Текст книги "Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

– Я выйду отсюда через три дня. И это все, что меня сейчас заботит.

30 июня 2079 г., пятница, 752-ой день.

Я ждал этого момента семьсот пятьдесят один день. Бывали минуты, когда я почти переставал верить, что он настанет. Выпуск из «Вознесения» казался чем-то за гранью обозримого будущего. И вот этот день настал.

– Мы переживаем замечательное время!.. – произнес сенатор Элмор.

Он был уже не первым из нескольких десятков именитых гостей, кто выступал сегодня перед стройными рядами выпускников 4-го специального интерната 2079-го года, выстроившихся на большом плацу в сияющей новизной парадно-выходной форме. И это не считая напутственных слов директора и заведующей по воспитательной работе, а также благословления пастора Ричардса.

– Вам посчастливилось начать свой путь во взрослую жизнь в век тотального подъема: экономического, социального, культурного, – продолжал, тем временем, Элмор. – Проводив 23-ий год с того страшного дня, когда старый мир, к которому привыкло старшее поколение, навсегда перестал существовать, наше общество подвело определенную черту. Мы многое уже сделали, но еще большее предстоит сделать. И именно вам, лучшим представителям первого постапокалиптического поколения, выпала честь бесстрашно шагнуть в новую эпоху – эпоху, когда человеческая цивилизация, споткнувшись о собственные пороки, наконец выпрямится, чтобы твердым шагом устремится к невиданному и непревзойденному величию. Для этого, мои дорогие друзья, у вас есть абсолютно все: энергия, ум, смелость, обаяние и, конечно же, блестящее образование. Желаю вам лишь одного, молодые коллеги – используйте все это во благо, а не во вред. Не отступайтесь от тех незыблемых принципов, которые вы познали в этих стенах – и тогда мы никогда больше не повторим ошибок прошлого…

Этот сенатор говорил то же, что и все, но, в сущности, он выглядел довольно-таки симпатичным малым в сравнении с другими политики, которых мне приходилось видеть в новостях – подтянутый, молодой, с искренними дружелюбными глазами, в которых читалось что-то еще кроме зашкаливающих политических амбиций.

Во время своего выступления улыбающийся сенатор то и дело поглядывал на меня. Возможно, дело было в том, что я стоял крайним правым в первой шеренге, обращая внимание своим безукоризненным телосложением и стройной осанкой. На моей груди сверкали под солнцем несколько нагрудных знаков, которые я заслужил за время учебы, в том числе бронзовая медаль в юношеской спортивной олимпиады.

Едва заметно скосив взгляд в сторону воспитателей, которые тоже выстроились в своих парадных одеяниях, я заметил, что Кито, как всегда серьезный и мрачный, не смотрит на меня, словно я больше не существую. Мне было даже немного обидно, что вся та ненависть, которую испытывал ко мне куратор, на самом деле не имела личностного окраса. Это была всего лишь часть его ядовитой натуры, и новым несчастным, которые попадут под его начало в следующем году, выпадет ровно столько же яда и желчи, сколько выпало мне.

Поведя глазами дальше, в сторону своих однокашников, я увидел лица друзей – Шона Голдстейна, Ши Хона, Сережи Парфенова и других, с кем я провел бесчисленные и очень долгие дни и ночи, грызя гранит наук и обучаясь непростым урокам выживания в крайне недружественной среде 4-го специнтерната. Лица Шона и Сережи сияли от радости, а у Ши, только что вышедшего из карцера, был очень бледный и утомленный вид, и он едва держался на ногах. Должно быть, Петье распорядился щедро сдобрить воду непокорного корейца успокоительным, чтобы он не вытворил чего-нибудь на выпускной церемонии.

Не думаю, что мы с ними на самом деле были друзьями в том значении, в котором я называл другом Джерома Лайонелла. Порядки в «Вознесении» не располагали к тому, чтобы люди могли стать здесь по-настоящему близки. Однако между нами установилось своего рода братство наподобие того, что могло бы развиться, наверное, между сокамерниками в тюрьме, которые связаны одной и той же мечтой – мечтой о свободе. Конечно, бывало разное. Некоторые вещи мы будем потом вспоминать со стыдом и сожалением. Но в целом мы достойно выдержали испытание человечности – насколько это было возможно, я всегда поддерживал товарищей в трудные минуты, и всегда знал, что сам могу рассчитывать на их поддержку.

Были у меня и недоброжелатели, взять хоть того же Поля, но в эту памятную минуту наша неприязнь отошла на второй план, и каждый радовался своему счастью – за исключением тех многих, кто не сумел окончить интернат. Но эти последние на церемонии не присутствовали.

Из стройного женского ряда на нас с улыбками глазели однокурсницы. Не удержавшись, я и сам улыбнулся краем губ, посмотрев на Рину, которая выделялась среди нежных худеньких девиц своей широкоплечей и угловатой боксерской фигурой. Рина едва заметно подмигнула мне и даже показала язык, чем вызвала гневный взгляд своей кураторши. Она выглядела вовсе не так уж плохо в своей отутюженной серой ученической униформе, с короткими темными волосами, которые были собраны в аккуратную косичку.

По окончанию церемонии, когда актовый зал гимназии утонул в веселом гомоне, смехе и вспышках фотокамер, я начал пробираться сквозь нарядную толпу, источая улыбки и рукопожатия, отвечая словами благодарности на банальные напутствия воспитателей – в сторону ворот, в сторону выхода отсюда, где, как я знал, меня ждала свобода.

– Поверить не могу! – в сердцах хлопнул меня по спине Шон, идя рядом со мной. – Это свобода, парень! Свобода!

– Да, – мечтательно улыбнулся я, ускорив шаг. – Слышишь, Ши?! Куда твое веселье подевалось?!

Захваченный радостными чувствами, я подхватил низкорослого корейца на руки и с легкостью поднял над землей, вызвав смешки сокурсников, но сам кореец не отреагировал ни возмущением, ни улыбкой – выглядел он как сомнамбула.

– Эх, не следовало все-таки тебе хамить Петье, приятель, – прошептал я ему на ухо. – Видишь, как они тебя?

Бедняга ответил мне лишь безжизненным взглядом.

– Надеюсь, у него это скоро пройдет, – обеспокоенно произнес я.

– Я присмотрю за ним, – пообещал Шон, приобнимая друга за плечо. – Нам же вместе жить в общаге в Элис-Спрингс.

– Уезжаете сегодня же?

– Как скажут, – пожал плечами я. – Надеюсь, дадут хоть пару дней погулять в Гигаполисе.

Я знал, что свобода, которую обрели мои товарищи, довольно-таки относительна. Всем им и далее, до двадцати одного года, предстоит находиться под опекой государства, соблюдая сотню правил и ограничений, регулярно отмечаясь в службе по делам несовершеннолетних и проводя профилактические беседы со своим куратором из этого органа. Но сейчас я не хотел об этом думать. Я знал лишь, что ждет меня.

Впереди я уже видел ворота интерната, которые сегодня, едва ли не первый раз в году, были гостеприимно открыты. За ними было припарковано несколько гражданских автомобилей и толпилась, вглядываясь в приближающуюся толпу выпускников, небольшая группка мужчин и женщин, некоторые из которых махали руками и даже плакали. Охранникам во главе с Полулицым приходилось сдерживать некоторых особо эмоциональных персон, чтобы те не кинулись в ворота навстречу тем, кого они ждут. Это были родственники «сирот», которые сегодня выпускали – те из них, кто имел право находиться в «зеленой зоне».

– Дядя! Дядя, я тут! – вдруг заорал диким голосом, срывающимся от счастья, мой сосед по комнате Хосе, и быстро помчался к воротам навстречу просто одетому, морщинистому пожилому мужчине латиноамериканской внешности.

– Во дает! – глянул ему вслед Шон, усмехнувшись. – А твои где?

– Вот они.

Я уже видел своих. Роберт сегодня выглядел нарядно и представительно в темном костюме-двойке с серо-стальной рубашкой и красным галстуком. Дженни, конечно же, сияла лучистой красотой в светлом летнем платье, выглядевшим настолько просто и изысканно, что никто не смог бы отвести от нее взгляд, даже если бы не прекрасные волосы, рыжей волной развевающиеся за открытыми плечами девушки.

– Ни хрена себе! – присвистнул Шон. – Блин, Алекс, только не говори мне, что это твоя девушка!

– Я Димитрис, Шон, – не отрывая взгляда от, наверное, самой прекрасной девушки на Земле и улыбаясь, ответил я. – А это моя Дженни, старик.

– Блин, чувак, да это… это отпад просто… у меня нет слов… я думал, ты привираешь, а ты, оказывается, обо многом умалчивал… Я рад за тебя, честно.

– Спасибо, Шон.

Когда до ворот осталось уже совсем немного шагов, я услышал позади заливистый свист.

– Эй, Сандерс, – оглянувшись, я увидел Рину Кейдж. – Ну что, теперь на свободе, да?

– Моя фамилия – Войцеховский, а зовут – Димитрис, – обернувшись, сказал я.

– Только не заставляй меня запоминать это, ладно? – закатила глаза Рина. – Это твоя девчонка, да? А я-то думала, ты заливаешь, что у тебя кто-то есть. Собиралась предложить тебе прямо сейчас метнуться в ближайший мотель. Ну да ладно, мало в мире мужиков, что ли? А твоя ничего такая. Хоть по телику ее показывай. И что она в тебе нашла?

– Спасибо за комплимент, Рина, – не переставая улыбаться Джен, к которой мы приближаемся, прошептал в ответ я. – Сейчас познакомлю, только не ляпни при ней ничего лишнего.

– Нет уж, спасибо, такой чести нам не надо, – отмахнулась она. – Увидимся в академии, здоровяк!

– Да уж, – по-мужски пожав подруге руку, ответил я. – Обязательно.

Минуту спустя я уже сжимал в объятиях и кружил Дженни, которая глядела на меня, улыбаясь. На ее милом веснушчатом лице в ярком солнечном свете блестела слезинка.

– Все-таки ты дождалась меня, – прижимая ее к себе, как сокровище, прошептал я на ухо девушке. – Ты просто героиня. Два с половиной года ждать такого остолопа, как я, вместо того, чтобы жить человеческой жизнью.

– Может быть, мне просто нравятся трудности, – улыбаясь сквозь слезы, ответила она.

Роберт терпеливо дожидался своей очереди, добродушно любуясь объятиями нашей пары. Когда я наконец вспомнил о нем и с благодарностью пожал руку, полковник произнес, глядя на меня снизу вверх:

– Я так понимаю, еще плюс дюйм?

– Где-то так, Роберт, – улыбнулся я, точно зная, что результаты последней антропометрии, проведенной в «Вознесении», показали рост 6’37 фута, или 192,3 сантиметра.

– Если бы твои родители видели сейчас тебя, Дима – они плакали бы от гордости. Я знаю это, – серьезно произнес Ленц, придирчиво рассматривая меня. – И знаешь что? Я чувствую себя сейчас так же, как чувствовал на последнем звонке своего сына. Это правда.

– Я ни за что не выдержал бы этого, если бы не ты, Роберт. Когда папа узнает об этом, он поймет, что самого искреннего и преданного своего друга он обрел в твоем лице. Однажды он сможет сказать тебе об этом лично.

– Не сомневаюсь в этом, Дима. Не сомневаюсь.

– Куда тебя определили, Дима? – воспользовавшись паузой в нашем трогательном объяснении, поинтересовалась Джен. – Почему они тянули до последнего дня?

– Сиднейская полицейская академия, – кисло усмехнулся я. – Там сейчас большой набор. Требуется все больше офицеров полиции в нынешних условиях. Я знал, что так будет. Петье давно сказал мне, что меня определят в силовой блок.

– Этот вариант вовсе не плох, – улыбнулся Роберт. – Это престижная работа, Дима, и неплохо оплачивается как для муниципальной службы. Многие пытаются попасть туда, но не проходят отбор: больше двадцати абитуриентов на одно место.

– Уверена, из тебя получится прекрасный полицейский, – улыбнулась Дженни. – Я не придумала бы тебе профессии лучше. Ты сильный, честный и любишь помогать людям. Как раз таким и должен быть офицер полиции! Ну и парочка у нас с тобой будет: врач и полицейский. Просто как в кино!

– Ну, да, наверное, – я неуверенно улыбнулся. – Может быть, это и неплохо. Я просто еще не свыкся с этой мыслью… Эх. Ну что, хотите, я познакомлю вас со своими ребятами?

– Обязательно, – усмехнулся Роберт. – А мы тут подготовили тебе небольшой сюрприз.

То был прекрасный день. В честь моего выпуска Роберт с Дженни подготовили настоящее празднование. Пришли многие из наших общих знакомых по «Юнайтед». Джен привела с собой уже знакомых мне однокурсников. Даже Энди Коул вместе со своей девушкой приехал из Канберры. Я пригласил присоединиться к нам практически всех своих друзей-выпускников. У большинства из них не было родственников, которые бы могли организовать нечто подобное, и большинство согласились.

Многие из наших в этот день впервые попробовали шампанское, и оно, в основном, пришлось всем по вкусу. Даже Ши, которому Роберт первым делом налил пятьдесят грамм коньяку, начал слегка улыбаться. На открытом втором этаже специально нанятого автобуса, который колесил по городу, мы под музыку плясали, разодетые в парадные одеяния и счастливые, и весело махали руками проезжающим мимо автомобилям, а те сигналили нам вслед. Девушки посылали воздушные поцелуи. Все смеялись и пели песни. Обнявшись с пьяным и счастливым Шоном и Энди, я самозабвенно горланил, пока не охрип, а затем как-то по волшебству оказался вместе с Джен, поодаль от всех.

Ее распущенные волосы развивались по ветру. Тем вечером моя Дженни была даже красивее, чем обычно, и на ее щеках, будто солнце на закате, играл замечательный румянец от шампанского. Обнявшись, мы слились в страстном и сладком поцелуе, излив в нем все наше счастье от долгожданного воссоединения и надвигающейся свободной жизни вместе. Мы шептали на ушко друг другу признания в любви, от которых во мне просыпались позабытые ранее чувства и желания. Но при этом мы еще и смеялись, и успевали чокаться с товарищами хрустальными бокалами. Шон тоже целовался с девушкой из одного из женских отрядов, не помню как ее зовут, и они тоже были счастливы, как и мы, и мы махали друг другу рукой, пребывая в состоянии легкой и блаженной эйфории.

– Мы ведь будем теперь вместе, Дима? – спрашивала шепотом моя первая любовь, щекоча меня своими шелковистыми каштановым волосам. – Будем жить вместе, да?

– Я хотел бы этого, Дженни, – шептал я в ответ. – Очень хотел бы.

– Я уверена, что Роберт все устроит. Он сам говорил мне, что устроит. Ничего, что мы в разных вузах. Будем жить вместе в студенческом городке, как когда-то мечтали.

– Да, – шептал я в ответ, хотя не мог пока представить себе всего этого в тот момент.

– А этим летом ты поедешь со мной в Перт, я познакомлю тебя со своими родителями. Пожалуйста, не спорь. Они вовсе не так плохи, как ты думаешь. А когда они узнают, что ты – будущий полицейский, то и вовсе изменят свое отношение, я их знаю. Папа всегда очень уважал служителей закона. Ты ведь поедешь со мной? На недельку, а? Роберт согласен.

– Ну, если ты этого хочешь, – неопределенно пожал плечами я, хотя знакомство с четой Мэтьюзов было сейчас одной из последних вещей, о которых я думал.

Мы с ней не виделись так долго, что Дженни вновь казалась мне не совсем знакомым человеком. Я с некоторым удивлением рассматривал ее, гадая, действительно ли это моя девушка. Вот она, оказывается, какая – утонченные, аристократичные черты лица, замечательное истинно-британское произношение, достойное ведущей теленовостей, холеная бледная кожа с милыми веснушками, и спокойно-прохладное английское обаяние, которое иногда может взорваться ярким пламенем страсти. Староста своей группы в университете, форменная отличница, девушка с сильной общественной позицией и весьма сильным характером, расчетливая, собранная, но с хорошо сдерживаемым огоньком внутри, которая намерена стать и непременно станет хирургом – именно о такой девушке все, наверное, и мечтали.

Я был счастлив. Или, во всяком случае, должен был быть.

Глава 7 (завершающий фрагмент)

– С тобой все в порядке, милый? – прошептала мне Джен этой ночью, когда мы с ней лежали вместе под одеялом в спальне в квартире Ленца, который любезно согласился приютить нас на несколько дней перед нашим отъездом в Перт к родителям Джен.

Мы прекрасно провели вечер, расставшись с друзьями за полночь, и этот день должен был оставить после себя лишь приятные воспоминания, но надо мной словно нависла какая-то тень, и нет ничего удивительного, что мое состояние не укрылось от девушки.

– Да. Наверное.

Мне сложно было объяснить ей, что я чувствую. Я был рад, что Дженни прожила счастливую жизнь в спокойствии и достатке. Однако такая жизнь отложила на ней свой отпечаток, создала между нами пропасть, которая не позволяла ей полностью понять, что творится у меня в голове и в душе.

Дженет Мэтьюз была хорошей девушкой, неравнодушной к чужим проблемам. За свои школьные и студенческие годы она участвовала в добром десятке волонтерских движений – начиная от помощи бездомным животным и заканчивая ухаживанием за одинокими пенсионерами в домах престарелым по выходным. Но это было тем, что в больших корпорациях принято называть «социальной ответственностью». Добрыми делами, которые ты делаешь для успокоения своей совести, из чувства долга. Я не пытаюсь приуменьшить значение этих дел или тем более не считаю себя бòльшим альтруистом, чем она (скорее наоборот). Просто знать о проблеме и понимать ее важность – это не то же самое, что почувствовать ее на своей шкуре.

«Есть вещи, которые просто очень сложно отпустить, Джен», – подумал, но не произнес я. – «А еще есть те, что отпустить невозможно». Ночи напролет в одиночестве в четырех стенах с искусственным освещением, когда тебе насильно вкачивают в голову чужие мысли, относятся к первой категории. Лицо матери, освещенное пламенем, и алое зарево, в котором исчезает место, где ты родился – ко второй. Я не употреблял спиртного, но если бы даже я это делал, ни бокал шампанского, ни целая бутылка водки не способны были бы притупить эти воспоминания.

– О чем ты думаешь, Дима? – девушка ласково погладила меня по груди.

– Ни о чем.

Я часто думал при ней, но не говорил, не желая делиться своими сокровенными переживаниями. Не знаю даже, почему. Может быть, мне казалось важным соответствовать в ее глазах образу крутого парня, которому все нипочем. А может, причина была другой. Иногда я чувствовал себя виноватым перед ней. Винил себя в том, что не даю ей шанса. Не верю, в глубине души, в ее способность понять и проявить искреннее сочувствие. Но я не мог перебороть себя и открыть перед ней свое сердце. По крайней мере, пока еще.

– У тебя кто-то есть, да? – она подозрительно сощурилась. – Та девушка, с которой ты говорил?

– Да брось. Ты о Рине Кейдж?! – я усмехнулся так широко, будто это предположение и впрямь было совершенно смешным, почувствовав при этом легкий укол совести. – Ну ты даешь!

– Прости, – Дженни стеснительно улыбнулась, давая понять, что и сама сознает, что сморозила какую-то глупость. – Глупости, конечно. Просто я чувствую, что ты не здесь, не со мной.

– Дело вовсе не в тебе, Джен. Просто…

Я просто потерялся, Джен. Не могу понять, где я нахожусь. Пятнадцать лет жизни, исполненной смысла, в которой я имел и понимал свое место, исчезли, от них не осталось даже осколков. А то, что было после, это и жизнью назвать тяжело. Я здесь чужой. И всегда буду чужим.

– «Просто» что?

– Даже не знаю. Наверное, я просто немного устал, – как всегда, улыбнулся я, прижав девушку к своей груди и протянув руку к ночнику.

Папа скинул не меньше десяти килограммов и постарел лет на десять. Я даже не сразу узнал его: кожа да кости, роба висит на нем мешком, грязные и спутанные седые волосы и борода. Глаза, полные боли и отчаяния. Он сидел, повесив голову на грудь, привязанный к стулу, стоящему на маленьком клочке освещенного пространства посреди темной комнаты. Папины запястья были стянуты веревкой так сильно, что на них остались кровавые раны. На лице были многочисленные ссадины, синяки и кровоподтеки.

– Папа! – позвал его я. – Папа, очнись! Ты слышишь меня?! Папа!

Он не слышал меня – так и сидел, привязанный к стулу, совершенно лишенный воли и эмоций. Он дышал тяжело, совсем тихо, словно жизнь едва-едва теплилась в нем. Глаза его были закрыты.

– Папа!

Я бросился к нему, намереваясь помочь, но кто-то вдруг схватил меня сзади так крепко, что я не мог даже пошевелиться.

– Ну что ты, парень, – прошептал мне на ухо Чхон. – Ты же решил не делать этого, правда?

– Отпусти меня! – брыкался я. – Я должен ему помочь!

– Это я тебе говорил, что ты должен ему помочь. Но ты посчитал, что это тебе не нужно. Разве не так?

– Вовсе нет!

Вдруг кто-то с силой вылил ведро ледяной воды прямо папе на голову. Он вздрогнул, открыл глаза и застонал, задышав тяжело и изможденно. В его глазах было испуганное и затравленное выражение лица, которого я никогда прежде не видел – это были глаза сломленного и отчаявшегося человека, который знал, что никто не придет, чтобы освободить его от страданий.

– Отпусти меня! – ревел я, тщетно пытаясь высвободиться из объятий. – Папа! Папа!

Какие-то черные тени в униформе, похожей на китайскую, вышли из темноты и окружили папу. Один ударил по ножке стула, перевернув его, и два других начали нещадно избивать его ногами. Я слышал, как он кашлял и всхлипывал. Он плакал.

– НЕТ!!! – в бешенстве взревел я. – Прекратите!!!

Но чем сильнее я вырывался, тем крепче становились стальные тиски, в которых меня сжимала невидимая сила. Клочок света, на котором трое безликих силуэта избивали папу, беспомощно лежащего на холодном бетонном полу, начал удалятся, а звуки истязаний вдруг стали приглушенными. Из темноты вдруг выступила ко мне Джен – улыбающаяся, красивая, в своем легком летнем платье с цветочками, безукоризненным макияжем и двумя бокалами шампанского в руках.

– Дима, у тебя все хорошо? – улыбнулась она. – Вот, возьми, я принесла тебе шампанского.

– Помоги мне, Дженни! – едва сдерживая слезы, взмолился я. – Видишь, что они делают с моим папой?! Пожалуйста, помоги мне освободиться, я должен спасти его!..

– Что с тобой, Дима? – с легким удивлением улыбнулась она. – Ты как будто бы не со мной. У тебя кто-то есть, да?

– Дженни, это же мой папа! – рыдая, прошептал я. – Мой папа, Джен…

– Ладно, – девушка обиженно надула губки. – Если ты не в настроении, я могу уйти.

– Нет, Джен! Вернись, пожалуйста! – кричал я, но она уже скрылась во тьме.

– Она тебе не поможет, – снова зашептал мне на ухо голос Чхона. – Только я способен был помочь тебе. Но ты не захотел этого, правда, Войцеховский? И что же теперь? Где ты теперь?

– Ты будешь гнить в «зубрильной яме» до конца своих дней, – зашептал мне в другое ухо Кито. – Или ты поверил, что мы выпустим тебя? Поверил, да?! А-ха-ха-ха! Идиот! Мы заберем тебя этой же ночью обратно. Ты никогда не выйдешь отсюда. Слышишь? Никогда?!

– Мои родители, – беспомощно рыдал я. – Спасите их. Позвольте мне помочь им. Пожалуйста…

– А почему бы и нет? – засмеялся мне в лицо Чхон. – Помоги им!

Руки, держащий меня стальной хваткой, вдруг с силой бросили мое тело куда-то и я упал лицом прямо на потрескавшийся асфальт, покрытый гарью. Вокруг была пыль и дым, от которых я сразу же закашлялся. Поднявшись, я оглянулся и понял, что нахожусь на Центральной улице Генераторного. На том, что от нее осталось. Жилые дома по обе стороны улицы были разрушены, в окнах пылали пожары. Памятник Герою-спасателю был свален с постамента. По обе стороны улицы пылали автобусы, и я не мог пройти ни вперед, ни назад. Дышать здесь из-за дыма было почти невозможно.

– Пойдем, Дима, – тихим, печальным голосом позвал меня Игорь Андреевич Коваль, который, казалось, не замечал, что происходит вокруг. – Пойдем. Здесь мы уже ничего не можем поделать.

– Куда? Куда мы идем?

– К твоей матери, – сказал он, кивнув на наш дом, все еще целый, хотя на него тоже начинал перекидываться пожар с соседних зданий. – Она очень хочет увидеть тебя.

– Вы не умерли, Игорь Андреевич? Боря думает, что вы умерли.

Коваль-старший грустно улыбнулся, но ничего мне не ответил. Мне оставалось лишь последовать за ним, в разрушенный и разоренный подъезд, в котором уже появились признаки задымления. Но повел он меня не на второй этаж, в мою квартиру, а направо, в душевую, турникет перед которой был выломан.

– Почему сюда? – спросил я, но он не ответил.

Плитка на стенах душевой была заляпана кровью от пола до потолка. Я почувствовал, что ступил на что-то мягкое, и вдруг вздрогнул. Опустив глаза, я понял, что весь пол устлан носилками с телами, укрытыми обагренными кровью покрывалами.

– О, Боже, – прошептал я. – Мама! Мама, где ты?!

– Какой-то из этих, – Игорь Андреевич неопределенно показал рукой в сторону множества носилок. – Их тут слишком много, никто не помечает. Тебе придется пересмотреть все. Смотри внимательно, Дима. Может быть, ее сложно будет узнать.

– О чем вы, Игорь Андреевич?! – прошептал я, с ужасом уставившись на Коваля.

– Ничто не проходит бесследно, – оглянувшись, я вдруг заметил старуху Зинаиду Карловну, которая сидела в своем кресле-качалке, в углу душевой, прямо над телами, и не прекращала вязания. – Бог все видит. И за все наши грехи, рано или поздно, приходится заплатить. Тебе тоже предстоит заплатить за свои. Обязательно предстоит.

– Какие, к черту, грехи?! – вдруг пришел в ярость я. – О чем ты, старуха?! Где моя мать?!

– Вот именно к нему, – кивнула та. – Именно у него и спрашивай теперь, где она. Да, у него.

– Да… У МЕНЯ, – вдруг зашептал мне прямо на ухо страшный, потусторонний голос, очень похожий на голос генерала Чхона.

Я проснулся, весь в холодном поту, тяжело дыша и вцепившись в простынь.

– Дима? – испуганно спросила Дженни, сонно щурясь и с ужасом глядя на меня. – Тебе приснился кошмар? Ты так кричал…

– Кричал? – переспросил я, все еще тяжело дыша. – Извини. Я… не заметил.

Я бы предпочел, чтобы Дженни молча обняла меня в этот момент, но вместо этого она встревоженно произнесла тоном, который лучше подошел бы интернатовскому психотерапевту Кэтрин Митчелл:

– Дима, ты не говорил мне, что тебя мучают кошмары. Такое часто бывает?

– Нет. Не часто, – прошептал я, и выдавил из себя улыбку. – Не беспокойся, Дженни, это просто страшный сон, ничего особенного.

– Может быть, ты хочешь поговорить со мной об этом?

– Нет-нет, все нормально, – поспешил заверить я. – Спи. Я пойду попью воды, ладно?

На кухне я жадно осушил стакан холодной воды из кулера и долго стоял перед окном, глядя на огни ночного Сиднея. Кот Ленцов, как всегда, оказался у меня около ног, ластился и требовал к себе внимания, но я, на этот раз, не стал брать его на руки. Я чувствовал себя взбудораженным, сон как рукой сняло. Не помню, когда мне в последний раз снились кошмары. Может быть, лет в четырнадцать. Возможно, еще один или два раза на каникулах между первым и вторым годом (к счастью, теми ночами Джен со мной не было). Но в «Вознесении» – никогда.

У учеников, несмотря на то, что каждый из них имел тяжелую судьбу, никогда не было снов в стенах интерната (во всяком случае, случайных). Я думал об этом прежде и не мог найти этому другого объяснения, нежели воздействие веществ, регулярно попадавших в наши организмы через воду, пищу или под видом «витаминов». Быть может, именно отлучение от этих веществ, к которым организм привык, и является причиной того, что со мной происходит.

«Никогда больше я не позволю травить себя этой дрянью», – торжественно пообещал я себе.

Мне определенно требовалась пробежка по улицам ночного города, чтобы проверить голову. Это всегда помогает. Воздух ночью остывает и становится свежим, людей и машин на улицах спальных районов почти нет, за исключением одиноких бегунов и редких запоздавших прохожих, а над головой, если повезет и выдастся ясная ночь, будут сиять звезды. В Австралии такое все еще иногда бывает. Я пробегусь мили три, или может быть пять, прослушав один из своих любимых сборников, а может, просто звуки ночного города – и беспокойство выйдет из меня вместе с потом.

Я не знаю, что будет со мной дальше. Даже не хочу сейчас об этом думать. Но возврата к прошлому все равно нет, как бы больно не было это сознавать. Милого мне мира, в котором я прожил пятнадцать лет, больше не существует. Ад, куда забросила меня судьба на два с половиной года, остался позади, и я не желал вспоминать о нем. А будущее виделось мне смутным и туманным.

Наверное, примерно так же чувствовали себя родители в Темные времена. Впрочем, неужели я это всерьез? Конечно же, им было в сто раз хуже. Но они выжили, нашли себя в новом мире и привели в него меня. То же самое предстоит и мне.