Текст книги "Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Я молча слушал его, не прерывая. Странно было видеть в этом человеке что-то человеческое. В какой-то момент я чуть ли не посочувствовал ему – но наваждение быстро прошло.

– Я перешагнул это, Алекс, – он поднял на меня глаза. – И ты должен.

– Я не могу это «перешагнуть», сэр, – решительно покачал головой я. – Даже если вы не позволите мне узнавать о них новости, я буду думать о них целыми днями. Они будут сниться мне каждую ночь. Вы никак не сможете изменить это. Никто не сможет.

– Первое время так, наверное, будет. Но это пройдет намного быстрее, чем ты думаешь.

Я пожал плечами, мол, думайте, что хотите. Профессора в ответ вздохнул.

– Алекс, я бы не хотел давить на тебя, но нам было бы намного легче в дальнейшем, если бы мы решили эту проблему здесь и сейчас.

– Как же вы предлагаете ее решить?

«Может быть, запустите мне в голову еще одного наноробота, который сотрет их из моей памяти?!» – подумал я, едва сдерживая злость.

– У нас есть официальная форма, которую разработали наши юристы. Она написана очень сложным языком, но суть ее довольно проста. В ней говорится о том, что ученик снимает со своих кровных родственников какие-либо обязанности по его воспитанию и просит полностью принять его под опеку муниципалитета. Это формальность.

– Я ведь и так под опекой. Вы же сказали, что мое мнение ничего не значит. Или я могу отказаться?

– Ты – несовершеннолетний, и пока еще не можешь полностью отвечать за свои действия. Отказаться от государственной опеки ты, конечно, не можешь. Но все-таки такой документ должен быть подписан для устранения некоторых юридических сложностей, которые гипотетически могут возникнуть, если твои родители… м-м-м… если, даст Бог, окажется, что с ними все в порядке. Я бы хотел попросить тебя засвидетельствовать этот документ своей электронной подписью.

– Вначале я бы хотел его прочесть.

– Что ж, – Петье пожал плечами. – Если тебе нравится занудный юридический язык, на котором нормальный человек не разберет ни единого слова, ты, конечно, можешь это прочитать. Вот.

Несколько минут в кабинете царило молчание. Мои глаза пробегались по строкам документа, и с каждой следующей меня переполняло все большее возмущение. В конце концов я раздраженно откинулся на спинку стула и воскликнул:

– Тут написано, что я отказываюсь от своих родителей, так?!

– Алекс, я же предупреждал, что этот юридический язык очень труден и неуклюж.

– Я не буду это подписывать.

– Алекс…

– Даже не уговаривайте. Можете делать со мной что хотите, но я никогда не подпишусь под текстом, где сказано, что я отказываюсь признавать своих родителей. Это мои мама и папа, вы что, не понимаете?!

– Алекс, прошу тебя отодвинуть эмоции в сторону и объяснить мне конкретно, какие проблемы ты видишь в подписании этого формального документа. Ты находишься здесь. Твои родители, где бы они не были, находятся далеко отсюда. Они не могут принимать участия в твоем воспитании. Так что же здесь написано неправильно?

– Если вы считаете, что здесь все правильно – сами и подписывайте. Я ведь несовершеннолетний, вы сказали? Ну так не перекладывайте на меня ответственность!

– Ты начинаешь говорить со мной довольно неуважительно. Я бы попросил тебя быть более вежливым, мой юный друг, – нахмурился профессор.

– Я буду вежливым, сэр. Но это я не подпишу.

Мне пришлось выдержать целую зрительную дуэль, которая длилась в полном молчании не менее минуты, прежде чем заведующий по воспитательной работе наконец отвел взгляд, вздохнул и движением руки закрыл дисплей с документом.

– Что ж, очень жаль, Алекс. Это, по сути, ничего не меняет. За исключением того, что ты не захотел пойти мне навстречу в этом маленьком вопросе, который имел куда большее значение для тебя, чем для меня. Я нечасто обращаюсь к ученикам с просьбами. Может быть, это был единственный такой случай за все время твоей учебы здесь. Так что тебе может больше не представится возможность оказать мне услугу. А вот ко мне ты часто будешь обращаться с просьбами. Но захочу ли я оказывать тебе услугу? Человеческие взаимоотношения строятся на взаимности, Алекс. Это то, чему тебе еще предстоит научиться.

– Вы с вашими коллегами уже оказали мне множество «услуг», сэр, начиная от кражи моих личных вещей и засовывания роботов в ухо и заканчивая награждения дурацкой кличкой, словно я ваш домашний питомец! – не сдержавшись, отчеканил я. – Вам стоит радоваться, что я не в состоянии ответить вам взаимностью…. сэр!

– Пройдет время, и ты будешь благодарен нам, Алекс, за все, что мы сделали. Ты ведь видел видеозаписи на веб-сайте? Как все наши выпускники отзываются об интернате?

– Все это может быть сплошным обманом. Я не верю ни единому вашему слову, сэр. Я считаю себя здесь заключенным против моей воли. И я с величайшим удовольствием выберусь отсюда, как только мне выпадет такая возможность. Слов благодарности от меня не ждите.

– Все говорят так, Алекс. Поначалу, – усмехнулся профессор. – У тебя еще есть вопросы?

Холодным взглядом, выражающим ненависть и упорство, я красноречиво дал понять, что не вижу никакого смысла в общении со своими тюремщиками.

– Тогда на сегодня все. Ты можешь идти. После того как ты освоишься, я уверен, у тебя возникнет еще много вопросов, Алекс. Ты всегда сможешь обсудить их со мной.

Петье слегка грустно вздохнул и проникновенно посмотрел на меня своими глазищами за стеклами очков. От притворной доброжелательности и теплоты его взгляда становилось уже тошно.

– Мы забудем обо всем, что сегодня было. Тебе не грозит никакое наказание за все твои слова и проступки.

Педагог сделал паузу, чтобы я мог оценить всю глубину его великодушия, но, вскоре поняв, что напрасно ждет от ученика выражения благодарности, продолжил:

– Но с завтрашнего дня ты будешь подчиняться общему распорядку интерната. То, что я и мои коллеги позволяли тебе сегодня, больше никто не станет терпеть. Ни один проступок больше не останется безнаказанным. Так что советую подумать дважды, прежде чем повышать голос на воспитателей, дерзить с ними или нарушать дисциплину.

– До свидания, сэр, – едва сдерживая злость, я поднялся со стула и решительно направился к двери.

– Ты привыкнешь, Алекс. Быстро привыкнешь, – донесся мне вслед его добродушный голос.

«Не дождешься, фашист проклятый!» – подумал я, ускоряя шаг.

Глава 4

С того дня, как я очутился в стенах специнтерната «Вознесения», начался новый этап моей жизни. Время здесь шло совершенно иначе, нежели там, снаружи. Оно тянулось для меня настолько медленно, как не тянулось ни на одном самом нудном школьном уроке в Генераторном.

Мысль, что мне предстоит провести здесь тридцать месяцев, казалась невообразимой. Если первый день здесь показался мне как минимум месяцем, то весь срок моего заключения покажется столетием. А значит, как бы я не выглядел к тому времени внешне, мысленно я состарюсь, устану от жизни и умру.

Я бы все отдал за то, чтобы уметь управлять временем. Чтобы я мог закрыть глаза, а затем открыть их – и эти два с половиной года остались позади. К сожалению, я не обладал таким даром. Я неспособен был перескочить этот ненавистный этап моей жизни и сразу перейти к более приятному – я мог лишь его пережить.

Как бы медленно не тянулось время в интернате, все же оно двигалось вперед. Каждая прошедшая секунда приближала час моего освобождения – а значит, каждую секунду у меня был хотя бы крошечный повод для радости.

15 апреля 2077 г., четверг(вечер). 1-ый день.

Мои товарищи по несчастью – ребята из 22-го отряда – при ближайшем знакомстве показались мне такими же отмороженными, какими и выглядели на первый взгляд. Да и стоило ли этому удивляться, учитывая условия, в которых они тут живут?

Это были парни по семнадцать-восемнадцать лет. Принадлежали ученики к самым разным расам и национальностям, но их роднили постные лица и аккуратные короткие стрижки.

Они заканчивали тут второй год. Я немыслимо завидовал им, ведь им оставалось совсем немного до вожделенной свободы. Но сами ребята, на мой взгляд, не проявляли уместного в их положении воодушевления.

Вечер знакомства с 22-ым отрядом обошелся без особых открытий и откровений.

Куратор 22-го отряда, которого я при первом знакомстве окрестил «графом Дракулой», по имени профессор Ван Хейген, представил мне по именам всех шестнадцать своих воспитанников. Имена я не запоминал – да и не были они именами, а всего лишь собачьими кличками, такими же, как «Алекс Сандерс». Заглядывая в лица учеников, я пытался угадать, ненавидят ли они свои прозвища и другие стороны жизни в интернате также сильно, как я. Но на их лицах сложно было что-то прочитать – на втором году заточения они научились завидному самоконтролю.

Староста отряда по имени Энди Коул, которого я приметил еще за обедом, пытался быть приветливым, рассказывал мне о разных сторонах учебы и жизни в общежитии, однако эти рассказы напоминали скорее обязательные наставления, нежели доверительные советы. Из той же серии была беседа с моим соседом по комнате, Шейном не помню фамилию. Каждое сказанное мне слово было, безусловно, тщательно взвешено на предмет того, не станет ли оно расценено как дисциплинарное нарушение.

Ученики интерната не проявляли никакой солидарности, сплоченности против педагогов и толерантности к нарушениям дисциплины, которые обычно характерны для школьников и студентов. И, что наиболее бросалось в глаза, ни единым словом они не выражали ни малейшего недовольства чем-либо в порядках интерната. Вне всякого сомнения, где бы они не были и чем бы не занимались, они каждую секунду помнили про чужой взгляд внутри их глаз, про чужое ухо внутри их ушей.

Глядя на их непроницаемые лица, я впал в еще более черную тоску, предрекая себе два с половиной года одиночества и в конце концов сумасшествие. Несмотря на то, что команда «отбой» прозвучала, как обычно, в 22:00 (а после получения этой команды всем ученикам предписывалось лежать в кроватях раздетыми, прекратить разговоры и пользование любыми мультимедийными программами) я не мог заснуть до глубокой ночи, тоскливо глядя за окно…

16 апреля 2077 г., пятница. 2-ой день.

Проснувшись первый раз в стенах интерната, я почувствовал себя еще горше, нежели прошлой ночью. Услышав в ушах мерзкую мелодию какой-то бодрой утренней музычки, а в коридоре – громкий свист дежурного по общежитию, ощутив на руке тяжесть «пип-боя», я осознал, что все произошедшее со мной не оказалось дурным сном, а происходило наяву.

Впрочем, у меня не оставалось много времени на хандру. С самой первой секунды после побудки жизнь вознесенца протекала очень интенсивно. Я едва успел застелить свою постель, умыться, вычистить зубы и одеться, чтобы успеть к утренней линейке. За эти двадцать минут товарищи по меньшей мере пять раз сделали мне замечания из-за моей медлительности и нерасторопности. Перед выходом из общаги Энди Коул, расправляя на моей спортивной форме какую-то совершенно незаметную, на мой взгляд, примятость, недовольно сообщил, что мою постель надо будет потом перестелить.

Линейка напоминала военный парад. Отряды учеников стройными рядами выстроились в шеренги по двое на асфальтированной площадке, так называемом «малом плацу» перед зданиями общежитий. Своих подопечных строго осматривали кураторы. Звучали громогласные хоровые приветствия. Затем ученикам предстояло отправиться на утреннюю физкультуру, после которой следовал прохладный душ, быстрое переодевание в повседневную форму, завтрак, еще одно построение (на этот раз на «большом плацу» позади главного учебного корпуса), и, наконец – начало учебных занятий.

Как мне объяснили еще с вечера, пока ребята из 22-го отряда проводили время на своих занятиях по расписанию, мне, вместе с несколькими другими абитуриентами, для которых настоящая учеба еще не началась, предстояло в индивидуальном порядке проходить так называемые «подготовительные курсы», по сути, мало чем отличающиеся от той же учебы.

Мое обучение началось со вступительного инструктажа, который проводила Лора Каммингз. Насколько я мог судить, основной целью этого инструктажа было вытравить из голов абитуриентов любые мечты о побеге, которые, безусловно, должны были посещать их после попадания сюда. Чтобы убедить нас в совершенной безнадежности любой подобной затеи, мисс Каммингз показала мне и еще полудюжине таких же запуганных мальчишек специальную видеопрезентацию о системе безопасности «Вознесения». Презентация заканчивалась горделивым утверждением, что за более чем пятнадцать лет существования сети интернатов «несанкционированно покинуть территорию» еще не удалось никому. Презентация смотрелась крайне убедительно. А чтобы мы могли подтвердить услышанное собственными наблюдениями, мисс Каммингз провела часовую обзорную экскурсию по территории интерната.

Вся территория интерната – учебные корпуса, общежития, спортивные площадки, хозяйственные и служебно-бытовые постройки – находилась под постоянным наблюдением сотен скрытых видеокамер. Даже если бы какой-нибудь отчаявшийся ученик попытался бы каким-то образом вскарабкаться на четырехметровый забор, которым была обнесена территория, и даже если бы он придумал, как избежать удара током (предупреждающие таблички гласили, что к забору была подведена высоковольтная электрическая сеть) – все равно компьютер с искусственным интеллектом, круглосуточно анализирующий изображение с сотен камер, немедленно просигнализировал бы об этом охране. Так что мысли о побеге пришлось сразу оставить.

Как, впрочем, и надежды на связь с внешним миром. Потому что я очень скоро смог убедиться, что отсутствие дисциплинарных взысканий, которое Петье назвал непременным условием предоставления такой привилегии, было несбыточной мечтой.

Лишь на протяжении второго дня своего пребывания в интернате (и первого, который я подчинялся общему распорядку интерната) я умудрился получить два таких взыскания. Первое я заработал еще утром, когда мой сосед по комнате, Шейн, сказал, что запамятовал, как меня зовут, а я решил пошутить.

– Ну, здесь мне дали кличку Алекс, а на воле меня звали Димитрис. Я слышал, вас тут заставляют называть друг друга этими дурацкими прозвищами, так что, наверное, буду для тебя Алексом.

Шейн как-то странно усмехнулся и ничего не ответил. Минуту спустя другой мой сосед, странноватый узкоглазый паренек по имени Пу, дернул меня за рукав и покрутил пальцем у виска.

– В чем дело? – я поднял брови.

– Ты глупый, что ли?! – прошептал он досадливо. – Шейн тебя спровоцировал, а ты повелся. Будет тебе теперь дисциплинарка! Разве не читал правила?! Нельзя никому называть свое прежнее имя!

Я в ответ лишь недоверчиво усмехнулся.

– Разве там так написано? Вроде бы это вам нельзя меня называть настоящим именем. Да и вообще, какое это имеет значение? Уверен, что Петье еще только продрал глаза и занят сейчас чисткой зубов или еще чем-нибудь, а не подслушиванием моей болтовни.

Пу лишь посмотрел на меня снисходительно-сострадательно, вздохнул и больше ничего не сказал. А вечером того же дня последовал вызов к Петье. Со своей добродушной ухмылочкой заведующий по воспитательной работе напомнил мне о своем вчерашнем предупреждении, что никакого снисхождения мне больше не будет, и объявил выговор за нарушение какого-то там пункта какой-то статьи каких-то дурацких правил.

Я возмутился и потребовал зачитать мне это правило. Профессор, конечно, невозмутимо это проделал (оказалось, что одной из бесчисленных статей Правил внутреннего распорядка называться настоящим именем ученикам таки однозначно запрещено), а затем прокрутил аудиозапись моего разговора с Шейном.

За неуважительное обращение к воспитателю (оказалось, что я, вспылив, забыл назвать его «сэром», да еще и нечаянно заговорил, когда он держал ладонь поднятой вверх – а ведь сегодня утром на вступительном занятии с мисс Каммингз меня уже учили, что этот жест означает приказ хранить молчание) он записал мне еще один выговор.

К тому времени, как ребята из 22-го отряда вернулись с занятий, я был полон решимости высказать этому гаду Шейну все, что я о нем думаю. Но попытка выяснить с ним отношения закончилась лишь тем, что подошел Энди Коул и приказал мне присесть сотню раз. В сердцах я послал его куда подальше. Однако при дальнейшем выяснении оказалось, что, согласно Дисциплинарному уставу, старосты отрядов и дежурные по общежитиям были наделены властью назначать физические наказания за мелкие дисциплинарные нарушения. В основном наказания выражались в форме приседаний, отжиманий и «упал-встал» (принять позу для отжимания – подняться на ноги), во время которых ученики должны были цитировать наизусть строки уставов и правил.

К тому времени, как это выяснилось, я уже был окружен дюжиной ребят, включая того самого козла Шейна и смеющегося рыжеволосого Стэнли, который был дежурным по общежитию в день моего выселения. Всем им, похоже, не терпелось посмотреть на экзекуцию.

– А что, если я откажусь? – спросил я с вызовом, осматривая собравшихся вокруг ребят. – Побьете?

– Если откажешься – сообщим куратору. И тогда тебе пропишут более серьезное наказание, – спокойно ответил Энди. – Мой тебе совет – делай, что велено. Иначе будет хуже.

– Что ж, – я развел руками. – Сколько ты там сказал? Сто?

– Пусть будет триста, – оценив мою спортивную фигуру, изрек Энди. – Сотню за грубость Шейну. Еще сотню за пререкательство со мной. И сотня сверху, чтобы урок уж точно не прошел бесследно.

Усмехнувшись в лицо Энди и остальным, собравшимся вокруг меня, как шакалы, я начал приседать. Первые сто раз пошли неплохо – столько раз я неоднократно приседал на физкультуре. Следующие сто выполнить было несколько тяжелее. По лбу и спине стекали капли пота, дыхание учащалось. Но, стоило мне взглянуть на лица окружающих учеников (вокруг собралось уже десятка три), которые только и ждали, пока на моем лице отразится гримаса боли и я зашатаюсь от напряжения – я закусил губу, выдавил из себя презрительную усмешку и продолжил. Под конец третей сотни мои ноги уже слегка дрожали, но я так и не остановился. Распрямившись, посмотрел на Коула торжествующе.

– Хм. А он здоровый, – хмыкнул кто-то за спиной Энди. – В следующий раз начинай с пятисот. Наказание – это не наказание, если оно безболезненно.

– Так и сделаю, – кивнул староста 22-го отряда. – А ты, Сандерс, отправляйся стирать свою униформу. Ты пропотел, а она должна быть безукоризненно чистой. Завтра проверю качество стирки. Если увижу, что ты не старался – будешь приседать пятьсот раз, а потом снова стирать. Понятно?

Я глянул на него все с той же вызывающей усмешкой. Но от мысли, что мне предстоит приседать пять сотен раз решимости несколько поубавилось. Я и так едва ощущал ноги.

– Понятно, я спрашиваю?

– Понятно, – злобно пробормотал я.

Еще одна экзекуция ожидала меня в тот же день перед сном.

Целых два часа с 19:30 до 21:30 – едва ли не единственное время, когда ученики пользовались относительной свободой, так как могли в это время выполнять заданные преподавателями домашние задания – меня заставляли застилать постель и правильно складывать вещи в тумбочке. Делалось это методом «повторение – мать учения», что означало многократное сбрасывание на пол не идеально застеленной постели и плохо сложенных вещей из тумбочки. Мои соседи по комнате поначалу, кажется, наслаждались этим зрелищем, но затем оно им приелось и они занялись своими делами. Даже дежурному по общежитию, который поначалу проводил «дрессировку», через час это занятие наскучило, и он попросил кого-нибудь его подменить. Добровольцем, естественно, вызвался Шейн. Понаблюдать за представлением время от времени заходили ученики из других комнат, которые, зависимо от степени их наглости и подлости, либо просто усмехались, либо издевательским тоном давали мне какие-то «ценные советы», провоцируя меня на грубость.

К самому концу процесса в комнату зашел Энди.

– Это уже намного лучше, – взглядом оценив мою идеально застеленную постель и заглянув в тумбочку, кивнул староста отряда. – Хорошая работа… Шейн.

– Рад стараться, Энди, – гордо усмехнувшись, ответил «дрессировщик».

Я едва заметно выдохнул, чтобы выпустить накопившийся гнев и не дать этим засранцам еще один повод применить ко мне физическое наказание. Глянув на меня, Энди сказал:

– То, чем ты здесь два часа занимался – это не наказание, а обучение. Еще несколько таких же тренировок, и нам не придется краснеть по утрам из-за того, что абитуриент, приписанный к нашему отряду, не умеют застилать постель и опаздывает к утреннему построению.

– Обучение обязательно должно включать в себя унижение? – переспросил я.

– Тебя никто не унижал. Мы все через это проходили. В традициях интерната – суровое обращение с новичками. Вас, салаг, принято тыкать носом в ваши ошибки, а если вы намереваетесь сделать что-нибудь не так – не останавливать, а позволять обжечься, чтобы лучше запомнили. Считается, что так вы быстрее учитесь.

– А по-моему, кое-кому здесь это просто доставляет удовольствие, – сказал я, уничтожающе посмотрев на Шейна, а затем посмотрел на Энди: – А еще кое-кто чувствует упоение своей крошечной властью и использует ее, чтобы применять наказания по любому поводу.

– Если ты считаешь, что с тобой поступают несправедливо – можешь пожаловаться заведующему по воспитательной работе, он твой куратор, – выдержав мой взгляд, спокойно ответил Энди. – Мой тебе совет, Сандерс: не наживай себе врагов понапрасну. Ты не выглядишь полным тупицей. Так что, надеюсь, быстро усвоишь: здесь надо соблюдать правила, нравятся они тебе или нет…

– 30 минут до отбоя! – прозвучал в коридоре голос дежурного.

– Что ж, пора готовиться к отбою, – кивнул Коул. – Запомни, что я тебе сказал, Сандерс. Если будешь слушать советы старших, может быть, будешь получать меньше чем две дисциплинарки в день.

– Спасибо за заботу, Коул, – ядовито ответил я.

17 апреля 2077 г., суббота. 3-ий день.

После стычки, которая произошла у меня с Коулом на второй день, я бы никогда не подумал, что первым я сойдусь именно с ним. Но случилось как раз так. И связывающим звеном между нами стал спорт.

В отсутствие других занятий, которые бы приносили мне хоть какое-то удовольствие и забвение, я начал проводить за физическими упражнениями едва ли не все свое свободное время. И, как оказалось, я был в этом не одинок. Лишь немногие ученики интерната ограничивались обязательной утренней и вечерней физкультурой. Практически весь 22-ой отряд – по крайней мере дюжина из шестнадцати парней – при первой же возможности отправлялись в здешний спортивный комплекс, на стадион или на открытую спортивную площадку. Среди второкурсников особой популярностью пользовались регби, а также бокс. Это была прекрасная возможность выплеснуть накопившиеся эмоции: подвигаться, покричать, врезать кому-нибудь как следует или шибануть плечом, и при этом все это никем не запрещалось, а даже поощрялось.

В субботу, после восьмичасового испытания тошнотворными подготовительными курсами, я воспользовался свободным временем, чтобы отправиться в атлетический зал, потому что иначе мог бы выместить накопившееся раздражение на ком-то другом, схлопотав очередную дисциплинарку. Коул случайно заметил, как я тренируюсь с грушей.

– Неплохая техника, – понаблюдав за мной со стороны, похвалил он. – Давно боксируешь, Сандерс?

– Два года, – отерев пот со лба, ответил я. – А что?!

– Из нашего отряда пятеро ребят боксируют. Включая меня. Я, чтоб ты знал, в прошлом году стал вице-чемпионом интерната и участвовал в отборочном турнире на юношескую олимпиаду.

– Да что ты говоришь? – усмехнулся я, оглядев атлетическое сложение Коула. – И ты хочешь взять у меня пару уроков, чтобы в этом году тебя не поколотили на отборочном так, как в прошлом?

Похоже, моя самоуверенность ему понравилась.

– Мы тренируемся по вечерам. Если хочешь – присоединяйся этим вечером, – усмехнувшись в ответ на мою браваду, сказал Энди. – Заодно и посмотрим, что ты умеешь, кроме как языком чесать. Если, конечно, не боишься.

– Ты что, шутишь? – я расплылся в улыбке. – Шанс заехать тебе в щи как следует – это просто подарок для меня. Скажи, а Шейн случайно с вами не тренируется?

– Что ж, тогда сегодня в полвосьмого, после ужина, – кивнул Энди.

Этим вечером старосту 22-го отряда ждал сюрприз. Вряд ли он ожидал, что пятнадцатилетний парень, которому он предложил поспарринговаться забавы ради, да еще чтобы немного сбить с него спесь, угостил его таким хуком справа, что даже защитный шлем не спас его от нокдауна.

Это была едва ли не первая приятная эмоция, которую я испытал с момента попадания в эти стены. Но, что еще важнее, во взгляде Коула, после того, как я помог ему подняться на ноги, скользнуло нечто очень похожее на уважение. Такие же лица были и у окружающих четверых ребят (жаль, в их числе не было Шейна).

В этот момент у меня появилась небольшая надежда. Я подумал, что нашел, наверное, единственный способ, которым новичок на два года младше может завоевать уважение у старшекурсников, занимающихся спортом – оказаться лучшим атлетом, чем они.

Что ж, посмотрим.

18 апреля 2077 г., воскресенье. 4-ый день.

Воскресенье считалось единственным выходным днем в интернате. Однако это вовсе не означало, что ученики могли заняться всем, чем им вздумается. Утренняя побудка в этот день происходила всего лишь на час позже. Физкультура была такой же, как и в прочие дни. В 08:00 начиналась обязательная для посещения служба в церкви, размещенной на территории интерната.

Никто не интересовался у учеников, каких религиозных взглядов они придерживаются и каких придерживались их предки. Христианская религия считалась важной частью той духовности, которую в нас пытались воспитать, «одной из важнейших ценностей Западного мира, на которых зиждется Содружество наций». Поэтому приобщение к ней являлось неотъемлемой частью учебного процесса.

Здешний христианский священник, пастор Ричардс, оказался воодушевленным оратором, поэтому его проповедь затянулась на целых четыре часа, отобрав у несчастных грешников едва ли не треть единственного дня, в который им был положен условный отдых. Спросив у одного из парней, обычное ли это дело, я услышал, что однажды служба закончилась только к обеду.

Пастор Ричардс, имел неумную энергию для своих пожилых лет, и мощный голос, достойный оперного певца или генерала бронетанковых войск. С решительностью закованного в броню крестоносца он готов был обращать всех желающих и нежелающих в истинную веру, и чем сложнее оказывалась задача – тем больше он загорался этой идеей. Его воображение ни секунды не бездействовало, изобретая все новые изощренные способы наставить на путь истинный малолетних безбожников и еретиков: начиная от вдохновенных проповедей и заканчивая организацией женского церковного хора, театральными постановками библейских сцен с участием учеников и приглашением на службы гостей, которые поведывали, как они обрели Бога.

Большая часть оставшегося воскресного дня была занята такими увлекательными мероприятиями, как большая стирка и генеральная уборка в общежитиях и на территории интерната.

Поговаривали, что по воскресеньям в большом актовом зале часто выступали почетные гости: бывшие выпускники рассказывали, как они хорошо устроились и как благодарны интернату; кто-то из политиков говорил важные напыщенные речи о гражданском долге, социальном обществе и правовом государстве; представители топ-менеджмента корпораций устраивали яркие презентации, расхваливая открывающиеся перед учениками перспективы работы в их структурах. Говорили также, что в воскресные дни часто устраивают различные спортивные мероприятия. Но в этот день ничего такого мне застать не посчастливилось.

Если не считать нескольких часов, проведенных на стадионе, этот день был столь же ужасен, как остальные, и я был рад его окончанию так же, как прочим.

21 апреля 2077 г., среда. 7-ой день.

Недельное знакомство с жизнью в интернате позволило мне быстро вкусить всю соль фразы, которую очень любил повторять мой любезнейший куратор проф. Петье: в интернате не просто дают образование – здесь формируют личность.

Границы между учебными часами и свободным временем не существовало – каждая минута, проведенная здесь, являлась экзаменом. Тотальный контроль каждого шага и вздоха каждого ученика был альфой и омегой здешних порядков. Каждую секунду я сознавал, что за мной следит неусыпное око Большого брата – неумолимого, бесчувственного искусственного интеллекта, который методично анализировал все мои действия, безошибочно выявлял в них любые признаки ненадлежащего поведения и незамедлительно доносил об этом воспитателям.

Жизнь шла строго по расписанию. 06:00 – подъем. 06:20 – утренняя линейка. 06:30 – физкультура. 07:00 – завтрак. Занятия шли шесть дней в неделю с восьми утра до пяти, а иногда до шести часов вечера, с перерывами на обед и полдник. Вечернее время было забито самостоятельной подготовкой, хозяйственными работами на территории интерната, посещением различных мероприятий и кружков. Расписание было построено так, что ученикам не оставляли практически ни единой минуты для праздного времяпровождения.

Ученики из 22-го отряда демонстрировали такую прилежность в учебе и такое усердие во внеклассных обязанностях, что напоминали роботов. В своих разговорах они были сдержанны и скупы. Чем бы они не занимались, они были серьезны и сосредоточены. За всю неделю мне так и не довелось обменяться с кем-нибудь из них хоть одной репликой, не имеющей отношения к делу, если не считать полушутливого трепа во время спортивных мероприятий. Даже сосед по комнате Пу, который проявлял ко мне наибольшее участие и время от времени давал ценные советы, тут же отворачивался и уходил от разговора, если я затрагивал «запрещенные темы».

Я замечал, что Энди и другие ребята из 22-ого отряда, главным образом мои соседи по комнате, первое время лишь присматриваются ко мне, пытаясь понять, что я за человек. Должно быть, я слишком тороплюсь с расспросами. Следовало дать им немного времени. Может быть, со временем придет и доверие.

Благодаря покровительству Энди и своевременным советам сочувствующих мне товарищей, к концу своей первой недели я заработал лишь три новых дисциплинарных взыскания. Еще как минимум от пяти меня уберегли. Я постепенно усвоил, каких тем следовало избегать в разговорах, научился держать себя в руках и приобрел некоторый запас выдержки, который позволил мне не поддаваться на выходки провокаторов, таких как Шейн.

Может быть, я все-таки вскоре научусь тут выживать.

Господи, неужели прошла только неделя? Одна неделя?!!