Текст книги "Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Поймав несколько восхищенных взглядов девчонок, которые проходили схожий тест невдалеке от нас, я ненадолго почувствовал себя тем самым Димой Войцеховским, по которому плакала половина школьниц Генераторного.

Как и в моем родном селении, «прекрасный» пол здесь не радовал глаз – большая часть девчонок имела серьезные проблемы со внешностью. «Век красивых и здоровых людей не подошел еще к концу!» – знаменитая фраза Протектора, когда он объявлял о начале программы «Спарта». Хотел бы я согласиться с Патриджем, но картина перед глазами как-то не подтверждает его слов.

Впрочем, после ста двадцати дней, на протяжении которых я не видел вблизи ни одной девчонки и даже их фотографий, некоторые из этих не казались такими уж уродинами.

20 августа 2077 г., пятница. 128-ой день.

Все остальные тесты, числа которым было не счесть, тоже прошли более или менее ровно. Специалисты выявили во мне несколько талантов, уровень развития которых, по их классификации – «средний» или «выше среднего», что означало, насколько я понял, ничего особенно выдающегося.

Если в 1-ой школе в Генераторном я был чем-то вроде звезды, то здесь – всего лишь среднестатистическим учеником, которому предстояло еще много над собой работать. Однако у меня было одно неоспоримое преимущество. Я провел здесь на четыре с лишним месяца больше, чем прочие. А значит, как и полагал Петье, меня, скорее всего, изберут старостой отряда. А это будет означать дополнительные обязанности. И дополнительные шансы получить лишнюю дисциплинарку за кого-нибудь из проштрафившихся учеников.

Но это уже не важно. Мне все равно не видать никакого созвона. Сегодня, после 39 дней без взысканий, я получил новую дисциплинарку. Вспоминать о дебильнейшем случае, ставшем причиной, я не мог, потому что от одной лишь мысли об этом мне хотелось набить кому-нибудь морду или расплакаться.

Виной всему стал профессор Кито. Ну с какого хрена этому угрюмому хмырю вздумалось прогуливаться невдалеке от регбийного поля, когда я тренировал там «свою» команду? Неужели на всей территории не нашлось более подходящего места?!

Я клялся и божился, что мяч попал в голову ублюдку не специально. Согласился даже пройти тест на «детекторе лжи». Но Петье был непреклонен. Сказал, что завидев воспитателя на линии броска, я, как капитан команды и наиболее опытный игрок, должен был остановить тренировку и подождать, пока профессор покинет опасную зону.

– Но я не видел его! – орал я в отчаянии.

– Верю, Алекс, верю. Поэтому я и квалифицирую это всего лишь как небрежность. Будь у меня хоть малейшее подозрение, что воспитателю было нанесено телесное повреждение умышленно – можешь не сомневаться, что бросивший мяч абитуриент провел бы в спецгруппе не одну неделю. А ты, в качестве инициатора игры – за компанию с ним, – спокойно ответил на это Петье.

– Но профессор, пожалуйста, скажите мне, по крайней мере, что это не повлияет на течение моего 49-дневного срока. Ведь я совершил это нарушение совершенно неумышленно! Я, блин, вообще ничего не совершал!

– Ну как же, Алекс? Ты разве не помнишь наш уговор? До 30-го августа без взысканий. Все просто. Сегодня 20-ое. И что тут у нас? Взыскание. Все честно. Ты же не думаешь, что я подстроил это специально? Что, подговорил уважаемого профессора Кито, дай ему Бог здоровья, подставить голову под мяч? Хи-хи.

– Тридцать девять дней – напрасно, – едва не рыдая, я в сердцах заскрежетал зубами. – Да как же так?!

– Не расстраивайся так, Алекс, – ободрил меня Петье. – Уверяю тебя, что этот срок не прошел даром для твоего воспитания. Ты научился намного лучше себя контролировать. И в целом я был доволен твоим поведением во время вступительной кампании. Мне понравилось, как ты взял шефство над новичками и начал организовывать их досуг. Спортивные мероприятия – отличный способ сплотить коллектив. Ты уже снискал у своих будущих товарищей некоторое уважение. Думаю, у меня есть веские причины для того, чтобы рекомендовать твою кандидатуру на должность старосты одного из учебных отрядов. Как я и предполагал. Что скажешь?

– Спасибо, сэр. А как насчет созвона?

Петье в ответ тяжело вздохнул.

– Давай не будем пока об этом, Алекс.

– Но вы ведь сами сказали, что вы довольны моим поведением, сэр!

– Я, может быть, и доволен. Но я – не царь и не бог. Я всего лишь служащий, который скован правилами и ограничениями ничуть не меньше, чем любой из учеников. Преподносить кому-то подарки «с барского плеча» – это не моя прерогатива.

– Но ведь это вы установили мне этот 49-дневный срок, сэр. Не 39 дней, не 29. А именно 49.

– Так записано в Дисциплинарном уставе. Статья 305. Давай зачитаем. «Куратор может установить срок, на протяжении которого ученик должен продемонстрировать примерное поведение, что является основанием для снятия всех имеющихся взысканий. Этот срок не может быть короче 20 дней и не может быть дольше двух календарных месяцев». Так и записано. 49 дней – это где-то посередине, верно?

– Посередине было бы 40 дней, сэр, – мрачно пробубнил я.

– Но ведь ты не продержался и сорока, – напомнил Петье.

– И что же теперь, сэр?

– Давай не будем торопить событий, Алекс. Мы вернемся к этому разговору несколько позже.

29 августа 2077 г., воскресенье. 137-ой день.

Вступительные процедуры наконец были окончены. Абитуриенты официально приобрели статус учеников. Завтра они будут распределены по отрядам. В отрядах будут назначены старосты из числа учеников и кураторы из числа воспитателей. Будет произведено знакомство. А 1 сентября начнется полноценный учебный процесс.

Ознакомившись с появившимся во внутренней информационной сети расписанием занятий на первый семестр, я понял, что ребята из 22-го отряда не врали насчет насыщенности учебной программы. Пройденные мною подготовительные курсы, содержащие в себе основы двенадцати дисциплин, были легкой разминкой по сравнению с тем, что меня ждет дальше. Программа первого семестра включала в себя шестьдесят четыре (!) предмета. Некоторые уроки предстояло посещать всем отрядом, другие – совместно с другими отрядами, третьи-подгруппами, спаянными из учеников разных отрядов в соответствии с их склонностями и способностями. Во всем интернате, кажется, не было двух учеников, которые бы проходили одинаковую учебную программу.

Изучив свою индивидуальную программу и сопоставив ее с программами других знакомых абитуриентов, я убедился, что мои предпочтения и пожелания вряд ли были приняты во внимание педагогами. Предметов технической и физико-математической направленности в моем расписании было по меньшей мере вдвое меньше, чем предметов из категории “human science”, таких, как психология, социология, правоведение и история. К счастью, педсовет хотя бы учел мою приверженность спорту и выделил мне двенадцать часов в неделю на физическую подготовку.

Каждый день, за исключением воскресенья, включал в себя для каждого из нас как минимум восемь учебных часов. Если прибавить к ним всевозможные факультативы, практикумы и дополнительные занятия, дневная нагрузка составляла в среднем 10–12 часов в сутки. И это не считая самостоятельной подготовки (назвать это «домашней работой» в этих стенах язык не поворачивался), в рамках которой еще 2–4 часа предстояло отдать решению заданных воспитателями практических заданий и внеклассному чтению.

Если учитывать, что 8 часов в сутки занимает сон, то становилось понятно, что в некоторые дни свободного времени ученикам оставалось ровно столько, сколько необходимо для утренней и вечерней физкультуры, построений и гигиенических процедур. А если час-другой все же оставался – можно не сомневаться, что ты будешь назначен на это время дежурным по столовой или общежитию или отряжен на какие-либо хозяйственные работы на территории интерната.

Помнится, после ночных кошмаров, которые я пережил в «зубрильной яме», я решительно зарекся от того, чтобы когда-либо прибегать к так называемой пассивной учебной нагрузке (ПУН), к которой большая часть ребят из 22-го отряда пользовались во время подготовки к экзаменам. Сколько бы нам в головы не втельмяшивали пургу о «доказанной учеными безвредности» современных методов усвоения информации во сне, я не готов был добровольно позволить проклятому компьютеру программировать мой мозг, когда я сплю. Однако график учебы был сложен так, что единственной альтернативой ПУНу, который давал ученику фору в виде восьмичасового пассивного обучения во сне, была неуспеваемость.

Я ожидал нового этапа своего заключения с философским смирением, отчасти подбадривая себя мыслью, что час моего освобождения близится, а отчасти (хоть я и не желал этого признавать) привыкнув к здешней жизни.

Я все еще часто думал о том, что происходит на свободе. Гадал, передал ли все-таки предавший меня Энди мои сообщения и, если да – как на них отреагировали адресаты. Надеялся, что у него хватит ума не называть меня «Алексом», когда он будет говорить с Дженни. Молился, чтобы моя мама уже наконец нашлась и до нее дошло переданное через Энди сообщение. И все же я думал обо всем этом с каждым днем все меньше – уже намного меньше, чем пять месяцев назад.

Проклятый Петье и здесь оказался прав. Бездушная мозгоправочная машина, которую представляло собой это их «Вознесение», работала безотказно. Ты можешь отрицать это, сопротивляться – но она сломает тебя. Причем сделает это совершенно незаметно.

Когда-то я взялся читать книгу Маргарет Соммерсби, которую мама называла одним из величайших специалистов в области психиатрии нашего времени. Книга, честно говоря, выдалась для четырнадцатилетнего парня слишком тяжелой, и я мало что из нее понял. Но несколько вещей мне здорово запомнились.

Как писала Соммерсби, человеческий мозг – это, в сущности, очень сложная биохимическая машина. Мысли и поступки людей лишь на первый взгляд могут показаться необъяснимыми. Объяснение всегда есть – порой до него просто сложно докопаться. Наш мозг реагирует на те или иные раздражители и подчиняется тем или иным импульсам вполне предсказуемо. Если задастся целью внушить человеку ту или иную мысль, и если обладать для этого достаточными знаниями и властью (главным образом – властью ограничивать и направлять потоки информации, получаемой человеком) – то достаточно скоро эта цель будет достигнута, даже без применения каких-либо сложных или экспериментальных технологий, таких как гипноз или психотропное оружие.

Никогда не думал, что мне доведется ощутить то, о чем писала эта Соммерсби, на своем собственном примере. Впрочем, Алекс Сандерс – это ведь не совсем я. Или наоборот, Димитрис Войцеховский – это уже не я?..

30 августа 2077 г., понедельник. 138-ой день.

Казалось, что после пяти месяцев в этом месте меня уже ничто не способно огорчить. Но все же результаты распределения принесли мне новые разочарования. Несмотря на наличие двух неснятых «дисциплинарок» (последняя – за то, что я не сообщил о случайно замеченном мелком нарушении со стороны одного из новичков), меня назначили старостой отряда.

Вместе с еще восемнадцатью несчастными мне не посчастливилось оказаться в отряде № 15, куратором которого был никто иной, как всеми ненавистный профессор Кито. От мысли, что последующие два года моя жизнь будет зависеть от этого сварливого и мстительного узкоглазого старика, который, пожалуй, был даже хуже, чем Петье, да еще и держал на меня особый зуб за попавший в голову мяч, меня захлестнула новая волна отчаяния.

Ни один из ребят, с которыми я жил в комнате, не попал со мной в один отряд, и нас расселили. Я оказался теперь в одиннадцатой комнате мужской общаги № 3, самой отдаленной от учебных корпусов. Отсюда было дальше всего бежать до плаца – а значит, собираться надо было быстрее, чем прочим отрядам.

Моими новыми соседями стали четверо ребят: трое «дикарей» – Шон Голдстейн, Ши Хон и Сергей Парфенов, и один «сирота» – Паоло Торричелли. Все эти имена, естественно, достались им не от родителей, а от воспитателей в центре Хаберна, когда они туда попали (в случае с «дикарями») или же совсем недавно от администрации интерната (для «сирот»). Наша комната была иллюстрацией многонациональности и многокультурности Содружества наций.

Шон был высоким, как каланча, щуплым чернокожим с крупными чертами простого, открытого лица. Он с восьми лет воспитывался в крупном центре Хаберна недалеко от Эль-Пасо, в Северной Америке. Шон был единственным из четверки, с кем я был шапочно знаком – он играл в собранной мною злосчастной регбийской команде в тот самый раз, когда мяч угодил в голову Кито.

Ши оказался крепким, коренастеньким раскосым азиатом невысокого роста. В десять лет он попался одной из поисковых групп на пустошах Кореи и оттуда был доставлен в центр Хаберна на острове Калиматан.

Сережа был тихим, улыбчивым, немного стеснительным русоволосым славянином среднего сложения, отличительной особенностью которого был искусственный имплантат на месте левого глаза. С четырех лет несчастный одноглазый ребенок взращивался в одном из маленьких центров Хаберна, основанном в независимом поселении на пустырях русской тундры, а после его закрытия был переведен в более крупный центр в Турине.

Паоло, или, как его разрешалось называть сокращенно, Поль, был худощавым, нескладным и неуверенным в себе подростком, итальянская фамилия которого, придуманная компьютером, необязательно указывала на происхождение. Он не хотел ничего рассказывать о своей семье. Я мог ошибаться, но, кажется, Паоло был одним из тех, у кого в первые недели постоянно случались срывы и истерики из-за отсутствия доступа к виртуалке и онлайн-играм.

– Рад знакомству, – кивнул Шон. – Ты ведь наш новый староста, верно, Алекс? Я слыхал, ты провел уже немало времени в этой дыре…

– Полегче на поворотах, старина, если не хочешь схлопотать дисциплинарку, – вовремя остановил его я. – Мы все должны быть благодарны нашему родному интернату, который согласился приютить нас и сделать из нас людей. Верно?

Внимательно посмотрев мне в глаза, Голдстейн, похоже, уловил засевшую там нотку иронии и, понимающе закивал, усмехнувшись.

– Ну конечно! Ну я и растяпа, – хлопнул он себя по лбу, подмигнув. – Спасибо за напоминание!

«С этим мы поладим», – решил я, сдержав ответную усмешку.

– А ты тот самый Хон, что за два месяца схлопотал семнадцать дисциплинарок? – спросил я, поворачиваясь к угрюмому корейцу. – Судя по твоей неразговорчивости, ты уже и «зубрильную яму» успел отведать.

– Что ты об этом знаешь? – холодно спросил Ши, вперив в меня решительный взгляд своих серых глаз. – Такие пай-мальчики, как ты, вряд ли представляют себе, каково это – провести там пять дней без единого глотка свежего воздуха…

– Я знаю об этом достаточно, – перебил его я. – Я провел там двадцать четыре дня.

– Да ну?! – недоверчиво-восхищенно вскричал Сережа, и его единственный живой глаз радостно заблестел. – И за что это тебя так?

– За серьезное нарушение. Но там я многому научился. И таких ошибок больше не повторял. Надеюсь, и вы не станете. Я буду за вас ответственным. Все проблемы, которые вы создадите себе – вы создадите и мне. А я бы не хотел иметь проблем из-за вас – хватает и своей дурной головы. Надеюсь, с этим все ясно?

– Ясно, – серьезно кивнул Голдстейн. – Я лично никого подставлять не собираюсь.

– Я тоже! – охотно поддакнул ему Сережа.

– Как насчет тебя, Хон? – я испытывающе глянул на упрямого корейца. – Не хочешь наконец немного сократить свой список?

– Мне не страшны ни записи в моем деле, ни карцер, – решительно покачал головой он.

«Жесткий парень», – признал я. – «С этим придется повозиться».

– Но я не хочу, чтобы у других были из-за меня проблемы, – после паузы добавил Ши, не сводя с меня взгляда. – Раз уж в этом чертовом месте опустились до того, чтобы связывать людей круговой порукой – я буду стараться не навлекать на вас неприятности.

«Восемнадцатую дисциплинарку за «чертово место» ты только что получишь, приятель», – мысленно подумал я. И все-таки этот парень мне определенно нравился.

– А ты что скажешь, Поль? – я повернулся к последнему из своих новых соседей.

– У меня никаких проблем нет, – нервно покачал тот головой, сидя в углу на своей койке. – А если и будут, то скорее из-за вас, чем из-за меня.

– В каком это смысле? – не понял Шон.

– А вы сами-то не понимаете? Не понимаете, что попали в «черный отряд»?

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился я.

– Ну… мне все рассказали… – немного смутился под нашими взглядами Торричелли.

– Что – «все»? И кто это тебе рассказал? – надвинулся на него я.

– Неважно, – покачал головой Паоло, подобрав под себя ноги и испуганно оглядев нас. – Я ничего вам не расскажу! А если будете меня обижать – воспитатели все увидят!

– Да кому ты нужен, чтобы тебя «обижать»? – презрительно прыснул Хон. – Что у тебя вообще за проблемы, сиротинушка?

– Не называй меня так! – рявкнул Поль с обидой в голосе. – Это неправильно! Ты не имеешь права! Тебе за это дисциплинарку выпишут!

– С чего ты взял, что мы хотим тебя обидеть? – продолжал допытываться я.

– А чего мне еще ожидать, оказавшись в «черном отряде»? – встревоженно прошептал он. – Это несправедливо, что я оказался здесь! Я ведь так старался на всех тестах! Ничего почти не нарушал! Эти четыре несчастных дисциплинарки – такая мелочь, и все по глупости, по незнанию. И за что меня распределили в отряд с самыми отъявленными нарушителями?!

– С чего ты взял, что?..

– Да все это знают! Спросили бы у кого из старших! Профессора Кито всегда ставят куратором «черных отрядов». Это у него будет уже четвертый. И определили к нему худших из худших. Чего стоит парень с семнадцатью взысканиями? Или староста, проведший двадцать четыре дня в спецгруппе? Я все понимаю, кроме одного – меня-то сюда за что?!

– Слушай, ты, хнычущая девчонка, – гневно молвил Голдстейн, хрустнув плечами. – Не знаю, чего ты там где услышал, но тебе предстоит провести с этими «худшими» два года. И если ты не изменишь свой тон, то, я боюсь, это будет не самое приятное времяпровождение…

– Это угроза?! Угроза?! – заверещал Поль испуганно. – Он угрожает мне, староста! Заставь его поприседать немного!

– Голдстейн, Торричелли – по двадцать приседаний, – спокойно велел я.

– Что?! А мне-то за что?! – вскричал Поль.

– Тебе тридцать. Двадцать за оскорбление в адрес товарищей. Десять за пререкание со мной.

– А Голдстейну за что? – спросил Ши.

– За оскорбление товарища.

– Тогда я присяду столько же, – кивнул китаец и, повернувшись к Полю, произнес: – Ну и жалкий же ты червяк, Полли. Надо же попасть с таким хорьком в одну комнату…

– Довольно, а то наговоришь на сотню, – осадил его я.

Хон молча начал приседать посреди комнаты. Голдстейн, глянув на меня и кивнув, стал рядом. Торричелли, обиженно бормоча что-то себе под нос, неохотно присоединился к ним. В отличие от Шона и Ши, которые выполнили свои двадцать быстро и четко, он приседал удивительно неуклюже и с видимым напряжением. Тридцать приседаний, которые я ему назначил, оказались для сироты сложной задачей – было похоже, что он не приседал столько за всю жизнь.

– Н-не могу больше, – скривившись, пожаловался он на двадцать седьмом разу, и присел на кровать, едва не плача. – Это было нечестно! За что вы надо мной издеваетесь?!

«Дикари», усмехнувшись, переглянулись между собой и выжидающе уставились на меня.

– Что ж, все мы в разной физической форме, но одинаково обязаны придерживаться дисциплины, – изрек я. – Для Поля его двадцать семь раз точно стали хорошим уроком. Надеюсь, что и для вас двадцать не прошли даром – иначе в следующий раз будем начинать с пятидесяти, или с сотни. Хоть с тысячи. Лишь бы вы задолбались и ноги у вас отваливались. В этом весь смысл наказания. Боль. Она заставляет помнить.

Убедившись, что никто из присутствующих, даже Сережа, избежавший какого-либо наказания, больше не улыбается, я решил, что стоит разбавить свою последнюю жестокую реплику чем-то ободряющим.

– Я надеюсь, что нам подобных разминок часто проводить не придется. Я не садист. И не считаю себя выше, чем кто-либо из вас. Просто так уж получилось, что мне поручили следить здесь за порядком. Давайте попробуем сделать так, чтобы мои обязанности не стали тяжким бременем ни для меня, ни для вас…

– Речь давно заучил? – усмехнулся Ши.

Это была правда. Готовясь приступить к обязанностям старосты, я действительно взял на вооружение несколько сильных фраз, почерпнутых, в основном, из книг или от Энди Коула. Подколка Хона была довольно обидной, и на языке у меня завертелась фраза «Еще 50 раз». Я видел, что Ши только этого и ждет. Но почувствовал, что сейчас не время проявлять мелочную мстительность, злоупотребляя доставшимися мне крохами власти.

Я заставил себя обезоруживающе улыбнуться.

– Эй, ну заучил пару киношных фраз, чтобы произвести на вас впечатление, что с того? Ребята, я вовсе не тащусь от всего этого. Я даже не вызывался быть старостой. Просто так уж получилось. Но я ничем не отличаюсь от вас. Мы все в одной лодке.

– Все хорошо, ребята, – вдруг пришел мне на помощь радостно улыбающийся Сережа. – Вы все мне очень нравитесь! Я уверен, что у нас будет самая классная комната!

От наивного и искреннего веселья простака Парфенова повисшее было в комнате напряжение спало. Даже Ши и Поль выдавили из себя нечто наподобие улыбок.

– Вы не против, если я буду спать подальше от него? – улыбнулся Шон, кивнув на Сережу. – Соседство с чуваком, которому я «очень нравлюсь», знаете ли, будет немного нервировать…

В целом, несмотря на то, что знакомство произошло несколько специфически, своими соседями по комнате я оказался доволен. Я был уверен, что со временем все шероховатости между нами сгладятся. 15-ый отряд в целом тоже был не так уж плох. Просмотрев список, я вынужден был признать, что за словами Поля о «черном отряде» есть определенные основания (сто сорок три дисциплинарки на восемнадцать человек – худший показатель из всех пяти сформированных отрядов), однако я не склонен был оценивать характер людей по гладкости их взаимоотношениям с администрацией интерната. Кое-кого из парней я за прошедшие полтора месяца успел узнать лично и у меня сложилось о них весьма благоприятное впечатление. Все было бы хорошо.

Если бы, конечно, не куратор.

31 августа 2077 г., вторник. 139-ый день.

– Да-да! – ответил на стук привычный уже мне голос Жермена Петье.

За прошедшие сто тридцать восемь дней я бывал в его кабинете не менее сотни раз и готов был поклясться, что в нем ничего не изменилось. Даже кактусы на подоконнике были расположены ровно в том же порядке, что и в первый день. Интересно, сколько лет он работает в этом кабинете? И переставлял ли за это время хоть что-нибудь?

– Здравствуйте, сэр.

– Присаживайся.

Умостившись на стул, я вперил в заведующего по воспитательной работе вопросительный взгляд. Я был уверен, что он уже успел прочесть мою докладную записку. И о реакции, в принципе, догадывался. Я терпеливо подождал, пока Петье закончит делать какие-то записи (его пальцы изящно скользили по воздуху, набирая символы на невидимом мне дисплее).

– Что ж, – закончив свое занятие, профессор грустно улыбнулся. – Похоже, вступительная кампания наконец позади. Ух! Я рад. Это самый напряженный период в нашей работе. За последний месяц я, пожалуй, что не покидал рабочего места раньше девяти часов вечера, а порой и ночевал здесь.

«Очень сочувствую», – вежливо улыбаясь в ответ на его жалобы, подумал я злобно. – «Я ночую здесь каждый день, и мне за это никто не платит сверхурочных, профессор».

– Итак, сегодня важный день для нас с тобой, Алекс. Первый день, когда я беседую с тобой не как твой куратор, а как заведующий интерната по воспитательной работе. Мне самому непривычно! Признаюсь, я привязался к тебе. Как, впрочем, я привязываюсь ко всем своим ученикам.

«До чего же трогательно. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это не взаимно?»

– Я так же привык видеть вас своим куратором, сэр, – со всей искренностью, на которую я был способен, произнес я. – И мне не хотелось бы этого менять.

– Ничего не поделаешь, Алекс. Таковы правила, – пожал плечами он.

Сделав многозначительную паузу, он продолжил:

– Я читал твою докладную записку. Рад, что у тебя сложилось благоприятное впечатление о коллективе. Могу и тебя обрадовать: оно, в целом, взаимно. Двенадцать из семнадцати твоих товарищей дали тебе положительные оценки.

– Очень приятно слышать это, сэр, – ответил я, гадая, чем я не угодил еще пятерым и кто это.

– А вот твой отзыв о твоем новом кураторе меня, откровенно говоря, расстроил.

Вздохнув под испытывающим взглядом профессора, я, тем не менее, решительно заявил:

– Я счел необходимым сообщить то, что видел, сэр. Я ведь должен быть искренним с вами, не так ли?

– И ты считаешь, что профессор Кито несправедлив по отношению к ученикам?

– Сэр, он начал знакомство с нами с такой строгой и язвительной критики, что довел трех человек до слез. А ведь мы не девочки. Это было, откровенно говоря, чересчур.

– Профессор Кито исповедует строгий стиль воспитания. Но он опытный и очень квалифицированный педагог, Алекс. Он наилучшим образом прошел сертификацию. И за шесть лет работы в «Вознесении» не давал нам ни единого повода для упрека. А ты, в силу своего возраста и положения, не имеешь опыта и квалификации, чтобы оценивать работу воспитателя. Тебе так не кажется?

– Это так, сэр, – кивнул я.

– И все же ты дал его работе оценку.

– В анкете, которую вы мне прислали, был такой вопрос.

– Ничто не мешало тебе воздержаться от ответа. Или ответить, что ты считаешь не корректным и не этичным оценивать работу своего куратора. Ты разве не читал примечания к анкете?

– Я посчитал, что вопрос, содержащийся в высланной вами анкете, не может быть некорректным или не этичным. И что он задан мне для того, чтобы я дал на него честный ответ.

Понимающе улыбнувшись краешками губ, Петье заговорщически спросил:

– Ну будет тебе, Алекс. Право же, ты невзлюбил профессора Кито с первого с ним знакомства. Ты неоднократно препирался с профессором во время подготовительных занятий. Ты ведь помнишь два выговора, которые были тебе за это выписаны? И отметку по своему предмету он тебе поставил не самую высокую, не правда ли? А потом еще и эта неприятная история с мячом…

– Я понимаю, на что вы намекаете, сэр, – кивнул я. – Однако в моем ответе на вопрос анкеты не было ничего личного. Правда. Я действительно считаю, что…

– Юный мой друг, – мягко прервал меня заведующий по воспитательной работе. – Я знаю, что ты считаешь, из твоего ответа в анкете. Повторять необязательно. Твое мнение важно для меня – с точки зрения оценки тебя с воспитательной точки зрения. Но оно не может повлиять, как ты, наверное, понимаешь, на тот факт, что профессор Кито будет куратором 15-го учебного отряда. Профессор будет отвечать за продолжение твоего воспитательного процесса в последующие два года. А значит, именно ему, а не мне, ты будешь впредь адресовать все свои жалобы, просьбы и предложения. Включая… – тут Петье сделал преисполненную значения паузу. – … столь важную для тебя просьбу о разрешении на сеанс связи со внешним миром. Так что, на твоем месте, я бы искал пути для сосуществования с ним, а не сыпал на него жалобами начальству.

Мне оставалось лишь тяжело вздохнуть. Похоже, что созвон останется для меня несбыточной мечтой все последующие два года – косоглазый дьявол, ненавидящий меня всеми фибрами своей злобной душонки, позаботится об этом.

– Что ж, Алекс, – некоторое время спустя заговорил француз. – Миновало почти пять месяцев, как ты здесь. Ты, к сожалению, так и не смог избавиться от всех своих дисциплинарных взысканий. Но, я должен это признать, в целом ты оправдываешь возложенные на тебя ожидания. Ты вырос за эти месяцы, стал взрослее и мудрее. А значит, я могу тешить себя мыслью, что моя воспитательная работа не прошла зря.

– Спасибо за комплимент, сэр, – угрюмо ответил я.

– Ты все еще часто вспоминаешь о своих родителях? – без подготовки выпалил он.

Встрепенувшись и вперив в него подозрительный взгляд, я, покачав головой, признался:

– Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о них, сэр.

– Так я и предполагал. От меня не укрылось, что при первой же возможности ты задаешь воспитателям, преподавателям и даже гостям вопросы, касающиеся событий в Центральной Европе, Алекс.

«Кто бы сомневался» – мрачно подумал я.

– Многое удалось разузнать? – поинтересовался он.

«Издевается, мразь».

– Война все еще идет, – произнес я. – Много жертв. Много беженцев. Ничего конкретного.

Воззрившись на меня своими добрыми глазами, профессор изрек:

– Что ты мне скажешь, Алекс, если я еще раз подниму вопрос о документе, который я предлагал тебе подписать 15-го апреля, в день твоего приезда. Ты помнишь, о каком документе идет речь?

– Да, сэр, – кивнул я, немного удивившись. – Он все еще имеет какое-то значение?

– За эти пять месяцев ты должен был убедиться, что невыполнение этой юридической формальности мало что изменило. Ты, может быть, рассчитывал, что проявленный тобою демарш поможет твоим родителям потребовать твоего возврата под их опеку. Но, даже если ты и был прав – они не воспользовались этой возможностью. Администрация интерната не получала каких-либо заявлений от Владимира или Катерины Войцеховских либо их представителей.

– Вы говорили, что у Роберта Ленца есть информация о них! – едва не вскричал я, крайне взволнованный тем, что Петье затронул тему, которой все это время столь старательно избегал.

– Кое-какая информация есть, – кивнул профессор. – Но не они сами, Алекс.

– Вы позволите мне узнать то, что хотел передать мне Роберт? – с отчаянной надеждой спросил я.

Никогда еще, кажется, молчание не затягивалось в этом кабинете столь надолго. Петье, словно изощренный садист, казалось, специально разыгрывал драму, желая вымотать мне нервы. Глядя мне в глаза, он улыбался. И, когда он все-таки заговорил – его слова поразили меня до глубины души.

– Я сниму два оставшихся на тебе взыскания, Алекс. И позволю тебе тридцать минут переговорить с Робертом Ленцом. Сейчас же. Сразу же после выхода из этого кабинета.

Я все еще не верил своим ушам.

И все еще ждал того, что последует после слова «но». Впрочем, мне стоило догадаться сразу.

– Для этого ты должен поставить свою подпись на документе.

Я тяжело вздохнул, недоверчиво качая головой.

– Вы готовы подарить мне то, за что я безуспешно боролся 138 дней, ради выполнения никчемной формальности, совершенно ничего не решающей? В чем смысл?

– Эта формальность действительно совершенно ничего не решает, Алекс, – согласился заведующий по воспитательной работе. – Однако она имеет для тебя большое психологическое значение. Это очевидно. Это барьер, который ты должен переступить. Ты не был готов сделать это пять месяцев назад. Что ж, я отнесся к этому с пониманием. Но сейчас, мне кажется, ты готов.