Текст книги "Исток"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Теперь все общественные постройки возводятся на счёт имперской казны. А людям состоятельным, желающим увековечить себя и своё имя, предоставляется более благочестивая возможность – они могут жертвовать своё имущество пресвятой матери церкви.

Впрочем, никому не возбраняется на собственные средства выстроить целый монастырь или странноприимный дом, взять на содержание богадельню или сиротопиталище. Но таких в империи мало...

Нет, разумеется, нашлись бы желающие, и даже весьма многие, и внесли бы немалые суммы, но... в том лишь случае, если бы на них был обращён благосклонный взгляд монарха.

Значит, не от чистого сердца вносили бы свои пожертвования, но лишь в корыстной надежде получить взамен нечто, пусть даже нематериальное, от царствующей особы. Отчего же мимам и прочим фиглярам они швыряют свои кровные безо всякого принуждения, без надежды на поощрение свыше? Отчего так устроено на земле, что правителям подвластны только головы подданных, но не их сердца?..

Сидя в прохладном полумраке кафисмы, окружённый небольшим числом чужеземных телохранителей и сверстников из числа золотой молодёжи, Михаил снисходительно наблюдал за ужимками и гримасами бесстыжих фигляров, смотрел и на трибуны ипподрома, до отказа заполненные зрителями, ведь собрались здесь в этот час разные люди: заурядные обыватели и подлинные святые, городские придурки и выдающиеся мудрецы, грязные оборванцы и самые титулованные, самые достойные жители Нового Рима.

Ради чего они пришли сюда? На что расходуют свои душевные силы? Почему так охотно сбегаются к арене и титулованные сановники, и бедняки? Вероятно, каждому хочется праздника.

А самому Михаилу было не до праздников...

Лишь недавно вернулся он из похода в Малую Азию против арабов, давно досаждавших империи.

Поначалу всё складывалось довольно удачно, и армия, во главе которой находились император и кесарь Варда, смогла почти беспрепятственно дойти до Самосаты.

И когда император, упоенный победами над разрозненными отрядами измаилитов, уже готов был послать вестника в столицу, чтобы начинали приготовления к триумфу, мелитинский эмир Али вошёл в союз с армией еретиков-павликиан...

Дальнейшее развитие событий было весьма неприятным – эмир Али и вождь еретиков Карвей почти наголову разбили отборные имперские легионы, захватили в позорный плен свыше сотни военачальников и знатных придворных, а самому императору и кесарю лишь попущением Господним удалось избежать сей печальной участи.

В его годы Александр Македонский уже властвовал над полумиром, а Михаила преследуют одни поражения.

Эта мысль не давала покоя, заставляла бессильно стискивать кулаки...

Ах, каким ужасным было бегство из-под Самосаты!..

В воскресенье, на третьи сутки осады, решено было совершить божественную литургию, дабы призвать благословение Господа на ромейское воинство. Во время богослужения, когда надзор за осаждённым городом – по вполне извинительной причине – был несколько ослаблен, в тот самый момент, когда монарх подходил к святому причастию, арабы и еретики сделали дерзкую вылазку из Самосаты, и вместо святого причастия, взамен таинства божественного пресуществления Михаилу пришлось испить горькую чашу страданий, довелось испытать ужас позорного бегства...

При всяком воспоминании о Самосате душа наполнялась горечью – ведь на произвол судьбы была оставлена вся армия, вместе с обозом...

Как просто живётся плебеям! Всё, что далеко от нас и не наше, нас не волнует!.. Лишь монарху до всего есть дело, он обнимает по воле Божией своими заботами весь обширный край, вверенный ему в управление. Если во главе государства стоит энергичный и целеустремлённый политик, то в дальнейшем история простит ему и немилосердную эксплуатацию народа, и личные недостатки...

Но современники чаще всего не в состоянии по достоинству оценить вклад каждого правителя в историю своего государства.

Впрочем, пора начинать ристания. Все дела и заботы – до завтра.

По мановению руки Михаила над императорской кафисмой взвился цветастый стяг, и ристания начались.

Под звуки труб на дорожки ипподрома служители, одетые в голубые и зелёные плащи, стали выводить четвёрки коней, запряжённых в лёгкие колесницы. Зрители встречали возничих приветственными криками и аплодисментами, а фигляры и акробаты поспешно собирали в траве монеты и старались незаметно убраться с арены, чтобы не отвлекать внимания публики от подлинных любимцев ипподрома.

Первые же заезды определили и фаворитов нынешних ристаний – известного столичной публике низкорослого, жилистого сирийца Али и рослого мужлана, которого Михаил на ристаниях прежде не замечал.

Взоры всех зрителей были прикованы только к этим колесницам, прочие безнадёжно отстали.

Ещё два-три года назад Михаил и сам порой поддавался соблазну занять место возничего на колеснице. Но победы не могли доставить истинной радости молодому монарху, потому что ему поддавались самые умелые возничие. Так уж случалось, что Михаил в каждом из двадцати четырёх заездов был обречён на победу, и это вначале радовало, а затем лишь наводило тоску.

Между тем на дорожках ипподрома сириец и его соперник, казалось, повели между собой поединок не на жизнь, а на смерть. Они бесстрашно вгоняли свои колесницы в такие крутые повороты, что у всего ипподрома, у всех собравшихся – а их было никак не меньше пятидесяти тысяч человек! – одномоментно замирали сердца и захватывало дух.

Победа сирийца была, в общем, предрешена, однако никому не ведомый мужлан не желал сдаваться, и ему в том немало помогала его квадрига – лошади, что и говорить, были как на подбор.

На каждом повороте дорожки колесницы угрожающе кренились на один бок, мчались на одном колесе, рискуя вот-вот сорваться и опрокинуться, и когда повозки выравнивались, из десятков тысяч глоток вырывался слитный вопль – то ли от восхищения ловкостью возничих, то ли от огорчения, что никто из них не разбился.

Взятый сам по себе, ни один человек не желает пролития крови, но едва он оказывается на трибуне, внутри каждого – от плебея до высокопоставленного царедворца – просыпается зверь.

Почему всякий человек, не рассуждая, готов следовать за большинством? Неужели же заблуждающиеся, объединившись в партию, становятся правыми?

Всякая партия стремится уверить, что её цель – достижение всеобщего блага.

Всеобщее благо – та иллюзия, которой в природе не существует, но которую старательно измыслили люди серые в надежде привлечь на свою сторону как можно больше приверженцев.

Всеобщее благо – вековая мечта всех лентяев.

Идея прижизненного всеобщего благоденствия неизменно заводила государства и народы в исторические тупики.

Никто не спорит с очевидной истиной – мир должен принадлежать труженикам, но отвеку так повелось, что трудятся одни, а пользуются плодами их трудов совсем другие...

Чем толпа многочисленнее, тем сильнее. Но правды в ней не прибавляется. Толпе нужны зрелища, ей всё едино – возносить ли удачливого возничего, низвергать ли неугодного монарха.

Лишённая способности рассуждать, толпа не раз вмешивалась в ход истории, и на этом самом ипподроме не раз случалось так, что ристания завершались воцарением нового императора.

Именно так взошёл на престол основатель Аморийской династии Михаил II, дед правящего монарха. Он был всего лишь начальником дворцовой стражи, когда был убит император Лев Армянин. Гвардия сделала своего предводителя императором, а толпа горячо поддержала военных, ибо видела в смене монарха выражение воли Бога. Но всегда ли толпа в своей деятельности руководствуется волей Всевышнего?

Почему история совершается именно так, как она совершается, а не каким-либо иным способом?

У богословов и историков есть лишь один ответ: всё совершается в соответствии с божественным Замыслом.

Но как угадать, в чём же именно он заключается?

Что ожидает Ромейскую империю, её народ и её монарха в самом ближайшем будущем?

Приведённый в немалое смятение бегством из-под Самосаты, Михаил желал бы знать, чем ему надлежит руководствоваться в своих действиях, но никто в целом мире не мог дать ответа.

Задумчиво покусывая губы, Михаил глядел не на дорожки ипподрома, а на волнующуюся толпу. Монарху предстояло всю свою жизнь разгадывать тайну толпы.

Он не мог признаться в этом никому, даже на исповеди, но это было именно так – монарх боялся своих подданных.

Боялся и презирал.

Как же управлять этим человеческим стадом, живущим заботами одного дня и торжествующим лишь при падении очередного кумира?!

   – Ну же!.. Ну!

Недовольно поморщившись, Михаил оглянулся на женский голос и увидел Евдокию Ингерину, переживавшую за возничего.

Разумеется, появление любовницы монарха в ипподромной кафисме было вопиющим нарушением этикета, но разве монарх не выше закона? Подлинное величие священной особе монарха может придавать некоторое сознательное отступление от ритуала – в этом Михаил уже успел убедиться не раз.

   – Быстрей! Быстрей!.. – не в силах сдержаться, выкрикнула Евдокия из-за спины императора.

   – Да что с тобой? – удивился Михаил. – Ты переживаешь так, словно от усилий возничих зависит спасение твоей души или твоё состояние.

   – Ты угадал, император! – весело откликнулась Евдокия, не отрывая глаз от дорожки ипподрома, где мчались во весь опор, приближаясь к последнему повороту, две колесницы. – Я надеюсь разбогатеть!

   – Мы с Евдокией сделали ставки, – меланхолично пояснил толстяк Агафангел. – Я поставил на сирийца, а Евдокия – на македонянина.

   – Крупные ставки?

   – Литра золота.

   – И из-за литры золота ты так заволновалась? – усмехнулся Михаил, недоверчиво поглядывая на свою любовницу. – Вот уж не думал...

   – А на кого бы поставил ты, государь? – полюбопытствовал Агафангел.

   – Вероятно, на Али, – сказал Михаил, чтобы своим ответом досадить любовнице.

И тут случилось невероятное – сирийский возничий не смог удержаться на колеснице, сорвался на дорожку и угодил прямо под колеса повозки македонянина, раздался нечеловеческий крик, и от недавнего претендента на победу осталось лишь кровавое месиво, жалкий комок окровавленной плоти.

А македонянин, даже не обернувшись, пригнал свою колесницу к конечному столбу.

Толпа, ещё минуту назад безмолвная, замершая при виде неподвижного тела сирийца, мощно взревела, приветствуя победителя ристаний.

Ипподромные служители проворно унесли то, что ещё минуту назад было сирийцем, дорожку засыпали свежим песком.

Трибуны неистовствовали от восторга.

Македонянин совершил круг триумфа, осыпаемый цветами и приветствиями, слегка очумевший от свалившегося на его голову нежданного счастья.

   – Не всегда побеждает достойнейший, но этот славный малый, македонянин, на мой взгляд, честно заработал свою победу, – сказал Агафангел. – И даже если бы сириец не свалился, он бы всё равно проиграл, ведь македонянин уже обходил его...

   – Утешаешь себя? – улыбнулся Михаил.

   – В победе православного македонянина над измаилитом – перст Божий! – весело сказала Евдокия.

   – Поэтому я не смею сожалеть о проигрыше, – прокряхтел Агафангел, вручая Евдокии кошель, набитый золотыми монетами. – Но как ты угадала в нём победителя?

   – Мне нравится ставить на новичков, – зазывно улыбаясь императору, сказала Евдокия. – Поклоняться кумиру нужно уметь до того, как его узнает вся публика. Но самое приятное – быть причастным к сотворению победителя.

   – Ещё приятнее – самому побеждать, – снисходительно заметил Михаил.

Тем временем по парадной лестнице ипподромные служители привели в императорскую кафисму владельца победившей четвёрки, и под восторженные крики толпы некий отставной протоспафарий по имени Феофилакт получил из рук Михаила свой приз – десять литр золота, также был удостоен чести облобызать краешек пурпурного плаща, после чего такая же милость – быть допущенным с лобзанием до императорского облачения – была предоставлена и удачливому возничему.

Затем распорядители ристаний довольно бесцеремонно проводили счастливцев к выходу из кафисмы, но вдогонку Евдокия крикнула:

   – Постой, победитель!..

Остановились оба, и Феофилакт и возничий, – каждый принял оклик Евдокии на свой счёт.

   – Держи!.. – изменившимся голосом произнесла Евдокия и бросила прямо в руки возничему кошель с литрой золота.

Возничий поймал увесистый мешочек, прижал к груди, ещё не вполне понимая, ему ли предназначена эта награда, а если ему, то за что?

Победитель ристаний натужно дышал, по щекам его стекали крупные капли пота, однако, несмотря на усталость, выглядел македонянин весьма эффектно: крупный торс, рельефные мышцы рук, точёная шея – ни дать ни взять античный герой, сам Геракл после совершения очередного хрестоматийного подвига!..

Михаил, сам не отличавшийся атлетическим сложением, питал искреннюю симпатию к подобным мужчинам. Он залюбовался возничим, а потом огорчённо прищёлкнул пальцами.

   – Хорош!.. Такому возничему место в моей личной гвардии, а не на конюшне у частного лица, – вполголоса обронил император и милостиво сказал победителю: – Подойди ко мне.

Македонянин сделал несколько несмелых шагов, затем ноги его подкосились, и он очутился на полу, выложенном разноцветной смальтой.

   – Встань, – после некоторой паузы, приличествующей данному случаю, позволил Михаил и обвёл ликующую толпу покровительственным взором.

   – Ну же, вставай! – подсказал недотёпе Агафангел.

Ипподромная чернь пожирала глазами и своего монарха, и того счастливца, на которого вот-вот должны были обрушиться царские милости. Михаил понимал, что теперь уже он не имеет права обмануть ожидания черни, и обвёл взглядом кафисму, мучительно выискивая, чем одарить македонянина.

На глаза ему попалось массивное золотое блюдо, уставленное стеклянными сосудами с прохладительными напитками, и когда победитель ристаний, заискивающе улыбаясь, поднялся с пола, Михаил указал на блюдо:

   – Возьми его на память о нашей встрече.

Агафангел, стоявший ближе всех к предназначенному в дар блюду, живо помог слугам составить стеклянные сосуды на столик, а блюдо протянул возничему.

Снизу, с трибун, послышался дружный рёв осчастливленной толпы.

Чернь неистовствовала, приветствуя новоявленного кумира.

Глядя на неловко озирающегося, смущённого до меловой бледности македонянина, всякий бедняк мог в глубине души уповать на то, что когда-нибудь и ему вот так же щедро улыбнётся богиня удачи.

А на арену ипподрома уже выбегали, кувыркаясь и дурача публику, фокусники и жонглёры, мимы и фигляры, дрессировщики и акробаты.

Наступало их время. И если перед ристаниями они лишь ненадолго показывались публике, не рискуя отбирать симпатии у возничих, то теперь арена безраздельно принадлежала потешникам.

Македонский возничий продолжал стоять у выхода из кафисмы, не зная, что ему делать дальше. Блюдо и кошель он по-прежнему держал в руках.

   – Эгей, возничий! Ты загородил мне арену, – весело пожаловалась из-за спины Михаила Евдокия. – Кто-нибудь, принесите победителю кресло! И подайте умирающему от жажды герою прохладительное питьё...

Откуда ни возьмись, появилось кресло, победитель ристаний робко присел на краешек сиденья, словно боялся испачкать бархатную обивку.

Боже, как он изменился в присутствии своего государя, подумал Михаил, искренне сочувствуя мужиковатому македонянину.

Сразу два или три прислужника с почтительными поклонами предложили македонянину на выбор несколько стеклянных фиалов с питьём.

Но жажда оказалась сильнее, нежели страх перед монархом. Победитель ристаний, не раздумывая, схватил ближайший к нему сосуд, залпом осушил его и с тихой благодарностью посмотрел на царственную распутницу.

Евдокия улыбнулась ему в ответ ободряюще и призывно.

Вот и прекрасно, что она сама даёт мне основания для разрыва, подумал Михаил, отворачиваясь к арене, где в это время дрессированный медведь изображал деревенского увальня-выпивоху, делая это весьма уморительно, заставляя зрителей покатываться со смеху и бросать под ноги поводырю медведя пригоршни монет.

Затем учёная собака стала вытаскивать на арену тех, кого приказывал ей хозяин.

   – А ну-ка, дружочек, покажи почтеннейшей публике самого известного в Городе... рогоносца! – во всю глотку орал дрессировщик, и здоровенный пёс мощными прыжками устремлялся на трибуны (разумеется, в те ряды, где располагалась публика попроще) и вцеплялся мёртвой хваткой в ветхий плащ какого-нибудь простолюдина.

Под смех и улюлюканье веселящейся толпы незадачливый мужлан вынуждаем был идти за псом на середину арены, где нахальный дрессировщик долго разглядывал и ощупывал его лоб, чтобы с шутками и прибаутками убедить всех присутствующих в наличие крепких рогов, после чего опозоренному простолюдину оставалось лишь поскорее улизнуть с ипподрома. Но и после ристаний этот бедолага принуждён будет покорно сносить насмешки от всех знакомых, ставших свидетелями его позора на столичном ипподроме.

В том, что именно этого бедолагу, а не кого-то другого вытащил на середину арены неразумный пёс, и заключался указующий перст судьбы.

Кому-то таинственные силы даруют победы в ристаниях и на поле брани, а кому-то – позор, от которого нет спасения. Знать бы, от чего это зависит!..

   – А теперь, дружочек, выведи на обозрение почтеннейшей публики самого скупого жителя нашего Города!.. Покажи его всем, чтобы ему наконец стало стыдно за то, что ему жалко бросить нам с тобой на пропитание даже медный обол...

Перемахнув через каменный парапет, пёс бросился выискивать на трибунах мнимого скупердяя, а тем временем на арену к ногам владельца собаки посыпались не только медные, но и серебряные монеты.

   – Ваше императорское величество!.. Неужели тебе всё это ещё не надоело? Всякий раз одно и то же, одно и то же... Мы едем или не едем ко мне? – спросила императора Евдокия.

   – Да, пожалуй, – вяло кивнул Михаил.

   – Распорядитесь, ваше величество, чтобы мимесс и шутов немедленно привезли ко мне на виллу, – сказала Евдокия и поднялась, шурша шелками. – Быть может, там они смогут показать нам нечто более занятное... Друзья мои, приглашаю вас всех к себе! Слышите?.. Мы едем веселиться!..

Михаил согласно кивнул, и доверенные слуги опрометью бросились вон из кафисмы, чтобы погрузить на повозки актрис и музыкантов, готовых за известную плату увеселять именитых гостей хоть до утра.

Поддерживаемый под руки телохранителями, Михаил поднялся с кресла.

Движение монарха было немедленно замечено на трибунах, и начался тщательно отработанный ритуал ухода. Словно в едином порыве поднялись бедные и богатые, знатные и безродные, и даже фигляры на арене застыли в немом преклонении.

Изнемогая под драгоценной тяжестью парадного облачения, Михаил выпрямился и поднял правую руку, приветствуя свой народ величавым и плавным жестом, затем с немалым трудом повернулся и направился к выходу из кафисмы, слыша за спиной восторженный рёв толпы.

Господи, как же все они меня любят, подумал Михаил. Словно дети малые своего родителя. Хвала Господу за то, что он устроил всё столь разумно – едино стадо, единый пастырь...

Думать так императору было очень приятно.

* * *

Следом за божественным монархом все его придворные и охранники удалились в тёмную галерею. Про Василия больше никто не вспомнил, и, когда смолкли звуки шагов императора и его свиты, победитель ристаний безмолвным истуканом остался стоять посреди опустевшей кафисмы.

Василий не представлял себе, как сможет отсюда выбраться: едва повелитель империи вошёл в галерею, как все входы и выходы оказались перекрыты варягами личной охраны, не разумеющими по-гречески. Обратный путь на арену теперь преграждал прочный дубовый щит, прикрытый пурпурным ковром.

Смирившись с тем, что ему придётся дожидаться, пока не закончится представление на ипподроме, Василий робко вернулся на краешек того кресла, на котором он только что сидел, и стал поглядывать на арену через малую щель между щитом и стеной. Кошель с золотом приятно оттягивал пояс, а тяжёлое и маслянистое на ощупь блюдо Василий пристроил под хитон, подсунув под пояс.

Мягкими неслышными шагами в кафисму вернулась красавица, имевшая загадочную власть над монархом. Она удивлённо приподняла соболиную бровь и спросила, капризно кривя и покусывая пухлую губку:

   – Ты почему здесь?

Испуганно вскочив с кресла, Василий растерянно хлопал белёсыми ресницами и не знал, что ответить. Пуще всего он боялся нечаянно не угодить этой смелой красавице, опасался по робости или неведению навлечь на себя её гнев.

   – Ты слышал, как я приглашала всех к себе?

   – Да, госпожа, – пролепетал Василий, не поднимая глаз.

Он не понимал, бранит его Евдокия или смеётся над его робостью. С богачами вообще следовало держаться осторожно, ведь невозможно предсказать, как поступит женщина в следующую минуту – то ли прикажет неразговорливым стражникам вышвырнуть его вон, то ли даст ещё толику золота.

   – Отчего же ты не пожелал принять моё приглашение? – продолжала вкрадчивым голосом допытываться Евдокия. – Может быть, ты не желаешь веселиться?

Василий робко молчал.

   – Может быть, ты прогневался на меня?

   – Я?.. – обмирая от страха, пролепетал Василий. – Смею ли я?

   – Чем же я могла заслужить твою немилость, победитель?..

   – Упаси Боже, какую немилость?

   – Тебе не нравится моя вилла?

   – Я не знаю.

   – Узнаешь. Почему же ты остался здесь?

   – Я... я не понял, что был приглашён... Я никогда ещё...

   – Ах, победитель, ты всё ещё не можешь уразуметь, что ты – другой!.. После победы тебе надлежит позабыть всё, что было. У тебя начинается новая жизнь...

Должен был победить сириец, но не удержался на ногах, и Василий промчался по его костям к победе. Не зря молилась Мария заступнице Богородице. Единым прыжком Василий перемахнул через пропасть, казавшуюся непреодолимой, и теперь между недавним вофром с вонючей площади Амастриана и окружением василевса уже нет барьеров? Эта мысль поразила Василия, он поднял голову и поглядел на царственную распутницу смелее.

Страхи и сомнения понемногу развеивались. Женщина улыбается Василию, женщина приглашает его веселиться вместе с императором, а он, недотёпа, стоит как пень...

   – Я готов услужить тебе, госпожа, – преодолевая остатки животного страха, вымолвил сдавленным голосом Василий и застыл в ожидании решения своей участи.

   – Вот и прекрасно! – сказала красавица. – А ты мог бы меня прокатить на своей колеснице?

   – Это вовсе не моя колесница, госпожа... Я не знаю, позволит ли мой хозяин...

Вместо ответа она лишь пренебрежительно расхохоталась:

   – Да этот болван пусть за счастье посчитает, что я поеду на его колеснице!..

И грозно топнула ногой, обутой в сафьяновый башмачок.

* * *

Впереди скакали телохранители-варанги, умело расчищая дорогу для Михаила и его многочисленной свиты.

Следом за варангами и василевсом неслась по столичным булыжным мостовым лёгкая ристалищная колесница, влекомая четвёркой изумительных коней.

Не купить ли мне эту квадригу? – думал Михаил, время от времени любуясь каппадокийскими красавцами.

Всё лучшее в империи должно принадлежать лучшему – то есть монарху.

Оглянувшись через плечо, чтобы в очередной раз полюбоваться четвёркой, Михаил увидел, что Евдокия бесстыже прижимается к возничему, а этот парень уверенно правит лошадьми и боится пошевелиться то ли от счастья, то ли от страха.

Следом за колесницей неслась шумная кавалькада золотой молодёжи, а завершали процессию две ломовые телеги, на которых ехали циркачи и актрисы, предвкушавшие сладкую попойку и лёгкий заработок на вилле Евдокии. Вместе с актёрами увязался и хозяин победившей квадриги, отставной протоспафарий, как его... Феофилакт. Имя будто бы уже слышанное когда-то монархом...

Только вот когда и по какому поводу?..

* * *

По существовавшим в империи неписаным правилам высшего света, каждое богатое поместье должно было располагать всем, что мог бы иметь небольшой городок: своп улицы и площади, парк и храм, фонтаны и тенистые аллеи, украшенные скульптурами знатных предков и мраморными изваяниями эллинских богов.

Кроме жилых построек и роскошных бань, на усадьбе обычно помещались отдельные строения для рабов и вольной прислуги, конюшни и псарни, овчарни и коровники, рыбные пруды и огороды, своя небольшая тюрьма и своя богадельня для состарившихся слуг и приживалов.

Именно такую виллу подарил своей пылкой возлюбленной Евдокии император Михаил. Но случилось это довольно давно, года два назад, когда и сам Михаил, и Евдокия сгорали от страсти. Что поделать, даже самая привлекательная любовница рано или поздно надоедает.

Михаил скакал по Городу, окружённый друзьями и телохранителями, впереди предстояла бесшабашная попойка, однако чело императора было омрачено напряжённым раздумьем. Не оставляли вопросы, от разгадки которых, казалось, зависит вся его судьба: что есть толпа и чего эта толпа желает?

В единодушии, охватывающем порой толпу, несомненно, скрывалась великая тайна. Дорого готов был заплатить император, чтобы понять: что объединяет людей?

Чем объясняется восторг и перед возничими, и перед мимами и фиглярами?

Почему толпа раболепствует перед победителем, ещё можно понять, но что заставляет восторгаться жалкими ужимками паяцев?

И что движет самими игрецами?

Их презирают в обыденной жизни все – и богачи и бедняки.

Их проклинают священники, не допускают к причастию и хоронить дозволяют лишь за церковной оградой, вместе с самоубийцами и бездомными бродягами.

И какая же сила заставляет шутов лицедействовать?

Что гонит их по свету от одного города к другому, с одной рыночной площади на другую?

Церковь отказывает им в очищении душ, а светские законы запрещают этим людям наследовать (и это вполне справедливо, ибо что может быть дырявее, чем карман актёра?) – тем не менее, едва умрёт одна актриса, к бродячей труппе тут же прибьются две другие женщины, на подмостках не бывает недостатка в актёрах. Их все презирают – и не могут без них обойтись. Почему, почему, почему?..

Кто-то вскользь обронил, что в потешниках заключена сама душа народа. На первый взгляд высказывание сие ложно, однако только на первый взгляд.

Что, если это высказывание окажется истинным?

И не в богопомазанном монархе, а в голодном бродячем актёре заключена самая суть великой Ромейской империи?..

Михаил помотал головой – достоин только жалости жребий державы, чью народную душу олицетворяет фигляр.

Актёры никогда не бывают озабочены поисками высшего смысла своего бытия. Шут живёт ради потехи толпы. А толпа, в свою очередь, озабочена лишь удовольствованием низменных чувств.

А ведь толпа – это и есть тот самый великий ромейский народ, от лица которого только и издаёт свои рескрипты монарх.

Неразумное, жалкое сборище!..

И всё же это – мой народ.

Он вверен моему попечению Вседержителем, за него мне ответ держать на Страшном Суде.

* * *

Евдокия велела подать ужин прямо на лужайку напротив розария, источавшего нежные ароматы.

Пока слуги совершали приготовления к трапезе, жонглёры и фокусники развлекали собравшихся.

Затем четыре мима разыграли уморительную сценку – про то, как молодая жена почём зря рогатила своего мужа-недотёпу, а он трудился и день и ночь, чтобы покупать своей плутовке наряды и украшения, в которых она обольщала одного похотливого осла за другим.

После мимов, слегка смущаясь и жеманничая, вышли молодые кифаристки, одетые чересчур смело даже в сравнении с Евдокией, которая не отягощала своё красивое тело излишними одеждами.

На своих инструментах кифаристки играли весьма неумело, а пели и того хуже, так что их поскорее спровадили в кусты молодые друзья императора.

Вскоре стемнело, Евдокия распорядилась, чтобы принесли факелы и светильники, и поляна превратилась в некий храм огнепоклонников.

При свете костров и факелов состоялись выступления фокусников. Уж они-то привели всех в изумление – в умелых руках появлялись и бесследно исчезали самые разные предметы, от крошечного стеклянного шарика до огромной амфоры, наполненной вином! Они глотали огонь и извергали целые огнепады!.. Они превращали то зайца в орла, то, в свою очередь, царя птиц – в жалкого цыплёнка...

Умельцев Михаил наградил по-царски, и они отошли на край поляны, во все глотки прославляя великодушие монарха.

Заиграли музыканты, вышли танцовщицы, о которых Михаил с непонятным ожесточением подумал: «Мерзкие шлюхи!» – и отвернулся.

К великому сожалению, Новый Рим перенял от прежней столицы великой империи далеко не лучшие нравы.

Город был буквально наводнён продажными женщинами. В шестом регеоне столицы существовал целый квартал публичных домов, сущее гнездо порока и разврата. Блудницы обнаглели до такой степени, что установили на самом видном месте статую своей эллинской покровительницы – богини Афродиты.

Всякие попытки борьбы с пороками заканчивались огорчительными неудачами.

Отец молодого монарха, василевс Феофил, движимый чувством сострадания и желая споспешествовать спасению заблудших душ, вначале пытался наставлять блудниц на стезю добродетели словесными увещеваниями, однако усилия его пошли прахом, ибо эти продажные похотливые твари пропускали мимо своих ушей все проповеди и поучения.

Патриарх Игнатий настаивал на принятии самых решительных мер, вплоть до принудительного переселения порочных особ в отдалённые провинции. Однако Феофила остановили в принятии этого решения соображения государственной безопасности.

Чрезвычайные меры по изгнанию распутниц из Города могли вызвать непредсказуемые последствия в среде ремесленников, мореходов и прочих простолюдинов, не ведающих, как им обходиться в часы веселья без женщин подобного сорта.

Кроме того, чем стали бы заниматься заморские торговцы, чьи корабли теснятся в бухте Золотой Рог?..

Тогда, призвав к себе лучших зодчих, Феофил в самый короткий срок соорудил на окраине Константинополя монастырь величины несказанной и красоты неописуемой. Громогласные глашатаи эпарха объявили на всех площадях высочайший рескрипт, предписывающий всем женщинам, торгующим своим телом, нижеследующее: если кто из них пожелает оставить своё постыдное ремесло и изъявит желание жить в изобилии, неге и чистоте, пусть без всякого промедления поспешают в сей дивный монастырь, поскорее облачаются в монашеские одежды, обручаются в храме с единым Господом нашим и не опасаются скудной жизни – за все яства и питьё станет платить из своей казны благодетель всех падших женщин император Феофил!..

И что же?

Много ли отыскалось обитательниц чердаков и весёлых кварталов, пожелавших сменить своё низкое ремесло на жизнь светлую и возвышенную?

Увы!.. Ни одна не явилась!

Этих продажных тварей более привлекает всякая грязь и распутство, нежели жизнь в согласии с установлениями Бога, в чистоте духовной, в неустанных заботах о спасении бессмертной души.