Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

В летние вечера, когда на царственный Константинополь опускались невесомые и прозрачные, словно шёлк, скоротечные сумерки, густо настоянные на ароматах цветов и благовоний, площади, улицы и переулки столицы становились столь же оживлёнными, как и в благословенные для трудов праведных утренние часы, с той лишь разницей, что вечерние прогулки совершались людьми, избавленными от хлопот, а утром столичные улицы бывали заполнены деловитыми чиновниками, хлопотливыми провинциальными просителями, кухарками и экономами, водоносами и мелкими торговцами, а также подёнщиками, озабоченными приисканием занятий и пищи.

В часы заката к Царскому Портику сходились со всего Города риторы и мудрецы, богословы и философы, чтобы всласть побеседовать.

Неподалёку помещались книжные лавки, в которых тихие усердные переписчики терпеливо водили тростниковыми перьями по желтоватым лощёным листам пергамена, прислушиваясь к учёным беседам завсегдатаев, а порой и вмешиваясь в богословские прения.

В одну такую лавку зашёл Георгий, рассеянно поглядел по сторонам, увидел преподавателя философии диакона Константина и приветливо улыбнулся ему.

   – Вечер добрый! – учтиво поклонился Константин.

Диакон Константин смиренно стоял за спиной переписчика, дожидаясь, когда тот закончит списывать текст с ветхого манускрипта.

   – Если тебе встретятся где-нибудь сочинения Геродота, не откажи в любезности, сообщи мне, дабы я смог их приобрести, – попросил Георгий.

   – Для чего тебе эллинские книги? – немало удивился Константин.

   – Сегодня на занятиях Фотий неоднократно упоминал труды Геродота, вот мне и захотелось самому почитать... – смущённо стал оправдываться Георгий.

   – Читай Священное Писание, друг мой, в нём ты отыщешь ответы на все вопросы, – участливо посоветовал Константин. – Не забивай себе голову эллинскими премудростями!

   – Мне нравится история недавних царств и народов, а про них в Священной Истории ничего не написано, – несмело возразил Георгий. – Порой и самому хочется последовать примеру Геродота...

Переписчик устало вздохнул, поднял с колен исписанный свиток и протянул его Константину.

Диакон бережно принял свиток, расплатился с переписчиком и вместе с Георгием вышел на Месу.

   – Не согласишься ли ты, уважаемый диакон, разделить со мной ужин?

   – Увы, не могу, ибо меня ждут у протоасикрита Фотия, – вежливо улыбнулся Константин и поспешил удалиться.

Георгий медленно побрёл по главной улице, не поднимая глаз от каменных плит, размышляя о тайнах людского бытия, когда вдруг угодил в облако дорогих благовоний. Очнувшись, он увидел впереди себя стройную женщину, которая шла в сопровождении четырёх служанок.

Георгию прежде не доводилось видеть её ни при дворе, ни на столичных улицах, и он стал гадать, кем могла бы быть незнакомка – скучающей супругой знатного вельможи, путешествующей чужестранкой или богатой провинциалкой, прибывшей в столицу за изысканными наслаждениями?

А может, это благочестивая прихожанка, надумавшая помолиться в одном из знаменитых константинопольских храмов, известных своей святостью?

Так и не придумав ответа, Георгий сорвался с места и устремился вдогонку за благоухающей красавицей.

Кем бы она ни была, он решился преследовать её неотступно, чтобы вызнать, где она живёт, в какую церковь ходит к обедне...

И юноша уже представил себе, как в ближайшее воскресенье он отправится в тот же храм и преклонит колени вблизи прекрасной незнакомки и они вместе станут возносить свои молитвы к престолу Бога.

Женщина оглянулась и остановилась столь неожиданно, что Георгий едва не сбил с ног одну из служанок.

Красавица обольстительно улыбнулась Георгию и, шурша дорогими шелками, прошла мимо него.

Следом за ней устремились служанки, одна из которых прыснула со смеху, глядя на обалдело застывшего юношу.

От форума Константина незнакомка повернула направо, вглубь регеона Арториан и вскоре скрылась за воротами богатой усадьбы.

Георгий едва отыскал в себе силы вытерпеть несколько томительных минут, прежде чем подошёл к воротам и деликатно постучал бронзовым молотком.

На стук выглянул женоподобный привратник, прикованный к воротам длинной цепью, писклявым голоском осведомился:

   – Кто нужен молодому господину?

Георгий приблизился к евнуху, сунул ему в мягкую ладонь несколько серебряных монет, шёпотом поинтересовался:

   – Кто эта женщина, которая только что вошла сюда со своими служанками?

   – Это была моя хозяйка, – пропищал привратник и ловко спрятал монеты под хитон.

   – Кто её супруг?

   – У неё нет мужа.

   – Она вдова?

   – Нет, господин, – загадочно улыбнулся привратник и протянул руку в надежде получить от Георгия ещё малую толику.

Юноша поспешно сунул ему две монеты.

   – Говори!

   – Моя госпожа – гетера, – доверительно сказал привратник.

   – Не сошёл ли ты с ума, подлый раб? – возмущённо воскликнул Георгий, но увидел, что привратник намеревается закрыть ворота, и быстро спросил:

   – Как её имя?

   – Анастасия.

   – Анастасия?!

На минуту Георгий лишился дара речи.

Холощёный привратник успел затворить ворота и лязгнуть запорами.

Удручённо свесив голову, Георгий поплёлся домой.

   – Ах, Анастасия, Анастасия!.. – со стоном вырвалось из груди Георгия.

Перед глазами юноши неотступно стоял прекрасный облик очаровательной незнакомки, вспоминалась её лёгкая походка, её загадочная улыбка, запах её благовоний – и кровь приливала к вискам и теснилось дыхание.

Отчаянию Георгия не было предела, ибо гетеры в храм не ходят.

Никогда они не смогут стать рядом, дабы вместе молиться Всевышнему, никогда...

Георгий всё ещё не мог поверить, что таинственная красавица и есть та самая знаменитая Анастасия, которая недавно приехала в столицу откуда-то из глухой провинции и о жизни которой по Городу уже ходило столько невероятных слухов, досужих домыслов и легенд.

Поговаривали, что за одну ночь любви Анастасия брала немыслимую плату – целую литру золота!

Редкий столичный богач мог позволить себе такую роскошь, зато, как говорили, немногие счастливцы не сожалели о расходах.

Агафангел как-то обмолвился, что эту гетеру навещал порой сам государь.

* * *

Дома притомившийся юноша позволил рабам снять с себя уличное платье и отправился в ванну, где умелый скопец-массажист омыл молодое тело, умастил благовониями и помог облачиться в лёгкий домашний наряд.

Затем два других раба провели Георгия в триклиний, где был сервирован стол к лёгкому ужину.

Вяло поковырявшись в еде, Георгий отхлебнул из фиала глоток хиосского, подошёл к зеркалу и с грустью оглядел своё отражение – разве сможет прекрасная великосветская распутница обратить своё внимание на ничем не примечательного юного поклонника?

Георгий взял в руки увесистый фолиант Ветхого Завета, наугад раскрыл книгу и ткнул пальцем в строку, надеясь этим несложным гаданием прозреть своё ближайшее будущее.

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя – как столп Давидов, сооружённый для оружий, тысяча щитов висит на нём – все щиты сильных; два сосца твои – как двойники молодой серны, пасущиеся между лилиями. Доколе день дышит прохладою и убегают тени, пойду я на гору мирровую и на холм фимиама...»

С невольным стоном отложил Георгий священную книгу.

Вместо возвышенных мыслей о Боге в душу проникли греховные вожделения, а перед глазами, словно наяву, вновь предстала прекрасная и недостижимая гетера.

Не было у Георгия литры золота.

Не было даже литры серебра.

Наследник огромного состояния, Георгий не мог им распоряжаться, а дядя Феофилакт, являвшийся душеприказчиком, разумеется, не пожелает принимать к оплате счета за любовные утехи. Да и кто же сможет прислать Феофилакту подобный счёт, уж не гетера ли?

Внезапно Георгий бросился к своему ларцу и, порывшись в нём, отыскал массивный золотой браслет, украшенный крупными рубинами. Присовокупив к браслету золотую цепь, Георгий позвал домашнего раба и повелел ему отправляться в регеон Арториан, вручить лично в руки хозяйке дома сии подарки, а на словах передать, что дары посланы тем молодым господином, который давеча видел её на форуме Константина.

Раб убежал, а Георгий в ожидании его возвращения не мог найти себе ни места, ни занятия – то принимался бродить по анфиладе покоев, то хватал в руки фиал с вином, то падал на колени перед тёмной иконой Девы Марии, бессвязно шепча греховные и страстные молитвы.

Наконец послышался стук отворяемой двери.

   – Мой господин!.. – воскликнул довольный раб.

   – Ты сделал всё, как я велел?

   – Да.

   – Ты видел её?

   – Да.

   – Что она сказала?

   – Мой господин!.. Госпожа Анастасия приняла твой дар и просила тебя приехать к ней без промедления.

   – Так она сказала?

   – Да!

   – Эй, на конюшне!.. Седлать серого жеребца! Эй, слуги!.. Одевайте меня, живо!

А раб, сообщивший приятную весть, получил в награду золотую монету.

Спустя самое короткое время Георгий уже скакал во весь опор по затихающим улицам города, примчался к воротам знакомого дома в регеоне Арториан и уверенно постучал.

Послышались шаркающие шаги привратника, беззвучно распахнулись обе створки ворот.

Георгий спрыгнул на землю, небрежно бросил поводья сонному стражу ворот и побежал к освещённому множеством светильников особняку Анастасии.

Когда же юноша единым духом взлетел по мраморным ступеням на увитую виноградом террасу, то остановился, поражённый в самое сердце.

За пиршественным столом важно восседали высокопоставленные сановники, неспешно потягивали разбавленное вино из дорогих стеклянных чаш, вполголоса беседовали, в то время как две полуобнажённые рабыни услаждали слух гостей игрой на кифарах.

Юная служанка провела Георгия к столу, указала ему место между сухопарым желчным эпархом столицы Никитой Орифой и тучным протоспафарием, прибывшим в Константинополь, судя по его виду, из какой-то малоазийской фемы.

Важные вельможи ненадолго прервали застольную беседу, со снисходительным любопытством оглядели Георгия и продолжили разговор.

   – Империи не нужны войны, это самоочевидно. Тем более вреда причиняют всякому государству затяжные войны, – вешал эпарх Никита. – Чем дольше длится война, тем скуднее её плоды даже в случае победы.

Никогда ещё не бывало так, чтобы война длилась несколько десятилетий, и это приносило бы выгоды хоть кому-нибудь...

   – Разве что бесчестным дельцам, наживающимся на военных поставках, – заметил провинциальный протоспафарий.

   – Мы не будем касаться в нашей беседе низких материй, – вяло поморщился эпарх. – Тем более когда речь идёт о блате империи... Всем миром, от жалкого варвара до великого государства, владеет страх исчезновения. Мы поставлены в такие условия, что не можем не воевать. Ромейская империя просто не имеет права исчезнуть, словно дым... Ибо именно на нашу империю возложил Господь великую и святую ответственность... Кто, если не мы, пронесёт через века величие и славу святой христианской идеи?..

О Господи, куда же я попал? – подумал Георгий. Летел, словно на крыльях, чтобы очутиться в объятиях обворожительной женщины, а оказался в занудной компании престарелых государственных мужей.

   – Христолюбивая наша империя никогда не претендовала на чужие владения, но постоянно вынуждаема была вести изнурительные войны с единственной целию – сохранить саму себя. На севере обретаются неисчислимые полчища диких варваров, с юга и востока вплотную подступили к границам измаилиты, с запада доносится бряцание оружия германцев, и Карл Лысый, на словах клянущийся в любви и присылающий посольства с щедрыми дарами ко всякому празднику, на деле норовит вцепиться зубами в наши отдалённые провинции... И что же остаётся нашему государству, как не пытаться с мечом в руках отстоять достояние, унаследованное от наших славных предков? Разумеется, мне могут возразить, что для предотвращения военных столкновений существует логофиссия дрома, однако успехи наших дипломатов столь незначительны, что не заслуживают похвалы, – с язвительной усмешкой заключил эпарх.

   – Никакие ухищрения дипломатов не смогут наставить этих дикарей на путь истины, – сказал малоазийский протоспафарий. – Может быть, следовало бы обратить в нашу веру хотя бы тех варваров, которые обретаются вблизи наших границ?

   – Свежая идея, – усмехнулся Никита. – Подскажите её при случае святейшему патриарху Игнатию.

Понемногу освоившись за столом, Георгий стал понимать, о чём шла речь, – здесь, на террасе у гетеры, судьба свела чиновников, принадлежавших к разным ведомствам, и за внешне бесстрастными, обтекаемыми формулировками следовало разуметь тонкую политическую борьбу.

Но на самом-то деле все эти вельможи, прикрываясь словами о благе империи, были озабочены лишь достижением своих личных целей. И в этом соревновании у Георгия было значительное преимущество.

Да, у этих сановников есть богатые одежды и громкие титулы, но у них нет того, чем обладает лишь молодость...

Глядя на престарелых соискателей женских ласк, Георгий почему-то подумал, что в древности люди всегда изображали бога богатства в виде немолодого и уродливого толстяка. Видимо, эллины не без оснований полагали, что ему не столь уж необходима приятная внешность, ведь любую красоту этот бог мог при желании просто купить.

Георгий уже стал подумывать о том, как бы ему выбраться из-за стола, подкупить служанок и проникнуть в покои гетеры, наверняка дожидающейся его, самого молодого из всей этой компании, но в эту минуту от ворот послышался конский топот, бряцанье оружия, на террасу вошли закованные в металл варанги и этериарх Андрей громогласно возвестил:

   – Его величество василевс ромеев Михаил!..

За столом поднялся лёгкий шум, возникла суета – важные вельможи стремились выйти вперёд, чтобы быть замеченными императором. С неожиданной для их возраста и телосложения прытью вальяжные сановники распластывались на мраморном полу, раболепно сверкая белками льстивых глаз.

Георгий вместе со всеми совершил проскинезу и вдруг увидел прямо перед глазами запылённый пурпурный сапог, услышал знакомый голос монарха:

   – Прошу вас, встаньте, друзья мои!.. Я весьма рад вас видеть...

Началось лёгкое движение, однако вышколенные придворные оторвали свои животы от холодных каменных плит пола не прежде, чем император уселся в позолоченное кресло, водружённое во главе стола.

По лицу Михаила блуждала неверная улыбка, глаза чуть косили, и Георгий догадался, что государь уже успел напиться.

Подставив виночерпию свой фиал, Михаил передал его этериарху, тот сделал глоток, дабы удостовериться, что вино не отравлено. Император вырвал фиал из его рук, отхлебнул и стал оглядывать присутствующих.

   – Георгий, ты ли это? – вдруг удивился император.

   – Я, ваше величество, – скромно подтвердил Георгий.

   – Как ты здесь очутился?! Ах ты, лукавый!.. В Магнавре ты притворяешься суровым постником, а тайком от всех посещаешь хорошеньких женщин?.. Агафангел, ты только погляди на нашего друга Георгия!.. Оказывается, ничто человеческое ему отнюдь не чуждо!.. – рассмеялся император и шутливо погрозил Георгию пальцем.

   – Я здесь впервые, ваше величество, – признался Георгий, смущаясь под взглядами вельмож.

   – Полагаю, тебе понравится... Агафангелу здесь очень нравится. Не правда ли? – спросил Михаил.

   – Да, – кивнул Агафангел. – Весёлое место... А повар у нашей красавицы – просто волшебник!

   – Мы будем веселиться!.. – неожиданно громко крикнул император, взмахивая рукой с зажатым в ней фиалом, так что вино выплеснулось прямо в лицо неподвижно застывшему варвару-телохранителю.

Не поведя бровью, варвар принялся слизывать густое красное вино с обвислых усов.

   – Но где же обольстительница Анастасия?.. И почему её нет с нами?! А почему вы все замолчали? Смею надеяться, что не мой приход послужил помехой вашему разговору? Итак, друзья мои, о чём шла беседа? Надеюсь, вы не замышляли ничего дурного, а?..

   – Как вы могли такое подумать, ваше величество!.. – испуганно вскричал чиновник из логофиссии дрома.

   – Мы лишь пытались выяснить наши взгляды на проблемы войны и мира, ваше величество, – спокойно ответил эпарх Никита.

   – Какой вздор! Разве это тема для беседы в доме Анастасии?.. Именно по этой причине она и сбежала от вас! Давайте поговорим о возвышенном и прекрасном, ну, например, о любви и поэзии, и вы увидите, Анастасия немедленно выйдет к нам. Начинай, Георгий!.. Ты ведь знаток эллинской поэзии, не так ли?.. Ну же!..

Растерявшись от неожиданного предложения, Георгий не мог припомнить ни одной строчки. Налившись красной краской, он молчал...

   – Увы, не желает мой друг Георгий потешить нас... Что ж, послушай, какие стихи знает моя старая гвардия!.. Дормидонт!

И тут же седовласый патрикий, поднявшись со своего места, принялся громко декламировать вульгарное сочинение неизвестного поэта – про то, как некий юный пастушок повстречал на лугу хорошенькую нимфу и что из всего этого воспоследовало...

Император самозабвенно хохотал и удостоил патрикия перстня с крупным бриллиантом.

И тут появилась Анастасия, одетая лишь в полупрозрачную лёгкую накидку. Гетера обворожительно улыбнулась всем мужчинам, причём каждый из присутствовавших отнёс её благосклонную улыбку на свой счёт, отвесила церемонный поклон императору и села в плетёное кресло, закинув ногу на ногу. Не успела гетера вымолвить слово, как на аллейке раздался цокот копыт, сердито залопотали варанги, послышались пьяные выкрики, и на террасу ввалились гогочущие друзья молодого василевса – с бубнами, свистелками, в шутовских колпаках и полумасках.

К государю склонилась молодая особа, в которой Георгий узнал Евдокию, дочь Нигера, что-то прошептала ему, и Михаил поднялся, качнулся на нетвёрдых ногах, но устоял, поддерживаемый этериархом.

   – Итак, стишки отменяются, мы едем дальше! Георгий, друг мой, где же ты? Больше я не позволю тебе изображать из себя невинного агнца!.. Ты едешь с нами!

Агафангел подхватил Георгия под руку и потащил к выходу с террасы. Оглянувшись, Георгий увидел, как гетера посылает ему воздушный поцелуй...

* * *

Иногда протоспафарию Феофилакту казалось, что мир подошёл к последней черте, что близится наступление последних дней.

Представлялось, что погрязшее в грехах человечество уже опустилось так, что ниже падать было некуда, но... падение продолжалось, и отверзались новые пучины, новые пропасти, а прежние невзгоды уже казались вполне терпимыми и обыденными. И всё острее ощущалась собственная беспомощность...

О нападении разбойников на Сурожскую обитель Феофилакту стало известно через двенадцать дней. Без малейшего промедления он принял все меры к поиску дочери, но следы её затерялись в бескрайних просторах.

Последнее известие поступило из Багдада – некий базарган выставил на продажу на невольничьем рынке нескольких монахинь. Греческий трапезит, состоявший на тайной службе у протоспафария, памятуя о наказе своего начальника, за свои деньги выкупил христовых сестёр из мусульманского плена, доставил в Константинополь, но среди них не было Елены...

Правда, от измученной игуменьи удалось узнать подробности похищения – стало определённо ясно, что нападавшими были тавроскифы и что Елену не продали арабам, но увезли в тавроскифские пределы. Искать несчастную девочку следовало там.

С болью душевной слушал протоспафарий Феофилакт рассказ игуменьи Екатерины о том, что полудикий тавроскиф сделал её, невинную девочку, своей наложницей – каково ей сейчас, что она сейчас испытывает?!

   – Бедная, бедная девочка!.. Судьба к ней столь несправедлива, – вздохнула монахиня.

   – А разве судьба бывает справедлива к кому-то? Судьба слепа! – ожесточённо произнёс Феофилакт.

   – Будем уповать на милость Господа... – сказала монахиня.

   – Да, будем уповать на Его милость...

Феофилакт произнёс последние слова уже покорно, и монахиня, ожидавшая, что протоспафарий вот-вот зарыдает, была даже несколько разочарована.

Феофилакта мало кто понимал даже в его ближайшем окружении. Протоспафарий Феофилакт производил впечатление аналитичного, рассудочного интеллектуала, с виду довольно холодного, закрытого от окружающих. Со всеми ровный, любезный без теплоты, почти никем не понимаемый. Его считали недостаточно подобострастным вышестоящие вельможи и высокомерным – его подчинённые. Для большинства он был загадкой.

На самом деле Феофилакт представлял собой отлично отлаженную аналитическую машину.

Он был апологетом Порядка.

Представление о мировом бытии в пространстве и времени для Феофилакта было связано прежде всего с идеей мирового Порядка.

В греческом языке само слово «космос» уже означало – Порядок.

Упорядоченным был греческий язык и воинский строй, государственная иерархия и неукоснительная смена дня и ночи.

Мировой Порядок был дан бренному миру Богом, и в этом нашла проявление Его милость.

Дело каждого человека и всякой разумной твари – покориться этому божественному миропорядку. Не из страха наказания и не в тщетной надежде приобрести излишнее, но лишь ради того, чтобы занять в этом мире своё место. «Да не нарушается закон подчинения, которым держится земное и небесное, дабы через многоначалие не дойти до безначалия...» – говорил Григорий Назианзин.

Мировой порядок то и дело нарушали варвары.

У Древнего Рима был лимес – цепь укреплений, пересекавшая всю Европу сверху донизу, от туманной Шотландии на севере до устья Дона на юге.

У Ромейской империи лимеса не было, так что поневоле приходилось искать новые способы защиты от внешних врагов.

Разноязыкая масса племён и орд, объединённых под властью избранных вождей в непрочные союзы, постоянно передвигалась по бескрайним степям во враждебном окружении таких же диких кочевников.

Цель перехода с места на место любого кочевого народа всегда была одна – приобрести любой ценой новые пастбища, максимально расширить территории для выпаса бесчисленных стад.

Поскольку ни один народ не соглашался уступать свои земли добровольно, мирные кочевники поневоле становились завоевателями. Военные действия имели целью либо полное уничтожение, либо изгнание народа, ранее жившего на этой земле.

Кочевая орда двигалась, словно туча прожорливой саранчи, уничтожая всё на своём пути. В поход выступало всё население, от мала до велика. На коня садились все мужчины и незамужние женщины. Старики, старухи и дети передвигались в кибитках. Перегонялись на новые места стада, табуны и отары.

Обычным поводом для начала движения становилась какая-либо перемена в природе или в политике.

Когда имперские чиновники установили такую закономерность, они стали пытаться сами создавать политические причины, изгоняющие то или иное племя со своего места и устремляющие его в заданном направлении.

При этом следовало позаботиться, чтобы кочевники, уходящие со своих мест, не пытались занять районы, прилегающие к границам империи, не пытались посягать на исконные владения греков.

Многолетние усилия почти не дали результатов, ибо перемещения кочевых орд приобрели характер Великого переселения народов, и остановить их невозможно, как невозможно остановить движение облаков, невозможно заставить реки течь вспять...

Империя перестала препятствовать мирному расселению славян на своих землях, вносила славянских поселенцев в списки стратиотов и даже допускала варварскую знать к участию в управлении империей – на уровне фем.

Но в ответ на доброе к себе отношение варвары ещё нахальнее стали грабить дальние и ближние пределы империи.

Империя не желала воевать, однако вела со всеми своими соседями почти бесконечные войны, стремилась любыми способами подчинить соседние племена и народы своему политическому и культурному влиянию.

Варвары отличаются агрессивностью. Вообще говоря, агрессивность есть вернейший признак малоцивилизованного народа. Достаточно припомнить спартанцев, не оставивших после себя ни великих поэм, ни стройных философских систем.

Феофилакт понял давно, что мечом варваров не победить, но лишь когда эта очевидная мысль посетила синклит, было решено приложить главные усилия к тому, чтобы сделать дикарей хоть чуточку более цивилизованными.

К варварам отправились проповедники, варварских отпрысков стали обучать в столичных школах.

Едва ли не самым главным орудием византийского влияния на славянские народы стало распространение среди них христианской религии, с её заповедью непротивления злу и безропотной покорности любой власти. Ибо: «Всякая власть – от Бога!»

Так мудрые врачи мажут мёдом край чаши, в которой подносят больному горькое лекарство.

Культура, представляя собою плод коллективной работы неисчислимых предыдущих поколений, теперь достаётся каждому варвару-неофиту почти что даром.

Варвары имеют возможность без особого труда и стараний приобрести средства материального благосостояния, средства умственного и даже нравственного развития, добытые ценою бесчисленных ошибок и жертв, и даже сами заблуждения прошедших времён могут служить варварам полезными уроками, лишь только обнаружилось бы у них желание усвоить эти уроки...

Казалось бы, должен быть счастлив народ, и позднее других выступивший на мировую арену, и имеющий своим соседом столь высокоразвитое государство, ибо он наследует все сокровища мудрости, накопленные цивилизованными государствами.

Но эти дикари отворачиваются от святой и чистой православной веры, зато жадно впитывают в себя еретические разномыслия.

И всё-таки побеждать варваров следовало не мечом, но – словом. Слово сильнее меча.

Одна из самых великих загадок бытия – как слово обретает власть над людьми?!

Не божественное Слово, но обычный звук порой заставляет огромные толпы незнакомых людей совершать упорядоченные действия, и слово может двигать даже горы, если этому слову будут повиноваться тысячи людей с лопатами.

Слову – верят, слова – боятся, словами выражают и любовь и ненависть...

Но ещё более загадочной представляется власть не слов, а вовсе уж бесплотных идей над умами и телами людей.

Ещё менее материальная, чем слово, не всегда даже выразимая словами, какая-нибудь идея может вначале воспламенить душу одного человека, и если он окажется достаточно неистовым, огонь из его души перебросится на другие души, и заполыхает невиданное пламя...

Не разумеют дикие тавроскифы своего пути!.. Святая обязанность империи – привести их к Истине, привести их к Богу. Без высшей Идеи жизнь тавроскифов протекает бессмысленно и жалко. Нет у такой жизни смысла, нет вечности, не осознают они бессмертия души, и что же им, бедным, остаётся?.. Прилепиться друг к другу, попытаться устроить подобие счастья на грешной земле... Попытка наивная и обречённая на неудачу. Земные дела они ставят выше небесных просто потому, что даже не догадываются о существовании высших ценностей. Указать им путь к спасению через веру в Иисуса – вот достойная цель...

Все религии порождены естественным страхом смерти.

Нагнетание страха смерти, нагнетание ужасов грядущих мучений – вот задача любой монопольной идеологии. При этом догматы ислама были во многом соблазнительнее христианских заповедей – ведь посмертное блаженство предпочтительнее загробных мучений?.. А уж как прельщают легковерных дикарей своими россказнями еретики!..

Ереси на неподготовленных варваров действуют подобно моровой заразе, дурману, повальному пьянству... Беда, когда народ не подготовлен к сопротивлению чужим завлекательным идеям. Эти идеи могут опьянить миллионы легковерных и увести их с пути истинного... Павликиане – вот главные враги христианской империи. Еретики не любили этот мир... Они не создали ничего прекрасного.

Феофилакт рассматривал христианскую империю как оплот и опору истинной веры и полагал, что распространение христианского вероучения в полной мере соответствует интересам государства – того самого царства из пророчества Даниила, которое «сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно».

Провидение распорядилось таким образом, чтобы у тавроскифов не было древних полисов с их традициями демократического управления, не было цивилизованности и утончённости. Увы, им не была, как ромеям, дарована античность, когда лучшие умы могли позволить себе совершенствоваться в своём искусстве на городских площадях, когда философы беспрепятственно познавали мироздание, когда скульпторы ваяли шедевры, а поэты слагали бессмертные поэмы. Этим дикарям до сих пор приходится денно и нощно заботиться о приискании пропитания. У них нет в достаточном количестве рабов, которые могли бы исполнять все необходимые работы на пашне и в мастерских... Однако, подражая цивилизованным соседним народам, эти дикари живо сменили звериные шкуры на парчовые плащи, но, разумеется, не смогли под добротной одеждой скрыть свою дикарскую сущность... Какой изысканности и утончённости можно ожидать от них?! Помилуй, Бог!..

Порой Феофилакт задумывался: под влиянием каких причин совершается внутреннее развитие человеческих скоплений, именуемых государствами?

Почему одни народы остаются почти неподвижными, а другие соединяются в обширные империи, в которых бурлит общественная жизнь, где издаются законы и сочиняются трагедии?

Почему во главе всемирного процесса в разные эпохи оказываются разные народы?

И есть ли во всех исторических событиях хоть какая-нибудь последовательность и закономерность?

* * *

В субботу после полудня протоспафарий Феофилакт отправился на ипподром. В дни ристаний туда устремлялся весь Город, привычно разделяясь на две примерно равные половины, на две партии ипподромных любителей острых ощущений – на голубых и зелёных, на прасинов и венетов.

Когда-то, давным-давно, жители отдалённого провинциального Византия в урочные часы точно так же разделялись на цирковые партии прасинов и венетов, и каждая партия громкими криками подбадривала своих любимцев, призывала к ним победу, а соперникам точно так же сулила позор поражения.

С той лишь разницей, по сравнению с нынешними цивилизованными временами, что в древности на главной арене Византии происходили азартные в своей обречённости сражения гладиаторов, а теперь – хотя и захватывающие дух, хотя и чарующие, хотя и приводящие в экстаз всех поклонников – увы, совсем иные зрелища. Впрочем, гонки лёгких колесниц, запряжённых четвёрками резвых коней, вокруг величественной Золотой колонны служили вполне достойной заменой былым кровавым развлечениям.