Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Стоит спуститься на день пути пониже Киева, и начинаются дикие земли. Гоняют по вольной степи табуны легконогих коней своенравные кабары и угры, и нет на них управы у Дира.

На самой границе леса и степи стоит город Киев, и хоть видит око степное приволье, да заказаны те просторы славянскому племени. Вот уж сколько веков кряду топчут степные табуны тучные чернозёмы, а родит плодородная земля лишь ковыли да колючее перекати-поле.

Славянские пахари с превеликими трудами отвоёвывают у лесов и болот узкие полоски пашни, чтобы сеять там просо и жито, а в степь их не пускают степняки, обижают при всяком случае, жгут посевы, пасут на хлебных нивах своих ненасытных коней.

Не от хорошей жизни вынуждены славяне хорониться в непролазных лесах.

Лес – извечный противник славянского пахаря, в каждодневной борьбе с лесом проходит весь век древлян и дреговичей, кривичей и радимичей, северов и полян. Однако же лес и заступник пахаря. Никто лучше не может оборонить от набегов степняков и иных находников.

Там, где полноводный Славутич выходит из леса на степные просторы, ощериваются караваны стрелами и копьями, ждут нападения из-за каждого речного мыса, и никто утром не может поручиться за то, что вечером будет жив.

Давно задумал Дир овладеть всем Днепром – от верховья, теряющегося в глухих непролазных дебрях кривичских болот, до лимана, плавно вливающегося в тёплое Русское море.

Что бы ни делал Дир, куда бы ни посылал свою дружину, видел перед собой эту цель – заветную, почти недостижимую.

Когда государство обширно и при этом хорошо управляется, расцветают ремесла и торговля, и это государство ещё больше богатеет...

У всякого народа должна быть единая цель. У великого народа и цель должна быть великой.

Беда, что не разумеют даже близкие соратники этой цели. Приходится Диру нести бремя власти одному, а соратникам давать объяснения, доступные их разумению, – дескать, и звери сбиваются в стаи, и люди сплачиваются в племена, когда возникает угроза для жизни. Ежели такой угрозы нет, всякий норовит Жить сам по себе, всякий сам зажигает свою лучину...

Потому-то и продолжает Дир посылать подарки кагану хазарскому, чтобы не забывали светлые князья – висит кривая сабля над русской землёй, не побережёшься – мигом снесёт голову.

Общая угроза сплачивает вернее, чем обещание общего блага.

Всякий предводитель желает благополучия своим подданным. Не бывает таких злодеев, которые желали бы своему народу бед и несчастий. Однако, желая счастья своему племени, всякий вождь видит свой путь к достижению общего блага. Самый короткий – отнять добро у соседа, чтобы накормить своих сородичей. Однако и сосед стремится к тому же, собирает под свои стяги удальцов, чтобы грабить слабейшего.

Возможно ли жить хорошо, не обижая соседа?..

* * *

От устья Сулы на севере и до самого Олешья в Днепровском лимане вдоль всего степного побережья реки располагались редкие мирные славянские поселения – ничем не укреплённые, открытые со всех сторон.

Особенно много их было в районе днепровских порогов.

Здесь путешественники могли отдохнуть и пополнить запасы продовольствия.

В Олешье поджидали разведчиков, возвращавшихся из чужих пределов.

Жители прибрежных станов побаивались степняков и никакой помощи каравану не оказывали.

По вечерам, пристав к берегу на ночёвку, воевода Радомир тщательно расставлял караулы, по нескольку раз за ночь обходил берег, заставляя бодрствовать притомившихся на вёслах ратников.

Скоро дошли до грозных порогов. Там вольные воды Днепра с трудом пробивались через каменные гряды, могучая река бурлила и пенилась, не пропускала тяжело груженные лодьи.

Всякий порог имел своё имя, о каждом рассказывали легенды. У всякого был свой норов – и Кодак, и Будило, и Вольный, и Званец, и Горегляд, и Таволжаной, и Волкова забора на свой лад чинили препятствия путешественникам.

Радомир заставил всех облачиться в кольчуги и брони, по высокому берегу пустил дозоры, а оставшиеся корабельщики поставили лодьи на припасённые деревянные катки, стали перетаскивать лодьи через опасные места.

Скованную попарно челядь вели берегом, грузы перетаскивали на крепких спинах.

Аскольд без особой охоты влезал в кованый панцирь, считая предосторожности Радомира излишними, но лишь до той поры, пока сам не испытал на себе крепость кривой сабли кочевника, пока не потерял нескольких пасынков из своей дружины.

Случилось нападение степняков уже на исходе дня, когда измученные корабельщики заканчивали переход через очередной порог.

Это был знаменитый Ненасытен – шесть тысяч шагов посуху, с грузом на плечах, затем толкать лодьи на катках...

Намаялись до захода солнца, наломали хребты, и уже застучали в котлы кашевары, призывая всех к ужину, как вдруг, откуда ни возьмись, выметнулась на берег ватага отчаянных степняков.

Караульщики запоздало ударили в барабаны, закричали благим матом, да было поздно.

Засверкали кривые сабли в руках узкоглазых дикарей, тучей полетели калёные стрелы.

После молниеносной схватки остались лежать на береговом песке два лодейника.

Ночью справляли горестную тризну, высоко в степное небо улетал дым погребального костра.

До утра воины не снимали оружия, все ждали, что степняки повторят нападение, и готовы были дать достойный отпор.

   – Пронесло на сей раз... – перед самым рассветом сказал Надёжа. – Не иначе как будут нас поджидать у Кичкаса.

Юный лодейник Ждан осмелился спросить:

   – А почему там?

   – На Кичкасе им удобно грабить. Там, вишь, брод. Конники могут накинуться с любого берега, отбить от каравана лодью или две и безнаказанно скрыться на другом берегу, а уж там – ищи ветра в поле!.. На Кичкасе не ведаешь, с какого боку ждать опасности – то ли спереди, то ли сзади, то ли с левого боку, то ли с правого. Так-то вот...

   – А будет ли место, где никто не нападает?

   – Будет, – усмехнулся Надёжа. – Как выйдем в открытое море, там и пойдём без опаски. Одно у нас утешение – вниз река сама несёт. И хоть идти по порогам несладко, а назад подниматься – и того горше. Четыре недели идёшь вверх по реке, и ни минуты покоя... Степные воры знают, что в лодьях у нас – царьградские вина, паволоки, диковины заморские, того ради на караван могут налететь во всякую минуту.

* * *

В четырёх днях пути ниже Волковой заборы находился остров Хортица.

Туг караван задержался надолго, чтобы дать передышку натруженным рукам лодейников, уложить в лодьях грузы, поставить мачты и проверить корабельные снасти.

На Хортице оставляли до осени деревянные катки, на которых придётся перетаскивать лодьи на возвратном пути.

В укромном месте у священного капища приносили обильные жертвы славянским богам – Волосу, Перуну и Роду.

Здесь послы и торговцы прощались с Русью – иные до осени, иные и навсегда.

Последняя долгая стоянка перед выходом в открытое море была на острове Березани. Здесь запасали впрок пресную воду, латали паруса, а чтобы уберечься от высокой морской волны, наращивали борта низко сидящих лодий связками сухого камыша.

* * *

С утра пораньше отправлялись в путь. По морю лодья шла под парусом, лодейники отдыхали, нежась под тёплым солнышком.

Лодейщик Надёжа удобно устроился на носу и зорко поглядывал по сторонам.

К Надёже подошёл Ждан, спросил, указывая в морскую даль, где скользил по самому краю моря косой парус:

   – Скажи, Надёжа, кто может плавать посреди моря?

   – Греки... Обычное дело, корсунские дозоры заметили наш караван, послали гонца на границу. У них так дело поставлено. Сейчас приготовятся воевать...

   – Греки боятся посольского каравана?

   – А то нет?! Кто там угадает – послы идут, торговые люди или дружина молодцов?.. Нас на шести лодьях наберётся две сотни ратников. Ого-го! Небольшой городок с наскока взять можно... Потому и шлют греки гонца, чтобы опередить нас, чтобы выставить корабли с жидким огнём. Страшная сила этот греческий огонь. Под водой горит!..

   – Заговорённый, знать, – высказал догадку Ждан.

   – Кто их, греков, разберёт, – махнул рукой Надёжа. – Я-то сам от греческого огня пока не пострадал, но от людей слышал, что нет от него спасения никому.

* * *

Как только стало известно о приближении каравана тавроскифов, турмарх Николай распорядился выслать им навстречу два дромона, с тем чтобы принудить чужеземцев предъявить все товары таможенной страже и объяснить свои намерения.

Толмач, посланный с одним из дромонов, вскоре вернулся на лёгкой лодчонке и сообщил, что идут не торговцы, а послы тавроскифского правителя.

Выслушав доклад расторопного толмача, Николай приказал ему отправляться на пристань и передать послам приглашение разделить трапезу.

Что ни говори, а прибытие посольства явилось приятной неожиданностью, вносившей некоторое разнообразие в монотонно текущую жизнь отдалённого пограничного гарнизона.

Помимо беседы с чужеземцами, сулившей немало любопытного, Николаю представлялась нечастая возможность составить доклад в столицу империи, чтобы хоть как-то напомнить о себе – есть, мол, на границе с варварским миром некий турмарх Николай, исправно служит, предан отечеству. И отчего бы не перевести его в один из шумных торговых городов или, на самый худой конец, не прибавить жалованья?

Облачённый в парадные одежды, сопровождаемый небольшой свитой из младших архонтов, комендант Николай вышел к главным воротам крепости, дабы лично встретить поднимавшихся по узкой каменистой дороге послов тавроскифов.

Гордо вскинув голову, Николай скосил глаза на своих архонтов и остался их видом вполне доволен. Николай знал, что и сам он выглядит не хуже.

Солнце весело играло на отдраенных до блеска нагрудных бляхах и бармицах, ярко горел вызолоченный шлем с развевавшимся по ветру пучком конских волос.

Весь облик коменданта должен был свидетельствовать о том, что в крепости царит идеальная воинская дисциплина и что дела во всей Ромейской империи обстоят наилучшим образом.

Чуть позади Николая, старательно сопя, тянулись в струнку младшие командиры, а сбоку переминался с ноги на ногу тавроскиф-вольноотпущенник, исполнявший обязанности толмача. По случаю торжественного приёма чужеземного посольства толмачу вместо постолов были выданы высокие юфтевые сапоги, и толмач то и дело с самым довольным видом притопывал каблуками, словно оценивая прочность казённой обуви.

Двое тавроскифов с немалым достоинством приближались к Николаю.

Впереди, держа в руках окованный красной медью ларец, шёл молодой мужчина, за ним важно двигался чернобородый здоровяк, одетый в штаны германского сукна и златотканый плащ константинопольской работы.

После кратких взаимных приветствий Николай осведомился о целях посольства.

   – Мы направляемся к императору Михаилу с личным посланием великого кагана Дира, – сказал молодой посол и изобразил некое подобие поклона.

Затем он выразил желание предъявить верительную грамоту, но Николай сказал в ответном слове, что вполне доверяет словам посла, и избавил своего толмача от чтения варварского текста.

   – С этой минуты вы попадаете под покровительство Ромейской империи! – торжественно провозгласил Николай. – Вы можете рассчитывать на кров и пищу!.. Прошу покорно закусить чем Бог послал...

Без задержки послы проследовали за Николаем в триклиний, расположились за изысканно сервированным столом.

Первый тост Николай провозгласил за здравие богохранимого василевса Михаила.

Не чинясь и не прекословя, послы дружно выпили.

Затем последовал тост за здоровье киевского великого кагана Дира.

Послы выпили с ещё большим воодушевлением.

   – Как будет угодно посольству продолжать свой путь в столицу? – поинтересовался Николай.

   – Мы полагаем незамедлительно отплыть, – сказал молодой посол.

   – Могу предложить вам сухопутный способ передвижения – тем более сейчас, в пору цветения садов, когда нежно поют птицы... На море изматывает болтанка, никакого удовольствия от путешествия! А если вы отправитесь с почтовыми лошадьми, на каждом постоялом дворе вы сможете обрести тёплые постели и славное угощение, причём совершенно бесплатно...

Инструкции, полученные Николаем из логофисии дрома, предписывали доставлять в столицу варваров, приходящих с посольскими миссиями, самым долгим путём, дабы показать отдалённость и труднодоступность Константинополя, с тем чтобы отбить у них охоту воевать против империи... Кроме того, за время путешествия в столицу специально приставленные соглядатаи успевали выведать самые потаённые намерения посольства, так что к моменту прибытия послов в столицу великий логофет уже был готов дать ответ на любой вопрос, интересующий варваров.

Посовещавшись со спутниками, посол объявил:

   – Посольство желает продолжить свой путь морем, и чем скорее это произойдёт, тем лучше. Мы ценим благорасположение империи по отношению к нам, но, увы, не можем им воспользоваться, потому что послание великого кагана Дира весьма срочное.

   – Если с посольством идут также и торговцы, пускай вносят таможенные пошлины, и продолжайте свой путь, – вынужден был согласиться Николай.

Посол кивнул одному из своих спутников, и на стол тяжело плюхнулся кожаный мешочек.

   – А теперь прошу отобедать знаменитый местный деликатес – вымя молодой свиньи с фригийской капустой... – предложил Николай, оживлённо потирая ладони.

Для своего будущего донесения в столицу Николай решил отметить, что сухощавый молчаливый посол, очевидно, скрывает своё знание греческого языка. Краснорожий вояка, похоже, придан посольству для бутафории.

После трапезы Николай пригласил послов на смотровую площадку боевой башни, чтобы продемонстрировать силу крепости. Послы могли лично убедиться в неприступности стен пограничного форпоста.

Быстро протрезвев на свежем ветру, краснорожий воевода оживился, стал разглядывать с высоты все подходы к крепости, словно уже воображал себя в роли полководца наступающих варваров.

До чего же коварны эти тавроскифы, подумал Николай. Благодарение Богу, что у моей крепости надёжные стены и достаточно провианта для того, чтобы выдержать осаду в течение нескольких лет.

Не властвовать варварам над империей!

* * *

Однажды в полдень вдалеке показались золотые купола Царьграда.

Опустив паруса, лодьи, увлекаемые мощным подводным течением, быстро скользили по зеленоватой воде Босфора, и кормщикам оставалось лишь слегка шевелить кормилами, управляя своими судами.

   – В Царьград вода сама выносит, зато назад придётся попотеть на вёслах, – сказал Надёжа своим лодейникам, – а может, если нам повезёт, попутный ветер поймаем в паруса.

По правому борту проносились скалистые берега. Здесь уже буйно цвели деревья и виноградные лозы, ярко зеленели луга.

   – У нас кое-где по оврагам ещё сугробы лежат, а тут скоро будут урожай собирать! – сказал князь Аскольд.

   – Места благодатные... – поддержал Надёжа.

Вскоре показался залив Золотой Рог, и теперь уже не только Арпил на корме, но и Надёжа на носу опустил в воду гребь, уверенно направляя лодью, а за ней и весь посольский караван сквозь толчею мелких рыбацких сандалий и торговых хеландий, с готовностью уступая дорогу длиннотелым военным кораблям и крутобоким торговым судам, по сравнению с которыми лодьи казались игрушечными.

По левому берегу Золотого Рога, ниже мощной каменной городской стены с угрюмыми башнями и тёмными провалами бойниц, сколько мог видеть глаз, тянулись амбары и верфи, склады и харчевни, дымились многочисленные коптильни, стучали молоты в кузницах, рыбаки латали развешанные на кольях сети, а на причалах серебром сверкала в огромных корзинах свежевыловленная рыба.

Лодьи посольского каравана прошли в самый конец Золотого Рога, оставили позади шумный Константинополь и приплыли в небольшую уютную бухту.

Здесь, в предместье столицы, среди садов и виноградников располагался монастырь святого Маманта, в котором надлежало останавливаться всем послам и торговцам из славянских земель, прибывающим в Константинополь.

На причале к приходу славянских лодий уже изготовились напускавшие на себя чрезмерную важность коммеркиарии и лигатарии, а за спинами этих чиновников собралась огромная толпа голодных оборванцев-мистиев. Надёжа усмехнулся про себя: что в Киеве, что в Царьграде рвань и голытьба одинакова – привычно слетается к пристаням, надеясь добыть себе пропитание то ли подноской товара, то ли мелким воровством.

Привстав на носу лодьи, Надёжа бросил на берег пеньковый канат, его ещё в воздухе подхватили ловкие оборванцы, мигом закрепили, обмотав вокруг каменной тумбы, и загомонили наперебой, потянули десятки чумазых ладоней к Надёже, не то для того, чтобы помочь лодейщику сойти на причал, не то домогаясь немедленной платы за услуги.

Надёже местные порядки были известны. Он достал из пояса увесистый кожаный кошель, порылся в нём, отыскал несколько медных монет и протянул ближайшему подёнщику, прибавив по-гречески:

   – Вот вам всем за труды. А теперь – чтобы духу вашего тут не было!..

Подёнщики без споров разделили между собой монеты и остались стоять на месте.

Понимали оборванцы, что лодейщики изрядно утомлены долгим морским переходом, так что разгружать лодьи придётся всё же береговой голытьбе.

К Надёже важно приблизился босоногий коммеркиарий, молча протянул руку.

   – Ты хотя бы для порядку поздравствовался, – сказал ему Надёжа. – Сейчас, сейчас будет и тебе плата. Знаю, что мне от тебя медными деньгами не откупиться...

Надёжа вытряс из кошеля добрую горсть серебра, протянул чиновнику.

Получив свои милиарисии, коммеркиарий взамен выдал Надёже целую связку свинцовых печатей в доказательство того, что киевскими корабельщиками было сполна уплачено: за право причаливания, за право разгрузки, за использование казённой пристани, за использование императорских складов для хранения корабельных снастей, за право стоянки на рейде, куда лодьи должны были отойти немедленно после выгрузки товаров, и даже за само право перевозки товаров морем в пределах Ромейской империи.

   – Порядки у вас прежние, – оглядывая печати, сказал Надёжа. – Чихнуть бесплатно не дадите... Ну да ладно! Главное – мы добрались до места.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Согласно устоявшейся дипломатической практике, иноземное посольство приглашали на официальную церемонию не сразу по прибытии послов в столицу, а лишь спустя несколько месяцев. И вначале – не в Большой Дворец, а в логофиссию дрома...

Посреди пустого и гулкого парадного зала логофиссии дрома, неловко и терпеливо переминаясь с ноги на ногу, стояли тавроскифские послы, вырядившиеся словно для императорского триумфа и в дикарском ослеплении своём не замечавшие нелепости и несуразности златотканых плащей и дорогого вооружения в сочетании с глуповатыми физиономиями.

За спинами послов, в некотором отдалении, стояла толпа слуг, писцов, толмачей и оруженосцев, заметно робевших под высокими каменными сводами.

Глядя сквозь щель в неплотно прикрытой двери на томящихся ожиданием варваров, протоспафарий Феофилакт не спешил выходить в зал – пускай тавроскифы помучаются, пускай потопчутся, ощутят свою малость перед лицом всемогущей империи. Так уж издавна ведётся: для того чтобы покрепче пристегнуть туземного правителя к имперской колеснице, прежде его следует хорошенько унизить, а после того – воскурить в его честь притворный фимиам, и он станет послушен, как ловчий сокол.

А ещё подумал протоспафарий Феофилакт, глядя на северных варваров, что они не использовали свой исторический шанс... Да, не сумели они воспользоваться моментом так, как германцы, три века назад основавшие своё государство на развалинах Западной Римской империи.

Славянские полчища, бурно вторгавшиеся на территорию Ромейской империи, встретили решительный отпор, и в том проявился Божественный Промысел.

Судьбе было угодно, чтобы время наибольшего натиска славян на империю совпало с эпохой наивысшего подъёма всех сил христианского государства при Юстиниане I. Разумеется, не в одном лишь Юстиниане, происходившем, к слову, из славян, крылась причина исторической неудачи варваров. Ко времени нашествия славянам не удалось создать единого политического центра и во главе племён не оказалось такого вождя, который бы соединил устремления всех славян, который дал бы всем им единую цель, единое направление движения.

Вовсе не случайным было отсутствие вождя – кроме воли небес, немало пришлось потрудиться малозаметным чиновникам имперской канцелярии. Они всегда тщательно контролировали развитие сопредельных племён, своевременно устраняли возможных претендентов на единовластие.

Протоспафарий Феофилакт ощущал себя продолжателем славных традиций имперской канцелярии и, не щадя своих сил, защищал интересы христианского государства от посягательств со стороны варваров.

Прильнув к щели между створками двери, протоспафарий Феофилакт пристально вглядывался в лица послов и напряжённо размышлял: с чем на сей раз пожаловали эти варвары?

Судя по выражению их обветренных, опалённых морским солнцем лиц, не следовало ожидать ничего хорошего. Варвары были мрачны, словно заранее настраивали себя на твёрдость в переговорах.

Ах, если бы удалось узнать, что там у них на уме!..

На подворье святого Маманта тайные соглядатаи уже целую неделю подслушивали разговоры тавроскифов, ко так и не сумели выяснить истинную цель посольства.

Состав посольства показался Феофилакту странным – цветущий муж и бравый вояка. Не без умысла назначил Дир послами именно этих людей... От разгадки замысла далёкого туземного вождя могло бы зависеть и поведение принимающей стороны.

Выждав ещё несколько минут, Феофилакт толкнул дверь и важно выступил вперёд. За ним в зал потянулась его свита – секретари, толмачи, советники.

– От лица его величества василевса ромеев Михаила Третьего я имею честь приветствовать досточтимое посольство его светлости архонта руссов Дира в богохранимом городе Константинополе... Удачным ли было ваше путешествие в столицу империи? Не причинила ли каких-либо неудобств долгая дорога? Нет ли у послов претензий к размещению?..

Феофилакт произносил затверженные формулы приветствий, а глаза его цепко держали в поле зрения каждого тавроскифа, и ни одно, даже самое малое движение не оставалось без внимания.

К словам толмача прислушивался лишь седоусый вояка. По-видимому, зрелый муж в услугах переводчика не нуждался. Если он овладел греческим языком, вполне возможно, что он окажется способен впитать и цивилизованные воззрения на мир?

Когда толмач завершил перевод приветствий, Феофилакт замер в напряжённом ожидании: кто из послов станет отвечать?

Если старшим окажется седоусый вояка, с ним можно будет особенно не церемониться, одарить золотом и оружием, подпоить на славу, и он станет шёлковым...

Если во главе посольства поставлен зрелый муж, переговоры обещают быть долгими и трудными. Уж тогда придётся потрудиться соглядатаям, выведать слабости этого человека, попытаться подкупить ласковым обхождением, винами, любовными забавами с дорогими гетерами, каких он, вероятно, лишён в своём варварском отечестве...

   – Добрались мы вполне благополучно, устроились удобно, так что благодарим, – заговорил зрелый мужчина.

Феофилакт задумчиво кивал, выслушивая затверженные варваром формулы дипломатического этикета.

   – Здоров ли император Михаил? – завершая церемонное приветствие, поинтересовался посол.

В самых цветистых выражениях Феофилакт поблагодарил посла за заботу о здравии богохранимого императора и сам в свою очередь поинтересовался здоровьем киевского предводителя, намеренно величая его не великим каганом, а всего лишь архонтом руссов, дабы ненавязчиво подчеркнуть его зависимое положение по отношению к империи.

   – Благодарю, великий каган Дир вполне здоров, – будто не заметив оговорки Феофилакта, кратко ответил посол.

Слава Богу, с такими бесхитростными послами беседовать искушённому дипломату – одно наслаждение. Их можно настолько изящно обводить вокруг пальца, что они за это ещё и благодарить станут.

   – Потрудитесь обозначить цели вашего посольства, – почти утратив интерес к беседе, сказал Феофилакт.

   – Мы привезли послание великого кагана Дира императору, – важно сказал посол.

   – Весьма рад, – безразличным тоном сказал Феофилакт и вяло протянул послу холёную руку, унизанную дорогими перстнями. – Ну же, давайте ваше послание.

   – Послание сие личное, совершенно секретное и может быть вручено только в руки императору Михаилу, – словно бы удивляясь непонятливости протоспафария, старательно принялся разъяснять тавроскиф.

Протоспафарий Феофилакт ещё некоторое время продолжал стоять с протянутой рукой, словно нищий на паперти, затем опустил руку и язвительно произнёс:

   – Вы, вероятно, несколько преувеличиваете важность послания... О чём в нём идёт речь?

   – Великий каган Дир выражает недовольство задержкой руги, причитающейся ему по договору мира и любви, – озабоченно вымолвил посол. – Посему прошу поскорее известить императора Михаила о послании великого кагана Дира!..

   – Разумеется, послание твоего повелителя и весьма важное, и весьма срочное... Как, впрочем, и все послания, поступающие в столицу от провинциальных архонтов разных рангов... Конечно же, я всей душой буду стремиться к тому, чтобы содействовать скорейшему извещению его величества императора Михаила о послании Дира, но, к великому сожалению, – увы! – логофиссия дрома настолько загружена рассмотрением текущих дел, что на изучение вашего пожелания может потребоваться более времени, нежели и я и вы можете предполагать. Если послам будет угодно ускорить ход дела, послы могут вручить вышеозначенное послание мне, и уже я, в свою очередь... Хотя ничего гарантировать, вы же понимаете, я не могу.

   – Мы понимаем. Мы подождём, – сказал посол. – Либо мы вручим послание великого кагана в руки императору, либо не вручим вовсе, и тогда вся ответственность за возможные последствия этого шага ляжет на вас.

«Эге, да варвары уже и угрожать осмеливаются! И словам каким выучились – ответственность за последствия!..» – отметил про себя Феофилакт. Следовало незамедлительно успокоить разволновавшегося тавроскифа.

   – Соблаговолите получить посольскую месячину! – сказал Феофилакт и сделал знак рукой.

Отворились высокие позолоченные двери, ливрейные служители вынесли на середину зала огромные серебряные подносы, на которых сверкали россыпи золотых монет.

   – Дары императору Михаилу от великого кагана Дира будут вручены его величеству во время личной встречи, – сказал посол, небрежно указывая своим слугам на подносы с месячным посольским содержанием.

От дерзости варварского посла следовало обороняться испытанным оружием: сменой тактики.

Не подавая вида, что он чем-то обеспокоен, протоспафарий Феофилакт плавно повернулся спиной к варварам и направился к выходу из зала.

   – Что же нам делать? – запоздало выкрикнул ему в спину посол.

Не сбавляя шага, Феофилакт едва повернул голову и на варварском наречии с язвительной улыбкой произнёс всего лишь одно слово:

   – Ждать.

То, что Феофилакт перешёл на славянскую речь, поразило посла больше, нежели вся предшествовавшая церемония.

Очутившись за дверью парадного зала, Феофилакт стёр насмешливую гримаску с лица. Поведение посольства не на шутку встревожило протоспафария, да ещё эти явные угрозы...

Что может стоять за ними? Не служит ли требование о выплате задержанной руги лишь формальным поводом к готовящемуся нападению на империю?..

Воинственные варвары, сами не умеющие и не желающие производить богатство, в то же самое время чрезвычайно охочи до чужого добра.

Ромейская империя, скопившая свои сокровища неустанными трудами многих поколений, привлекает жадных варваров, словно душистый мёд – навозных мух. И до чего же низменна и ничтожна главнейшая цель подобных воровских набегов – захватить награбленное и бежать, опасаясь справедливого возмездия. Не планомерная колонизация, не распространение по миру своих идей, но лишь наглый разбой.

И по возвращении из набега поступают столь же варварски – захваченное золото не пускается в торговый оборот и не вкладывается в ремесло, в строительство или на нужды монастырей и храмов, но лишь проедается и пропивается на грандиозных попойках. Скоты!.. Дикари!

Протоспафарий подумал, что где-то у этих тавроскифов заточена и томится в рабстве его дочь, и бессильно застонал.

Феофилакт миновал анфиладу присутственных мест, вышел на крыльцо, велел служителю подать коня, и в эту самую минуту в ворота стремительно ворвалась шумная кавалькада во главе с кесарем Вардой.

Феофилакт почтительно склонился, доставая перстами до каменных ступеней.

Поддерживаемый двумя услужливыми чиновниками, тучный кесарь Варда спешился и стал подниматься по мраморной лестнице, стараясь выглядеть как можно величественнее – выражалось это главным образом в том, что кесарь важно и бережно нёс вверх своё брюхо, обтянутое златотканым дивитиссием.

   – Прибыли какие-то люди от тавроскифов? Где послание?

   – Да, ваша светлость, действительно прибыло посольство из Киева... Однако варвары настаивают на аудиенции у императора и отказались вручить послание Дира, – виновато склоняя голову, тихо ответил Феофилакт.

Кесарь задумчиво хмыкнул, пренебрежительно посмотрел на Феофилакта – дескать, на что же ты годишься, протоспафарий, если у каких-то варваров не смог выманить их послание?..

   – Что содержится в послании?

   – Дир выражает недовольство тем, что ему в течение трёх лет не выплачивалась руга, – быстро ответил Феофилакт.

   – Та-ак... Дожили! Уже варвары выражают нам своё недовольство!.. Довольно выбрасывать золото и серебро на ветер! Не откупаться от варваров, но держать их в страхе уничтожения – вот наша ближайшая задача. До каких пор мы будем растить себе врагов?! Не довольно ли?!

Неожиданно кесарь улыбнулся, словно приглашая всех слушателей разделить с ним нежданную радость.

   – Я только что получил весть от кагана хазарского. Ашин пишет, что держит приднепровских тавроскифов в крепкой узде. Посему повелеваю: сделай всё, чтобы варвары в самое непродолжительное время покинули Город... Посольство неприкосновенно. Постарайся устроить тонко, – завершил свою речь Варда.

   – Будет исполнено, ваша светлость, – с низким поклоном ответил Феофилакт.

Вскинув массивный подбородок, кесарь Варда важно прошествовал в здание.

Лишь когда последний чиновник из свиты кесаря миновал протоспафария, Феофилакт с трудом разогнул поясницу.

Приказав Василию, подведшему коня к крыльцу, подождать, протоспафарий Феофилакт на короткое время возвратился в присутствие и отдал своим помощникам несколько первоочередных распоряжений.

Невидимое постороннему взору, колесо могучей государственной машины скрипнуло и пришло в движение – департаментские курьеры помчались в разные концы города с приказами, другие чиновники принялись составлять необходимые ходатайства и прошения, третьи вступили в заранее предписанные сношения с чиновниками иных ведомств...