения подействовали на мою психику умиротворяюще.

Вернувшись в квартиру Ленцов, где Руби как раз собирала Дэвида в школу, я принял прохладный душ, чтобы взбодриться, тщательно вычистил зубы, а учитывая важность сегодняшнего дня, решил также тщательно вымыть голову, причесаться, сбрить со щек выросший там за последние недели легкий пушок и воспользоваться дезодорантом.

Мой гардероб за месяц скитаний несколько поизносился, но, по крайней мере, я надел чистое белье и отыскал пару джинсов, футболку и свитер, которые было еще не стыдно одеть. По пыльным ботинкам я прошелся губкой с кремом, придавая им надлежащий вид.

Ровно в 07:25 я был готов к выходу.

Когда мы с Робертом спустились на лифте на минус третий этажа подземного паркинга и сели в его автомобиль, я с удивлением словил себя на мысли, что смирился со своей судьбой.

Воспоминания о жизни в Генераторном потускнели, казались чем-то невероятно далеким, почти сном. Я даже не мог представить себе лица родителей, не посмотрев на их фотографии. В моей памяти были живы лишь вокзалы, аэропорты, зона карантина в Мельбурне. Казалось, что я покинул дом десятилетие назад.

Я вдруг совершенно ясно осознал правоту тех слов, которые услышал этим утром от Роберта. Я сделал свой выбор. Поддаться течению событий, принять совет или даже выполнить приказ – это тоже выбор. Пенять на судьбу – значит кривить душой. Я оказался там, куда меня привели мои решения и поступки. Я принимал решения не раз: когда дал свое обещание папе, когда не стал идти в партизаны с Джеромом, когда из аэропорта Сент-Этьена я улетел в Мельбурн, а не в Турин. И сегодня я принял еще одно – молча последовав за Робертом и сев в его машину.

– Готов? – спросил Роберт, заведя мотор.

– Наверное, – ответил я все-таки не слишком уверенно.

– Ты слишком тепло оделся, северянин, – осмотрев мой шерстяной свитер и теплые джинсы, улыбнулся Роберт. – У нас в Сиднее в апреле обычно около двадцати градусов по Цельсию.

– Я… э-э-э… не нашел ничего подходящего. Мы в Генераторном не держим легкой одежды.

– Здесь ты больше не встретишь таких суровых морозов. У нас климат замечательный.

– М-да, – невнятно пробормотал я.

– Волнуешься?

– Немного.

– Не волнуйся, парень, – на лице папиного друга появилась добрая улыбка. – Я не сомневаюсь, что ты отлично справишься. Ты сын своего отца и своей матери. А они, скажу я тебе, те еще ребята. Помни, чему они тебя учили – а остальное придет.

– Спасибо тебе еще раз за все, Роберт.

– Ты знаешь все мои контакты. Связывайся со мной регулярно, лады? Там в интернате могут быть… э-э-э… некоторые нюансы со связью. Но как только выдастся возможность – дай мне знать, что все в порядке. И, конечно, я сразу же свяжусь с тобой, если… в смысле – как только мне удастся узнать что-нибудь новое о Володе или Кате.

– Спасибо.

Путь до кофейни, в которой была назначена встреча, мы преодолели практически молча.

Я глядел сквозь автомобильное стекло на запруженные транспортом улицы, деловито снующих туда-сюда пешеходов, надземные линии метро с проносящимися по ним поездами, парящие над улицами дроны и голографическую рекламу, раскинувшуюся в воздухе на фоне небоскребов.

Вышел я из раздумий лишь когда мы уже заходили в переполненную людьми кофейню.

– А вот и Жермен!

Из-за маленького двухместного столика Роберту приветливо махнул рукой маленький, тощий мужчина лет сорока с лишком, в скромном сером джемпере поверх черной рубашки, черных брюках и туфлях. На его худощавом лице доминировали большущие, светящиеся добродушием глаза, скрытые за старомодными «профессорскими» очками с прозрачными стеклышками. Густые светло-русые волосы были подстрижены «шапочкой», которая гораздо больше шла бы школьнику моего возраста, чем сорокалетнему мужчине. В образ гармонично вписывался коричневый портфель из искусственной кожи – такой большой и надутый, словно владелец носит в нем целую библиотеку. От этого мужчинки так и веяло добродушной рассеянностью – он походил на воспитателя в детском саду, обожающего детей.

Вид этого Жермена Петье несколько меня успокоил. Честно говоря, после всего услышанного о строгости порядков в интернате я настроился увидеть здесь либо сурового мужика с повадками армейского сержанта, либо мегеру-гестаповку, ведущую себя как тюремная надзирательница.

– Жермен, – Роберт, держа меня за плечо, подвел меня к Петье и пожал протянутую руку.

– Роберт, очень рад снова видеть вас. А это тот самый молодой человек, о котором мы говорили?

– Да, это Димитрис. Сын моего доброго друга Владимира Войцеховского.

Разглядывая меня с восхищением, словно какое-то произведение искусства, Петье улыбнулся такой широкой и искренней улыбкой, что мне аж стало неловко.

– Очень приятно познакомиться с вами, господин Петье, – вежливо произнес я, тоже протянув ему руку, от чего тот неожиданно смутился.

– О, ну что ты, мой юный друг, с воспитателями рукопожатием здороваться не принято, – так же мило улыбаясь, заметил он, не глядя на мою протянутую руку. – Ну ничего. Я уверен, ты очень быстро всему научишься.

Не очень-то поняв, в чем дело, я убрал руку.

– Итак, Роберт, я могу принять молодого человека под свою опеку?

– Да, конечно, – Ленц вздохнул, все еще держа меня за плечо. – Жаль, конечно, что мне удалось провести так мало времени с сыном моего дорогого друга. Но увы, таковы правила.

– Да, это вы очень верно сказали, – хихикнул Петье. – Раз уж вы сами заговорили о правилах, то я должен попросить вас, как поручителя, поставить здесь вашу электронную подпись. Это то, о чем мы говорили.

– Да, конечно, конечно.

Ленц рассеянно приложил свой палец к голографическому экрану, спроецированному с сетчаточника Жермена, дождавшись, пока компьютер подтвердит действительность его подписи под электронным документом.

– Вы позаботитесь о Димитрисе, Жермен?

– Не беспокойтесь, – все так же мило улыбаясь, заверил он. – В «Вознесении» мы отлично знаем, как обходиться с молодыми людьми, чтобы они стали достойными членами нашего общества. Когда вы снова увидите нашего юного друга после выпуска, вы его не узнаете.

Последняя фраза меня несколько насторожила. Я внимательно вгляделся в улыбку Петье, и вдруг понял, что она является таким же атрибутом стиля, как очки и портфель: она не имела ничего общего с эмоциями. От этого мне стало немного не по себе.

Я обернулся к Роберту, словно собираясь что-то ему сказать, но в то же время я понимал, что уже слишком поздно для каких-то новых слов и решений. Усилием воли я заставил себя отринуть беспочвенное волнение и успокоиться. В конце концов, я мужчина.

– До свидания, Роберт, – твердо произнес я.

– Счастливо. Не забудь со мной связаться, как только сможешь. И вот еще что. Удачи тебе в новом мире, Димитрис! – пожав мне руку и тепло улыбнувшись, пожелал Роберт.